Текст книги "Танго с прошлым"

На следующий день после похорон вся семья Сушковых после завтрака собралась за большим семейным столом. Обычно, когда сыновья Павла, Константин и Евгений, приезжали со своими детьми и женами, в доме становилось всегда шумно и весело, но сейчас было тихо, и только сильный юго-восточный ветер из просторов Патагонии во время своих порывов завывал в вентиляционной трубе. Родная сестра Василия Рита и дочери дяди Константина, Агата и Аня, – все ужасно неугомонные и жизнерадостные в любое время дня и суток, – сидели за столом непохожие на самих себя. Дед Павел в жизни своих сыновей и внуков играл роль некоей преграды, Китайской стены, не давая им ощущать неумолимость течения времени; и сейчас, когда его не стало, все почувствовали свою незащищенность перед надвигающимся на них будущим. Конечно, острее это испытывали родители Василия и его сестер – дети только почуяли впервые холод неизвестности. Когда не стало старой Эрнесты, они были тогда еще маленькими, чтобы содрогнуться от вида смерти, но сейчас они были все взрослыми и понимали всеми фибрами души ход жизни от начала и до завершения.

– Дядя Костя, папа, – тихим голосом, почти шепотом, Василий обратился к дяде и к отцу, – а дед вам не предлагал раньше вместо него полететь в Россию? Он сказал мне, что якобы он обещал это сделать своей матери, бабушке Эрнесте, но не успел….

– Да, Вася, – удивленно уставился на него старший брат отца, – он нам говорил про это месяц назад. Да, Женя?

– А он рассказал тебе все? И про деньги? – спросил отец.

– Да, – кивнул утвердительно Василий. – Он мне дал полмиллиона песо и две тысячи долларов…. Вы не против, если я слетаю этой зимой? Дед попросил не откладывать надолго….

– Но тебе же надо окончить университет? – удивилась мама Василия.

– Лиза, – спокойно, но строго за сына ответил Евгений, – если Василий взвесил все и решил лететь именно сейчас, то так тому и быть. Он взрослый мужчина и все должен решать сам.

– Я окончу университет через год, мама, – успокоил Василий мать. – У нас многие так учатся с перерывами: дополнительно платить не придется, если ты имеешь в виду этот аспект.

– Вася, а возьми меня с собой, – умоляюще взглянула на брата Рита, которая была младше его на два года.

– И нас тоже, – загалдели, прыснув, двоюродные сестры, придя в себя от необычного разговора в свое привычное состояние. – Бабушка Эрнеста нам строго наказала выходить замуж только за русских. А здесь в Аргентине русских женихов не так уж и много – и что нам делать?

– Агата, Аня, – строго одернула своих дочерей тетя Ира, – ведите себя прилично!

– Мама, – сделав невинный вид, взглянула на своих родителей старшая из сестер Агата, – что я такого неприличного сказала? Пап, ну ты скажи маме, что бабушка Эрнеста строго-настрого завещала выходить замуж всем особам женского пола только за русских. Вася хочет убежать от своей немки в Россию и там жениться на русской, а иначе бабушка и с того света его достанет….

– Агата, откуда ты это взяла? – злобно взглянул Василий на двоюродную сестру при упоминании о Глоу.

– Разве это какой-то секрет?

– Дети, хватит! – дядя Константин чуть повысил голос. – Что за разговоры пошли о женитьбе и о замужестве, Агата? Вы находитесь в доме нашего отца после его похорон – не забывайтесь.

Константин просидел с минуту с мрачным лицом, но затем лукаво взглянул на своего брата и, обращаясь к нему, сказал:

– Денег на всех туда и обратно не хватит. Если девочки хотят только туда – летите за русскими мужьями вместе с Васей.

– А ты знаешь, с чего начать? – спросил сына Евгений. – Кроме выписки из метрической книги, о Матвее Сушкове ничего неизвестно. Мы узнавали о храме, где он был крещен после рождения: его давно снесли еще в тридцатые годы, если я не ошибаюсь. Мы несколько раз писали запросы в разные архивы, но не было никаких ответов. Да и не мудрено: прошло больше ста лет после революции. Если бы наш дед Матвей хотя бы успел рассказать о себе подробно своей Эрнесте, то были бы зацепки. Но он, как говорила бабушка, словно хотел скрыть свое прошлое и только перед самой смертью упомянул о своих родителях…. Впрочем, все это вы полностью знаете и так….

ИСПАНИЯ, 1938 ГОД.

Командир бригады республиканцев майор Энрике Морено сидел на левом берегу Эбро и с тоской смотрел на голубое арагонское небо, где кружились итальянские «Савойи» в сопровождении немецких «Мессершмидтов», что было необычно: летчики, посланные Муссолини и Гитлером в помощь Франко, как правило, до сих пор действовали раздельно. Ночью через импровизированную переправу, смонтированную из лодок и досок, Энрике успел переправить три своих батальона, но под утро эту переправу разрушила резко поднявшаяся вода: как оказалось, франкисты открыли шлюзы выше по течению, и теперь в его распоряжении осталась только половина лодок от разрушенного моста. Майор душой рвался на правый берег, где бомбили его батальоны со спокойной методичностью бомбовозы Муссолини, но пытаться переправиться сейчас, днем, было равносильно самоубийству.

– Где же наши «Москиты»? – отчаянно прохрипел подошедший капитан Мигель Оресто, командир саперного батальона. – Почему их нет уже третий день?

– Их мало, и они все в центре, где наступают десять дивизий против наших четырех, Мигель. И ты это сам прекрасно знаешь. А нам нужно отвлечь противника здесь, на правом фланге…. За ночь сможете восстановить переправу, а?

– Если вода опустится – сделаем, командир. Я попросил штаб дивизии прислать нам к вечеру необходимые материалы – обещали подвезти. А как танки будут переправляться? Вот этого я не знаю.

– Может, попробовать из четырех-шести лодок сделать плоты и по бокам прикрепить пустые винные бочки? Пошли в деревню нескольких солдат – пусть поищут.

– Сделаем, командир…. Да, командир, что я хотел сказать: тебя искала какая-то очень красивая девушка. Я не знал, что ты здесь, и сказал, что тебя, скорее всего, нужно искать на правом берегу Эбро.

– Девушка? – удивился майор. – Какая девушка?

– Самая обычная: длинные черные вьющиеся волосы, синие глаза, в которых нам, солдатам, запросто можно утонуть и захлебнуться, – такие глаза страшнее бурной воды Эбро, когда открываются шлюзы….

– Родинки вот здесь, – Энрике показал пальцем на правую щеку ближе к губам, – у нее не было?

– Да, точно – была родинка….

– Это моя сестра Эрнеста! – улыбнулся радостно Морено, но при этом в голосе прозвучала нота тревоги. – Ты где ее видел?

– Я попросил ее отойти вот в ту оливковую рощу за холмом – не ровен час, эти стервятники сюда могут залететь.

Энрике простоял с минуту, глядя с тоской от бессилия хоть чем-нибудь помочь своим переправившимся батальонам, затем резко повернулся и быстрым шагом направился в сторону оливковой рощи.

Энрике Морено, командиру бригады, входившей в 42-ю пехотную дивизию республиканцев, в свои неполные двадцать восемь лет был уже опытным воякой. Хотя если бы еще три года назад кто-нибудь в университете Сарагосы сказал бы ему, аспиранту-физику, что он станет командовать бригадой, Энрике бы покрутил пальцем у виска, давая понять, что у предсказателя не все в ладах с головой. Тогда Энрике мечтал стать крупным ученым в области ядерной физики. Фамилии Дирак, Паули, Ферми, Резерфорд для него звучали, словно слова из молитвы, но все изменилось 18 июля 1936 года…. Энрике в те дни гостил у своих родителей в родной деревне Россель, что находилась километрах в двадцати от города Винарос. В один момент в его жизни и в жизни всех испанцев все поменялось. Его сверстники, не принявшие мятеж генералов Франко и Мола, пришли к нему домой и с бесконечной наивностью, не понимая даже в то время, что значит на самом деле война, предложили ему возглавить отряд милиции в его деревне, и идти против националистов. «Энрике, – обратился к нему друг детства, сын соседа-бочара Хосе, Атилио Мадуро, – ты один в нашей деревне окончил университет, а твой отец – самый уважаемый винодел в Росселе. Как не тебе стать нашим командиром?» И Энрике с такой же немыслимой наивностью согласился. Он даже не представлял, кто такие эти мятежники, так как кроме своей физики он до сих пор ничем особо не интересовался. Политика в Испании всегда была уделом военных. Все эти выборы президента, отречение короля, смена премьер-министров – для него были абсолютно неинтересны и скучны. Даже его сестра Эрнеста, которая была младше его на пять лет, живо всегда интересовалась ситуацией в стране и при встрече каждый раз выспрашивала его мнение о разных конфликтах между военными и правительством, между социалистами и анархистами, между Мадридом и Барселоной, о подавлении мятежа в Астурии и так далее; а он только улыбался в ответ, не зная, что и говорить. Вот и тогда, когда Атилио предложил стать их командиром, Эрнеста вышла во двор и с таким пламенным выражением своих синих глаз смотрела на брата, что отказаться было равносильно потере всякого уважения с ее стороны. Уже когда его отряд влился в состав анархистской колонны, до него дошли слухи о том, что националисты рекете расстреляли его наставника – профессора, доктора физики, депутата кортесов Виктора Молина. Эта трагическая весть стала переломной в его мировоззрении и заставила его пересмотреть многие свои принципы в жизни.

– Эрнеста, почему ты приехала сюда? – строгим голосом осадил Энрике свою сестру, когда она выбежала из-под старого оливкового дерева и кинулась обнимать его.

Девушка оттолкнула его и испепеляющим взглядом осмотрела его с головы до ног.

– Что за тон, Энрике? Так ты встречаешь свою сестру?! Я привела к тебе добровольцев от нашего завода – твой комиссар забрал их. Также мы собрали всем миром из скудных своих пайков немного еды и доставили к вам, а также патроны….

– А без тебя люди не могли найти фронт? Тут видишь, не ровен час, можешь попасть под бомбежку, как попали наши родители.

Мать и отец Рохо весной, когда франкисты прорвали фронт под Теруэлем, решили уйти вместе с беженцами в сторону Винароса, но по пути попали под бомбы «Хейнкелей». Об этом Энрике узнал случайно только в начале июля….

– Что за глупости говоришь, брат? Думаешь, в Барселоне все спокойно? Как будто не знаешь, что город бомбят почти так же, как вас.

– Прости меня, Эрна, – Энрике заключил в свои объятия сестру. – Я не спал уже две ночи. Измотался до такой степени, что плохо соображаю порой, что вокруг происходит…. Хорошо, что привезла хоть немного еды, а с боеприпасами так просто беда! Это у Франко неистощимые запасы снарядов и бомб, а у нас каждый патрон на счету.

– Ты только, смотри, не вздумай погибнуть, – синие глаза Эрнесты наполнились слезами. – Что я буду делать одна в этом мире без тебя?

Энрике взглянул назад, в сторону реки, где стало тихо: самолеты, набирая высоту, улетали от переправы. Он простоял так, не зная, что ответить сестре, с минуту, затем, взяв ее за руку, потащил обратно под тень оливкового дерева.

– Мне нужно уходить, сестра, – Энрике виновато, и даже немного растерянно, заглянул в глаза Эрнесте. – «Савойи» улетели: надо попробовать наладить плоты для переправы солдат. Ты как обратно собираешься добираться?

– Пешком: грузовики предназначались тоже вам.

– Возьми любого бойца и скажи ему, что это мой приказ: сопроводить тебя до Кастельданса.

– Хорошо, Энрике. Береги себя.

В это время к ним подбежал военный комиссар бригады и увлек своего командира от Эрнесты, что-то крича, жестикулируя и показывая рукой в разные стороны. Девушка простояла некоторое время, глядя на своего брата, затем повернулась и, оглядевшись вокруг, направилась к сидящему метрах в двухстах под таким же оливковым деревом бойцу. Эрнеста вначале подумала, когда подошла к солдату, прикрытому каким-то куском брезента, что он тяжело ранен или даже умер: молодой боец, почти мальчишка на вид, сидел, прислонившись к стволу дерева, с закрытыми глазами. Девушка испуганно толкнула его и обрадовалась, а вместе с тем возмутилась, что человек попросту спит. Это при том, что вокруг все бегают, пытаются переправиться на тот берег, а за Эбро в этот момент под бомбежкой гибли его сослуживцы.

– Вот так воин! – рассмеялась злобно Эрнеста. – И тебе не стыдно спать в такое время?! И это на глазах командира и комиссара бригады!

Молодой человек, которому на вид было лет двадцать пять, растерянно улыбнулся и медленно потянулся, отчего с головы сполз на затылок, протертый до невозможности, берет, обнажив светло-русые волосы. Эрнеста замолкла, оробев от пронзительного и наивного одновременно взгляда солдата. Боец же медленно стащил с себя кусок бесформенной ткани, открыв глазам девушки на левой стороне своей рубашки с короткими рукавами звездочку с тремя короткими нашивками из золотого галуна.

– Ты все равно ничем не занят, – сказала Эрнеста. – Проводи меня, пожалуйста, до Кастельданса или хотя бы до Маяльса – это приказ твоего командира бригады. И какое у тебя звание? Сержант? – девушка показала пальцем на звездочку с нашивками.

– Так-то капитан, но если тебе угодно – пусть сержант.

– Такой молодой и уже капитан – надо же.

– Не моложе твоего брата.

– Так ты знаешь, кто я? Так ты проводишь меня?

– Нет, – сказал капитан и, уже улегшись на землю, закрылся целиком с головой своим импровизированным пледом.

Эрнеста, впав в замешательство, растерянно оглянулась по сторонам: ее брат вместе с комиссаром медленно шел в сторону реки. Девушка побежала за ними вдогонку.

– Энрике! – почти догнав командира бригады с комиссаром, прокричала Эрнеста. – Что за дисциплина такая у тебя: я сказала вот тому человеку, что спит под деревом, чтобы он меня сопроводил по твоему приказу, а он только отвернулся от меня и стал дрыхнуть дальше.

Комиссар замолчал и, как-то лукаво улыбаясь, уставился на Энрике.

– Выбери в провожатые кого-нибудь другого, – мрачно ответил брат девушке.

– Это почему? Он что, не из твоей бригады?

– Из нашей дивизии, – вздохнул комиссар в ответ, – только этот русский в тыл не ходит….

– Он со своим отрядом неделю был в рейде по тылам противника: из его роты в живых осталась половина, – продолжил Морено. – Кстати, он окончил университет в Саламанке по специальности философия, хотя вытянуть из него порой два-три слова – невозможная задача.

– Мне порой кажется, что души Дуррути и Унамуно невообразимым способом вселились в него, – рассмеялся комиссар, глядя в глаза своему командиру, – не правда ли? Этакий анархист, монах и атеист в одном лице.

– А я хочу, чтобы меня сопроводил он, – неожиданно даже для себя упрямо выговорила Эрнеста, – он же все равно отдыхает! Ведь ты же можешь ему приказать?

– Если ты так хочешь, то попробуй – уговори, – выдохнул устало Энрике. – У меня сейчас нет времени, Эрна, все объяснять. И вот что: он на самом деле не спит, а обдумывает план на будущий рейд своего отряда – это у него такая манера. Ну, конечно, есть некоторый шанс, его заинтересовать, если ты уж очень хочешь потешить свою гордыню….

– И как?

– Ну ты же самая красивая девушка в Испании, Эрнеста, – лицо командира бригады изменилось, и стало таким, каким знала своего брата Эрнеста раньше, до войны.

Энрике и комиссар, молча, забыв все свои неотложные ратные дела, с интересом стали следить, что предпримет Эрнеста. Она же, быстрым шагом уже пройдя дерево, под которым спал молодой капитан, вдруг резко остановилась, затем медленно подошла к нему, присела и, улегшись рядом, стянула с него кусок брезента и укрылась в нем, свернувшись калачиком, целиком. Спавший офицер приподнялся на локоть и ошалело осмотрел фигуру девушки и торчавшие из-под брезента ее туфли на пробковой подошве.

– Ну, Морено, будут нам проблемы теперь чище чем ситуация с переправой батальонов на плацдарм, – вздохнул обреченно комиссар, наблюдая за этой сценой. – Этот ангел смерти Сухэ, если влюбится в твою сестру, то я скажу тебе….

– Не надо ничего говорить, – перебил его Энрике. – Матео и Эрнеста стоят друг друга – это я точно знаю!

Увлекая за собой комиссара, командир бригады быстро зашагал вниз по склону к реке, за которой снова послышался рев приближающихся бомбовозов врага.

Матвей Сушков в это время медленно начал приподнимать кусок брезента с головы Эрнесты – вдруг оттуда послышался заразительный смех, и молодой человек совсем иначе, нежели в первый раз, ощутил феномен присутствия противоположного пола. Он залюбовался синими глазами Эрнесты, ее естественной открытой улыбкой, забыв, где он находится, и не обращая на гул приближающихся самолетов противника.

– Тебя, если не ошибаюсь, брат зовет Эрной – это Эрнеста? – спросил Матвей с какой-то отеческой нежностью.

– Да, – сказала девушка и отбросила с себя в сторону брезент, – а тебя как, храбрый соня-капитан?

– Матео, по-русски звучит как Матвей…. Ну что же, пошли Эрна – провожу тебя до безопасного места.

– А где сейчас в Каталонии безопасное место, пожалуй, только ты знаешь?

Матвей медленно встал на ноги и подал руку Эрнесте.

Через минут двадцать Энрике Морено, снедаемый любопытством, под грохот бомбежки правого берега Эбро, вскарабкался на прибрежный холм чуть севернее разрушенной переправы и начал всматриваться через ветви старых оливковых деревьев на тропу, ведущую в сторону Алматрета: на фоне сьерры виднелись фигурки мужчины и женщины, идущих, взявшись за руки, на восток. Молодой командир бригады, застыв, словно каменное изваяние, долго смотрел на них, пока они не скрылись за перевалом, мелькнув в последний раз на фоне голубого неба своими силуэтами как символ зарождающейся любви. «Значит, войне конец, – подумал Энрике, и на его глазах появились скупые мужские слезы. – Какая теперь разница: кто победит! Может, вся эта война и все эти бесчисленные жертвы были нужны для того, чтобы моя сестра встретилась с этим бесшабашным русским Дон Кихотом? Даже если так, то, получается, что не все в этой жизни потеряно».

Попытки правительства республиканцев склонить Франко к переговорам, измотав его основные силы на плацдарме на Эбро, оказались тщетны. Надо было спасать армию Хуана Модесто, и 14 ноября ему разрешили начать переправлять остатки своих войск на левый берег.

Батальоны Энрике Морено, выбитые назад через неделю на левый берег после того, как открыв шлюзы, франкисты смыли переправы, так и не смогли добиться хоть какого-либо успеха в попытках отвлечь основные силы националистов в центре. Силы были слишком неравны: у Франко в техническом плане и в плане обеспечения было все, а у республиканцев кроме отваги – почти что ничего. Да и эта отвага без боевой выучки и умелого руководства не стоила ровным счетом ничего. Новобранцы, большая часть которых была из крестьян, могли пойти смело в рукопашную, но услышав рев бомбардировщиков, порой разбегались, словно курицы от ястреба. Доходило до смешного: к вечеру того дня, когда к Энрике пришла Эрнеста, все же удалось переправить три легких танка на правый берег, но когда его солдаты услышали шум их двигателей, то начали разбегаться от испуга в разные стороны, став легкими мишенями для пулеметчиков врага.

Энрике, услышав от комиссара, что все-таки принято решение об отводе войск с плацдарма, грустно покачал головой и, ежась от ноябрьского холода, стал тереть нервно своими огрубевшими ладонями недельную щетину, которую можно было назвать почти бородой. Сарай, в котором они сидели, продувался насквозь, а огонь в железной бочке, дым от которого уходил через разрушенную половину односкатной крыши, лишь создавал видимость тепла.

– Как думаешь, Энрике: это – все? – спросил почти шепотом комиссар.

– Роберто, ты же знаешь ответ и сам, – горестно выдохнул Энрике. – Давай не будем об этом.

– А что мне говорить нашим бойцам? Разбегайтесь домой?

Энрике подошел к бочке и достал из походного своего мешка, лежащего между двумя чурбаками, небольшую стеклянную бутылку.

– Вот, Роберто, херес, который сделал мой покойный отец. Думал, выпьем его после победы над Франко, но, видимо, надо выпить сейчас, – он посмотрел на своего комиссара. – Не возражаешь?

– Какие тут к черту возражения – наливай, если есть куда налить.

Энрике сел на один из чурбаков и достал из мешка два алюминиевых стаканчика.

– На, держи, – он протянул один из них своему соратнику.

Энрике налил вначале в стакан Роберто, который сел рядом с ним, ароматное крепленое вино, а затем собрался было наливать себе, но тут за стенкой послышался какой-то шум, а затем звонкий женский голос, который настойчиво повторял имя Энрике. Комиссар открыл рот, намереваясь что-то сказать по этому поводу, но в следующее мгновение дверца сарая открылась, и на пороге появилась фигура Эрнесты.

– А вот и наши славные командиры празднуют свои победы! – радостно, но язвительным тоном, поприветствовала она своего брата и комиссара, разглядев их, искаженные светом пламени, черты лица.

Энрике вскочил и, поставив свой стаканчик на чурбак, а бутылку вручив комиссару, заключил сестру в свои объятия.

– Я безумно рад, что ты появилась именно сейчас, – сказал он, расцеловав ее в щеки, – и безумно боюсь за твою жизнь. Как ты в ночи пробралась сюда?

– Так я же знаю дорогу к вам: вы сидите полгода, в лучшем случае, на одном и том же месте. Это марокканцы и рекете постоянно наступают, а вы – все ближе к Барселоне. И думаете, что моя жизнь в безопасности там? Нашу мастерскую по изготовлению взрывателей разбомбили. Я чудом осталась жива, а все восемнадцать моих товарищей погибли. Вот я и решила уж лучше в бою погибнуть, чем так бесславно под обломками. Винтовку, брат, дашь мне?

– Постой-постой, Эрна? – Энрике усадил сестру на свое место, вручив перед этим ей также и свой стаканчик, наполнив его хересом. – На, попей херес, который сделал наш отец…. Ты же, Эрна, работала на патронном заводе, так?

– Когда это было?! Я весь сентябрь работала на полях – убирали хлеб, рис…. Еда важнее боеприпасов всегда, не так ли? Потом нас послали помочь переоборудовать мастерскую по ремонту швейных машин в цех по изготовлению взрывателей к снарядам. Это в пяти километрах от Барселоны. Нам это удалось за неделю, а три дня назад всю деревушку, где мы работали, разбомбили. Я за двадцать минут на лошади поехала отвозить наш товар и, таким образом, осталась жива….

Эрнеста залпом выпила содержимое стакана и, наклонив голову к коленям, вдруг зарыдала.

– Когда это все кончится, Энрике? – всхлипывая, она подняла голову и посмотрела на брата. – За что мы воюем, скажи? К чему такое количество жертв? Ведь мы воюем друг с другом, испанцы с испанцами….

– Это не совсем так, – не к месту попытался вклиниться в разговор комиссар, но поймав на себе тяжелый взгляд своего командира, выпил херес и, отдав стаканчик брату Эрнесты, вышел из сарая, закрыв за собой дверь.

Энрике сел на место Роберто и стал вертеть в руках пустой стакан.

– Ты, наверное, хочешь увидеть Матео? – неожиданно для своей сестры спросил он.

– Да, – ответила Эрнеста, вздрогнув, услышав имя Сушкова, – а где он?

– Я смотрел за вами вслед тогда, в августе, пока вы не скрылись за перевалом. Мне так было хорошо в тот момент!.. Наверное, такое блаженство я испытывал только в детстве до этого…. Я рад за тебя.

– Что ты такое говоришь, Энрике? – смущенно вымолвила Эрнеста, не зная, что сказать.

– Разве я что-то говорю? Я просто радуюсь тому, что вы с Матео нашли друг друга. Я тогда смотрел вам в след и думал: значит, эта война была не напрасна. Вот за это мы и воевали…. Кстати, ты в пути разговаривала с Матео? Он что-нибудь говорил о себе или о чем-либо другом?

– Нет, – растерянно прошептала Эрнеста, – всю дорогу мы молчали, но мне было так хорошо с ним, что я не могу даже тебе передать!

– Да, он всегда молчит и не спит по ночам: Матео ночами после своих рейдов всегда сидит, словно сова, с открытыми глазами и смотрит куда-то вглубь себя…. Я где-то дней десять тому назад подошел к нему и задал вот этот вопрос, который ты задала нам сейчас. Он долго молчал, и я решил было, что он меня просто не слышит, но он повернулся ко мне и заговорил впервые. Он сказал, что наша война – это война двух мировоззрений: феноменологической и метафизической…. Я почти ничего не понял из его слов, хотя самую суть уловил. Он же ученик Мигеля де Унамуно…. Ты, наверное, никогда и не слышала такое имя?

– Нет, – не понимая абсолютно ничего в словах брата, заморгала удивленно Эрнеста.

– Вот твои чувства к Матео – это метафизика, а если мужчина идет к женщине за деньги удовлетворить свои потребности – это феноменология. Это очень упрощенно и, скорее всего, неправильно с точки зрения философии, но сейчас я его слова понимаю именно так. Вот за это мы воюем…. Он говорил, что все это только прелюдия к глобальной войне, где опять же конец будет как у нас, в Испании, но это не будет полным поражением, как смерть одного человека не есть конец жизни….

– Ты слишком сложно говоришь, Энрике, – перебила брата Эрнеста. – Я все равно ничего не понимаю. Ты лучше скажи, где Матео?

Энрике умолк, налил херес в свой стаканчик и жестом предложил налить и сестре, но она отрицательно покачала головой.

– Он ушел со своим отрядом две недели назад в тыл противника, чтобы по максимуму облегчить отход наших войск за Эбро, взрывая железные дороги и устраивая диверсии на дорогах. Они должны были вернуться два дня назад, но пока их еще нет, – сказал Энрике и снова обратил внимание, как плечи сестры вздрогнули, словно кто-то притронулся к ее телу электрическим проводом. – Но это ничего не значит: за фронтом у Франко огромное количество войск, везде посты, а расчет времени в такой ситуации – дело ненадежное. Матео не впервой выбираться из безвыходных ситуаций. Я тебе расскажу, как они выбирались из Астурии после того, как разгромили Северный фронт, – мне об этом поведал один из пятерых его выживших спутников, с которыми он перебрался к нам через Францию. Они шли через горы зимой два месяца, из двадцати восьми человек к границе Франции, как я уже сказал, вышли пятеро…. Уже в самом конце, когда вроде бы они уже смогли пройти все кордоны, выставленные против таких беженцев, как они, перед ними оказался усиленный пост на единственной дороге через перевал. Можно было попытаться идти в обход через горы, но у них не было сил, а также двое из пяти были ранены и сильно обморожены. Остальные тоже были измотаны голодом и холодом. Тогда Матео один, взяв форму офицера-фалангиста, пополз по горной круче в обход и, под видом потерявшего дорогу молодого офицера из пограничного отряда, вышел на этот пост с другой стороны. Его люди слышали впервые, как их командир, всегда молчаливый, забалтывал врагов, рассказывая как бы про свою жизнь молодого отпрыска из богатой семьи. Якобы он рассказывал такие пошлости с подробностями о посещении мадридских домов терпимости, что вяли обмороженные уши у его людей сильнее, чем от горного зимнего ветра. Те четверо уже почти умирали от холода, лежа рядом в горах, не смея шевельнуться, а он все травил и травил всякие байки. Потом наступила ночь, и через некоторое время, как рассказал спутник из его отряда, они услышали его громкий крик, подзывающий их к себе. Они вначале даже решили, что Матео хочет выдать их, чтобы спасти свою шкуру, но деваться им все равно было некуда, так как они уже окоченели так, что еще час – и они превратились бы в мороженое мясо. Какое же было их удивление, когда еле-еле доковыляв до костра, они увидели восемнадцать трупов в двух палатках и вокруг них, причем все они были убиты почти без крови странными ударами ножа в сердце. Вот поэтому люди в отряде зовут его еще Ангелом Смерти, это при том, что у него почти половина подчиненных из диверсионных групп интернациональных бригад, которые сейчас выведены из страны, а в своем отряде он самый молодой. Единственно, чего я не могу понять и не знаю до сих пор, так это про его жизнь до учебы в университете Саламанки. У него из всех документов – странная бумажка о его крещении в Москве. Даже непонятно: зачем он таскает ее? То, что он русский, и так понятно. Он словно хочет отказаться от некоторой части своего прошлого – у меня порой появляются такие мысли. Я один раз попытался завести разговор о его детстве, рассказывая о своем, но эффекта не было – он просто промолчал в своей манере. Тот выживший спутник, который мне рассказал о переходе через горы Басконии (как ни странно – он американец), чуть приоткрыл его тайну: вроде бы он после революции в России маленьким ребенком попал в Бельгию. Родители Матео погибли в 1917 году: отца убили, а мать умерла то ли от тифа, то ли от гриппа. И вот этот маленький сирота случайно прибился к какой-то семье беженцев и таким образом оказался в Европе. Хотя для меня эта информация только запутала полностью представление о Сушкове: общие слова и никакой конкретики. Все-таки обучаться в университете Саламанки – нужны немалые деньги. Это в университете Сарагосы чуть дешевле, но все равно нашим родителям пришлось очень сильно напрягаться, влезая порой в долги, чтобы оплачивать мою учебу.

– Ах, какое все это имеет значение сейчас, Энрике, – вздохнула Эрнеста, переживая за Матео и поэтому особо даже не вникая в слова монолога своего брата. – Зачем тебе знать о его прошлом? Возможно, его и в живых уже нет.

– Матео как-то мне сказал, что он умрет после того, как Франко возьмет Барселону. Я тогда рассмеялся, а он все также невозмутимо смотрел куда-то в одну точку, нисколько не обращая внимания на мой смех, от чего мне стало даже немного жутковато. Я перестал смеяться и сказал, что значит, он проживет, как минимум, до глубокой старости, так как этому не бывать….

– Энрике, у тебя можно найти где-нибудь место чуть потеплее, – Эрнеста перебила снова своего брата, – я не спала две ночи и после стаканчика отцовского хереса я уже засыпаю сидя.

Эрнеста проснулась от того, что нос щекотал резкий непонятный запах, которого ночью, когда Энрике привел сюда, не было. Это был тяжелый дух смесей псины, человеческого пота, мочи и еще черт знает каких неприятных оттенков. Девушка долго лежала, медленно отходя ото сна, желая его продолжения, но этот смрад все больше и больше выводил ее из дремотного состояния. Наконец Эрнеста повернулась на другой бок, чтобы осмотреть хотя бы то пространство, куда ее привел в темноте брат, а также понять – откуда идет этот резкий запах. В жалкой лачуге, по-видимому, пристроенному каким-нибудь пастухом прямо к скале для обогрева горемычного человеческого тела во время зимних ветров, не было окошка, и свет еле-еле просачивался через щелочку плохо пригнанной к косяку двери. Стены, построенные из камня и необработанных стволов дерева, были непостижимым образом выложены матами из сухой травы, чтобы изолировать холод от камней – ночью от их аромата Эрнеста уснула мгновенно, но сейчас его просто не было слышно из-за постороннего запаха. В ногах, в углу, где стена примыкала к скале, имелась глинобитная печь в форме большой бутылки, выложенная по низу на полметра камнем для аккумулирования тепла. Свет из щелочки падал именно на нее, и эта печь вначале девушке показалась заснувшим великаном, который забрел в хижину погреться.