Текст книги "Пепел Асгарда"

– Но если адепт минует первую пару адептов, то идти дальше ему будет всё труднее и труднее, – подхватил вдруг Старый Хрофт. – Всё, что оставил он при себе ненужного в помыслах, сделается тяжким грузом и станет увлекать вниз. Дыхание пресечётся, и взоры наполнятся кровью. Половина из ступивших на эту дорогу достигнет первых врат и лишь половина половины – вторых.

– И вторая пара архонтов, – весь подобравшись, словно перед броском, продолжал Хардри, – задаст уже иные вопросы. Видел ли ты Сидящего на Престоле, откуда берет начало златой луч? Видел ли ты сияние Его чертогов, где на стенах смарагдового камня высечено всё, что было, что есть и что будет? И если странник ответит «видел!», пламя, вырвавшееся из его собственного тела, поглотит его, ибо скажут архонты – коль видел ты уже всё, зачем тебе туда? И если ответит он «не видел!», архонты столкнут его вниз, сказав: не умеющим смотреть слепцам нечего делать возле Престола, ибо, даже имея глаза, не узрят ничего и ничего не поймут.

– Поэтому мудрый ответит «видели глаза мои, но не душа! Видел мой разум, но не душа! Видело сердце мое, и преисполнилось любви к увиденному, и потому как всё те же мои глаза, но не та сегодня моя душа, и видел я всю славу Престола, но и не видел в то же время!» – и тогда архонты пропустят его, – перехватил Старый Хрофт.

Райна ничего не понимала. Какие «престолы»? Какие «архонты»? Отец отродясь не упоминал ничего подобного.

– Именно! – брат Хардри даже привстал. – Зримая история великого Хедина – лишь отблеск истины, пусть ей довольствуется простонародье. Мы идём по золотому лучу к истине скрытой, потаённой, скрывающей себя за символами и загадками.

– Всё труднее восхождение, – перебил его Старый Хрофт. – Всё сильнее давит на грудь, невозможно дышать, и уже чернота, не кровь, заволакивает взоры.

– Иные адепты, что записывали каждый свой шаг и каждое слово, падали замертво, – прошептал Хардри, – свитки, заполненные сперва крепкими и ровными строчками – ибо дух оставался силён, – превращались в скопище каракулей. Но вопросы оставались. Что породило свет златого луча? Подобен ли он обычному лучу? В какие одежды облачается он, достигая тварного плана? Ибо не семь, не четырнадцать, но семижды семь архонтов видит странник, поднимаясь к седьмым и последним вратам.

Именно эти архонты облачают в пурпур Сходящего с Престола, Того, кто запрягает звёздных коней в великую Колесницу, что с грохотом и лязгом устремляется с высей, где воздвигнуты чертоги, вниз, где уже и мы можем лицезреть Его; множество ликов Его открываются нам, мужские и женские, и один из них – лик Познавшего Тьму. А за всем этим – Тот, кто спускается с неведомых высот, где нет даже нашей путеводной нити – златого луча, кто воплощается, восседая на Престоле, от кого нисходит всё, и даже сам великий Хедин…

Проклятые вопросы задаём мы и странники, что пускаются в опаснейший путь к чертогам Престола. Ужасен лик Восседающего на Нём, ужасен и невыносим для смертного и даже ты, древний бог, едва ли смог бы глядеть на Него, ибо Он – Начало и Конец…

Голос Хардри упал до почти неслышимого шёпота, виски блестели от пота.

– Источается золотой луч, нисходит вниз, обретает формы и меняет их. Хедин – имя ведомо нам, но сколько ещё неведомо?.. И где тот источник, что порождает сияние?.. Великая тайна Хедина, Познавшего Тьму, кроется в нём самом… Начало и конец миров, жизнь и кончина человеческие, участь души за смертной дверью, владения ужасного Демогоргона и столь же страшного Орлангура – всё это занимает наши умы или порождает ночные кошмары. Но мы – слуги великого Хедина, Познавшего Тьму, и к нему обращены все наши помыслы. Нет в сущем тайны глубже, величавее, кошмарней, чем тайна божественности. Златой луч достиг смертных земель, облачённый архонтами в одежды, сделался Хедином, сбрасывая их одну за другой, представал нам в ином виде, по незнанию принимаемом за «иного Хедина», якобы «не бывшего изначально богом», но всего лишь «истинным магом». И нам неведомо, познал ли Познавший самого себя, восходил ли он сам путём золотого луча, и если восходил – то что видел он там, ибо никаких текстов великий Хедин нам не оставил. Что ж, люди тем и отличаются, что должны взять знание собственными силами. Особенно такое.

– Великий Хедин оттого и велик, – негромко заметил Старый Хрофт, – что сделался Богом. Сотворил собственную божественность. Но не подобно чародею, плетущему изощрённые заклинания. Иные силы, ужасные по мощи и непонятные смертному, вступили в дело. Ужасные и непонятные даже мне.

– Что ж, досточтимый О́дин, однако и мы, люди, не наделённые даже долгим веком, стараемся их познать. Увлекаемые силой духа на горние выси, что превыше всех тварных миров и всех просторов Упорядоченного, мы видим блистающие рати, грозных архонтов и лик Восседающего на Престоле, и задаем вопросы. Как можем. И лицезрим, как меняет одеяния суть того, что есть Хедин. И пытаемся истолковать. Ибо чем бог Хедин стал отличаться от Истинного Мага Хедина? Только ли тем, что, вздумай он сотворить огнешар, таковой испепелит целый хребет, в то время как раньше разрушил бы лишь одну гору? Ты видишь, великий О́дин, то, что мы тщимся познать, совсем не там, где могло показаться.

– Да, – помолчав, сказал Отец Богов, – совсем, совсем не там. Что ж, любознательный служитель Познавшего Тьму, скажу тебе так…

Хардри, покрываясь пóтом, стремительно записывал каждое слово О́дина.

– Скажу тебе и твоим единодумцам так, – продолжал Хрофт, – берегитесь! Вы на самом краю ужасной бездны, поистине не имеющей дна, на краю пропасти страха и безумия. Сами вопросы ваши, едва лишь ответы достигнут вашего рассудка, способны погубить любого смертного. Ибо все они – из числа вечно прóклятых. Что было, когда ничего не было? Как родилось время? Вечен ли Хаос, имеет ли он пределы и откуда он возник, ибо Хаос – это не Ничто, но Нечто. Может ли он быть сотворён? Из чего сложен? Кто им правит, и как могут в Хаосе существовать какие-то «правители»? Как рождаются боги, и откуда к ним снисходят их силы? Если Упорядоченное сотворено, то кто сотворил Творца? Кто может прервать его существование?

Голос О́дина креп, рос, и казалось, крошечную келью стремительно заливает древняя тьма, где полыхают пятна исполинских пожаров. Упорядоченное только что родилось, с небес ещё льётся дыхание Творца, Он ещё здесь, ещё не покинул своё детище, и искры Его дыхания стремятся вниз, туда, оплодотворить собою косную плоть, раскалённую, всю покрытую огнистой кровью.

Хардри стиснул зубы, с усилием поднял взгляд от свитка. Руки его продолжали записывать.

– Остановитесь, – гремел тем временем Хрофт. – На иные вопросы ответов нет, и никому, даже богам, не дано понять, почему.

Голос Древнего Бога, казалось, вот-вот начнёт крушить стены и перекрытия, но, несмотря ни на что, брат Хардри не стал отмалчиваться.

– Это… одно из того, что мы тщимся познать. – Голос его оставался твёрд и не дрожал. – Далеко не все наши братья в других храмах одобряют наши поиски, не говоря уж о споспешествовании им. Истинно ли предначертано нам всё на скрижалях смарагдовых чертогов? Откуда берутся они, и чей резец запечатлел их в камне? Коль написанное там сбывается – верно ли великое предопределение?

Да, великий О́дин, вопросы наши страшны и прокляты. Но мы не можем не идти вперёд. Познать Познавшего! – вот наш девиз.

– Я сказал, – страшным голосом объявил Старый Хрофт. – Остановитесь, несчастные! Бездна уже разверзлась у вас под ногами. Ещё шаг – и всё. Падение без конца, ужас и отчаяние.

– Великий О́дин, друг великого Хедина, – по вискам Хардри стекал пот, он тяжело дышал, словно после долгого бега. – Мы – не просто жрецы Познавшего Тьму. Тех ты видел. Они рассказывают сказки детям. Сошедший с Престола Великий, величайший и таинственнейший, ведомый нам под именем Хедина, Познавшего Тьму, – появившийся, сражавшийся, добившийся… история удачливого искателя приключений, какого-нибудь ярла или тана, на манер тех, что завоевали Агарастар в Южном Хьёрварде, но не более того. Как можем мы остановиться и отступить?

– У вас есть дело. Я видел сам, в первом зале – помогать, лечить, учить. Именем великого Хедина, чтобы народ прославлял бы его имя и его скромных служителей. И этим занимаются твои собратья. Не лезьте туда, где разум ваш не в силах справиться с увиденным. Никто ведь не бросится на закованное в панцири войско с деревянным мечом и без кольчуги? – так и здесь. У вас нет оружия, чтобы познать всё это.

– Народ и так есть кому и лечить, и учить, – не отступал Хардри. Смелости ему было явно не занимать. – Но народ живёт счастливо, когда знания его не слишком обширны, ибо с печалью от многой мудрости справиться может не каждый. Ведь если каждый пахарь возомнит себя постигающим сокровенные тайны, кто станет выгребать навоз из хлева или доить коров? Кто станет ходить за плугом? Знания достойны лучшие, и это нужно заслужить.

Хрофт гневно фыркнул.

– Я всё сказал, упрямый человек. Если долго таращиться в пропасть, закружится голова, и тогда… Впрочем, великий Хедин, Познавший Тьму, мой друг, как раз всегда стоял за свободу воли. Не в моей власти вам что-то запрещать, это должен сделать тот, кому вы, по вашим словам, «смиренно служите». Но не ждите от меня ответов! Идём, Рандгрид. Нам тут больше делать нечего.

Валькирия молча – и с немалым облегчением – поднялась.

Душное место. Странное, непонятное и неуютное. Хотя на первый взгляд всё хорошо…

Интерлюдия 3

– Значит, её зовут Клара Хюммель… – Сигрлинн дослушала Познавшего Тьму, чуть склонила голову набок, задумавшись. – Обидно и горько, если изменила.

– Ты не веришь магам Долины?

– После Игнациуса – нет, дорогой. Его коварство нам… мне! – чуть не вышло в неподъёмную цену. Не верю никому из этих чародеев. Живут как у Спасителя за пазухой, припеваючи, свой собственный мирок, армия слуг, все удовольствия…

– Гильдия Боевых Магов всегда храбро сражалась, – заметил Хедин. – Да и в Эвиале она отличилась; я вспомнил эту её шпагу. А уж про Восстание Безумных Богов…

– Ты, дорогой, рассказывал о нём уже столько раз, что я и слушать устала, – отмахнулась волшебница, озабоченно наморщив лоб. – Так и Игнациус был, как я понимаю, верен. Не один век. А потом…

– Ты же не хочешь сказать, что из-за его измены нам нужно отказать в доверии остальным чародеям?

Сигрлинн вздохнула, подошла, совсем по-человечески уткнувшись лбом в плечо Познавшего Тьму.

– Хедин. Тебя убьют.

– Ты уже говорила мне это, – засмеялся тот.

– Да, говорила. И имела на то веские основания. Ты был один, совершенно один. И против тебя – весь Совет Поколения. Проклятье, Хедин, хватило бы одного Мерлина!

– А теперь? Разве теперь не всё иначе? У меня есть ты. А у тебя – я.

Она вздохнула, зябко обхватила плечи руками.

– Ты да я, да мы с тобой… а кому ещё можно верить?

– Си, о чём ты? Ракот… О́дин… Хаген…

Губы чародейки сжались в тонкую горькую линию.

– Хаген, конечно, предан тебе. Но заговор Игнациуса он раскусить не смог. Как не смог и предупредить об измене этой самой Хюммель. Умный предатель бы умолчал, не слишком проницательный соратник не догадался – а итог один. «Не верить», мой Познавший, – это ведь не только «считать, что тебе лгут сознательно».

– Далеко не все в Долине знают о нас, – заметил Хедин. – Если эта самая Хюммель просто освобождала своих детей…

– Да, твоего Храма в Долине нет, – засмеялась Сигрлинн. – И формальную клятву верности тамошние чародеи тебе не приносили. Но что, если я таки права? Если заговор Игнациуса шире и глубже, чем нам бы хотелось? Что, если к ним нашли подходы те же Дальние? Или козлоногие? В Долине, я знаю, есть поклоняющиеся Спасителю. Что, если Он постарался там?

– Си, всё это не так страшно. Не удалось Игнациусу, едва ли удастся его эпигонам, буде таковые и сыщутся. Куда больше меня занимают сейчас Источники Магии и пропавший Мимир.

– И Гелерра. Не забудь про Гелерру!

– И Гелерра, хотя пока не ясно, как её найти и как ей помочь. А Долина Магов… есть ведь и другие сообщества чародеев, подобные ей, хоть и не столь мощные. Но почему вообще эта «измена» стала так тебя занимать?

– После ловушки Игнациуса, – Сигрлинн опустила взгляд. – Я… всё меньше и меньше верю тем, кто вокруг тебя. Тот же вампир, Ан-Авагар, если не ошибаюсь… Особенно после Эйвилль!

– Вампиры, согласен, коварны, не имеют никаких принципов, верны только себе самим, ну и ещё тем, кто их обратил. Но порой они бывают очень полезны, почти незаменимы. Как та же Эйвилль.

Сигрлинн вздохнула.

– Я знаю, ты ждёшь «того, кто будет идти следом и окажется сильнее тебя». Кто получит право тебя свергнуть и встать во главе Сущего. Но… я этого не хочу, мой Хедин. Я стану драться с таким вплоть до ногтей и зубов, если не останется сил и магии. Буду царапаться и кусаться, коль до такого дойдёт. И да, я боюсь, Хедин. Боюсь, что этим «идущим» может оказаться кто угодно. Тот же Игнациус. Эта прежде неведомая Хюммель, невесть как обзаведшаяся детьми-драконами. Даже… даже такие, как Хаген или Ракот. Или, скажем, О́дин.

– О́дин? Не смеши меня, Си.

– Познавший! – Она прижала руки к груди. – Я боюсь. Очень боюсь. Ведь на месте этого «избранника Упорядоченного» может оказаться… кто угодно. Даже я.

– Даже ты? – поднял бровь Хедин.

– Даже я, – убитым голосом подтвердила чародейка. – Чем больше я думаю про те твои слова… тем мне хуже и страшнее. Упорядоченное не пребывает в покое, оно живёт, властвующие над ним сменяются – ушли боги Древние, ушли Молодые… что дальше?

– Дальше, Си? – Познавший Тьму обнял её за плечи. – Сущее будет жить, а мы ему поможем. Когда наша служба перестанет быть нужной, появится кто-то новый. Я не сомневаюсь, но я и не боюсь. Впрочем, пока что никаких «идущих следом» не обнаружилось, а уж жить в вечном страхе от этого… и подавно не по мне. Да и тебе нет нужды.

– Прости меня, – шепнула она. – Я… только сейчас поняла, насколько же испугалась. Меня… как волной накрыло. Когда я думаю о ловушке Игнациуса…

– Си, мы не могли не выбраться из неё. Тем или иным способом. Игнациус – не тот, кому Упорядоченное вручит бразды правления. Талантливый, но мелочный и недобрый чародей. Таким порой удаётся слепить собственную империйку, порой подчинить себе и целый мир, но не более того. Вот тебя, моя дорогая, я намерен опасаться куда больше! – Его губы осторожно коснулись её виска, ощутили бьющуюся жилку.

Всё, как у людей… Именно как у людей, даже не эльфов.

– Опасаться меня… – с горечью откликнулась она. – Я бы уж тогда присмотрелась к О́дину. Куда он вообще делся? Чем занят? Нам нужно собрать всех, кого только можно, кто может помочь – а где этот твой друг?

Хедин долго молчал, прежде чем ответить, осторожно перебирал её тонкие пальцы с перламутровыми ногтями.

– Я обещаю быть осторожным, Си.

– И обещаешь присматриваться ко всем, даже к самым-самым верным и старым друзьям?

– Обещаю.

– И к О́дину?

– И к О́дину.

– К нему – в первую очередь! – предупредила чародейка. – Что, если после падения Молодых Богов вновь вернётся время Древних?

– С чего ты взяла?

– Ни с чего, мой Хедин. – Она горестно покачала головой. – Я тревожусь, тревожусь и никак сама не пойму, отчего. Это… выматывает. Раньше я всегда находила причину. А теперь – никак. Обещай мне, что станешь следить за… за теми, кто близок к тебе. Даже если это кажется нелепым, противным и бесчестным. Обещаешь?!

– Си, я вижу, ты и впрямь волнуешься. Это после нашего путешествия к Источникам?

– И после него тоже, – призналась она. – Я просто чувствую, что-то назревает, копится, словно подземный огонь. Не могу понять, что именно, и оттого мне совсем худо. Пожалуй, всё-таки надо отыскать старину Хрофта. Пусть будет поблизости.

Глава IV
Меч для Рандгрид

– Нет, каковы молодцы, – ворчал Старый Хрофт, качая головой, пока они с Райной возвращались обратно на постоялый двор. – «Познать Познавшего»! Честное слово, Хедин, когда узнает, сам познает их так, что долго помнить будут.

– Мне у них не понравилось, отец. Слуги великого Хедина, Познавшего Тьму, Нового Бога, одного из двух владык сущего…

– У «владык сущего» как раз и оказываются сплошь и рядом такие вот слуги, – заметил О́дин. – Не приведи небо, чтоб люди стали бы болтать, мол, каков слуга, такой и хозяин.

Райна вздрогнула.

– Что ты говоришь, повелитель?

Старый Хрофт тяжело вздохнул.

– Я устал скитаться, дочь. Особенно сейчас, когда нашёл тебя. Мы вместе бились с Хедином и Ракотом, я неизменно подставлял плечо все эти эпохи – и что? Чем я отличаюсь от какого-нибудь лесного божка, пересидевшего, трясясь от страха, под корягой все эти эпохи?

– Отец, ты – бог О́дин, великий, древний, владыка Асгарда, ты не наёмник! – В голосе Райны слышалось неприкрытое отчаяние.

– Я не наёмник, дочка. Я сражался рядом с Хедином и Ракотом потому, что этого требовала справедливость. В Асгарде у нас были боги войны и грома, богини земли и любви, а кем был я, твой отец, кроме того, что почитался «восседающим во главе Валгаллы»?

– Ты был справедливостью, отец, – прошептала Райна. – Да, была Вар, богиня истины, следившая за верностью клятв и обещаний, но Справедливостью был ты, только ты и никто иной.

О́дин мрачно и медленно кивнул.

– Да, дочь моя. Я искал справедливости, когда мучительно пытался найти способ отомстить убийцам моей жены и детей. Я искал справедливости, когда помогал Хедину и Ракоту сохранить сущее в том виде, как оно есть сейчас, ибо несовершенное бытие лучше совершенного небытия. Но я так и оставался осколком древних времён, не ведающим ни смысла жизни, ни цели. Зачем мне бессмертие, если его не к чему приложить?

– Сражаться за справедливость можно вечно, – возразила Райна.

– Именно. Дело лишь в том, как.

– Что ты задумал, отец? Скажи мне прямо, ты ведь знаешь, я пойду за тобой везде и всюду, поскольку…

– Не время, Рандгрид! Ещё не время. Когда будут готовы наши мечи, нам с тобой предстоит отправиться ещё в одно, последнее путешествие. И уже там решать окончательно.

– Да будет воля твоя, великий О́дин.

– Вот моей воли, дочка, мне и не хватало всё это время.

* * *

– Вернулись? – встретила Оружейница старого Аса и его дочь, когда истекли запрошенные ею семь дней. – Славно время провели в весёлом Альвланде и вкруг него?

– Куда уж веселее, – буркнул Старый Хрофт. – Сходили вот в храм моего «великого друга», как там выражаются, Хедина, Познавшего Тьму.

– Прелюбопытное место, – фыркнула альвийка. – Была там как-то раз.

– И что же? – осведомился О́дин.

По прекрасному лицу Айвли пробежала тень.

– Познавший Тьму достоин лучшего.

– Совершенно с тобой согласен, – кивнул Хрофт. – Но – в чужой храм со своими висами не влезай. Великий Хедин подчас слишком уж мягок и добросердечен. Толика жёсткости ему б не помешала.

– Он бывает жёсток… и даже жесток… когда хочет. – Альвийка смотрела сквозь Старого Хрофта, куда-то в стену собственной мастерской и сквозь неё.

О́дин кашлянул, как бы смущённый оборотом беседы.

– Прости, Оружейница, но Познавший Тьму поистине не предмет нашей сегодняшней беседы. Не гневись, что мы потревожили тебя. Если мечи готовы, я буду счастлив услыхать, могу ли я оказаться тебе чем-то полезен. У меня есть что тебе предложить, но…

– Не бойся, – бросила Оружейница, глядя в бушующее пламя. Сегодня все топки в её мастерской пылали вовсю, словно работа не завершалась, по её словам, а пребывала в полном разгаре. – Предложишь. Но, как я говорила, не раньше, чем одобришь мою работу. Смотри же, великий О́дин, и ты, валькирия Рандгрид! Твой меч, доблестная, рождается первым.

Пламя в распахнутом чреве топки полыхнуло так, что даже Старому Хрофту пришлось сощуриться. Яростно-белые языки бились, стиснутые кладкой из покрытых рунной тайнописью кирпичей, лизали, грызли стены и медленно угасали, словно нечто в самой глубине печи жадно глотало его жар.

Оружейница небрежно повела тонкой кистью, и опадающие струи пламени раздались, словно заросли травы. Рукоятью вперёд из жерла печи медленно, толчками выдвигался меч, и от каждого его содрогания альвийка болезненно морщилась. На бледном, идеально правильном лице, без единой родинки, морщинки или хотя бы крупной пóры, проступил пот, под кожей на горле то и дело натягивались мышцы.

– Постой… не трогай…

Райна и не собиралась касаться клинка, судя по всему, раскалённого добела. Валькирия замерла, пожирая взглядом меч, нестерпимо медленно выползающий из горна, словно младенец из материнской утробы.

Она ведь и впрямь словно рожает, мелькнула мысль у валькирии. Райна странствовала достаточно, чтобы собственными руками принять не одни роды. Да, случалось, в тягости оказывались её подруги, другие воительницы…

– Не… трогай! – выход-выкрик, и альвийка почти рухнула поперёк собственного верстака, упираясь в него руками.

Меч плавал в воздухе, ничем не поддерживаемый. Он парил над полом, и от него волнами расходился леденящий холод. Огонь в печи умер окончательно, словно истратив последние силы.

О́дин и Райна дружно уставились на новорождённое оружие. Валькирия сделала было движение к Оружейнице, намереваясь помочь, но Айвли, закусив губу, уже выпрямлялась.

– Я… в порядке. Это… обычное… дело.

– Ничего себе «обычное»!

– Для… меня… да, валькирия. Но… спасибо, что пришла мне на помощь. Смотри на свой меч, доблестная. По сердцу ли он тебе?

Райна повернулась, глядя на зависший неподвижно клинок.

Меч был слегка изогнут, с утяжелённым концом, такое оружие в умелой руке может и колоть, и рубить, и резать, рассекая доспех, подобно сабле. Клинок снежно-бел, по нему бегут крупные руны, в их изломах притаились голубоватые огоньки. Крестовина с отходящими зацепами, какими удобно ловить меч врага; рукоять собрана из искусно подобранных друг к другу кругляшей рога – цвет меняется от почти янтарного до густо-коричневого. Тяжёлый набалдашник противовеса.

И – холод, словно исходящий из самой сердцевины лезвия.

– Теперь… можешь… взять, – Айвли храбрилась, но валькирия видела, что на самом деле Оружейница едва держится на ногах. – Протяни руку, храбрая Рандгрид, уверена, ты ни с чем не спутаешь силу Асгарда, что живёт в твоём новом оружии.

– Бери его, дочка, он твой по праву, – подхватил и Старый Хрофт.

Отчего-то Райне было не по себе. Очень не по себе. Тёмная мастерская альвийки, чужая магия, разлитая повсюду в воздухе; как ни старалась воительница, ничего подобного «силе Асгарда» она не чувствовала. То, что жило в ржавых и покорёженных остатках древнего железа, исчезло, растворилось без следа. Или это ей только кажется?

Валькирия протянула руку – словно через густую тину. Пальцы коснулись тёплого рога, сомкнулись, крепко взявшись за эфес.

Боль – жгуче-ледяная, словно она на лютом морозе схватила в ладонь железный стержень, – впилась в кожу, ринулась стаей волков вверх, от запястья к локтю и ещё дальше, к плечу.

Валькирия боролась, несмотря на искры в глазах и помутившееся сознание. Она не дрогнет, не согнётся, альвийка не увидит её слабости!..

– Борись, Рандгрид! – Оружейница сумела выпрямиться. Её тоже едва держали ноги. – Сила Асгарда рождается вновь! Через тебя! Стой насмерть! Удержи волну!..

Кружащиеся искры перед взором валькирии складывались в огненные линии, и она даже не сразу поняла, почему эти очертания кажутся смутно знакомыми. Из глубины памяти поднимались картины – ошибки быть не могло, ей представал Асгард.

Асгард, сотворённый из огня. Но не уничтожительного, не пожирающего; его росчерки слагались в фундаменты, стены и крыши; Райна с замиранием сердца узнала Валгаллу.

Зал тысячи золотых щитов, зал, где пируют эйнхерии, где стоит трон Отца Богов. Рядом с Валгаллой встают иные чертоги, жилище Тора, залы Фрейи, других асов и асинь.

– Не может быть, – шепчет валькирия. Мир вокруг неё исчез, она проваливается сквозь времена и пространства, в эпоху славы и силы Асгарда, не подозревающего о неизбежном падении после Боргильдовой битвы.

Боль переливается через плечо, словно вода. Райна точно пытается удержать обрушивающийся на неё водопад; незримый поток ударяет в грудь, дробится, словно волна о скалу, норовит опрокинуть и утопить, но валькирия стоит. Боль превращается в благословение, она – единственная реальность в океанах пламени, среди которых всё выше поднимаются стены Асгарда.

Призрачные стены. Райна знает – её дома давным-давно нет, всё это лишь игры магических сил, но легче от этого не становится. К телесной боли присоединяется мука души, и это – стократ хуже.

Ты мог бы стоять, гордый Асгард, ты мог бы править, мой отец, мудрый, бесстрашный и справедливый. Мир был жёсток и жесток, но сила не доставалась кому ни попадя, и лучшие сражались друг с другом, оставляя лишь самых, самых, самых.

Боргильдова битва была великой несправедливостью, великим падением естественного порядка вещей. И даже свержение Молодых Богов не исправило всё зло, сотворённое ею. Асгард не восстал из пепла, великий О́дин не воссел обратно на свой высокий трон, погибшие асы не возродились, их души сгинули в неведомых безднах посмертия.

И это тоже было несправедливо.

И мир не будет справедлив, пока это не удастся исправить.

– Рандгрид! – Голос отца.

Не бойся, великий О́дин, твоя дочь не подведёт.

Огонь медленно угасает, и лишь пламенеющие очертания Асгарда остаются в сгущающейся тьме.

Райна стоит, всё тело бьёт крупная дрожь, а в вытянутой правой руке – белоснежный меч с голубоватыми рунами, сейчас, как и видение валькирии, медленно бледнеющими, растворяющимися в бесцветии металла.

– Ты сумела, – бледно улыбается Оружейница. – А я, признаться, боялась…

– Валькирии многое могут выдержать, – оскаливается в ответ воительница.

– Не сомневался, дочь моя. – Отец оказался рядом, положил руку Райне на плечо. – И… твой меч хорош. Очень хорош. Благодарю тебя, Айвли.

Та лишь дёрнула щекой.

– Теперь твой черёд, великий О́дин.

– Я готов. А ты, Оружейница?

– Думаешь, я слабее твоей дочери? – огрызнулась альвийка.

– Думаю, что да, – без колебаний кивнул Отец Дружин. – Ты не бессмертна. А сейчас вдобавок измучена… родами первого меча.

– Никогда не слышал, что женщинам случается рожать двойню или даже тройню? – не осталась в долгу Айвли.

– Тогда я жду. – Плечи Отца Богов расправлены, сам он стоял так, словно за его спиной замерло готовое к атаке бесчисленное войско, куда могущественнее того, что вышло на Боргильдово поле.

– Приготовься, владыка Асгарда. – Голос Оружейницы ломался от боли, но держалась она по-прежнему прямо, не сгибая спины. – Приготовься, потому что в этих родах боль делится поровну. Тебе половина и мне половина, всё честно. Зато вся слава, что можно добыть с этим клинком, – твоя.

– Если ты забыла, Айвли, мне довелось в своё время немало провисеть на священном ясене, пронзённым копьём, потому что руны могла открыть только жертва. Не надо рассказывать мне о боли, Оружейница. В конце концов, я был на Боргильдовом поле.

– Да-да, – прошипела альвийка, глаза её сузились. – Как я могла запамятовать! Разве гордый Отец Богов, свидетель всех эпох этого мира, может смириться, чтобы какая-то Айвли читала ему наставления! Она, что в сравнении с ним живёт считаные мгновения и кого друг оного Отца Богов бросил в своё время, словно портовую шлюху, швырнув на пол золотой?

– Цветасто и трагично, как всё у альвов, – почти прорычал О́дин. – Но не заняться ли нам делом, Оружейница? А то я могу подумать, что плата от меня тебе и не нужна вовсе.

Альвийка тяжело дышала, по тонкому лицу стекал пот, капли срывались с острого подбородка одна за другой.

– Мне нужна плата с тебя, великий О́дин, – наконец выдавила она. – Она нужна мне и, не беспокойся, я её взыщу – в должное время и должным образом. А пока что… я толкаю!

Райна увидела, как пламя в горне раздалось в стороны, раздвинулось, словно занавес. Среди языков огня появился белый росчерк; медленно, толчками, он пополз к печному устью.

И да, валькирия, сжимая свой собственный клинок, ощутила накатывающие на отца волны боли. Старая сила, древняя и жестокая – как жестоки были Асы на заре собственного правления, – рождалась вновь, вбирая множество из того, что случилось, пока древняя сталь спала под землёй.

Возвышение и падение Молодых Богов, рождения и смерти государств, народов и целых миров, приход Третьей Силы, эра Истинных Магов, восстание Ракота, победа Познавшего Тьму и их с Ракотом правление – всё это и множество иного проносилось пред внутренним взором валькирии, и она знала, что эта память передаётся и мечу.

О́дин глухо зарычал, нагибая голову, словно под ветром. Кулаки Древнего Бога сжались, глаза обратились в узкие щели; он закусил губу, наваливаясь плечом на незримую преграду, что было мочи толкая её назад, навстречу ползущему из огненной купели мечу.

– Ты… называла… это… болью? – прохрипел он издевательски, глядя в глаза Айвли. – Постарайся… получше!

– Всё только начинается. – Оружейница была бледна, глаза закрыты. Её шатало, но руки неостановимо чертили что-то в воздухе, и, присмотревшись, Райна с изумлением узнала додревние руны Асгарда, те самые, что некогда вырезал её отец. Однако как альвийка могла это узнать, и даже не сами руниры – но их законы, их силы, их магию?

Да, всё только начиналось. Отец Дружин стоял неколебимой скалой, не отворачиваясь от ощутимого только им одним ветра. Но изнутри его словно раздирало зазубренным копейным навершием, и валькирия, сознавая, что ощущает лишь малую часть доставшегося владыке Асгарда, могла лишь обмирать от ужаса, от одной лишь мысли, что ему сейчас приходится терпеть.

Её собственный меч отзывался, дрожал от нетерпения, приветствуя рождение собрата. Очертания подземной мастерской дрожали и расплывались, пламя в горне оборачивалось исполинскими и неоглядными кострами, пылающими где-то на самом дне великой чёрной бездны, и валькирия понимала, что видит сейчас знаменитые Костры Ракота. Дым от них свивался в тугое вервие, обретал непроницаемую черноту, тянулся вверх, сквозь раскалённое, плавящееся, неоформленное сущее, куда-то вверх, к неведомому.

Прошлое, настоящее и будущее сливались воедино. Перед внутренним взором воительницы представала великая Река Времени, незримая и вездесущая, и над её поверхностью одни за другими появлялись головы населяющих Реку драконов. Пасти распахнуты в ярости, глаза горят от ненависти – их гнев ужасен, но что разгневало их?..

А чёрная нить тянется всё выше и выше, сужаясь, стягиваясь до толщины паутинки, но такой, что не перерубит никакой меч. Куда, к чему она протянулась? – Райне кажется, что она вот-вот увидит это, догадается и поймёт, но видение резко обрывается, и валькирия вновь оказывается на каменном полу кузницы, рядом с бледной и шатающейся Оружейницей, у которой весь подбородок залит кровью.