Текст книги "Безбилетники"

Том бросил в костер ветку можжевельника. Она затрещала, покрылась густым, стелющимся дымом. Ярко вспыхнули иглы, закрутились, превратившись в белый пепел. Запахло хвоей.

– И все?

– Не. Через пару лет я гулял вокруг нашего дачного озера, забрел куда-то. Вдруг слышу, а в одном из домов пианино играет. Знаешь, эта мелодия… «К Элизе» называется. Тада-татата… Та-та та-там…

– Знаю. Моцарт, – уверенно ответил Монгол.

– Не, Бетховен, кажется. Ну это не важно. Надо же, думаю, – пианино, и на даче! И тут случайно увидел в окне ее мать. Оказалось, что у них там тоже была дача, а наши матери были немного знакомы. И однажды я уболтал мамку в тех местах прогуляться. И мы как бы случайно зашли в гости. Светка, конечно, не ожидала. Даже уйти пыталась. Но я ей все объяснил, что все глупо так вышло. Что никто ее не сдавал, – просто она всем нравилась. И мы помирились. Я бегал потом к ним почти каждый день. А однажды и говорит:

– Наши соседи уехали, у них яблоки пропадают. Пошли, нарвем.

Мы перелезли через забор, собираем, а их много. Такие огромные, спелые, красные. А она вдруг говорит:

– А ты когда-нибудь целовался?

– Я говорю, – конечно.

– А с кем?

Я наврал, что с одноклассницей. Потом ее спросил. Она сказала, что тоже целовалась, с одним знакомым мальчиком. А я сказал, что не верю. А потом она говорит:

– Хочешь, я тебя поцелую?

Я, конечно, согласился.

А потом она такая говорит:

– Я думаю, мы найдем общий язык.

Она любила говорить всякие такие штуки. И мы поцеловались. Если честно, то я до этого еще не знал, что если целоваться с девушкой по-настоящему, то языки… В общем, это было первое и последнее лето, когда я ее видел.

– Заливаешь поди. Как-то красиво слишком.

– Я заливаю, а ты наливай…

– И что потом? – Монгол подлил бренди.

– Я ее отцу сразу не понравился. Он там какой-то известный кооператор был, краской торговал. Однажды он мне прямо сказал: вали отсюда, и больше тут не появляйся. Поэтому я ее на улице ждал, у дома. На пляж ходили купаться, иногда ко мне, в гости. Как-то раз я проводил ее, иду назад, а тут отец едет… Выскочил из машины, ударил меня. Я упал. А он – к багажнику. Вытащил молоток, и за мной. Я тогда еле ноги унес. А она потом ко мне в гости пришла, и говорит: ты чего не заходишь? Ну, я ей тогда все высказал. А потому, говорю, что твой отец – придурок. Она обиделась, – ты его не знаешь, он хороший, просто ему сейчас очень тяжело. Слово за слово, – поссорились мы, и она ушла. Я потом ждал ее, думал, что придет, но… А потом и лето кончилось. И вот сижу я как-то вечером. Дождь идет. А я в окно смотрю и думаю: вот дурак. В первый раз так глупо расстались, и во второй – тоже. Короче, нарвал цветов на огороде, и к ним пошел. Прихожу, а замок новый. В доме тихо. Ну, я потоптался на пороге, решил постучать. Открыла какая-то тетка, незнакомая. Оказалось, что Светкин отец недавно умер. Где-то через неделю после того, как мы с ним столкнулись. У него там с бандитами какие-то терки были. Те вначале просто наезжали, но у них получалось плохо, и его стали банкротить. Суд за судом он проигрывал. Ну, ясно, что там все было подмазано, но он, видимо, на что-то надеялся. А потом, когда всего лишили, то… Мотор и остановился. А мать дачу своим знакомым оставила, и уехала со Светкой в Москву.

– Адрес есть?

– Нету. Не дала. Сказала, что где-то дома потерялся. Я бы тоже не дал. Мало ли.

– Страдал потом, – констатировал Монгол, глядя на утес с изящным замком.

Том помолчал, подбросил дров, поворошил палкой в золе.

– Надо же, вот бывает. Казалось бы, живет себе где-то человек, тебе вообще чужой, и ты о нем ничего не знаешь. А потом увидел раз, и как прилипнет к душе, – без кровищи отодрать невозможно.

– Я в таких случаях говорю себе: упрощаем.

– Это как?

– А вот так: когда хреново, то говоришь себе вслух «упрощаем». И все. Только обязательно вслух, иначе не сработает. Я когда-то в школе на математике, когда дроби проходили, вдруг понял: так оно и в жизни. Ну, типа не может быть все так плохо, как кажется. Есть еще что-то хорошее, чего не знаешь. Поэтому делим плохое на хорошее. Упрощаем. Не знаю, как оно действует, но сразу легче.

– Прикольно, – Том кисло улыбнулся. – Надо будет попробовать.

– Тихо! Слышишь? – встрепенулся Монгол, всматриваясь в мерцающую лунную дорожку.

Море застыло, будто затаилось. Луна уже побледнела, и, словно ожидая чего-то, таинственно освещала пустую бухту и серебряный замок. И вдруг из черной морской мглы до них донеслась… музыка. Где-то далеко, над гладью моря, там, где колыхался едва заметный огонек, тихо играл саксофон. Звуки протяжной мелодии далеко разносилась по замершему, будто остекленевшему морю.

Они стояли, замерев, стараясь уловить мотив. Звук нарастал. Через четверть часа к пристани, сверкая огнями, подплыла небольшая белая яхта под парусом. Из нее с хохотом и гиканьем вывалился пьяный народ, который полез по лестнице к замку. Забравшись наверх, они стрельнули шампанским, весело зазвенели бокалами. Саксофонист старательно выводил известную мелодию. Компания подпевала.

– Гудбай Аме-ри-ка, ооо! – разносилось над тихим морем, будто над безлюдной площадью, – где я не был ни-ко-гда!

– Хорошо играют. – Монгол уже уверенно сидел на краю, меланхолично свесив ноги с обрыва. – Душевно.

– Из Ялты приплыли, – весомо сказал Том. Других прибрежных городов он не помнил.

Когда яхта уже отчалила от берега, его вдруг осенило.

– Слушай, так это же Бутусов с группой! Я в Ялте их афишу видел! Точно говорю. – Он вскочил, пошатнулся, и, хватаясь за ветки, чтобы не полететь с обрыва вниз, заорал во всю глотку.

– А-ааа! Спасите нас! Помогите!

– Ты чего орешь? Думаешь, ты им нужен?

– Это же Бутусов! – твердил свое Том. – Он же свой! Наш, неформальский! Я его в Киеве видел, живьем! Он должен нас забрать!

– А, ну тогда другое дело! Эй, на баркасе! Бросай якорь, человек за бортом! – заорал Монгол.

Они запрыгали, размахивая руками и крича в темень, где еще виднелись тусклые огни уходящего судна.

– Тут все продано! Тут одни мертвые эскалопы!

– Здесь жизни нет! Нет жизни! No fun, no way, no fun!

Но лишь протяжная грустная мелодия была им ответом.

– Они нас не видят! – наконец догадался Том. Сорвав несколько дубовых веток, он щедро облил их бренди и поджег. Пламя взвилось в сумерках, осветив склон.

Они снова запрыгали на каменном карнизе, замахали факелами, но яхта уходила в море все дальше, пока не исчезла во тьме.

Вскоре затихла и мелодия. Они сели рядом, свесив ноги с обрыва. Наверху светила луна, внизу тихо хлюпало море, и будто не было ни яхты, ни музыки.

– Странно, – вздохнул Том. – Наверное это не Бутусов был? Иначе бы вернулись.

– Может, – эхом ответил Монгол.

– А почему же они только из «Нау» играли?

– Не знаю. Давай квакнем.

Наливать было лень. Том посмотрел в небо, хлебнул из горла, отдал бутылку другу. Потом заполз поглубже в нишу балкона, в сумерках нащупав сумку, подоткнул ее себе под голову.

– Знаешь, я сейчас что-то такое почувствовал. Ну, типа что прошлого больше нет. Того самого, откуда мы приехали. Что все прошло. Все хорошо будет, все как с самого начала. Нам так повезло, что мы живые, что мы здесь. У нас ничего нет, и поэтому весь мир – наш!

– Слышь. А мне вот интересно, на кой они ночью в ресторан ломились? – спросил Монгол.

– Не знаю. Может, тоже принцессу искали.

Дядя

Утро выдалось душным и каким-то совсем прозаическим. Напротив, у замка, фотографировались туристы, неподалеку от них, стоя у своих машин, гомонили водители. Над головой что-то не поделили бакланы. Истерично визжа, они устроили драку прямо в воздухе. Вечерней сказки как не бывало.

– На дождь, что ли? – Том жадно припал к бутылке с водой. – Хорошо, что солнце не печет.

– Куда теперь двинем? – спросил Монгол.

– Не знаю. Может, в Партенит?

– А что толку? Ходить по городу и спрашивать, кто тут Индейца знает? Это ж не деревня.

– Тоже верно. – Том встал на ноги, и тут же со стоном повалился на землю. Расшнуровав обувь, осторожно вытащил розовые, будто из бани, ступни.

– Заночевал в мокрых кедах, дурак. Снять поленился. Больно, как на гвоздях стою.

– Идти можешь? – спросил Монгол.

– Пока нет. Давай пожрем, может, отпустит. – Держась за отвесную стенку обрыва, Том переминал ноги.

Они перекусили бутербродами с салом, и вскоре уже, вяло голосуя, медленно ковыляли вдоль трассы.

– Откуда сало такое вкусное?

– У соседа по даче купили. У них там целая технология. Свинью пшеничной соломой смалят – для аромата. Сено нельзя: горчить будет. Оно дольше, чем горелкой, зато бензином не воняет, и шкура мягкая, темно-желтая. Сосед говорит, что у него лучшее сало на Украине.

– О, кажись тормознул. – Монгол кивнул на остановившийся метрах в двадцати от них старенький зеленый «москвич».

За рулем сидел веселый рыжий мужик в заношенной тельняшке и с якорем на руке.

– Садитесь, инвалидная команда. Вам куда?

– Хотя бы до Ялты. Только денег нет.

– Поехали. Хоть я и не очень люблю волосатых.

– Почему?

– У самого сын такой. – Мужик засмеялся, нажал на газ.

В салоне, провонявшем бензином и разогретой пластмассой, было жарко.

– Вот баня-то! Дождь будет, – бормотал водитель, вытирая лицо. А что с ногами? Шины проколол?

– Не-е… – замялся Том. – Заснул в обуви. Никогда не думал, что так бывает.

– В море нужно было зайти, по самые Дарданеллы. Клин клином. К вечеру отпустит, расходишься. Вы только приехали? Я вижу, белые совсем. А где остановились? Жилье не нужно?

– Не, – ответил Том. – У нас все равно денег нет. Мы у приятеля остановимся, только найти его пока не можем.

– Тоже неформал?

– Типа того, – неуверенно ответил Монгол. – Мы его давно не видели. Он в Партените живет.

– Это кто у нас там в Партените неформал? – озадаченно сказал водитель. – А он не барабанщик часом?

– А вы не знаете, где он живет? – Том даже подпрыгнул на месте.

– Не, я с ним не знаком. А сын мой, Васька, знает. Он играл с ним. Отличный барабанщик! Но он вчера на Демерджи ушел.

– Сын?

– Ага.

– А что это – Демерджи?

– Вот отдыхающий пошел, – водитель в сердцах ударил по рулю. – Ничего не знает. Это гора такая, над Алуштой. Красоты, я вам скажу, неземной! Там такие каменные столбы есть, десятки метров в высоту. Как лес стоят, на склоне. На них сосны растут, деревья всякие. Только вы на них не лезьте, а то не слезете.

– А что ваш сын там делает? Ну, там, – просто поход, или концерт? – спросил Том.

– Там вроде слет у них, или как там по-вашему, – замялся водитель. – Тусовка, мать ее туды. Вот и мой вчера пошел, тусоваться. А может, и этот ваш приятель с ним.

– Так это прямо наверху, что ли?

– Ну а где ж еще? Не в море.

– Я бы сходил. Я в горах ни разу не был, – сказал Том.

– Вот все у нас так, набекрень, – ответил водитель. – Страну развалили, и поэтому в горы не ходят. Вы думаете, тут нет связи? Связь есть, и прямая. Объясняю. Раньше в стране была героика. С детства мальчики хотели служить родине, летать на ракетах, открывать новые острова. В каждом ребенке воспитывали решимость, готовность на подвиг, на преодоление себя. А теперь что? Все живут как амебы. Героев и ученых заменили певцы, колдуны и комики. Теперь не ты должен делать, доказывать, преображать, а тебя должны развлекать и нежить. Молодежь какая-то пошла непонятная. Вот вы о чем мечтаете?

– Пожрать нормально! – тут же среагировал Монгол.

– Пожрать! Вся страна теперь пожрать мечтает. Измельчало время. Ничего великого! Поэтому-то люди не в походы идут, а на побережье ломятся. А что тут делать? Жариться, как сарделька? Если ты не моряк, – что ты знаешь о береге? Что ты там увидишь? Ты же не пенсионер, кости парить. Иди в горы! Это в Крыму – самое главное. В горах не бывал – значит, Крыма не видал. Вон Чатырдаг! – Водитель показал на мелькающую за деревьями, похожую на шатер гору. – Красивая гора? Так бери и лезь. Покоряй! И красиво, и не высоко.

– Ничего себе, не высоко!

– Да ладно вам, не Гималаи. Вот сколько ты на девятый этаж поднимаешься? Пять минут. А сверху смотришь, – уже высоко. Теперь представь, куда ты поднимешься за два часа? Это ведь недолго. Тридцать метров – это пускай пять минут. Триста – меньше часа. Три часа – километр. А тут всего полтора. Накинь час на отдых. Выйдет часов в пять в одну сторону, и то если очень медленно. Вниз – и того проще, за час спуститесь. Зато там… Сердце останавливается. А если вам все равно, где ночевать, – так идите туда. Вы ж свои, волосатые, они своих же не бросят.

– А вон то что за горы? – Монгол кивнул налево, где виднелся сине-зеленый массив прятавшихся в облаках пиков.

– Там Роман-Кош, высшая точка Крыма. Красота первозданная, – прицокнул языком водитель. – Но туда лучше не соваться: заповедник и правительственная дача. Если егеря поймают – это еще полбеды, а вот если президентская охрана… Они на всю голову больные, им везде покушения мерещатся. А при достаточном усердии за поимку особо опасного туриста можно и звездочку на погон заработать. Ну, вы поняли. И других мест хватает. Тут можно всю жизнь ходить, и все не излазить.

– А как на это Демерджи попасть? – спросил Том.

– Нужно до Лучистого доехать, это село на склоне. Только я туда не еду. А до Алушты могу подбросить. Едем?

– Едем! – сказал Монгол.

– Какие тут названия! Лучистое, Приветное, Родное. Прям романтика. – Том вертел головой, разглядывая знаки. Настроение у него приподнялось.

– У меня теща в Приятном Свидании живет, – усмехнулся водитель.

– Красиво там? – тут же откликнулся Том.

– Конечно… «Черный квадрат» Малевича видели? Это он там рисовал. Ночью.

И водитель весело захохотал.

– Эх, да Крым – это лучшее место в мире. Это я вам как моряк заявляю. Я по всему миру на сухогрузах ходил. В Норвегии был, в США, в Канаде, на Кубе. Да везде. У нас тут сама земля такая. Добрая, плохого не терпит. Тут каждый бомж – Диоген. Лучше Крыма на свете места нет, и быть не может. А знаете, почему?

– Почему?

– У нас море другое, закрытое. Вот взять, к примеру, океан. Он ревет, валы длинные катит. Грохот стоит, будто под водой турбина работает. Средиземное море, Карибское там, всякое. На берегу спокойно не посидишь, не расслабишься. А у нас море – ласковое, тихое. Иногда пошумит, конечно, – но это так, для порядку. Характер показывает. Ну, и соли мало. Можно нырять и даже глаза не закрывать. В океане так не получится. Такое вот у нас море. Ручное, малосольное. Оно не только тело, оно душу лечит.

– Как бы нам их найти, наверху? – допытывался Том.

– Та сколько той Демерджи? Поднимитесь – узнаете. Может, услышите даже. Они же молчать не будут.

– Интересно, а про Бермудский треугольник правда? – спросил Монгол.

Водитель минуту ехал молча, думая о чем-то своем. Затем ответил.

– Я не был. Друг мой был, Петька. Он на барке «Крузенштерн» матросом ходил. Есть у нас такой парусник, трофейный. Короче, плывут они на Бермудах, смотрят, – яхта без якоря болтается. Посмотрели в бинокль, – на борту никого. Прочитали название, позвонили в ближайший порт, уточнили. Оказывается, что эта яхта неделю назад как утонула. Народ едва успели вертолетом эвакуировать. Владелец – американец, уже страховку оформлял. Ну, они взяли ее на буксир, и в ближайший порт притащили. Вот и вся история.

– Значит, – правда?

– Правда.

Машина остановилась у алуштинского автовокзала.

– Вон она, Демерджи, справа по борту, – водитель кивнул на курящуюся в грозовых облаках зеленовато-коричневую громадину.

– Спасибо!

– За спасибо солнце светит! – шофер дал по газам, затем вдруг остановился, сдал назад.

– А знаете, как их хозяин яхты отблагодарил? Выставил им ящик шампанского. Такие они, капиталисты. – Он сплюнул в окно и уехал.

Они стояли и молча смотрели на гору. Тому вдруг страшно захотелось оказаться там, среди далеких, будто отлитых из воска, каменных столбов. Защемило сердце, будто он был уже там, – давным-давно, в далеком сне, в детстве, в переживании бабушкиной сказки, когда все предметы были огромные, но не пугали, а восхищали своими размерами. Гора манила его смутным, сосущим под ложечкой обещанием чуда.

– Что думаешь?

– Что я, дурак, туда лезть? – прозаично сказал Монгол.

– Ты же вроде не против был?

– Я? – удивился Монгол. – Пошли купаться. Заодно ноги полечишь.

– Ну да. Да я бы и не дошел. Ноги болят до сих пор. – Том бросил прощальный взгляд на гору.

– Ты что, не вкурил? Здесь же мой дядька живет, – сказал Монгол. – Давай искупаемся, чтобы тебя отпустило, а потом уже к дядьке зарулим. Он такие истории знает! Про концлагерь, про немцев. Про французских партизан.

Алушта показалась им шумным, как базар, пыльным и бестолковым городом. Здесь было то тесно, то неудобно, то как-то чересчур просторно. Изнывая от духоты, они долго брели к морю, пока, наконец, не заблестела перед ними на солнце широкая набережная. За ней грохотало почерневшее от непогоды море.

Том лежал на берегу, наполовину забравшись в воду. Ноги покалывали.

Монгол лениво швырял в воду камешки. Безмыслие и полная беспечность овладели обоими.

– Слышь, Том?

– Чего?

– А вот прикинь. У моего дядьки из близкой родни – только моя мать. Он помрет, квартиру ей отпишет. Будем сюда девок возить.

Том не ответил.

Уже вечерело. Как всегда, хотелось есть, а идти никуда не тянуло.

– Воздух тут такой, что ли? – говорил Монгол. – Все время спать хочется.

– Значит, в горы не идем? – вновь спросил Том.

– Зачем? Дядьку найдем, перекантуемся у него дня два-три. От него Серому позвоним, и всех делов.

– У него телефон есть? Ты ему звонил?

– Кому?

– Да дядьке своему!

– Не, я лучше без звонка. Пусть это вроде как сюрприз будет. Он у меня дядька героический, ему к сюрпризам не привыкать.

– А, ну тогда ладно. Так, может, сейчас и пойдем?

– Погоди. Дай настроиться. – Монгол подложил под голову камень, закрыл глаза.

Всю дорогу он ждал этой встречи, но когда далекий дядя оказался где-то рядом, его вдруг объяла неясная тревога. Он тянул время, будто боялся чего-то, – нелепого, непоправимого. «А вдруг он умер?» – стукнула в голову мысль. «Да нет, если умер, мать бы знала» – успокаивала другая. Но тревога не уходила.

– Не нравится мне погода, – сказал Том, мрачно смотря в небо.

– Ага. Как в теплице. – Монгол открыл глаза, привстал на локтях, посмотрел в сторону гор. Оттуда ровным полукругом, будто крышка кастрюли, наползал на Алушту иссиня-черный грозовой фронт.

– Пора двигать.

– А куда?

– Сзади море. Значит, – только вперед. – Монгол полез в сумку, вытащил из нее блокнот с адресом. – Хоть этот сохранился. Пошли.

Непогода приближалась. В лицо подул резкий ветер, взметнул пыль вдоль обочин, утих. И сразу начался дождь. Вначале мелкий и теплый, он быстро превратился в настоящий тропический ливень. Вдоль дороги забурлил, понесся к морю грязно-бурый поток, увлекая с собой в водоворотах мусор, окурки, сорванные с деревьев листья. Затем посыпался, весело поскакал по лужам град. Резко, по-осеннему похолодало, будто между гор на Перевале кто-то открыл невидимый шлюз для ледяного ветра. По желтому небу неслись оттуда к морю низкие, черные облака. Прохожих словно смыло. Застигнутые врасплох отдыхающие, прикрываясь пакетами, бежали по своим укрытиям.

– Вот тебе и курорт. Как в холодильнике, – стучал зубами Том.

– Сейчас отогреемся, – сказал Монгол.

Через полчаса блужданий они, промокшие до нитки, стояли, наконец, у одинокого подъезда свечи-высотки.

– Пошли, – оробевшим голосом сказал Монгол, и они зашли в полутьму дома.

В подъезде было тепло, но лифт не работал. Под кнопками этажей Монгол рассмотрел гнездо для магнитного ключа-чипа.

– Смотри. Лифт платный!

– Да не может быть. Что за бред? – Том выжал из футболки воду, надел рубашку.

– Да вот, читай. – Монгол показал на стенку лифта, где висел неровный кусок бумаги:

«Уважаемые жильцы! Для зарядки чипа на август месяц просьба обращаться в ЖЭУ по месту жительства гражданина. Заряженный самостоятельно чип может выйти из строя и испортить оборудование».

– Ребята, вы едете? – откуда-то сзади, из полутьмы, выплыла женщина с сумками.

– Едем.

– Какой этаж?

– Восьмой, – наугад сказал Монгол, вытирая похолодевшую от дождя голову.

Женщина достала ключи, приложила чип, и лифт поехал.

– Поехали.

– А что, у вас тут лифт платный?

– Да, – сказала женщина. – Так даже лучше.

– Чем лучше?

– Понимаете, на лифте ездит кто попало, а за электричество платят жильцы.

– А я вот читал, что скоро в Алуште тротуары платные сделают, – сказал Монгол.

– Тротуары? Как это? – недоуменно спросила женщина.

– А чтобы кто попало не ходил. Бомжи, туристы всякие. Или плати, или иди себе по дороге. Зато красиво будет. Перила всякие, асфальт целый, без ям.

– Я эту инициативу тоже поддерживаю, – вставил Том. – Но я против того, чтобы в магазины был платный вход. Это, я считаю, – перебор. Я понимаю, если ничего не купил, тогда конечно, плати на выходе. Но за вход! Не, это перебор!

– Согласен, – подтвердил Монгол.

Женщина открыла было рот, но ничего не сказала, и вышла на шестом этаже.

Они поднялись на седьмой, и сразу нашли нужную квартиру.

Монгол подошел к двери, постоял, вздохнул, затем решительно и громко постучал. Гулкое эхо разнеслось по пустому подъезду.

За дверью было тихо.

– Нет никого? – Том расположился на ступеньках.

– Ну не пошел же он гулять под дождем, – сказал Монгол и позвонил.

– Может, он оглох со старости? В старости всякое бывает. – Том достал потертый конверт Лелика, разгладил его, в который раз пытаясь различить стертые буквы адреса.

– Может. Какая разница, все равно идти некуда. – Монгол терпеливо жал кнопку звонка.

– А может, уехал куда, – проговорил Том.

На этот раз Монгол не ответил. Он молча и терпеливо стучал. Потом снова звонил. Потом бил кулаком. За дверью было тихо.

– Или, там, в магазин пошел, – рассуждал Том.

– Вряд ли. Он уже наверное старый совсем.

– Ну как-то же он питается.

– Дай сигарету. – Монгол закурил, присев было на ступеньку, прислушался к тому, что происходит за дверью. Не просидев и минуты, вскочил, и снова заколотил в дверь.

– Может, – боится?

– Кто? Дядька?

Монгол все стучал и стучал, будто боясь прекратить, боясь признать то, что он не увидит своего дядю, возможно, больше не увидит никогда. Затем стал выстукивать на двери барабанные партии. В какой-то момент он так забылся, что простучал почти всю «One» группы Metallicа.

Когда он заканчивал последний припев, на площадке одновременно открылись три двери.

Том вдруг понял, что все это время их пристально разглядывали в глазки. И когда самый храбрый сосед решился выглянуть, его тут же поддержали остальные.

– Ходят тут, ходят, стучат! – хором заголосили жильцы.

– Да что вам надо?

– Милицию нужно вызвать!

– Там вообще никто не живет!

– А мы не к вам! – отрезал Монгол, и вдруг услышал, как за дядиной дверью зазвенели ключами. Защелкали, зашаркали, завздыхали. Наконец, распахнулась четвертая дверь, и в ее темном проеме они увидели глубокого сгорбленного старика. Он был в пижаме и тапочках. Остатки его седых волос были всклокочены. Гостей он явно не ждал. Тому даже показалось, что непобедимый дядя был расстроен, и даже несколько напуган.

– Что вам нужно? – дрожащим голосом тихо пролепетал старик.

– Дядя Петя, узнаете меня?! – громко и радостно приветствовал его Монгол, так, чтобы слышали все соседи, чтобы эхо прокатилось до первого этажа, – я ваш племянник, Саша!

И он широко растопырил руки, собираясь обнять старика.

– А, Саша. Ну, заходи, – печально сказал дядя Петя.

– А я с другом! – довольно сказал Монгол, кивнув на Тома. Том тут же вскочил со ступенек, и невольно вытянулся перед стариком, как вытягивается курсант перед генералом.

Дядя Петя скептически оглядел Тома, словно это был какой-то неодушевленный предмет. Чурка, или каменная статуя.

– Но я гостей не ждал, – уныло сказал он. – Поэтому друг твой пусть здесь постоит.

Монгол кивнул, извиняясь, повел плечом, и нырнул, как в омут, в темную прихожую. Пока он привыкал к полумраку, дядя защелкнул дверь.

– Дядя Петя, я от вашей сестры Марины. Я ее сын. Вы меня узнали? – громко, и почему-то по слогам заговорил Монгол.

– Узнал, Саша, конечно узнал, – устало сказал дядя Петя, выдавив скупую улыбку, но глядя куда-то в сторону. – Марина, говоришь?

– Да. Марина. Это мама моя. От нее вам огромный привет.

– Тетя Марина. Правильно, правильно. – Дядя по-прежнему стоял в коридоре у двери, не проявляя никаких признаков радушия. В руках он сжимал тяжелые выпуклые очки в роговой оправе. Его узловатые, покрытые черными венами кисти сильно тряслись. Очки были перемотаны синей изолентой. Они молча стояли и смотрели друг на друга. Монгол не знал, что сказать. Ожидая другого приема, он вдруг потерялся, совсем как в детстве покорно отдав взрослому инициативу. Но дядя инициативу не брал.

– Я разуюсь? – Монгол наклонился.

– Не нужно, не нужно, не напачкаешь, – поспешно ответил дядя.

– Ой, забыл! – спохватился Монгол. Он вспомнил про свой главный козырь, можно сказать, червовый туз. Не даром же он так далеко и долго тащил эту тяжелую никчемную склянку. Присев на корточки, Монгол расстегнул сумку и быстро зарылся в ее содержимое, пока не вытащил на свет темную пол-литровую банку.

– Вот вам варенье! Мама сама варила. Из наших вишен, огородных, – радостно сказал он, будто привез дяде Пете саму молодость.

Передавая подарок, он изо всех сил пытался настроить старика на дружественный лад, и даже немного поклонился, одновременно чувствуя себя полным идиотом.

– Спасибо, – без энтузиазма сказал дядя Петя. Он осторожно взял баночку, и тут же поставил ее у себя под ногами, на пол.

Дядя явно был не дурак. И даже, возможно, любитель преферанса.

– В прошлом году такой урожай вишен был! Все ветки усыпало! – громко сказал Монгол, стараясь сдерживать нахлынувшее было разочарование. – Вот мы и закатали.

– Это хорошо, это хорошо, – бесцветно ответил дядя.

– Дядя Петя! Мама сказала, чтобы мы вас навестили. Может быть, вам чего нужно? Убрать, или, может, посуду помыть? Мусор вынести? Ковер выбить? – Монгол начал было импровизировать, но непроницаемое лицо дяди только сморщилось от неудовольствия.

– Спасибо, мне ничего не нужно, – сухо ответил дядя, переминаясь с ноги на ногу.

Монгол вздохнул. Поток спасительных мыслей в его голове иссяк. В разговоре снова повисла угрожающе длинная пауза.

– А у вас переночевать можно? – Монгол пошел в открытую. – А то на улице ливень, холодно, мы промокли. У нас даже теплой одежды нет. Мы у друга остановились, но он в другом городе. А вам подарок завезли. Нам только на ночь.

Дядя стоял неподвижно, глядя на Монгола печальными, выбеленными временем глазами. Он был где-то далеко. Монгол отчаянно пытался расшифровать сложный ребус морщин на его лице, раскусить секретные коды его партизанской души, но чувствовал, что все слова уже сказаны.

– Видите ли, Саша, – наконец, сказал дядя. – Я в последнее время стал часто падать. Очки вот разбил. Видите? – Он поднял очки повыше, чтобы Монгол хорошо рассмотрел перемотанную изолентой дужку. – Поэтому, увы, приютить я вас не могу.

– Дядя Петя, – пролепетал Монгол, – мы всего одну ночечку. Мы на кухне, на полу, под столом ляжем. А рано утром сразу уйдем. Нам только…

– Видите ли, Саша, – с грустным терпением, будто учитель неразумному двоечнику, повторил дядя, – я в последнее время стал падать. Я часто падаю. Годы все-таки берут свое, возраст… Я вот вчера шел в магазин, упал, и очки свои разбил. – Он снова повертел очки у самых глаз Монгола. – Поэтому…

– Я понял, – промямлил Монгол. – Выздоравливайте, дядя Петя. Всего хорошего.

Монгол медленно взял свою сумку, слегка пошатнулся, чуть было не опрокинув неуклюжую вешалку, и шагнул к двери.

– До свидания.

Дядя не ответил. За спиной дважды щелкнул замок.

Монгол присел на ступеньку рядом с Томом, некоторое время молчал, трогая онемевшую челюсть. Щеки горели, будто кто-то наотмашь шлепнул его по лицу мокрой половой тряпкой.

– Куда теперь? – Том все понял без слов.

– На автовокзал пошли. Там хоть дождя нет.

Когда они приплелись к автовокзалу, дождь совсем прошел.

– Мальчики, ночлег недорого, – насели на них несколько женщин в белых кедах, цветастых платьях, в больших соломенных шляпах и возрасте.

– Спасибо, мы уже уезжаем, – сказал Том, и от них сразу отстали. В зале ожидания было много свободных мест. Они сели в углу, у камеры хранения.

Монгол намотал ремень сумки на руку, и тут же закрыл глаза.

– Дядька твой настоящий партизан. – Том попытался взбодрить друга.

– Завтра в горы пойдем, – неожиданно ответил Монгол, не открывая глаз.

Ночь прошла в полузабытьи. В здание вокзала постоянно входили люди, толкались, шумели. Вопили дети, кашляли старики. Том время от времени открывал глаза, проверяя, все ли в порядке. Монгол уже спал. Его расстроенное лицо по-детски расслабилось, замерло, лишь подрагивали время от времени ресницы.

«Все-таки верный друг», – подумалось ему.

Действительно, несмотря на все гопничьи замашки, в Монголе была одна удивительная черта – помогать, без лишних вопросов идти на выручку.

Он вспомнил, как на следующий день после разговора с матерью про отравление он зашел к Монголу.

– Привет! Тут одного урода нужно проучить. Я сам буду разбираться, а ты в дверях постой. Я просто не знаю, какой он комплекции.

– Прямо сейчас? – Монгол, не дожидаясь ответа, сразу стал одеваться. – Приправы брать? Или чисто на кулаках?

– Забей.

– А куда идем? – Монгол на секунду остановился у зеркала, прищурил свои и без того узкие глаза, почесал сломанное ухо, и, выпятив челюсть, скорчил рожу.

– Сейчас на маршрутку, и до общаги у завода. Уже девять часов. Думаю, он дома.

– Пошли, – сказал Монгол, и его глаза загорелись недобрым огнем.

Через полчаса они стояли у серой девятиэтажки.

– Ну что, Пятерка короли? – спросил Том.

– Не то слово, – Монгол натянул на затылок кепку.

– Чистый гопник.

– Жизнь не пропьешь, – ответил Монгол.

В холле заводского общежития царил вечерний полумрак. Тусклая замызганная лампочка едва освещала небольшое пространство между стойкой вахтера, лестницей и двумя длинными коридорами, уходящими в гулкую темноту здания. За стойкой около чахлой пальмы дремала пожилая вахтерша. Общага приглушенно гудела. Где-то в гулкой трубе коридора трещал телевизор, доносился негромкий смех. Пахло яичницей и кислой капустой. Вернувшиеся с завода работники ужинали.

Том сразу направился к вахтерше. Та говорила по телефону.

– Вы Марья Афанасьевна?

– Она завтра, – прикрыв рукой трубку, сказала женщина. – Чего надо?

– Мы электрики. Она просила пробки посмотреть. – Том мельком показал ей свое старое удостоверение слесаря.

– Секунду, – сказала в трубку вахтерша и подозрительно посмотрела на Тома. – Не поздновато для электриков?