Текст книги "Атлантический рейс"

– Я согласен с Ториным, – говорит Жаров, – с ловлей акул та же история, что и с карасем. И если уловы акул у нас и дальше будут такие же солидные, как сегодня, нам надо добиваться организации специального акульего промысла. Кстати, помнишь ли ты ту знаменитую дегустацию в нашем институте?

Эту дегустацию запомнили многие. Тогда на общественное опробование было предложено много новых продуктов, изготовленных из различных пород рыбы. Лаборатория технологии рыбных продуктов, организовавшая эту дегустацию, потрудилась на славу: от одного взгляда на стол уже хотелось сесть за него, да побыстрее. Среди расставленных на столе блюд было и копченое акулье мясо. Однако работники лаборатории не сообщили никому из участников обеда, чье мясо они едят. Секрет был раскрыт лишь тогда, когда ответственные и прочие дегустаторы, облизывая губы, очень лестно отозвались о копченой рыбе: да, очень вкусно, да, такую бы рыбку нужно продавать в магазинах – не залежится.

– Однако акулы акулами, но где же тунцы?

– Найдем, – уверенно говорит Жаров. – Найдем, – повторяет он, засыпая.

Рука его свесилась с койки, и я вытаскиваю из ослабевших пальцев незажженную сигарету.

Ах, до чего же приятно после такого трудного дня полежать в койке! Хорошо бы заснуть. Да, скорее спать, спать... Ну кто это там опять дергает за ногу?

– Станция! Быстрее!.. Разоспался, как на курорте...

ГЛАВА VIII

Снова ярусы. – Голубая акула. – Тунцы. – Ловушка в холодильнике. – Прелести любительской рыбной ловли.

– Дома я всегда вставал в семь, – говорю я Виктору за завтраком. – А ты мало того, что безжалостно будишь меня по нескольку раз среди ночи, так еще в шесть утра сегодня поднял. А наукой установлено, что человеку надо спать не менее восьми часов в сутки. Нет у тебя совести, Витька...

– Крошке захотелось домой? Чтобы сказочку с вечера и кофе в кроватке утром? – поднимает на меня глаза Жаров. – Я ведь говорил: скоро курорт кончится. А то поработали день на палубе – и в сторону. А вечером – смех, веселье на палубе, шахматы и прочее. Кончилось это все. Теперь три месяца подъем для команды – в четыре, для нас – станции и работа на палубе. Так что привыкай подниматься пораньше.

Да, нужно вставать раньше. В программе наших работ записано отдельным пунктом: «Сбор коллекций крупных океанических рыб», – и рукой директора института приписано: «Доставить в порт 20-30 штук шкур акул, тунцов, меч-рыб». Шкуры... Брр! Неприятная работа. Но куда денешься? Одна акула уже ждет меня на палубе – самый крупный «бык».

Надев клеенчатый передник, я в задумчивости стою перед «быком». Рыба злобно скалит окровавленную пасть, настороженно глядит мертвым зеленым глазом с длинным, узким, как у кошки, зрачком.

«За борт бы тебя», – думаю я и оглядываюсь. Мой взгляд замечает Валентин. Решительно натянув перчатку на забинтованную ладонь, он подходит ко мне и пинает акулу ногой.

– Помочь, Николаевич?

Втроем, кликнув еще Викешу, мы взваливаем «быка» на препараторский стол; Валентин остро оттачивает шкерочные ножи, и я делаю первый длинный и глубокий разрез – от самой пасти до кончика хвоста. Распластав рыбину на две половины, мы становимся с Валентином с двух сторон и начинаем вырезать большущие, тяжелые пласты мяса. Кожа у акулы крепкая, от головы к хвосту гладкая, от хвоста к голове шершавая, как терка. Вся она покрыта маленькими, как острые зубки, шипами, которые можно увидеть лишь через увеличительное стекло.

Судно в дрейфе. Матросы отдали ярус и пошли отдыхать. А дела с акулой у нас идут медленно, – около двух центнеров мяса мы уже отправили за борт, но еще не брались за голову, плавники, хвост. Да и самую шкуру нужно чистить да чистить. Кусок за куском, пласт за пластом летят за борт, где уже плавают несколько акул. Они хватают мясо и недовольно посматривают сквозь воду – там кружатся чайки. Птицы отчаянно кричат и хватают все, что мы сбрасываем с палубы прямо на лету. Пока Валентин курит, я подбрасываю мясо в воздух, вверх, птицы ловко его подхватывают и, давясь, проглатывают... Но вот одна неосторожная птица, видать, переоценив свои силы, схватила на лету большущий кусок мяса, весом с килограмм и, не выпуская его из клюва, шлепнулась вместе с ним в воду. Всплеск. Что такое? Поверхность океана чиста – ни мяса, ни птицы. Акулы не зевают.

Загудел ярусоподъемник.

– Сейчас начнется... – говорит Валентин и не ошибается: началось.

Бригадир тоскливым голосом воскликнул, перегнувшись за борт:

– Акула!

Воткнув нож в стол, я поспешил к лазпорту; мы договорились с Валентином, что он будет продолжать чистить шкуру, а я заменю его на багре.

– Ну что? – спрашиваю у боцмана.

– Акуленция, только острокрылая, – сообщает тот, наматывая «поводец» на утку.

Острокрылая? Значит, новый вид? Действительно, в воде неторопливо ворочается длинная, стрелообразная рыбина, окрашенная в ярко-синий цвет. У нее длинная, узкая морда и острый, как кинжал, спинной плавник. Акула почти не сопротивляется; боцман подтягивает ее к борту, я легко зацепляю багром за челюсть.

– Голубая акула, – определяет Виктор.

Да, это голубая акула. Действительно, очень точное и хорошее название – на палубе окраска рыбы поражает своей изумительной голубизной, переходящей в белый цвет на брюхе. Все тело акулы какое-то вялое, дряблое. Пустой живот висит, как мешок. Акула совсем не бьется, лишь раскрывает пасть и как-то неохотно, лениво грызет палубу.

– За борт? – спрашивает боцман.

– Нет, оставим, обдирать буду, а то вдруг больше таких не попадется.

– Тунец! – раздается радостный голос бригадира. – Кто там на багре? Цепляй, Николаевич... Ну! Скорее, дорогой!

Вот он, красавец, крутится в прозрачной воде, мечется, бросается из стороны в сторону. Зацепить багром его значительно труднее – уж очень быстр. Наконец острие туго вонзается в крутую рыбью спину, и мы дергаем за канат.

На палубе его дожидается Виктор. Стукнув рыбу по голове кувалдой, мы измеряем тунца и кладем на весы.

– Ничего поросеночек, – удовлетворенно улыбается Виктор, – сто двенадцать килограммов. Побольше бы таких!

Притихший до этого «поросеночек» неожиданно подскакивает и звонко ударяет наклонившегося боцмана по ногам. Тот валится на палубу и хватает колотушку. Успокоив тунца крепким ударом, боцман взрезает ему живот, и Виктор начинает копаться во внутренностях: нужно посмотреть, чем рыба питается, в каком состоянии гонады, упитана ли. Если рыба нерестовая – значит, тунцы должны водиться в более теплых водах. Если преднерестовая, то искать их надо в более холодных водах, где они усиленно кормятся. Взяв пробы, мы передаем рыбу Михаилу Афанасьевичу. Тот ловким ударом отсекает ей голову, плавники, пластает на две половины и отправляет в трюм.

– Тунец!

Еще тунец, еще!.. Лица у всех повеселели. Хоть Торин и говорил что-то хорошее про акул, но сейчас нам нужны тунцы! Вот они, какие красавцы, – один к одному. Что ни рыбка, то центнер вкуснейшего мяса. Десятка два таких «поросят», выуженных из океана, – вот тебе и две тонны, хороший промысловый улов, ради которого мы и пришли в этот район из северного полушария.

Тунец... Тунец... Еще один! Ох, черти, какие же они тяжелые! Чувствую, что руки мои вытянутся до колен. Пока дотащишь тунца до мерной доски и взгромоздишь на весы, кажется, что все мышцы лопнут.

– Это тебе не сардинку анализировать, как в прошлом рейсе, – говорит мне Жаров нравоучительно, когда я, со стоном распрямившись, начинаю растирать поясницу.

Новый тунец избавляет меня от продолжения разговора с Виктором. Бегу к лазпорту. Здесь уже держит в руках багор Юра Торин. Всю ночь они с Сашей проработали в лаборатории, а теперь вышли помочь палубной команде и нам. Работать стало легче: Юра подтаскивал к нам одного тунца за другим, а Саша ловко глушил их колотушкой.

Почти все тунцы желтоперые. У них ярко-желтые спинной и анальный плавники и длинные – грудные, которые несколько короче, нежели у тунца длинноперого и несколько длиннее, чем у тунца большеглазого. Обитает желтоперый тунец в тропических и субтропических водах Атлантического, Тихого и Индийского океанов. Рыба эта очень чувствительна к изменению солености воды. Во время тропических ливней, когда прибрежные воды сильно опресняются, желтоперые тунцы покидают такие районы и уходят подальше от берега – в открытый океан в поисках добычи, а питаются желтоперые тунцы мелкими стайными рыбами и кальмарами; они совершают очень большие переходы, исчисляемые тысячами миль. Наибольшая величина желтоперого тунца – 3 метра, вес – до 250-300 килограммов.

Юра все подбрасывает и подбрасывает нам тунцов. Страничка за страничкой заполняются колонками цифр, новыми и новыми данными.

– Длина – метр сорок шесть... Вес... Держи, держи голову... Вес... сто восемнадцать, – диктует мне Виктор. – Ишь, толстяк! Бери его за хвост, так его, родимого! Держи, боцман.

– Ого, вот так желудок, как тугой мешок! Что в нем? Остатки небольшого осьминога, сардина. А это что? Красивая хрупкая раковина, а в ней небольшое, очень похожее на осьминога существо с щупальцами в пупырышках присосок. С чего бы осьминогу забираться в раковину? Нет, это не осьминог, а аргонавт, единственный из головоногих моллюсков, имеющий раковину.

Интересная находка – аргонавтов в нашем музее нет, – и поэтому я с большой осторожностью заворачиваю находку в марлю и прячу в банку со спиртом.

– Счастливчик, – как бы между прочим, замечает боцман, – бульк – и в спирт! Насосется же он сейчас!

Да, мой бидон с винным спиртом для некоторых на судне – источник терзаний и соблазнов. Это ничего, что там всякие рыбки, раки да гонады плавают и что в 40 литров девяностоградусного спирта влито некоторое количество формалина. Подумаешь, только крепче будет...

– Формалин – это яд, – предупредил я всех в начале рейса. – Конечно, от этой дозы не умрешь, но лучше его не пытаться пробовать, ребята.

И ребята не пробовали. Особенно после того, как один хороший парень, не буду называть его фамилии, попросил у меня 100 граммов спирта из бидона: дескать, протереть пальцы на ногах надо. Не знаю, каким образом он протирал свои пальцы, но у этого парня в тот день было такое состояние, что его еле отходили. С тех пор моим спиртом никто больше не интересовался.

– Юрий Николаевич, – слышу я голос Славы, – кувалду поймали!

Кувалду? В такой дали от берегов и на такой глубине? Не может быть! Кувалда – характерный обитатель каменистых прибрежных мелководий. Что ей делать над океанской пропастью? Ведь эта рыба совершенно не приспособлена для жизни в открытых водах: она очень медлительна, плохо плавает, ей не угнаться ни за одной рыбешкой. Удел ее – обгрызать кораллы да разыскивать на дне моря раковины с моллюсками, которые она грызет, как кусочки сахара. Поэтому у нее и рот такой – два зуба, напоминающие одновременно и клюв попугая и слесарные кусачки.

И все же Слава не ошибся: он хорошо запомнил лекцию, которую прочитал рыбакам в начале рейса, сидя на краю рыбного ящика, Жаров. Действительно, нам попалась кувалда. И как бы в подтверждение этого, рыба сначала раздулась, как шар, а потом, звонко клацнув зубами, легко перекусила металлический поводок, торчащий изо рта.

Вскрытие показало, что рыба сильно истощена; желудок ее совершенно пустой, за исключением непереваренной сардинки, на которую кувалда клюнула. Что толкнуло рыбу покинуть свою привычную среду и отправиться в столь дальнее и небезопасное путешествие? Зачем она решила поменять уютные коралловые заросли на пугающую темноту океанских глубин? Все это представляет собой интересную загадку, тем более что в этом рейсе мы выловили над океанскими глубинами шесть кувалд и трех крупных колючих сомов, которые обычно обитают в прибрежных водах.

Ярус выбран, палуба вымыта. Боцман отправляет последних тунцов в морозилку, а мы с Валентином скрепя сердце дочищаем голову «быка». В препарировании акул это самое трудное и сложное дело. Наткнувшись на зубы, можно пропороть руку до костей; до них нельзя дотронуться: острые как бритвы костяные лезвия мгновенно оставляют на коже глубокие, долго не заживающие порезы. Наконец работа закончена, мы прополаскиваем шкуру из брандспойта и спускаем ее в трюм, где на переборке висят полушубки, зимние шапки, ватные брюки, сапоги. Одевшись, мы открываем толстую, как в банковском сейфе, дверь и вступаем в царство льда и холода, – в морозильную камеру. Здесь – минус двадцать. От разности температур более чем в 50 градусов захватывает дыхание. Коченея от холода, мы торопливо очищаем один из углов морозилки, где будет храниться коллекция, подвешиваем шкуру и выскакиваем в трюм. Дверь за нами гулко захлопывается. С этой дверью нужно быть очень-очень осторожным. Несколько недель назад, когда мы под Конакри ловили парусников, в морозилку, на секунду в одних трусах и тапочках заскочил рефрижераторный механик Вася Суховеев. Ему нужно было что-то там посмотреть. Вскочил он в морозилку, дверь за ним захлопнулась, да так, что ее невозможно было открыть. А мороз уже вцепился в Васины уши, щеки. Испугался механик, закричал, но кто его услышит? Сообразил это Василий, примолк и что было сил приналег на дверь. Долго ли может голый человек просидеть в морозилке? Теплое тунцовое мясо превращается в камень за 25-30 минут. А сколько уже прошло? И сколько времени пройдет, прежде чем на судне заметят, что его, Суховеева, на месте нет? Страшно стало, заскрипел Василий зубами, схватил замороженного парусника и, как тараном, стал бить им в дверь. Кожа ладоней прилипала к промороженной туше, но Вася бил и бил в дверь до тех пор, пока она, отвратительно скрипнув, не приоткрылась. Когда Василий рассказывал об этом случае, все смеялись, а потом замолкли – задумались. Наверно, каждый представил себе, что могло произойти, если бы не хватило у Василия сил вырваться из морозилки.

Тихо на судне. Все, кроме вахтенных, спят. Лишь бригадир да Слава сидят на лючине и вырезывают из толстого литого куска резины ролик. Такой ролик в ярусоподъемнике прижимает к другому – металлическому – хребтину и поэтому очень быстро снашивается. Запасных роликов нет, их приходится делать самим. Оба работают молча, сосредоточенно. Алексей – высокий, плечистый парень, все лицо его жестоко обожжено солнцем. Кожа уже по нескольку раз слезала с носа, скул, ушей. Губы в глубоких трещинах, и поэтому Алексей совсем не смеется, хотя по природе он парень веселый. Слава рядом с ним кажется каким-то школьником, случайно попавшим на судно. Лицо его тоже обожжено солнцем. И на новой, розовой коже еще ярче выступают веснушки. Солнце высветило Славину голову, и она из огненно-рыжей стала оранжево-желтой. Чуть прикусив нижнюю губу, Слава старательно режет резину. Я уже замечал, что он за что ни возьмется, сделает все на совесть. Да, Слава не школьник – матрос первого класса, которого ценят на судне все: друзья по палубной команде, боцман, бригадир и мы, «научники».

Вдруг Слава откладывает нож в сторону и, прищурившись, смотрит в океан. Что там еще? Я поднимаю бинокль – к судну быстро летят две птицы. Одна, бросаясь из стороны в сторону, прижимается к воде, другая – над ней. Та, что повыше, – ястреб. В бинокль хорошо видны его острые стреловидные крылья, стремительный почерк полета, а ниже? Да это же голубь!

– Ястреб гонится за голубем!

– Обыкновенный сизарь-почтовик, – говорит Слава. – Как его занесло сюда?

Увернувшись еще раз от ястреба, голубь взмывает над мачтами судна, лихо разворачивается и планирует на палубу. Сел, посмотрел на нас, почистил клюв красной лапкой, взглянул на ястреба, который тоже приземлился – вернее, «присуднился» – на полубак, и бойко побежал по накрытой брезентом лебедке. Слава посмотрел на бригадира; тот, чуть усмехнувшись, кивнул головой. Наш матрос первого класса подтянул спадающие брюки и осторожно, по-кошачьи проскользнул мимо голубя к себе в каюту. Через минуту он вышел: в одной руке кусок хлеба, в другой – сетка. Глаза у матроса заблестели, он сложил губы трубочкой и нежно проворковал:

– Гуля... гуля-гуль...

«Гуля» настороженно повертел головой, покружился на месте, проглотил крошку, потом другую, внимательно осмотрел тонкие, в цыпках матросские ноги, и... Слава взмахнул сеткой. Через минуту он уже держал голубя в руках. Во всех его движениях, в том, как он осторожно, но надежно сжимал птицу в потных ладонях, как придирчиво и строго рассматривал пернатого гостя, чувствовались повадки завзятого голубятника.

– Точно... почтарь, – сказал он. – На обеих лапках кольца.

Мы осмотрели голубя: на одной его ноге было красное пластмассовое кольцо с цифрой «39», на другой – алюминиевое и небольшая, легкая капсула, в которую вкладывается записка. Капсула была пуста.

– Отпусти ты его, – сказал бригадир, вновь принимаясь за работу.

– Не долетит... Смотри, какой тощий, – ответил Слава. – Пускай отдохнет с недельку. Посажу его в ящик. Доделаешь сам?

Бригадир кивнул головой, и Слава ушел.

– Закурим? – предложил Алексей и достал длинный янтарный мундштук, набранный из янтаря различных цветов: медвяно-желтого, оранжевого, оливкового, густо-шоколадного и даже черного.

– Откуда это у тебя? – заинтересовался я.

– Откуда? – задумчиво прищурился Алексей. – Пришлось мне однажды не по своей охоте целый год в голубой земле копаться. Это – оттуда. Память. Сам сделал...

– Янтарь добывал в карьерах? За что же тебя упекли? Парень ты с виду спокойный, серьезный. Не пойму.

Бригадир усмехнулся, глубоко вдохнул в себя едкий дым и стал сосредоточенно рассматривать краешек мундштука: там, в янтаре, сидела маленькая букашка, попавшая в смолу, может, миллион лет назад. Я уже подумал, что на этом наш разговор и закончится, но, хорошенько изучив доисторическую пленницу, Алексей поднял на меня глаза.

– Понимаешь, Николаич, был я тогда совсем юным парнишкой. Работал на заводе, жил в общежитии... любил одну девчонку. А она... в общем пропали из кармана пиджака моего соседа по койке пятьсот рублей: чтобы не мешать нам, он вышел из комнаты, а пиджак на стуле висел. Пропали деньги, как в воду сгинули. Когда проклятый пиджак на стуле висел, только мы вдвоем с ней в комнате и были. Ну и... Словом, взял я всю вину на себя. И отправили меня к Балтийскому морю в земле ковыряться.

– Подлая... – не утерпел я.

– Подлая? – поднял выцветшие брови бригадир. – Нет... не торопись, Николаич. Подлым тот мой приятель оказался. Уже когда я срок отбыл, вернулся, узнал, что никаких у него денег тогда не было. Просто брал у кого-то в долг, пропил их, прогулял, а свалил все на нас. Такая вот история...

Он поднялся, зевнул, растер ладонями щеки.

– Ну, а девушка?

– Девушка? Очень хорошая эта девушка. В общем, если хочешь, придем домой, познакомлю. Вот так-то, Николаич...

– Вот так-то, Леха, – повторил я и пошел в лабораторию за банками: вахтенный штурман сообщил, что через десять минут будет станция.

В непрестанной работе, в постановке и выборке ярусов время летит незаметно. Каждый день рано утром подъем, а затем ярусы... ярусы... ярусы... А у научной группы к тому же станции, станции, станции... В промежутках между ярусами и станциями мы с Валентином препарируем акул и тунцов. Вечером разговариваем с «Островом» и «Осколом»: советуемся, где искать и где находить тунцов. У нас и у них удачи сменяются неудачами. На основе материалов научной группы мы даем им рекомендации, где ловить. Когда рекомендации подтверждаются, капитаны тунцеловов благодарят, когда не подтверждаются и они вынимают из воды «пустышку», капитаны яростно, не жалея слов и ярких, сочных выражений, ругают нас. И так изо дня в день. И так же неизменно солнце в этих широтах. С самого утра и до позднего вечера. От него нет спасения нигде. Солнце слепит глаза, обжигает, подпекает кожу. Порой, когда вытягиваешь из-за борта очередную тяжеленную рыбину, кажется, что все кругом расплавилось: океан, сверкающий мириадами маленьких жгучих солнц, ослепительно белое небо, воздух, горячими струями врывающийся в легкие, и рыба, отражающая в своей чешуе, как в зеркале, солнечные лучи.

От горячей палубы болят ступни. Чтобы уберечься от обжигающих досок, почти вся палубная команда сделала себе легкие пенопластовые шлепанцы. Тяжело, очень тяжело переносить солнце в таких дозах... Особенно тяжело переносят жару механики – ведь в машине не только жарко, но и душно. В такой духоте сизый, едкий чад застаивается между грохочущими двигателями, вентиляция почти не остужает воздух. Отработав положенное время, механики спешат куда-нибудь в тень и засыпают тяжелым, беспокойным сном, обвеваемые теплым ветерком от гудящих вентиляторов.

Только один человек из «машины» упорно сопротивляется тропическим невзгодам. Это Виталий Белов. Невысокий, худощавый, но очень энергичный, он в свободное время изучает английский язык, заглядывая в самоучитель, бренчит на гитаре, гриф которой украшен алым бантом, и, смешно подпрыгивая, боксирует на корме, отважно сражаясь с налитым водой резиновым буйком. Виталий интересуется абсолютно всем: политикой и астрономией, спортом и космическими полетами, литературой и кулинарией. Он совершенно точно знает, что произойдет, если растопить все льды Антарктики, если перегородить пролив Дежнева плотиной, если... В общем он знает такие вещи, о которых обыкновенный смертный даже и не подозревает. Его торопливый стрекочущий голос можно услышать в салоне, во всех каютах, в ходовой рубке, на палубе и в гальюне. И за это матросы называют его «кузнечиком».

Ярусы... ярусы... То вытянем из воды «пустышку», то одних акул, то несколько тонн тунцов. Но в последнее время они стали все чаще попадаться в наши ярусы, и около тяжелых, серебристо-синих тел обеспокоенно бродит Вася Суховеев, скромный герой морозилки. Вася озабочен: морозильная камера забита рыбой до предела, холодильные установки работают с перегрузкой, и его волнует вопрос: куда сунуть новую партию рыбы? Хватит ли холода для новых десятков рыбьих туш?

Мы уже познакомились с несколькими видами тунцов: длинноперым, большеглазым, пятнистым. Длинноперые тунцы совсем небольшие – по 8-12 килограммов весом. Один экземпляр лежит передо мной на палубе – стремительное, сильное тело, очень длинные, саблевидной формы грудные плавники. Эти тунцы обитают в верхних слоях воды океанов. Мечение рыб показало, что длинноперые тунцы совершают очень большие миграции. Например, тунца, меченного у западного побережья Америки, выловили у берегов Японии, а других, меченных у Гавайских островов, добыли у берегов Америки. Мясо у длинноперого тунца твердое, белое и очень вкусное. Оно пользуется большим спросом и высоко ценится на международном рынке.

К сожалению, длинноперые тунцы попадались на наш ярус очень редко. А большеглазых тунцов мы за весь рейс выловили всего лишь двух. Но зато какие это были рыбины! Каждый из этих двух тунцов весил по полтора центнера. Тунцы были очень сильные, живучие, и мы с большим трудом вытащили их из океана. Название свое они получили не зря. Глаза действительно у них очень большие, покрытые, как циферблат часов, плотными прозрачными пластинками. От других рыб большеглазые тунцы отличаются и своим тучным, массивным телом. Обитают они обычно на глубинах более 20 метров и наибольшие скопления образуют при температуре плюс 21-22 градуса.

А пятнистых тунцов центнера полтора наловил сам, по своей инициативе Иван Лукьянец. Наловил, как говорится, шутя, играючи за каких-нибудь полтора часа, пока судно лежало в дрейфе перед выборкой яруса. Я пришел на корму в тот момент, когда ловля тунцов была в полном разгаре; Иван, свесившись за борт, заглядывал в кипящую воду – там бесновался большой рыбий косяк, а на палубе, около ног счастливого рыболова бились, трепетали, судорожно приподнимая жаберные крышки ярко-серебристые рыбины, отмеченные природой тремя черными пятнами на боку.

– Все ты? – воскликнул я.

– Все я! – радостно откликнулся Иван и резко подсек капроновый шнур.

Извивающаяся рыба просвистела над моей головой и ударилась о спасательный плотик. Огоньки, горящие в Ивановых глазах, подожгли и мою душу – ведь я тоже немало свободных вечеров провел с удочкой где-нибудь в камышах. Я сбегал в каюту и через несколько минут забросил и свою удочку в воду.

Пожалуй, мне больше никогда и нигде не придется так половить рыбу: поклевка у тунца сильная, уверенная, хватает намертво, глотает рыбу глубоко – уж не сорвется! Подсеченный, рвется, прыгает, стараясь освободиться от крючка, но наш крючок способен выдержать 500 килограммов и не согнется, не сломается.

Да, отличная, интереснейшая рыбалка. И на берегу, в компании приятелей-рыболовов, в противовес какой-нибудь замшелой истории о двухметровой щуке-утятнице или скользком налиме, тащившем лодку с рыболовами вверх по течению, мы будем рассказывать о ловле тунцов у берегов Африки. Рекомендую всем морякам – любителям рыбной ловли: отправляясь в тропики, возьмите с собой удочку. Не пожалеете!