Текст книги "Танго с прошлым"

– Извини меня, Эрнеста, – вдруг девушка услышала знакомый голос Матвея и чуть не вскрикнула от испуга, – я последний раз окунался в воду месяц назад, когда, возвращаясь с рейда, мы переплывали Эбро. Я представляю, как от меня сейчас воняет. Я хотел зайти и просто поглядеть на тебя, но потом так стало хорошо, что никак не мог заставить себя уйти….

– Здравствуй, Матео! – забыв о запахе, радостно воскликнула Эрнеста, пытаясь разглядеть фигуру капитана в дальнем углу возле двери, но свет от щелочки создавал из-за пыли в воздухе световую занавесь, мешая рассмотреть черты лица Матвея. – И долго ты сидишь тут?

– Когда мы появились в лагере, Энрике мне сказал, что вернулся от тебя полчаса назад.

– И ты все это время сидел и смотрел на меня в темноте?

– Я не просто сидел, а поддерживал тепло в печурке, чтобы дымом выкурить с себя частично запах войны.

Эрнеста присела на край лежанки и обулась в свои полусапожки из войлока с кожаной подошвой.

– Нам командование дало три дня, чтобы привести себя в человеческий вид, – продолжил Матео. – Поедем в Барселону? Через час должен приехать транспорт с боеприпасами, и мы можем поехать с ранеными назад вместо сопровождающих. Ты перевязывать раны умеешь?

– Ты, наверное, по просьбе брата хочешь выпроводить меня в тыл?

– Поверь мне, Эрнеста, я как никто другой хотел победы республиканцев в этой войне, но, увы: уже никакой победы не будет, – спокойно ответил Матвей из-за светящегося слоя пыли. – Мы потеряли половину армии за эти три месяца, а у Франко, несмотря на все тяжелые потери и с его стороны, армия только увеличилась. У нас не осталось ресурсов. И фронта уже как такового в чистом виде нет, как и нет тыла, о чем ты лучше меня знаешь. Мы начнем отступать – ни я, ни твой брат – мы не хотим, чтобы ты оказалась у них: в гражданской войне пленных не берут…. А участь девушки будет печальнее, чем просто расстрел….

– Ты слишком пессимистичен, Матео, – это не похоже на тебя.

– Это не пессимизм, а реализм: я знаю, что происходит за линией фронта, и знаю, что происходит здесь. У нас нет единоначалия в армии, нет настоящих полководцев-военачальников – это факт. У нас был шанс победить летом, когда мы пошли в наступление, переправившись на правый берег Эбро, но мы не воспользовались им, а когда ты разбрасываешься своими удачами, то кто-то другой возьмет и употребит их в свою пользу. Так случилось и у нас в Испании.

– Хорошо, Матео: если ты говоришь, что надо ехать в Барселону, то я поеду с тобой, только приоткрой, пожалуйста, дверь.

В ответ в хлипкую дверь послышался легкий стук, а затем она приоткрылась, и в потоке яркого света появилось небритое мужское лицо неопределенного возраста.

– Сеньоры и сеньориты, простите меня за то, что невольно подслушал разговор, но….

– Нехорошо, Пако, так врываться в зал кортесов во время обсуждения важных дел, – улыбаясь, прервал его Матео. – Знакомься, Эрнеста, с одним из моих теней – Франциско Осехе собственной персоной.

– У тебя их много? – увидев лицо и смеющиеся глаза своего любимого человека, Эрнесте стало сразу же хорошо, и душа наполнилась бодростью и ощущением неуловимого счастья. – И сколько у тебя теней?

– Минимум еще два, – за него ответил Пако. – Есть американец Бен и русский Алекс….

– И что ты нам хотел сказать такое важное, что ворвался без приглашения? – снова прервал его Матео. – Ты выстудил весь наш дом – видишь, сеньорите холодно?

– Командир, – сказал Пако и, еле-еле протиснувшись в хижину, закрыл за собой дверь, – зачем вам ехать в Барселону? Скажи, Эрнеста, – он обратился к девушке, – электричество есть в городе?

– Какое электричество, если электростанцию разрушили, – с досадой ответила Эрнеста. – Оттого и наш патронный завод встал, и делать нам просто нечего….

– Вот я о том и хочу сказать: значит, и воды в городе нет, и где ты, Матео, будешь мыться, чтобы потом обнять свою девушку, а?

– Ты слишком много сегодня говоришь, – пригрозил ему пальцем Матвей, – не испытывай наше терпение.

– Я еду к своему отцу помочь продать, если получится, первую партию апельсинов – поедемте со мной. Наше поместье, если так можно сказать, севернее Барселоны, между Риполем и Хероной. Рядом небольшая речка, где есть вкуснейшая в Каталонии форель, а в доме имеется водогрейный котел на углях на шесть ведер. Отец в хозяйстве остался один, и если мы повезем урожай в Херону или в Риполь перекупщикам, то дом останется без присмотра, чего, сами понимаете, делать в нынешнее время не стоит. Хотя какие сейчас, к черту, перекупщики – может, получится выменять на пшеницу…. Хотите посторожить наше родовое гнездо Осехе?

В темной, заполненной мужскими терпкими запахами, хижине нависла тишина.

– Ну что же, от такой заманчивой перспективы сложно отказаться, как ты думаешь, Эрнеста? – послышался приглушенный голос Матео из-за силуэта Пако. – Я, пожалуй, выпрошу у наших славных командиров отпуск на неделю. Мы это, думаю, заслужили, Пако? Сейчас нависло зловещее затишье по всей линии Эбро: наши в полной растерянности и не знают, что делать дальше, а противник после потерь собирает силы, чтобы сделать последний рывок на Барселону. Думаю, минимум две недели ничего не будет происходить на нашем фронте.

– Да, командир – печальная картина в наших войсках: на пятерых солдат одна винтовка! Как собираются воевать с каудильо, если тому Гитлер начал поставлять самые современные танки, а у нас даже патронов не хватает? Помнишь, Матео, в тупике стоял эшелон с новейшими танками Т-3?

Пако замолк. В темноте слышалось, как он переступает с ноги на ногу, шурша мелкими камушками на вытоптанном до состояния керамики глиняном полу.

– Ну вы тогда думайте, – послышался его голос в полумраке, – а я пойду. Хорошо бы все-таки неделю, командир: мы бы с отцом справились полностью с цитрусовыми….

Еще довольно жаркое солнце Каталонии и чистый прохладный ветер с невысоких гор, покрытых местами густым лесом, создавали чудесное ощущение возможности рая на земле. Казалось, нет никакой гражданской войны в стране, сжирающей, подобно раковой болезни, своих лучших сынов Испании; нет бесконечной и уже невыносимой усталости от этой жестокой войны. Здесь, в этой зажатой крутыми склонами гор небольшой долине, где предки Франциско Осехе в течение нескольких поколений, ценой неимоверных трудов, отвоевали у камней небольшой участок для фруктового сада и виноградника, как нигде остро ощущались абсурдность и бессмыслие любой войны. Отец Пако, уехавший вместе с сыном с призрачной надеждой продать часть урожая апельсинов перекупщикам из Франции или хотя бы выменять на муку и рис, надеялся, что жестокий вал междоусобицы не дойдет до его хозяйства. Это в прибрежных районах анархисты-синдикалисты раздали земли крупных землевладельцев бедным крестьянам, и теперь они должны убегать со всеми домочадцами прочь из страны, опасаясь мести со стороны бывших хозяев, так как в гражданской войне есть только один способ наказания – смерть.

Примерно так думал Матвей, шагая вдоль горного ручья по каменистому берегу к старому дому Осехе, который, выложенный искусно в стародавние времена из разнокалиберных камней, издали был похож скорее на крепость, чем на уютный дом. В руках мужчина держал кукан из ивовой ветки с пятью небольшими форелями, ради которых и совершил он прогулку к небольшой запруде вниз по течению, где у отца Пако стояли несколько вершей, смастеренных из ивовых прутьев. Эта обволакивающая своей материнской нежностью ноябрьская погода и новые, ранее никогда не испытанные, чувства к Эрнесте, постоянно пытались гасить вспыхивающие мысли о войне. «Еще два дня, и я снова окунусь в безвоздушную среду войны, – подумал Матвей, увидев фигуру Эрнесты среди полос виноградных шпалер. – Смогу ли я защитить ее, и как мне это сделать? Взять с собой, но куда – в пекло войны? Надо как-то уговорить Эрнесту уехать во Францию, но для этого надо раздобыть для нее денег. Да, нужны деньги!» Матвей подошел к дому и сел в соломенное кресло под террасой, откуда был виден весь небольшой виноградник Осехе. Заметив Матвея, Эрнеста помахала ему рукой и направилась к нему.

– О, приличный улов у тебя, Матео! – обрадовалась она, увидев кукан с рыбой на глиняной крышке от большого винного кувшина. – Как я люблю возиться с лозой, если бы ты знал! Увижу ли я когда-нибудь виноградник отца? Думаю, что вряд ли. Им все равно сообщат «доброжелатели» об Энрике, так что у нас уже не будет ничего теперь.

Эрнеста села в соседнее соломенное кресло и, облокотившись о край стола и положив голову на ладонь, задумалась, глядя на виноградник Осехе. Матвей, вытянув руку через стол, погладил черные кудри своей женщины:

– У тебя будет свой виноградник, Эрнеста. Вряд ли в Испании, но будет обязательно – я тебе обещаю! Со мной или без меня, но будет, иначе, зачем все это?

Матвей встал, взял свой улов и вопросительно уставился на него, словно это были золотые рыбки, которые исполняют желания, да только – жаль! – они умерли.

– Я почищу их, – сказала Эрнеста и встала с кресла, – а ты поищи в погребе у Пако бутылку игристого. Через полчаса у нас будет отличный обед: мы же с тобой дали слово друг другу, что никогда не будем унывать, да? Прости меня, если я тебя заставила….

– Что ты, Эрнеста! Я вот сейчас подходил к дому и как раз думал о нашем будущем. Война заканчивается, и надо смотреть правде в глаза: если хотим жить – нам придется уехать из Испании. Ты согласна со мной?

Матвей посмотрел в глаза Эрнесты – она неопределенно-утвердительно покачала головой и, забрав улов, зашла в дом.

Неделя вдвоем в хуторе у отца Пако прошла почти мгновенно, хотя длиной была в целую жизнь. Матвей уговорил Эрнесту остаться у старого Осехе и помочь ему приготовить виноградник к зимним похолоданиям, что составило ему немалых трудов. «Ты хочешь воевать, но подумай сама: у нас в войсках винтовка в лучшем случае одна на троих, – приводил он доводы своей любимой. – Война – это очень тяжелый труд, и только один ее запах чего стоит. Ты же, помнишь, даже проснулась от того духа, который исходил от меня. Хочешь быть носительницей этого амбре?» Так он еле-еле отговорил Эрнесту от ее идеи пойти на фронт, чтобы отомстить за родителей. Потом Матвею также пришлось пункт за пунктом доказывать ей, что в Барселоне ей также делать нечего, так как электричества в городе не было, заводы и фабрики все встали, а вдобавок ко всему в городе начался голод. Уже уезжая с Пако обратно к берегам Эбро, Матвей обещал вернуться недели через три, максимум через месяц. Потом, уже сделав несколько шагов, он вдруг остановился, задумался, обернулся назад и, подойдя к Эрнесте, тихо прошептал: «Если через месяц вдруг тебе скажут, что я погиб – не верь. Я вернусь обязательно. Ты об этом только никому не говори, даже Энрике, договорились? Ты всегда будешь со мной, Эрна, и потому со мной ничего не может случиться». И Матвей погладил правой рукой нагрудной карман на левой стороне, где у него лежало вдобавок к этим словам еще фото любимого человека.

Через три недели отряд капитана Матео Сушкова вернулся с задания с большими потерями и без командира. Узнав об этом, к остаткам отряда прибежал Энрике, чтобы удостовериться самому о такой тяжелой утрате. Оказалось, погиб также и один из тех, с кем Матвей пробрался в Испанию после разгрома Северного фронта – русский Алекс. Пако Осехе был ранен в руку, и к приходу Энрике его уже отправили в госпиталь. Увидев майора, к нему подошел американец Бен – один из немногих, кто был цел и невредим, если не считать смертельную усталость от нагрузок и бессонных ночей.

– Чуть ли не сам каудильо дал приказ создать специальный отряд из марокканцев, чтобы бороться конкретно с нашим отрядом, – первым заговорил Бен, видя вопросительный взгляд Энрике. – Мы у них пользуемся большой популярностью, оказывается, и это лучшая награда для нас: не зря были наши труды….

– А где ваш командир? Убит?

– В пяти-шести километрах от того места, где была переправа твоей бригады до открытия шлюзов, марокканцы почти нас догнали и стали окружать. У них были снайперы, и почти все наши потери от них…. Они гнались за нами, разбившись на несколько групп человек по пятнадцать. Одну такую группу мы все же уничтожили: мы спрятались и пропустили их, а потом выскочили у них за спиной и всех уложили. Вот, смотри какая немецкая винтовка у них на вооружении.

Бен ловко снял с плеча карабин с оптическим прицелом и показал Энрике.

– Но как вы потеряли командира? – снова спросил он, не удостоив никакого внимания снайперской винтовке.

– Нам эта засада обошлась тоже дорого. Нет, мы в той стычке никого не потеряли, но оказались почти окруженными, так как не знали, что преследователи оказались очень изобретательны с этим, шакальим, приемом «догони жертвы» мелкими стаями. Когда ситуация стала почти безвыходной, Матео нас повел в небольшое ущелье, где была сквозная пещера. Странно, что никто, кроме него, не знал про этот проход, а он даже в темноте отыскал очень быстро. Командир нам приказал следовать по лесистому склону с обратной стороны горы не напрямик к Эбро, а в противоположную сторону с километр, и только потом свернуть к реке по полувысохшему руслу ручья. Он остался прикрывать наш отход. Мы попытались оспорить его приказ, но тщетно. Матео объяснил нам, что у него самые большие шансы и прикрыть отход нашей группы, и остаться в живых, так как он действительно лучше всех нас знал каждый камень и каждый кустик с той стороны. Мы сделали все так, как нам приказал наш командир, – и оторвались от марокканцев. Мы слышали, как он стрелял то из трофейного автомата, то из винтовки, то бросал гранату, а потом вдруг резко все стихло….

– Никто же из вас не видел, как его убили или взяли в плен? – чуть ли не умоляюще спросил Энрике Бена, заглядывая ему в глаза.

– Ну в плен он точно не сдастся, – ответил американец, глядя на оранжевый рассвет на востоке. – А пока будем ждать и надеяться на чудо….

Энрике после того, как Матвей не вернулся из-за линии фронта, две недели жил с внутренним страхом от ожидания появления своей сестры. Он не хотел, чтобы страшную новость Эрнеста узнала от него. Ему было жаль до безумия бедную сестру: потерять родителей, а теперь еще и утрата любимого человека. Проклятая война! Ко всему прочему, дела у республиканцев были хуже некуда: генерал Ягуэ, прорвав позиции у Сероса, со свежими силами теснил морально подавленные войска армии Эбро. После Нового года пал город Борхас-Бланкас. Бригада Энрике, численностью в полтора полнокровных батальона, в составе Восточной армии, отходила все дальше на северо-восток. Через неделю после Нового года, оставив на командование своей бригадой-батальоном комиссара, он таки смог вырваться в Барселону с поручением попробовать найти патроны, а заодно съездить к Жероне и навестить сестру. Пако Осехе, по слухам, все еще находился в госпитале в Барселоне: ему ампутировали руку и, скорее всего, даже могли эвакуировать в Порт-Бу.

Энрике, ориентируясь по схематическому рисунку, сделанному Беном, пробирался по горной дороге к дому старого Осехе, отца Пако. Свой грузовик он оставил в близлежащей деревне, половина населения которой уже покинула свои дома. Накануне ночью шел сильный дождь, а потом похолодало, и горная дорога, из-за гололеда, для машины стала небезопасной. Энрике договорился со своим сержантом, что тот переночует в деревне, и если на следующий день вдруг потеплеет, то приедет в хутор Осехе.

Дорога шла вдоль небольшого ручья. Вот уже показались постройки хозяйства отца Пако. Из небольшого каменного сарая с соломенной крышей слышался стук топора: кто-то, видимо, рубил хворост. Подойдя к распахнутым дверям каменного домика, Энрике увидел со спины крепкого мужчину, по виду никак не походившего на старика Осехе.

– Добрый день! – громко поздоровался Энрике и тут же чуть не вскрикнул от изумления: перед ним стоял с топором в руке Матвей Сушков.

– Здравствуй, Энрике, – спокойно произнес Матвей, нисколько не смутившись и не удивившись появлению брата Эрнесты. – А я тебя жду почти неделю уже.

– Меня? А зачем ты ждал меня?

– Как это – зачем? Я же знал, что ты приедешь к сестре, чтобы поведать о моей смерти.

– Но как ты здесь оказался? И почему ты не вернулся в армию?

– Не укоряй меня, Энрике! – твердо сказал Матвей и, положив топор на колодку, сел рядом на чурбак. – Ты садись, если не замерз по пути.

Энрике, поправив свой бушлат и портупею с кобурой, сел на высокий дверной порог.

– Я уже так навоевался, Энрике, что стало уже тошно. Если бы на нас напал внешний враг, и мы бы защищали свою Родину, то меня сейчас надо было расстрелять как дезертира. Но фокус в том, что мы, испанцы, убиваем друг друга. Я потерял счет убитых мною людей, убитых вот этими руками. – Матвей раскрыл свои ладони. – А у каждого из них есть родители, дети, жены…. Женщина-испанка родила в муках ребенка, потом растила долгие десятилетия своего сына, а я его убил. Ради чего, скажи мне?

Энрике растерянно заморгал глазами: он еще не отошел от неожиданного появления живого Сушкова, а тут его страшные вопросы, валящие разум наповал.

– Если бы мы побеждали, то тогда ради того, чтобы закончить саму войну, можно было еще повоевать, но уж коль нам ничего не светит, то зачем лишние жертвы сынов Испании?

– Но как ты пробрался сюда? И как смог вырваться от марокканцев? – Энрике вместо ответов переменил тему разговора.

– Я спас остатки своего отряда, а потом один прошелся по тылам войск противника и вернулся сюда не через линию фронта, а через Францию. Каким образом это мне удалось? Ты лучше не спрашивай – я тебе правду не скажу, а лгать у меня нет настроения и желания. И давай договоримся, что про Францию ты не скажешь никому. Теперь про это, кроме твоей сестры, знаешь только ты. Мне надо было сделать этот путь! Во-первых, теперь я могу в деталях описать количество и качество армии Ягуэ, но эти разведданные уже не имеют никакого значения, так как у нас уже все равно нет как таковой армии. Это – факт! Во-вторых, ты думал о судьбе своей сестры, которую я люблю больше своей жизни – это не громкие слова: она моя жена перед Богом. Как ты думаешь, через сколько дней падет Барселона?

Энрике заерзал на холодном косяке порога, недоумевая: к чему ведет разговор его новоиспеченный «зять».

– Я думаю максимум две недели, – за Энрике ответил сам Матвей. – А дальше начнется великий исход тех, кто боится репрессий со стороны каудильо, так как пощады от фалангистов и рекете не будет. И что будет с твоей сестрой, попадись она в их руки, – ты об этом думал, Энрике?

– Я не пойму, к чему ты ведешь разговор, Матео? Я думал об этом, вот и ехал к ней, чтобы сказать, чтобы она не ждала тебя и направилась к границе.

– С голыми руками? Без денег? А если границу французы закроют, что они делают периодически? Не забывай, что у нее такая же, как и у тебя, фамилия, и она родная сестра командира бригады республиканцев….

– Но что я могу сделать, Матео?

– Я уже все сделал: у нее есть аргентинский паспорт на имя Эрнесты Сушковой и есть небольшая, но приличная сумма в франках и в фунтах.

Энрике застыл от этих слов Матвея в крайней степени изумления. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но забыл слова, не зная, то ли благодарить его за эти труды, то ли обвинить в предательстве: но в предательстве чего и кого – этого он не мог сообразить.

– Как я это сделал? Этого тебе я тоже не скажу, даже если буду умирать, – сказал Матвей тихо. – Про это знает только один человек, который и помог мне и с документом, и с деньгами. Это наша с ним тайна – так мы договорились. И меня долго не было как раз из-за этого паспорта для Эрнесты. Я знаю, Энрике, что ты не страдаешь патологической любознательностью в раскрытии чужих тайн, поэтому, если не возражаешь, мы поставим на этой теме точку. Договорились? Пока Эрнеста наотрез отказалась ехать во Францию: она сказала, что поедет туда только со мной. Ты знаешь свою сестру, Энрике, – уговаривать ее почти бесполезно. Так что завтра мы поедем с тобой на фронт, а там как Бог даст. Пока мы с ней предварительно решили, что если падет Жерона, то тогда я отвезу ее на границу, и она, перейдя границу, будет ждать нас.

Энрике слушал Матвея, не веря своим ушам: как он смог сделать то, что в принципе невозможно? Как это он смог раздобыть аргентинский паспорт, пусть если даже поддельный, в нынешних условиях? Да еще сверху дали денег – чудеса, да и только!

– Но почему именно аргентинский паспорт, Матео? – спросил Энрике.

– Я знал, мой брат, мой друг, а теперь еще и мой шурин, что тебя заинтересует только этот вопрос, – засмеялся Матвей и похлопал его по спине. – К сожалению, я и сам не знаю: почему аргентинский. Так получилось! На самом деле – какая разница, да? Жаль, что я не смог тебе выправить паспорт….

– Ты меня оскорбляешь, Матео! – перебил его резко Энрике.

– Я именно такой реакции от тебя и ждал, но если бы ты и просил, то этого я бы не смог. У меня и у самого нет аргентинского паспорта, да и мы не собираемся ни в какую Аргентину. Но мы с тобой Энрике солдаты, и с нами может случиться все что угодно. Ты же видишь: французы то закрывают границу, то открывают, а с этим паспортом Эрнеста всегда сможет спокойно перейти временно на территорию Франции, немного там пожить и потом вернуться.

Шли последние дни января. Зима в тот злополучный для всего мира год выдалась в Каталонии довольно холодной. Десятки тысяч беженцев шли к границе Франции без теплой одежды, по пути обмораживая конечности, а то и попросту умирая от холода и голода. Только небольшое хозяйство Осехе, казалось, осталось единственным островком спокойной жизни среди сумасшествия гражданской войны – психической пандемии единственных разумных существ на Земле.

Эрнеста месила тесто из выменянной на апельсины муки, встав специально напротив окна, чтобы видеть дорогу, идущую вниз к деревне. Она намеренно находила себе занятие такое, чтобы можно было держать в поле зрения эту тропу – вдруг появится Матвей, а она не сможет его встретить первой! Но дни шли, похожие один на другой. Пако, вернувшийся неделю назад без руки из госпиталя Хероны – слабый и немного павший духом – доковылял третьего дня в деревню и принес ужасную весть о том, что Барселона пала. Тесто на ароматной закваске из хмелевых шишек прилипало постоянно к пальцам, и Эрнеста то и дело деревянной лопаткой соскребала его с пальцев, затем, посыпав порцией муки расплывающееся тесто, начинала снова месить. Вдруг она боковым зрением заметила, как что-то черное появилось вдали за окном. Ловким движением, чувствуя, как замерло в груди сердце, Эрнеста закинула горку теста в деревянную миску и, накинув на себя попавшуюся под руку первой куртку Пако с завязанным левым рукавом, приникла снова к окошку.

По дороге, неизвестно откуда, на красивой андалузской лошади темно-шоколадного цвета, у которой грива переливалась золотистыми оттенками на солнце, к дому приближался всадник. В первый момент, увидев компактную красивую морду с короткими ушами, волнистую гриву и широкую изящную грудь этой поистине красавицы лошади, Эрнеста удивленно застыла, не понимая – что происходит? Но в следующее мгновение она все внимание переключила на седока в военной форме, но это был не Матвей. Эрнеста судорожно сжала обеими руками тесто в миске и резко, не соображая, что делает, бросила тесто в низкую деревянную кадку – на счастье, оно никуда не улетело и попало аккуратно в посудину – и, опрокинув по пути ведро с водой, выбежала на улицу.

– Бен! Здравствуй, друг! – вдруг услышала Эрнеста голос Пако из-за дома, когда выбежав за дверь, почувствовала, что ноги не слушаются из-за сильного волнения. – Ты откуда появился так внезапно?

Пако, все еще довольно слабый после ранения, с бледным лицом, подошел к Эрнесте и поправил на ней свою куртку.

– Простынешь, сестричка, – сказал он тихо. – Это наш американец Бен. Из нашего отряда. Видимо, Матео его послал.

Бен, весь какой-то черный и угрюмый, остановившись возле коновязи, молча спустился с лошади, также молча, подошел к Пако и подал ему руку; затем уставился на Эрнесту печальным взглядом:

– Привет, Эрнеста, – сказал он усталым голосом, – ты меня, пожалуй, не помнишь? Я – Бен. Меня послал Матео за тобой. Пако, у тебя лошадь имеется?

– Что случилось, Бен? – вопросом ответил безрукий бывший боец отряда Матвея. – Почему наш командир сам не пришел? Он же обещал, что если Барселона будет взята Ягуэ, то он придет сам….

– Постой, Пако, – перебил его Бен, – не спрашивай меня ни о чем, хорошо? Мне сейчас очень плохо. Нам с Эрнестой нужно ехать в сторону Фигераса срочно….

– Я поеду с вами, – снова перебил его Пако. – Вы не знаете прямых горных троп в ту сторону. Зимой можете замерзнуть в горах, учти.

– Да, я порядочно замерз по пути через эту сьерру. В какой-то момент чуть не свалились в пропасть, но моя андалузская красавица умнее меня оказалась – вовремя отпрыгнула в сторону. Пойдемте в дом! Кстати, если поедешь с нами, я тебе отдам ее потом, Пако. Она стоит бешеных денег, пожалуй….

– Ага! – буркнул как бы недовольно Пако, но при этом не отрывая взгляда от красоты лошади. – Только потом придут фалангисты и расстреляют нас с отцом за нее. Наверняка она из конюшни какого-нибудь герцога или графа.

– Ну, это как ты сам захочешь. Мое дело – предложить тебе, – сказал Бен и, не дожидаясь, когда, наконец, позовут его в дом, сам открыл дверь и шагнул внутрь.

Чуть согревшись возле кухонной плиты, – а Пако вдобавок зажег еще и камин, – Бен поел рагу из фасоли с ветчиной, стараясь не показывать свой голод; потом выкурил сигарету с тошнотворным дымом и поведал трагическую новость, которая произошла два дня назад.

Войска мятежников, взяв Барселону, не останавливаясь, продолжали наступать. Накануне взятия столицы Каталонии отряд Матео только что вернулся с задания. Командир диверсионной группы во время этого рейда, после своего почти месячного загадочного отсутствия, был сам на себя не похож. Еще до линии фронта он приказал своим бойцам сложить все мины в небольшой пещере и уже налегке идти на задание, что было очень даже странно. Впервые за все время рейдов в тыл врага, отряд ни разу не ввязался в бой; не минировал дороги, так как не было мин; не сняли ни одного часового и не убили ни одного вражеского солдата. Группа в дневное время пряталась, а в ночное время следила за передвижениями войск мятежников на главных дорогах вокруг Барселоны и западнее от нее. Когда возвращались назад, то Матвей привел группу назад к той пещере, где были оставлены мины и приказал их разобрать и взять с собой. Его подчиненным эти действия показались более чем удивительными, но только авторитет командира удержал их от того, чтобы начать задавать вопросы. Да и события в тот день, когда они вернулись в расположение командования дивизии, разворачивались так, что вся эта необъяснимая цепь поведения Матвея сразу же улетучились – пала Барселона!

Следующее утро началось с жестокого авианалета на расположения войск по всему фронту. После того, как улетели бомбардировщики, стали бить пушки. Потом наступила тишина, которую через полчаса нарушил страшный гул огромного количества моторов – это шли новейшие немецкие танки. Командование дивизии растерялось от такой неожиданной тактики танкового удара, да если бы и не растерялось, то все равно противопоставить было нечего против этой бронированной армады: пушек было мало, да и к тем не было снарядов. Да что там снаряды, если не было патронов! Часть мобилизованных новобранцев, услышав только звук моторов, в панике стали разбегаться. При этом Матвей, спокойно оценив ситуацию, собрал свою группу и дал задание минировать в низине, где протекал ручей, те места, где были пологие берега с обеих сторон. Пока молодой капитан вместе со своими солдатами минировал самодельными зарядами, коим их научил делать советский офицер-диверсант, танкоопасные проходы в низине, эти самые танки, колонной выехав параллельно речке на ширину почти в три километра, резко повернули все налево и двинулись на республиканцев. Психическая атака удалась вполне: началась страшная паника не только среди солдат, но и среди офицеров. Матвей же хладнокровно руководил своей группой: его бойцам все это было не впервой. Когда первые танки стали приближаться к берегам речушки, из некоторых машин, видимо, заметили возню бойцов группы Сушкова – послышались взрывы снарядов и треск пулеметов. Матвей отдал приказ уходить назад. Его бойцы, под прикрытием старого русла речки, побежали к небольшому лесу на склоне горы, чтобы оттуда уже выбраться из-под обстрела танков.

Мятежники, самоуверенные в непобедимой силе брони и мощи своих пушек, не придали особого значения группам бегающих людей в низине и, очень слаженно сгруппировавшись, что говорило о четко налаженной связи между командирами каждого танка, спокойно начали переправу через речку. Со стороны движения мятежников весь берег был пологим. Противоположная же сторона шла прерывистым террасным уступом по всей длине. Видимо, наступательная операция была хорошо продумана, а сама местность тщательно разведана: снова сбившись в небольшие колонны по всей линии фронта, танки стали подходить к тем местам, где этот уступ прерывался на пологий берег. Вначале никто – ни республиканцы, ни мятежники – не поняли: почему стали взрываться танки. Когда же наступавшие сообразили, что это дело тех убегавших по старому руслу людей, то по ним открыли огонь из всех пушек и пулеметов, словно они могли вернуться назад и голыми руками разгромить их технику.

Матвей забежал в лес последним и, прислонившись к стволу дерева, как-то печально оглядел дело рук своего отряда – горели с десяток бронированных машин, застопорив переход через речку и сорвав весь психический эффект от танковой атаки. Вокруг рвались снаряды, но он не обращал никакого внимания на них. Вдруг произошло что-то странное: ему показалось, что дерево почему-то стало двигаться, отчего его резко замутило, словно бы от морской качки. Матвей видел, как к нему с испуганными лицами бегут Бен и серб Борис. Он хотел крикнуть им: «Назад!», – но странная тяжесть навалилась на все его тело так, что он не смог даже пошевелить языком. Матвей стал куда-то проваливаться, все еще не понимая, что только что в пяти метрах взорвался осколочный снаряд и что он тяжело ранен. Капитан стал падать набок, но подбежавший первым Бен схватил его под мышки и удержал. В следующее мгновение уже Борис держал Матвея с другой стороны, и так они вместе потащили своего командира вглубь леса.