Текст книги "Тайный вояж"

– Ну, если это действительно каменный злодей, то я готов помериться с ним силой – хотя бы в пару с Фёдором… И людям доброе дело сделаем, – вызвался Степан.

– Не стоит сейчас этого делать, – остановил его Кузьма. – Грохот такой поднимется, что маньчжуры сразу поймут, в чём дело, и, скорей всего, поспешат назад… Не думаю, что они далеко ушли.

– Да, верно, – согласился Степан.– Даст Бог побывать в этих местах, непременно к нему пожалую – вон, Арчим проводит. Уж больно хочется посмотреть, как этот каменный идол в пропасть загромыхает.

Дав отдохнуть лошадям на вершине перевала, казаки отправились дальше, держа курс на восток. Тропа вела их лесистыми склонами, кое-где спускаясь в пышно-зелёные долины, затем круто взмывала вверх к цветущим альпийским лугам и крутым перевалам. Лошади без передышки бежали к следующему рубежу своего пути, пробегая галопом долины и тяжело ступая на крутых подъёмах…

Вечером они вышли к каменистому берегу стремительной Катуни, выглядевшей сурово в лучах заходящего солнца. Пройдя немного берегом, Арчим вывел отряд к удобному месту для переправы. Хотя река здесь была немного шире, но течение – более спокойным. Они без труда переплыли на другую сторону. Степан помог переправиться Фёдору, который на этот раз чувствовал себя смелее и уверенно плыл, держась с одной стороны за лошадь, а с другой – придерживаемый Степаном.

Подыскав удобное для стоянки место, казаки разожгли огонь, чтобы просушить одежду, приготовить горячий ужин и в первый раз за весь день хорошо поесть. После всего пережитого хотелось спокойно посидеть у костра, поговорить о доме, который казался где-то очень далеко. Чувство, что они избежали маньчжурского плена, а, может, и смерти, располагало к душевным разговорам. Только Фёдор, не привыкший к таким переходам, просушив одежду и наскоро поужинав, сразу же заснул, забравшись под овчину…

Утром Арчим засобирался в обратный путь. Тяжело было казакам расставаться с ним. Пережитые опасности вчерашнего дня сделали его своим за то короткое время, что они были вместе.

– Не знаю, чем тебя отблагодарить, – произнёс Кузьма, положив руки на плечи Арчиму. – Что бы с нами сталось, если бы не ты? Вряд ли смогли бы уберечься от маньчжур – из-за нас жизнью рисковал.

– Самая лучшая для меня благодарность – это спокойно ходить по своей земле и ни от кого не прятаться, – ответил Арчим.

– Верно говоришь, – согласился Кузьма.

– Не дошли ещё руки у нашей императрицы до этой землицы, вот и мы по ней всё крадучись ходим… Ничего, дай время! – обнял Кузьма Арчима, остальные тоже попрощались с ним как со старым товарищем.

Затерянный улус

Дождавшись, когда Арчим скроется из виду, казаки пришпорили коней и, ведомые Емзынаком, двинулись вверх по Катуни. Этот путь для него был уже более знаком. Дорога шла то берегом, освежая путников прохладой близкой воды, то в стороне от реки – лугами, поросшими цветущим разнотравьем, неповторимый аромат которых дурманом окутывал всадников. Иногда выросшие вдруг скалы преграждали путь, и дорога, огибая препятствие, серпантином уходила в горы, где буйная зелень лугов менялась на каменистые тропы, слева от которых поднимались отвесные скалы, а внизу бушевала река. Местами путь им пересекала впадающая в Катунь горная речка, тогда приходилось рубить деревья и, перебросив их на другую сторону, налаживать нечто наподобие моста. Маньчжуро-джунгарская война оставила горные тропы практически без мостов, которые были сожжены во время боевых действий. Все эти работы утомляли и очень замедляли продвижение отряда.

– Ну что, Фёдор, трудновато? – участливо спросил Кузьма, видя, как тот, обливаясь потом, рубит небольшую берёзку. – Ты лучше вот что: заметь-ка у себя, в бумагах, все эти мостики, которые мы перекинули. Думаю, на обратном пути эти заметки ой как нам пригодятся! Да и те, кто пойдёт после нас, помянут тебя не раз добрым словом…

Когда тропа очередной раз спустилась к реке, путники облюбовали место на берегу и, хотя день только клонился к вечеру, решили спешиться и остаться здесь на ночлег.

Емзынак соорудил немудрёные снасти и вместе с Ефимом и Тарханом спустился к реке. В первый раз за время путешествия выпало столько свободного времени, что можно было, закинув снасти, расположиться на берегу и, забыв про всё, предаться рыбной ловле. Богатая рыбой Катунь вскоре обрадовала их крупным тайменем, разнообразившим их скудный рацион. В это время Илья вместе с Фёдором прошлись по окрестностям и набрали для чая душистых трав. Оставшиеся на стоянке Кузьма со Степаном уже развели костёр и поставили воду, как раз сгодившуюся для тайменя.

– Хороша для ухи рыбка, – глядя на внушительных размеров тайменя, тут же определил Илья. – Ну-ка, Фёдор, тащи сюда сумку с крупой – сейчас с тобой кашеварить будем.

Сообразив жирную наваристую похлёбку из рыбы и заварив душистого чая, путники плотно поужинали, после чего разложили возле костра траву, подбросили ещё дров и, дождавшись, когда от них останется куча раскалённых углей, забрались под овечьи одеяла, томимые одним желаньем – выспаться…

Солнечное холодное утро, какие часто случаются в горах, покрыло росой прибрежную поляну. Илья пробежал босыми ногами по мокрой траве к недалёкому перелеску и вскоре вернулся с огромной охапкой хвороста. Отволгшие после холодной ночи ветки никак не хотели разгораться. Пришлось воспользоваться толикой спирта, фляжку которого Илья прихватил в лечебных целях.

– Ты чего это с утра пораньше фляжку откупорил?.. Для сугреву али как? – продрав глаза и позёвывая, задёргал носом Ефим.

– Да, оно бы в самый раз – пропустить чарку этого напитка, апосля плюнуть на всё и завалиться спать, – смачивая наломанные ветки спиртом, пошутил Илья.

Дымя и потрескивая, «дрова» постепенно взялись огнём. Казаки разогрели остатки ужина, напились бодрящего, с ароматом розы, чая из золотого корня и продолжили свой путь, продвигаясь всё дальше вверх по берегу Катуни. Лошади резво бежали, сбивая росу с высокой травы, заполонившей прибрежную долину. Только почти у самой воды тянулась неширокая полоска леса, словно отделяя зелёное покрывало лугов от бурной реки. Прохладное влажное утро приятно бодрило седоков. После тяжёлых переходов через горные перевалы такая поездка воспринималась, как увеселительная прогулка. Встречающиеся на пути небольшие речушки, пересекающие долину и напоминающие скорее ручьи, проскакивали сходу. Иногда лишь путники останавливались, чтобы напоить лошадей и самим утолить жажду чистой родниковой водой горных рек да немного охолонуться в холодной воде от июльского зноя.

Но горы есть горы: вскоре их вновь встретили затяжные перевалы, и пришлось им снова взбираться по каменистым тропам на головокружительную высоту. Вот так, то взбираясь вверх и озирая окрестности с высоты птичьего полёта, то спускаясь в долины – где-то просторные, а где-то прижатые к воде горами, переходя вброд кристально чистые речки и ручейки, путники добрались до места, откуда они должны были повернуть на восток, а далее, через горные хребты и перевалы, дойти до цели своего похода. Но это было ещё впереди, а пока горы особо не препятствовали их продвижению…

Река Айлагуш, вверх по которой они продолжили свой путь, была не очень глубокой, и её почти в любом месте можно было перейти вброд. Широкая долина этой реки позволяла без особых трудностей продвигаться вперёд. Здесь тысячи лет назад далёкие предки алтайцев оставили память о себе в виде каменных изваяний, обращённых на восток – «Каменных воинов» («Кезер таш» – алтайск.), отображающих символ духа, мудрости и бессмертия.

– И хватило же у людей терпения высекать из камня такие огромные фигуры… – крутя по сторонам головой, удивлялся Фёдор.

Емзынак хорошо знал историю своего народа и с удовольствием отвечал на вопросы казаков о легендах, связанных с этими местами.

Залюбовавшись высокой живописной горой, снежная шапка которой снизу была обрамлена высокогорной тундрой, Илья показал в ту сторону и спросил Емзынака:

– Скажи, что это за гора? – сколько мы прошли, а красивше ещё не встречали.

– Это самая высокая гора в этом месте, называется она Могильная, – ответил ему Емзынак. – У нас в народе существует легенда. Когда-то маньчжурские воины напали на местных жителей, которых убили, а других пленили и погнали в рабство. Когда проходили они по этой горе, начался сильнейший град; градины были такими огромными, что убили всех – и пленников, и маньчжур. Через некоторое время пастухи наткнулись на это место и вдруг услышали детский плач: пытаясь уберечь маленького мальчика от града, мать велела ему забраться под таган, где он провёл несколько дней. Этот ребёнок был единственным, кто остался в живых. Пастухи накормили, обогрели его и забрали с собой. А гору после того стали Могильной называть. Вот такая легенда. А я думаю, что всё это было на самом деле, – закончил этими словами переводящий его речь Тархан.

– Конечно, что там говорить, без сомнения – это правда. Непохож этот рассказ на легенду, – вставил своё слово Фёдор.

– У моего народа много легенд, и наверняка некоторые из них вышли из реальных событий, – ответил Емзынак.

Ещё два дня лёгкого пути подарила им долина реки. Единственной помехой были густые утренние туманы – нередкие гости в этих местах, так что для дальнейшего продвижения приходилось ждать, когда солнце разгонит пелену опустившегося на долину марева.

Под вечер второго дня путь им преградил Айлагушский хребет. Путники провели ночь в долине, а утром вышли к тропе, которая круто поднималась в гору и там сливалась с древними торговыми путями, идущими с севера на юг в сторону Китая. Окружавший их урман – лес из кедра, пихты и лиственницы – по мере подъёма стал редеть: зелень тайги сменилась карликовыми берёзками, которые выше уступили место цветущим альпийским лугам, а ближе к вершине каменные россыпи явили серую картину высокогорья. Крутизна подъёма и преграды из острых камней заставили казаков вести лошадей в поводу. Летнее тепло зелёной долины сменилось холодом высокогорья, где местами лежал ослепительно-белый снег. Пробегающие мимо облака, зацепившись за вершину, обволакивали её белым туманом, который мешал дальнейшему продвижению отряда. А впереди, далеко на юге, виднелась цепь позолоченных лучами яркого солнца белоснежных шапок Северо-Чуйского хребта.

Попав из лета в зиму, Фёдор радовался как мальчишка. Временами наклоняясь, он зачерпывал с камней полные пригоршни снега и с удовольствием отправлял себе в рот.

– Ты, Фёдор, сильно не увлекайся, – осаживал его ехавший следом Илья, – а то кабы горло не перехватило от такой трапезы.

Емзынак хорошо знал эти места, вёл казаков малоизвестными тропами, и к вечеру они оказывались там, где текли хрустально-чистые горные речушки с родниковой водой, где было довольно корма для лошадей и где было удобное место для ночлега.

И вот, по прошествии двух недель после их выхода из Бийской крепости, сидя у костра, Емзынак, как бы между прочим, сказал:

– Ещё завтрашний день, и будем дома.

Степан, хлебавший горячий чай, чуть было не поперхнулся от неожиданности:

– А я уж думал, что мы до зимы будем лазить по горам, – сквозь кашель вырвалось у него.

Осунувшийся за время путешествия Фёдор одобрительно закивал головой. Прокашлявшись, Степан продолжил:

– Оно, конечно, места вокруг красивые, живописные. Вот бы побродить – поохотничать да порыбачить, ни о чём не заботясь, – так и ходил бы здесь, люблю я природу, – Степан мечтательно прикрыл глаза, посидел, немного, задумавшись, допил чай и полез под тёплое одеяло, поудобнее устраиваясь на ночлег…

Весь следующий день они двигались по тропе, которая то круто поднималась вверх, то чуть ли не отвесно, серпантином, уходила вниз, проскальзывала между скал, образующих такие узкие щели, где кое-как мог протиснуться всадник. Каменное безмолвие окружало отряд; лишь изредка мелькала полоска зелени, пробивавшейся сквозь эту твердыню.

После полудня, впервые за время их похода, внезапно налетевший проливной дождь с ветром и грозой вмиг промочил путников до нитки. Гроза была такой сильной, что бийские лошади при каждой вспышке молнии шарахались в сторону, рискуя сорваться в пропасть. Да и казакам, впервые попавшим в грозу высоко в горах, было не по себе. Гроза громыхала не где-то вверху, а совсем рядом – сбоку, и казалось, что гора боязливо вздрагивает при каждом раскате грома.

Решив переждать ливень, казаки подыскали удобное место, защищенное от ветра скалой, и, спешившись, укрылись плащами.

– Фёдор! – стараясь пересилить раскаты грома и шум дождя, крикнул Кузьма. – Ты свои художества береги, кабы дождём не замочило.

Но вот дождь так же внезапно перестал, как и начался, ветер совсем утих, и выглянувшее яркое солнце позвало казаков в дорогу. Они запрыгнули в сёдла и, осторожно продвигаясь по мокрым камням, двинулись дальше, вскоре полностью обсохнув под лучами июльского солнца.

День уже клонился к вечеру, а тропа всё вела их по острым камням среди скал, кое-где теряясь среди огромных валунов. «Ни конца ни края этим скалам и камням… Где здесь улус Емзынака?» – недоумевал про себя Фёдор.

Проголодавшиеся лошади недовольно фыркали: озираясь вокруг и глядя на каменные россыпи, они выискивали хотя бы немного зелени. Путники, не поевшие ни разу за этот день, с нетерпением ожидали подходящего места для привала.

Но вместо желанного отдыха и долгожданного обеда… дорогу им преградила уходящая далеко в обе стороны каменная стена саженей в десять высотой, в середине которой виднелась узкая щель, разделяющая её на две части. Емзынак, ехавший впереди, смело нырнул в этот проём, Тархан и казаки по очереди последовали за ним. Бийские скакуны, фырча и мотая головами, останавливались перед сумрачной неизвестностью, и седокам приходилось прикладывать немало усилий, чтобы заставить их идти дальше.

В ущелье солнечный свет враз померк, и только размытые силуэты близко подступающих скал окружали путников. Местами стены оказывались так близко друг к другу, что ноги седоков шаркали по их отвесным поверхностям. Цокот копыт по каменистому полу эхом отражался во всех концах этого скалистого лабиринта. Всем было как-то не по себе, они ощущали себя зажатыми в этой холодной и сырой каменной расщелине. Фёдор, замыкавший шествие, старался отвлечь своё внимание от давящей близости мрачных стен: задрал голову вверх и сосредоточился на узкой полоске голубого неба, тонкой лентой сопровождающей их в пути через ущелье. Но вскоре полоска, постепенно сужаясь, совсем исчезла, верх горной щели сомкнулся, и они оказались в полной темноте узкого коридора. Крупные капли воды, срывающиеся сверху, с глухим монотонным стуком ударялись в набежавшие сюда после дождя лужи, а также падали за шиворот путникам, заставляя их невольно поёживаться от стекающих по спине холодных струек. Сырой холодный дух подземелья витал вокруг вступивших сюда вояжеров. Всё это вызывало какую-то непроизвольную тревогу. Казаки, приученные без оглядки следовать навстречу неизвестности, только изредка покряхтывали, выдавая своё беспокойство.

«Вот в таких местах, наверное, и приведения водятся?» – представил себе Фёдор бестелесных духов подземелья и, стараясь сдерживать подступающий холодок страха, силился отвлечься от навязчивых мыслей мурлыканьем себе под нос незатейливой мелодии. Внезапно он почувствовал, что голова его лошади упёрлась в стену, преграждающую дальнейший путь; враз затих стук копыт лошадей впереди едущих товарищей. Крутя в разные стороны головой, он уже готов был закричать от охватившей его паники, но слабая полоска света слева дала ему понять, что коридор продолжается, уходя круто влево, и где-то впереди должен быть выход. Его лошадь, немного приотставшая от других путников, повернула вслед за ними и тропой, идущей здесь под уклон, зашагала в сторону пробивающегося света. Постепенно контуры стен лабиринта всё яснее стали обозначаться по сторонам, проход стал расширяться, и яркий свет открывшегося впереди пространства заставил Фёдора зажмурить глаза. Тропа из темноты ущелья вышла на небольшое плато, где уже собрались все участники похода.

Впереди как на ладони лежала довольно большая долина с разбросанными на ней кедрачами и лиственными лесами. Серебрящаяся в лучах заходящего солнца неширокая речка яркой полосой пересекала это пространство. Обширные зелёные луга раскинулись по краям перелесков и берегам речушки.

Круто сбегая серпантином вниз, тропа терялась в высоких травах перелесья, подступающего к подножию горы.

– Вот и мой улус! – с радостью в глазах произнёс Емзынак, указывая на разбросанные между деревьев круглые домики из войлока с пасущимся невдалеке большим табуном лошадей.

Казаки облегчённо вздохнули, что достигли цели своего пути. Пришпорив лошадей и подняв за собой пыль, они вихрем спустились в долину. Навстречу им во весь опор мчались несколько всадников. В одном из них Кузьма узнал сына Емзынака, приезжавшего вместе с ним в Бикутанскую крепость. Поравнявшись с ними, всадники спешились и с почтительным поклоном поприветствовали казаков. Несмотря на то, что стоял конец июля, алтайцы были одеты в овчинные тулупы, подпоясанные широкими матерчатыми поясами.

– Я что-то не вижу Адбая, – обратился Емзынак к сыну Джигельку.

– Он уже пять дней как на охоте; через день рано утром вернётся, – ответил Джигилёк.

Все вместе они подъехали к большой юрте. Спешившись, казаки передали поводья встречающим, которые под командованием Тархана развьючили лошадей и стали выкладывать из кожаных сумок промокшие во время дождя вещи. Тут же для просушки разожгли костер и поставили жерди с натянутыми верёвками. Фёдор вынул из сумки свои записи, внимательно оглядел каждый листок и, убедившись что всё в порядке, отдал Тархану немного подмокшую сумку.

Емзынак взял под руку Кузьму, откинул войлочную занавеску и пропустил вперёд гостя; за ними друг за другом вошли остальные казаки. Едкий кисло-тухлый запах кумыса и гари ударил им в нос, глаза защипало от стелющегося по юрте дыма, который медленно поднимался к закопчённому потолку и уходил в служащее трубой отверстие. Казаки невольно поморщились и прошли на предложенное им почётное место – расстеленные возле очага шкуры. Усевшись, они с интересом стали рассматривать внутреннее убранство юрты. Справа от дверей стоял большой, почти в рост человека, кожаный мешок – турсук, прикреплённый к жердям юрты и служащий для хранения кумыса, являющегося основной пищей инородцев, а также сырьём для изготовления местной водки – араки. Напротив входа висел идол с вставленными медными пуговицами вместо глаз; внизу, вдоль стен, расположились вьючные кожаные мешки со всем богатством хозяев, состоящим из шкур, платьев, материй. На стенах по всей юрте были развешаны капканы, шкуры и арканы для ловли лошадей. Наверняка это была одна из лучших юрт в улусе; что представляло собой убранство остальных – можно было только догадываться! Всё богатство инородцев заключалось в лошадях, и кочевой образ жизни был причиной скудного убранства внутри их жилища.

Все присутствующие расселись вокруг очага, сложенного посреди юрты из камней, на которых стоял большой котёл с дымящейся заваркой из кирпичного чая, который алтайцы выменивали у китайских пограничников. Рядом с очагом стояли ещё два котла – один такой же, а другой поменьше. В них, по всей видимости, готовили мясо – толстый слой остатков жира покрывал края. Юрта понемногу заполнялась всё новыми людьми, пришедшими посмотреть на гостей. Те, кому не хватило места, останавливались у входа в юрту и молча разглядывали приехавших казаков. В основном всё внимание было обращено на Степана – вряд ли к ним в улус когда-либо заглядывал такой богатырь, да и казаков они видели впервые. Бойкий негромкий говор доносился из толпы инородцев, и только их красноречивые взгляды на гостей давали понять суть разговора собравшихся.

После того как чай заварился, хозяйка достала муку, масло, свежее кобылье молоко – и всё это добавила в котёл, после чего, помешав варево длинной палкой, стала разливать по чашкам.

Двое молодых инородцев с большими кусками только что заколотого и порубленного барана остановились в дверях, не решаясь пройти к очагу. Хозяйка тут же подхватила оба котла и побежала навстречу вошедшим. Уложив мясо, она вытащила откуда-то из сумки комок соли, бросила в котёл и, залив водой, поставила на огонь вместо вскипевшего чая.

Чай оказался довольно-таки непривычным на вкус, но проголодавшиеся казаки с удовольствием хлебали эту мешанину. Только Фёдор брезгливо закрутил носом, с отвращением глядя в свою кружку, наполненную неопределённого цвета жидкостью.

– Что ты носом крутишь? – осадил его Ефим. – Не они у нас в гостях, а мы, так что не суйся в чужой монастырь со своим уставом. Если что тебе не нравится, держи при себе и не подавай вида.

– Как на Руси говорят: «добрый казак не брезгает: что попало, то и трескает», – добавил, смутившемуся за своё поведение Фёдору Илья.

За чаем последовал кумыс, после чего очередь дошла до араки. Как только хозяйка открыла ёмкость, юрта наполнилась неприятным, тошнотворным запахом. У сидевших вокруг очага инородцев сразу заблестели глаза в предвкушении распития любимого напитка.

Кузьма, видя, как казаки закривили носами, велел Ефиму принести вина, которое они привезли для алтайцев. А также подарки для женщин: отрезы материи и всякие женские безделушки.

Не успели присутствующие толком выпить араки, как Ефим уже стоял в дверях с вином и подарками. Мужчины зацокали языками от такого вожделенного подарка, как хлебное вино; женщины тоже остались весьма довольны.

К этому времени подоспела баранина. Хозяйка слила бульон из котла и руками стала доставать мясо, выкладывая его в миски и расставляя поближе к гостям. Казаки успели заметить, что руки она вряд ли мыла последние несколько недель.

– Благодарим, хозяюшка, – ответил за всех Ефим, который понимал язык инородцев. Он знал кочевой быт алтайцев и то, какая чистоплотность может быть при такой жизни. Ефим опередил товарищей и как можно вежливее объяснил:– Уж больно сытный чай да кумыс, а мясо мы маленько погодя покушаем. И уж, если изволите, то мы его сами приготовим, да и вас угостим.

Емзынак подозвал к себе стоявшего в дверях паренька и наказал немного погодя заколоть для гостей самого жирного барана – какого сами выберут. Кузьма согласился с ним и кивнул головой на Фёдора, давая понять, что доверяет выбрать барана этому казаку.