Текст книги "Карасёнки-Поросёнки"

БАНДИТ СЕМЯКИН И СТЕСНИТЕЛЬНАЯ СОБАКА

Здоровенный третьеклассник Вовка Семякин уже и не помнил, кто первым назвал его бандитом. Кажется, тренер по фигурному катанию. В секцию фигурного катания его привела старшая сестра Катя, когда Вовке стукнуло пять лет и он ещё не был таким здоровенным.

– Фактура хорошая! – повертев Семякина, сказал Катькин тренер. – На коньках умеешь?

– А чего тут уметь? – буркнул Вовка и достал коньки.

– Ну, покажи, покажи, – благодушно проговорил тренер и подмигнул Кате. – Только возле бортика, чтоб тебя не зацепили.

В ледовой коробке со зверскими лицами носились взрослые фигуристы. Они подпрыгивали, махали руками и по-всякому раскорячивали ноги. Из-под коньков с противным скрежетом летели белые брызги. Семякин вздохнул и вышел на лёд.

– Ну, давай, – сказал тренер.

И Семякин дал. Он оттолкнулся от бортика, и его сразу понесло к центру площадки. Какая-то тётя в блестящем купальнике, увидев Вовку, резко свернула и с разгону врезалась в раскрученную пару. Пара тут же распалась и поехала лёжа, сбивая всех подряд. В секунду каток превратился в ледовое побоище. Он был сплошь усеян разрядниками, кандидатами и мастерами фигурного катания, и только будущий здоровенный третьеклассник невозмутимо катился дальше…

Тренер долго ловил ртом воздух, а когда поймал, закричал на весь Ледовый дворец то ли с досадой, то ли с восхищением:

– Ну, ты и бандит!

Больше Семякина на фигурное катание не водили, но слово «бандит» к нему прилепилось прочно.

А может быть, виноват был вовсе не тренер, а твёрдый характер Семякина. Несговорчивый и упрямый был у Вовки характер. Вот, скажем, любой знает, что когда тебе делают замечания, надо низко-низко опустить голову и уныло бубнить «я больше не буду». Семякин тоже опускал голову и смотрел в пол или в землю, если его замечали во дворе, однако никогда – слышите, никогда! – не говорил «я больше не буду». Это очень расстраивало взрослых, но, как они ни старались, а заставить Семякина говорить неправду у них не получалось.

– Смотри, Валентина, смотри! – говорила Вовкиной маме зловредная бабушка Бабарыкина. – Смотри, кабы беды не вышло. Бандит у тебя растёт.

– Но почему? – виноватым голосом спрашивала мама. – Он же ещё совсем ребёнок.

– Во-во, я и говорю – вылитый бандит. Весь пододеяльник мне землёй иззюзюкал, – зловредная бабушка Бабарыкина сердито поджимала губы и твёрдо повторяла. – Смотри, Валентина, а то поздно будет.

Ну, и скажите, при чём тут Семякин? А лучше не говорите, потому что при чём тут была зловредная бабушка, у которой развелось слишком много пододеяльников. Вот она их и сушила с утра до вечера на верёвке возле детской площадки. Ну, и как тут успеешь вовремя затормозить, когда за тобой гонится Толик Гусев по прозвищу Гусь? Может, зловредная бабушка Бабарыкина и успела бы, а вот Семякин не успел и ещё метров пять бежал в пододеяльнике, пока не забежал в лужу, которая у них даже зимой не просыхала.

* * *

Из-за своего твёрдого характера он ещё в детском саду страдал. Однажды к ним в сад должна была приехать комиссия по проверке чего-то там такого. Заведующая сильно нервничала. По пять раз в день она забегала в их группу и повторяла одно и тоже: «воспитательный процесс» и «провести мероприятие на уровне». От заведующей пахло краской, потому что она всё время подкрашивала стены малярной кисточкой, которая торчала из кармана халата. Воспитательница тоже нервничала и в два раза чаще проверяла уши. Один Семякин был спокойным: уши у него были на месте, только от краски чесался нос.

Чтобы «провести мероприятие на уровне», всех заставили выучить наизусть какой-нибудь стишок. Вовка выучил про мишку, ну, там, где мишке шишка – прямо в лоб, а он рассердился и ногою – топ!

Комиссией оказалась толстая тётенька с портфелем в очках. Нет, это тётенька была в очках, а при ней был толстый портфель. Она строго посмотрела на детей и сказала бодрым голосом:

– Ну, а теперь посмотрим, на каком уровне у вас идёт воспитательный процесс.

Все сразу начали читать стихи. Последним был Семякин. Он надул щёки и протрубил:

– Мишка косолапый по лесу идёт. Шишки собирает, песенку поёт. Вдруг упала шишка прямо мишке в лоб. Мишка рассердился и поехал спать.

– Куда поехал? – переспросила комиссия Вовку.

– Спать! – твёрдо ответил Семякин.

– Мишка рассердился и ногою – топ! – судорожным шёпотом подсказала воспитательница.

– Мишка рассердился, – угрюмо повторил Семякин, – и поехал спать!

– Но почему? – удивилась комиссия.

– Потому что вместо тихого часа мы стихи повторяли, – объяснил Вовка и потёр слипающиеся глаза.

Когда комиссия уехала, заведующая вызвала воспитательницу и долго кричала:

– Возмутительно! Теперь придется объяснительную в районо писать. Этот Семякин просто бандит какой-то!.. У него, случайно, в семье никто не сидел?

Это был глупый вопрос, потому что в Вовкиной семье сидели все. Папа в кресле, мама на диване, Катька за письменным столом, а Семякин на горшке перед телевизором…

* * *

А ещё был случай в Херсоне. Это город такой есть, Херсоном называется. Туда Вовку каждый август отправляли. В Херсоне в августе арбузы вкусные. А ещё там много рыбы. Кстати, знаете, чем рыба похожа на арбуз? – В ней тоже много косточек!

Каждую пятницу, а то и раньше, бабушка Наташа бегала на базар и притаскивала оттуда пузатый арбуз и рыбу с коротким названием «сом», хотя сама рыба была длинной и толстой. Бабушка с дедушкой вовсю нахваливали сома, потому что в нём не было мелких костей.

– Хорошо, что в рыбе сом нету мелких костей, – говорила бабушка, – а только крупные.

– Крупной костью не подавишься, – добавлял дедушка. – Крупную кость далеко видно.

А Вовка Семякин взял и подавился. Самой крупной костью. Если не верите, поезжайте в Херсон и спросите у врача скорой помощи, который эту кость из Семякина вынимал. Да только не вынул, потому что Семякин его всё время кусал. Как доктор ему пальцы в рот положит, так Семякин его и укусит. Вот такой твёрдый характер!

Вовку уже усыпить хотели, но бабушка не дала.

– Нет уж, – сказала она, – усыплять не дам, может, она и без вас рассосётся.

Покусанный доктор очень этому обрадовался, он прямо так и сказал: правильно, говорит, а то ваш бандит мне всю руку под наркозом оттяпает, а у меня их и без вас всего две осталось. Забирайте, говорит, его домой и дайте ему чёрствую корку.

И действительно, когда Семякин проглотил чёрствую хлебную корку, кость прошла. Горло только потом чуть-чуть чесалось.

* * *

В общем, разные случались истории, но после каждой Вовку называли бандитом. И когда он полбанки сырой фасоли съел, и когда померил глубину воды в яме за гаражами прямо в кроличьей шапке, и когда лампочку от карманного фонарика к розетке проволочками подключил. Да разве всё перечислишь?

Его даже к нервному врачу водили. Но тот его и смотреть не стал. Только издалека молоточком помахал. Видно, ему из Херсона телеграмму дали, что Семякин кусается, вот он и перепугался близко подходить. А родителям сказал, что Вовка нормальный, здоровый ребёнок, и не надо так сильно волноваться, потому что в школе это пройдёт.

Но как раз в школе его бандитская натура ещё больше проявилась.

Всё началось с того, что Семякин оказался самым здоровым в классе. А чего ему быть не здоровым, когда ему в прошлом году гланды вырезали? Все остальные ребята были маленькими, и половина в очках. Они почему-то сразу решили, что он будет их бить, и сбились в кучу. Вовка обиделся и незаметно показал куче кулак.

Только учительница кулак заметила и посадила Семякина на самую заднюю парту. Как говорится, от греха подальше, тем более, что с задней парты очкарики всё равно ничего не видели. А когда на следующий день выяснилось, что читать и считать в классе умеют всего три человека: Света Бурашникова, Ира Стрижко и бандит Семякин, – пересаживать его всё равно не стали, потому что он ухитрился на переменке съесть кусок розового мела. Странные люди! Ведь он всего-навсего хотел попробовать, чем отличается розовый мел от белого.

Оказалось – такая же гадость.

* * *

Короче, бандитское прошлое преследовало Вовку Семякина и в школе. И даже лёгкость, с которой он грыз не только мел, но и школьные науки, учительницу сильно настораживала. Притворяется, думала она, или бдительность усыпить хочет. Поэтому и спрашивала с Семякина строже, чем с других. Если кто-то разбивал горшок с цветком, это считалось мелким хулиганством. А если Семякин случайно засыпал на скучном уроке, это уже был бандитизм.

К третьему классу Вовка научился драться. А как тут не научишься, если от тебя всё время чего-то такого ждут. Однажды он даже стукнул по шее тихоню Бурашникову за то, что она обозвала его каланчой. Учительница сильно ругалась, но больше всего её возмутило, что Вовка стукнул Светку не кулаком, а учебником русского языка.

– Русский язык – велик и могуч! – кричала она. – На нём говорили Пушкин и Маяковский! Тебе должно быть стыдно за это!

Вовка так и не понял, почему ему должно быть стыдно за то, что Пушкин говорил с Маяковским на русском языке. Ему было стыдно совсем за другое. Придя домой, Семякин полез в словарь и узнал, что каланча – это вовсе не жена калача, как он подумал, а высокая башня над пожарной частью.

* * *

Вскоре с ним начали дружить все школьные хулиганы, и даже Толик Гусев, по прозвищу Гусь, одобрительно хлопал по плечу.

– Надо что-то делать, – говорила учительница родителям, которых вызывала в школу чуть ли не каждый день.

– А чтобы вы посоветовали? – испуганно спрашивала семякинская мама.

– Я бы посоветовала перевести его в другую школу.

– Нет, мы не будем его никуда переводить, – возражал семякинский папа. – У меня вот друг перевёлся в Америку, а толку?

– В каком смысле? – спрашивала учительница.

– В таком, что у него тут долги были, и там долги. Только тут в рублях, а там в долларах!

– От судьбы не уйдёшь, – тяжело вздыхала мама.

– Тогда займите его чем-нибудь. А то он на переменках кирпичами кидается. Купите ему мяч, что ли? Мячом он хоть голову никому не расшибёт…

Этот совет папе понравился, и он купил Семякину футбольный мяч. Настоящий! Белый, в чёрную крапинку.

Только от этого стало ещё хуже. Теперь с Вовкой, кроме местных бандитов, начали дружить и соседские. А что поделаешь, если футбол игра коллективная? Из-за этого футбола зловредная бабушка Бабарыкина умаялась пододеяльники стирать и, ложась спать, укрывалась ковриком.

А тут как раз передача шла: «В мире животных». Специальный выпуск для бандитов. И один кандидат педагогических наук по фамилии, кажется, Скворцов сказал, что для воспитания начинающих бандитов лучше всего завести щенка. Бандит начнёт его воспитывать и незаметно сам превратится в воспитателя. А воспитатель с воспитателем всегда договорятся.

* * *

В воскресенье папа побежал на собачий рынок. Там ему сказали, что лучшая порода для воспитания детей, конечно же, доберман-пинчер, потому что в Германии этими собаками охраняют тюрьмы. Услышав про такое, папа даже торговаться не стал и купил щенка за десятку, хотя просили пятёрку.

Щенок всем понравился. Он был маленький, чёрный и очень стеснительный. Если он делал лужу в коридоре, то ложился рядом и закрывал лапками мордочку. А если сгрызал мамины туфли, то не только закрывал лапками мордочку, а ещё и виновато повизгивал.

– Ничего, – говорил папа, – эта стеснительность скоро пройдёт. Просто надо набраться терпения и ждать.

Но сколько они ни ждали, стеснительность не проходила. Наоборот, она даже усилилась. Когда Бузьке исполнилось пять месяцев, он уже не помещался на кухне. А если заходил в большую комнату, обойти его можно было только по дивану.

– Да, стеснительный пёсик, – говорила мама, протискиваясь между Бузькой и холодильником. – А ты точно знаешь, что это доберман?

– Конечно! – уверенно отвечал папа. – Ведь я же его покупал.

– Тогда объясни, почему из него всё время лезет шерсть, – спрашивала мама и доставала совок.

* * *

С появлением Бузьки Семякину совсем житья не стало.

– Во! Идёт бандюга, – шипела зловредная бабушка Бабарыкина, когда Вовка выводил щенка во двор. – Ишь, и собаку себе завёл под стать. Такая укусит и не подавится.

Старушки на скамейке дружно кивали головами. И хотя не все были согласны со зловредной бабушкой, перечить ей никто не решался.

– Что ж это за порода такая? – спрашивала дворничиха тётя Маша. – Ты глянь, ростом с телёнка, а кучерявый.

– Самая что ни на есть бандитская порода, – радостно объясняла зловредная бабушка Бабарыкина. – Злоберман-гавчер называется.

Старушки ёрзали на скамейке и испуганно охали, а добрейший Бузька виновато шевелил мохнатыми ушами.

* * *

Каждый день Семякин воспитывал Бузьку «на злость». Он выносил из дома старый плащ и вешал его на ветку. На ветру плащ раскачивался, махал руками и зловеще шуршал.

– Фас! – орал Вовка, спуская караульную собаку с поводка.

Бузька реагировал моментально. Он оборачивался и лизал Семякина в нос. От этого нос у Семякина всегда сверкал, не то что всё остальное…

Так было до тех пор, пока Вовка не положил в карман плаща кусочек колбасы. Плащ с колбасой понравился Бузьке больше. По команде «фас» он бросился к дереву и съел кусочек вместе с карманом.

Это уже было что-то. Оставалось только придумать, как незаметно подложить колбасу в карман зловредной бабушке Бабарыкиной.

* * *

Семякин крепко привязался к Бузьке, но иногда Бузька здорово мешал.

– Вовка! Пошли в подъезд серу взрывать, – звал Толик Гусев, по прозвищу Гусь. – Я её в ключ набил. Жахнет так, что стёкла повылетают!

Семякин дёргался, но его держала привязь, на другом конце которой болтался Бузька. Не любил Бузька гулять в подъезде, и, как Вовка ни старался, сдвинуть с места щенка ростом с телёнка не удавалось.

– Подожди, я сейчас, – пыхтел красный от натуги Семякин.

– Да ну тебя! – отмахивался Гусь и скрывался за дверями.

Через минуту раздавался страшный взрыв, а через две – Гуся увозила скорая помощь. Ещё через полчаса он появлялся во дворе весь в бинтах, как герой войны, и шепелявил через щёлочку в повязке:

– Ну, как? Ш-ш-шила?

– Гав-гав! – вместо Семякина отвечал щенок, потому что у Вовки от зависти перехватывало дыхание.

* * *

И всё-таки однажды Бузька вспомнил свои немецкие корни. В тот день после уроков они гуляли по двору. Было тихо. В песочнице ковырялась Капа. Жорика забрали обедать. Доминошники ещё не вышли. Зловредная бабушка Бабарыкина, вооружённая большой кошёлкой, ускакала на базар. Старушки без своей атаманши разлетелись по домам.

Семякин безнадёжно науськивал Бузьку на фонарный столб. Бузька молча вилял хвостом. Столб ему явно нравился, и он не хотел на него науськиваться. Чтобы разбудить злость, Семякин зарычал и дёрнул щенка за хвост. Это помогло: Бузька оглянулся и клацнул зубами. Вовка тоже оглянулся и увидел, как в их подъезд входят двое. У одного в руках был чемоданчик, как у водопроводчика, а другой держал под мышкой мешок.

«Странно, – подумал Семякин, – зачем нам чужие водопроводчики, если у нас есть свой сантехник Ерёмушкин?» Бузьку это тоже удивило: он зарычал и потащил Вовку к подъезду. Семякин хотел его удержать, да куда там! Бузька грёб ногами, как морж в проруби. Возле подъезда щенок остановился, понюхал асфальт и на цыпочках, в смысле очень тихо, проскользнул внутрь. Семякин зашёл за ним и ахнул. Тот, что с чемоданчиком, стоял на коленях и ковырялся отвёрткой в замке зловредной бабушки Бабарыкиной, а тот, что с мешком, сидел на ступеньках и полировал носовым платком нож с наборной ручкой.

– Иди гулять, пацан, – тихо сказал он и сплюнул себе под ноги. – Мы тут замок ремонтируем, но ты нас не видел. Поня́л?

– Поня́л, – прошептал Семякин и попятился к дверям.

Но Бузька упёрся лапами и не пускал. Тогда Вовка бросил поводок и выскочил из подъезда. Ему было очень стыдно оставлять Бузьку одного, но он не мог ничего с собой поделать, потому что был обычным третьеклассником и настоящих бандитов сильно испугался.

Тем временем в подъезде происходило что-то страшное. Бузька рычал и лаял. Что-то падало и звенело. Подъезд усиливал эти звуки, и казалось, что сейчас разлетятся оконные стёкла, как от Толькиной серы. Но вдруг всё стихло, и тишину прорезал отчаянный вопль: «А-а-а!». С перепугу Семякин подумал, что это кричит его Бузька, и бросился в подъезд.

Кричал тот, который был с чемоданчиком. Он лежал на полу, а над ним, растопырив лапы, стоял огромный злоберман-гавчер и щерил клыки. Ступеньки были усеяны отвёртками, ключами и мотками проволоки. Тут же валялся нож с наборной ручкой. Он был в крови.

– Мальчик, убери собачку. Мы тебе рубль дадим, – проблеял жалобный голос.

Это говорил тот, который был с мешком. Он стоял, прислонившись к стене, и держался за правую руку, с которой капало красное.

Подъезд наполнился звуками открывающихся дверей, и вскоре на лестнице стало так тесно, что даже стеснительного Бузьку оттеснили в сторону. А когда приехала милиция, выяснилось, что эти двое – опасные бандиты, которые лет сто уже грабят квартиры и их столько же ловят. Но в этот раз им трижды не повезло. Сначала они перепутали двери и полезли к зловредной, но бедной бабушке Бабарыкиной вместо богатого профессора Лазорина, который уехал читать лекции во Францию. Второй раз им не повезло, когда они встретили Бузьку…

А в третий раз, – когда с базара прискакала зловредная бабушка Бабарыкина и надавала им по шее кошёлкой с арбузом. Её милиция еле оттащила. А она всё кричала, чтоб ей выдали пистолет, а то арбуза жалко…

* * *

Зато после этого случая бабушка Бабарыкина перестала обзывать Семякина бандитом и даже один раз угостила конфетой. Да и Вовка понял, что бабушка Бабарыкина никакая не зловредная, а просто старенькая и одинокая.

А Бузьку полюбил весь двор, и каждый норовил его погладить и дать косточку.

А Вовкина учительница взяла и перевелась в другую школу.

* * *

Теперь Семякину хорошо…

КАРАСЁНКИ-ПОРОСЁНКИ

– Завтра едем! – сказал папа за ужином и сделал загадочное лицо.

– В Поросёнки? – догадалась Капа, незаметно отодвигая от себя тарелку.

– Почему в «поросёнки»? – удивился папа.

– Потому, что ты обещал.

Папа и вправду давно обещал свозить её в деревню со смешным названием Поросёнки, чтобы познакомить с бабушкой, которую Капа ещё ни разу в жизни не видела.

– Капочка, тебе, наверное, послышалось. Деревня называется не Поросёнки, а Карасёнки, – сказала мама. – В Карасёнках живёт твоя тёзка.

– Тётка? А я думала бабушка.

– Ты правильно думала, – рассмеялся папа. – Просто карасёнковскую бабушку тоже зовут Капитолиной. А людей с одинаковыми именами называют тёзками.

– А почему деревня называется Карасёнки?

– Потому что она стоит на речке Караське. А в Караське водятся вот такие караси! – объяснил папа и раскинул руки в разные стороны.

Кухня у них была маленькой, поэтому одна папина рука упёрлась в стенку, а другая вылезла в окно.

– Ух, ты! – сказала Капа, представляя, как карасёнковский карась лежит на сковородке, а его хвост болтается на улице.

– Андрюша, – засмеялась мама, – если бы там водились двухметровые караси, деревня называлась бы Китёнки.

Папа подмигнул Капе и сказал:

– Кажется, мама нам завидует.

– Конечно, завидую. Вы там отдыхать будете, а я тут – работать. Но, если вы поймаете в Караське двухметрового карася, я буду только рада. Нам его на целый месяц хватит, а из чешуи я сошью себе кольчугу. Хоть не страшно будет после работы домой возвращаться.

– Как бы этот карась сам их не поймал, – забеспокоилась бабушка Тоня.

– Не поймает, – успокоила бабушку мама. – Он их даже не заметит. Такому карасю нужна добыча покрупнее, – вроде нашего Барбарисовича.

Тут уже рассмеялись все. Барбарисович был маминым начальником и врачом каких-то там экономических наук. Вообще-то, его звали Борис Борисович, а своё прозвище он получил за любовь к леденцам «барбарис». Он мог съесть их целый мешок, тем более, что зарплата позволяла. Мама говорила, что Барбарисович имеет большой вес в министерстве, не то что их папа, который хуже спички…

– Твой Барбарисович такой карась, что и сам, кого хочешь, съест, – сказал папа. – Жалко, что он тебя не отпускает. Лично я буду скучать.

– И я тоже, – сказала Капа.

– Ничего, зато мама от вас хоть немного отдохнёт, – сказала бабушка Тоня, которая недавно посмотрела фильм «ОДИН ДОМА» и жуть как боялась оставаться дома одна.

* * *

Деревня Карасёнки оказалась совсем рядом: два часа езды на самолёте, полчаса на автобусе и пять минут пешком.

Бабушкин дом стоял на пригорке, только сразу его можно было и не заметить. Неприметный был домик, с маленькими окошками и плоской крышей. На окошках висели деревянные дверцы, которые назывались ставнями, а сверху торчала кирпичная труба. Когда папа подошёл к калитке, из-за трубы вышла чёрная бородатая коза и сердито застучала по крыше копытом.

– Бодун, ты чего? – послышалось из-за забора.

– Беее-е-е, – закричала коза Бодун.

– Открывайте, свои! – забарабанил в калитку папа.

– Батюшки-светы! Андрюша! А я вас к завтрему жду…

Калитка распахнулась, и на улицу выскочила маленькая старушка в белом платочке.

– Мама! – тихо сказал папа.

– Андрюша! – ещё тише ответила старушка и залилась горючими слезами.

Капа сначала испугалась, а потом поняла, что старушка плачет от радости, потому что глаза у неё улыбались.

– Вот, – сказал папа и сел на чемодан. – Приехали…

– Внученька! – ещё сильнее зарыдала бабушка Капитолина Ивановна. – Какая ты большая!.. Да что ж это я? Вы, поди, голодные с дороги? А я вас на улице держу…

Хотя бабушка ждала их только к завтрему, в комнате на столе стояли цветы, кастрюля с борщом, чугунок с кашей, миска с помидорами, яблочный пирог и четыре куриных ноги. Правда, ноги не стояли, а лежали кучкой на тарелке.

Борщ был густой и красный-прекрасный. Бабушка положила в него горку желтоватой сметаны и посыпала сверху зелёным укропом. Капа ела борщ за обе щёки, а бабушка рассказывала последние новости. Новости были смутные. На почте кончились конверты, Семёновна третий день мается зубами, у Митейкиных снова пополнение, а Витькин Колька совсем дурной стал, бегает с вилами по деревне и песни орёт, а как тверёзый – так его вилы сроду в руки взять не заставишь.

После каждой новой новости папа удивлённо говорил:

– И кто бы мог подумать?…

– Ой! – вдруг вскрикнула бабушка. – Я же хотела салата накрошить. Внученька, сбегай за огурчиками.

Капа вопросительно посмотрела на папу. Дома ей не то что за огурцами, а даже за помидорами в магазин бегать не позволяли.

– Иди-иди, – разрешил папа.

– А деньги? – спросила Капа.

– Зачем деньги в огороде? – не поняла бабушка.

– Она думает, что огурцы растут в магазине, – объяснил папа. – Но мы затем и приехали в деревню, чтобы рассеять некоторые городские иллюзии.

– Ты бы, Андрюша, попроще объяснялся, – сказала бабушка, – а то тебя народ не поймёт. Народ нынче шибко нервный: чуть что – за вилы хватается.

– Не переживай, мы тоже народ, – усмехнулся папа и повёл Капу в огород.

Капа знала, что такое огород. У городской бабушки Тони на балконе в фанерном ящичке рос зелёный лук. Но деревенский огород в ящичек точно бы не поместился. У бабушки Капитолины огород был капитальным. Тут росли помидоры, баклажаны, кабачки, картошка и другие продукты, названия которых Капа не запомнила. Правда, если честно, картошку Капа не видела, потому что картошка растёт вверх тормашками: сверху несъедобные листья, а под землёй всё остальное. Папа сказал, что картошку собирают лопатой. Капа привезла с собой лопатку, но папа сказал, что каждому овощу – своё время, и время картошки наступит осенью.

А вот огурцы нашлись быстро. Они были украшены жёлтыми цветочками и росли на палочках, воткнутых в грядку. Огородные огурцы были маленькими, твёрдыми и колючими. Папа взял один, вытер об штанину и с хрустом съел. В воздухе запахло свежестью и прохладой.

– Красота! – сказал папа, жмурясь от удовольствия.

– Красота! – сказала Капа и тоже съела огурчик.

* * *

После обеда папа с бабушкой сели во дворе на скамеечку, а Капа пошла осматривать хозяйство. Кроме огорода у бабушки был сад с деревьями и много всякой живности. В загородках кудахтали куры и крякали утки. По двору вразвалочку ходили большие гуси и перекатывались маленькие, похожие на пушистые шарики. Капа хотела положить одного гусёнка в карман, но взрослым гусям стало жалко: они поднялись на цыпочки, захлопали крыльями и зашипели.

Чтобы не дразнить гусей, Капа пошла знакомиться с Марсиком. Марсик был рыжим, как апельсин. Он сразу полез кусаться, но бабушка крикнула: «Марсик, псыть!» Марсик завилял хвостом, похожим на кудрявый бублик, и ушёл в будку, громко волоча за собой железную цепь.

Потом Капа встретила козу, только не Бодуна, а другую – белую, с чёрным козлёнком. Козлёнок сразу полез бодаться. Он взбрыкивал задними ножками и смешно мотал головой.

– Нюрка, брысь! – закричала бабушка, и коза с козлёнком ускакали за дерево.

Потом Капа встретила кошку. Кошка лежала на правом боку и щурилась на солнце.

– Кис-кис-кис, – сказала Капа.

– Мяу, – лениво ответила кошка и дрыгнула передней лапкой.

Незаметно Капа дошла до дырки в заборе. За забором начиналась лужайка. Посреди лужайки в высокой траве лежало что-то коричневое и большое. Капа подобралась ближе и тихо сказала: «Эй!»

Коричневая гора зашевелилась и встала на ноги. Это была корова. Капа знала, что коровы бывают, но она не знала, что они бывают такими большими. Корова задумчиво пошевелила губами и сказала: «Мууу-у». У неё это получилось даже громче, чем у парохода, на котором они в прошлую субботу ездили на пляж. Капа попятилась. Корова подумала и шагнула к ней. Капа развернулась и побежала. Она бежала быстро-быстро, но всё равно успевала кричать «бабушка-бабушка-бабушка-бабушка!»

Маленькая бабушка, как ястреб, бросилась на большую корову и быстро вытолкала её на дальний край лужайки.

– Ты зачем коровы испугалась? – спросил подоспевший папа. – Она просто хотела познакомиться поближе.

– Я ей познакомлюсь, – рассердилась бабушка и погрозила корове маленьким, но твёрдым кулачком: – Тебе что было велено? – Пастись! Вот и пасись!.. А ты по сторонам ходить, глаза твои бесстыжие…

Капе стало жалко корову, и она спросила:

– А как её зовут?

– Корову-то? Нюркой.

– Так ведь и коза тоже Нюрка, – удивился папа. – Что ж это у тебя две Нюрки на одном огороде?

– Три, – подумав, ответила бабушка. – Ещё кошка Нюрка.

– Ну, кино! Три Нюрки! И как ты в них не путаешься?

– Такое скажешь! Что ж я кошку от козы не отличу?

– Логично, – согласился папа, а Капе сказал: – Мы за обедом Нюркину сметану ели… Я имею в виду Нюрку, которая корова.

Ещё папа сказал, что корова Нюрка только с виду корова, а на самом деле – это настоящий завод по переработке травы в молоко. И хотя люди научились делать из молока вареники со сметаной и мороженое с изюмом, до коровы им ещё ой как далеко.

«Мууу-у», – одобрительно прогудела Нюрка и начала пастись, то есть запасаться травой для производства молока. По Нюркиным глазам было видно, что папины слова ей понравились и если бы она была не коровой, а кошкой, то с удовольствием потёрлась бы о папину ногу.

* * *

Чтобы не мешать корове, все пошли спать. Кроме папы и бабушки. Бабушка собралась к Семёновне узнать про зубы, а папа решил сбегать на почту – дать маме телеграмму, что у них пока всё в порядке.

Спать Капу положили в гамак, но не сразу, а с третьей попытки, потому что гамак попался какой-то крученный. Он постоянно перекручивался и вытряхивал на траву всё, что в нём лежало. А лежало в нём много чего: подушка, подстилка, простынка, покрывало, лопатка, кукла Настя, пряник и миска с венгерскими сливами. Не вытряхивалась из гамака только Нюрка, потому что успевала выпрыгивать. Но не та Нюрка, что коза, а которая кошка…

Пока Капа вываливалась, папа успел рассказать, что спать в сетке, подвешенной высоко над землёй, придумали индейцы из Южной Америки, потому что в тамошних тропических лесах полным-полно ядовитых змей. Правда, вскоре выяснилось, что гамак не спасает от укусов хищных птиц, которых в тропических лесах ещё больше, чем кусючих змей. Поэтому спящие индейцы научились спать враскачку, чтобы сбивать птицам прицел. Рассказывая про это, папа шипел и махал крыльями, причём так похоже, что Капа не могла понять, когда он шутит, а когда говорит серьёзно…

* * *

Когда взрослые ушли, сад наполнился новыми звуками. В траве стрекотали невидимые кузнечики. Над клумбой жужжали полосатые шмели, похожие на шерстяные носочки. В расплавленном, как асфальт, воздухе буксовали мелкие мушки и звенели перегретыми моторчиками. Огромные стрекозы с вертолётными кабинами вместо голов шуршали перепончатыми крыльями. Божьи коровки, похожие на горбатых мопсов, деловито шаркали ногами. И только одинокая мохнатая гусеница молча ползла по листу, то и дело превращаясь из восклицательного знака в вопросительный и наоборот…

Капа лежала и смотрела вверх. Сквозь густые ветки просвечивались синие пятна неба. Змеи ещё не появились, но в небе уже кружили птицы. Капа потянула верёвку, специально привязанную к забору. Гамак качнулся и поплыл над травой, а в листве заметался солнечный лучик, скользнул по невидимой паутинке и вдруг брызнул в глаза неожиданно и ярко. Капа засмеялась, но не над лучиком, а просто так…

Потом к ней подошла подружка Нюра из соседнего подъезда и, жуя траву, промычала:

– Вставай, пора карасей ловить!

Капа открыла глаза и увидела папу.

Он теребил её за плечо и говорил:

– Вставай, пора карасей ловить…

Услыхав про карасей, Капа обрадовалась и встала так быстро, что даже кошка не успела выпрыгнуть и тоже шлёпнулась на траву.

Сборы были недолгими. Капа стёрла землю с коленок, папа сорвал огурец, а бабушка завернула в белое полотенце краюху хлеба, оставшуюся от обеда, и четвёртую куриную ногу. Ещё они взяли ведро для карасей и удочки. Удочки оказались обыкновенными палками, которые надо носить длинным концом назад, чтобы не натыкаться на встречные деревья. К концу каждой палки папа привязал леску, поплавок, грузило и крючок, потому что на удочку без лески, поплавка, грузила и крючка карася поймать трудно.

* * *

К речке Караське вели две дороги: через поле и через лес.

– Пойдём через лес, – сказал папа. – Покажу тебе муравьёв.

Капа удивилась: муравьёв она что ли не видела? Да сто раз она их видела, а если считать каждого по отдельности, то, может, и тысячу. Муравьи жили в норке возле песочницы, на дереве возле подъезда и в хлебнице на кухне. Бабушка Тоня с ними боролась, но муравьи всегда побеждали. Так что Капа не очень-то обрадовалась муравьям, но вслух промолчала, а про себя подумала, что, если повезёт, в лесу они встретят какого-нибудь зверя покрупнее, например, ежа или зайца. А если не повезёт, – то волка или медведя.