Текст книги "Красная мельница"

Глава III

Согласились, хотя у каждого по хозяйству своих дел полно, помочь Степану. Пришли и Федор Беломестнов, и Ефим с ребятами. Афонька со Спирькой казались рослыми парнями, но были с ленцой. Ефремке теперь все чаще приходилось помогать матери по домашнему подворью. По всем статьям парень старательный. Завидный со временем жених кому-то из девок достанется. Времени до начала пахоты оставалось не так и много. Приходилось торопиться. Только не было на строительстве Григория. Прогостив дома с полмесяца, уехал, объяснив Зине, что по делам. Ушел пешком на станцию, чтобы сесть на поезд. Ефима дома как раз не оказалось. Рисовали со Степаном на листочке бумаги план будущей мельницы. Когда вернулся, Зина сообщила о брате. До самой ночи как-то было муторно. Но прошел день-другой, помаленьку успокоились…

* * *

Особенно тяжелой работой была распиловка бревен для настила. Использовали двуручную пилу. Каторжный труд. Сколько потов сходило с мужиков. Часто меняли друг друга, чтобы передохнуть. Но дело спорилось. Федор соображал по части закладки фундамента, потому что доводилось работать на подряде у железнодорожников. На станции возводили каменную водонапорную башню для заправки паровозов водой. Федор научился готовить нужный замес раствора. Сколько песка, сколько глины, сколько цемента – все четко помнил Федор.

Работали, подбадривая себя шутками-прибаутками. К обеду становились мужики тихими, молчаливыми. Усталость вливалась в тело чугунной тяжестью. Мужики-посельщики привычны к тяжелому физическому труду, однако мельницу возводить – дело нешуточное.

Прохор Иванович взял на себя общее руководство. Успевал тут посмотреть и там дельный совет дать. Выручало его знакомство с железнодорожниками, когда надо было разжиться то проволокой, то стальными прутьями или скобами.

– Доброе дело, доброе, – хвалил Степана Прохор Иванович, искренне радуясь за соседа.

Снимая шапку и вытирая потный затылок, его поддерживал Федор:

– Другой человек ни за что бы за такое не взялся!..

Приходил поглядеть на строительство дедка Кузя, плюгавенький на вид старикашка, но по характеру безобидный. Не обошлось без его любимой на все случаи жизни присказки:

– Эка, жись корявая! Нету человеку покою. Все должон надрываться. Можа, чем помочь, хозяин?

– Не обробел, дедка Кузя! Ладно, посиди да потрави байки на перекуре, поддержи душевно, – отвечали ему мужики.

За день сильно выматывался Степан. Вечером, поужинав, засыпал, едва коснувшись подушки. Заботы о домашнем хозяйстве легли на жену и сына. Доили, поили скотину, чистили от навоза стайки. Смогли вывезти с покосных пайков остатки сена. Успевала хозяйка и дом в порядке содержать. Варила работникам обеды, пекла булки и шанежки. Сложив стряпню в корзину, накрывала ее чистой тряпицей и выносила в сени остыть в холодке. В горнице у Ворошиловых свежо и чисто. Пол дожелта выскоблен и вымыт. Кровать в спаленке заправлена белым выбитым на швейной машинке подзором.

…Если мужики еще имели передышку в работе – перекур начнут или обсуждают, как лучше бревно в паз положить и надежнее законопатить, – то некурящий Степан за день не приседал, бывало, ни разу, за исключением разве что во время обеда. Он не мог себе позволить работать с меньшим напряжением сил, чем остальные. Наоборот, всегда старался быть там, где тяжелее. Если бревно перенести, плечо подставлял под комель. Кто-то молотком стучит, а Степан за кувалду берется. Иной раз мужики кричат ему:

– Степан, охолонись чуток! Погляди, все ли верно делается? А еще лучше, командируйся-ка на станцию. Может, кровельным железом покрыть, а?

– Рад бы жестью. Она, конечно, прочнее, да денег пока нет. Покуда покроем драньем. Дальше видно будет.

– Разбогатеешь, перестелешь крышу! – со смехом кричал сверху, с конька, Ефим. – Глянь-ка, однако, полдничать будем!

Пришла Елизавета. Принесла корзинку с еще теплыми пирожками, бутыль молока, вареные яйца.

Вкусно перекусив, мужики заговорили о главной задаче при строительстве мельницы. Это установка жерновов, их отладка, навес на горизонтальную ось лопастного водяного колеса. Смастерить такое колесо, правильно вымерив и подогнав составные брусья и полукруглые основы, которые скрепляются скобами и сшиваются тонкой фанерной вытяжкой – дело тонкое. Если сам остов мельницы рубится из кондовой листвянки, известной своей долговечностью и крепостью древесины, то лопастное колесо собирается из более легких, но крепких пород дерева, менее всего впитывающих влагу. В Забайкалье под это годится береза. Заранее, еще по зиме, Степан заказал колесо умельцам-железнодорожникам из паровозного депо на станции.

Жернова устанавливал мастер из казачьего поселка, что в десяти верстах от села. Этот человек был единственным на всю округу мельничных дел мастером. Когда к нему обратился Степан, он нарисовал на бумаге чертеж всей постройки. На краю листа указал размеры лотков и прочих приспособлений для обустройства мельницы.

В последних числах апреля Степан послал за ним коляску на рессорах и резиновом ходу, подрядив ее у знакомого зажиточного посельщика. Приехавший после полудня мастер долго ходил вокруг бревенчатого сруба. Войдя внутрь, щупал руками пазы, трогал крепления лотков. Закатав рукава и сняв картуз, облачился в рабочую куртку из брезента, и мужики приступили к установке двух тяжеленных жерновов в гнездо. Дело трудное и чрезвычайно ответственное. Надо было все приспособить строго по расчету мастерового.

– Так, взяли! Раз-два! Раз-два!! – Мужики дружно затаскивали наверх по наклонным настеленным жердям тяжелый каменный груз.

– Так! Так! Стоп! Еще продвинули! Стоп! – командовал мастеровой. – Чуток назад! Стоп! Опять на вершок вперед! Раз-два! Стоп! Самый аккурат! Теперь крепим! Покуда не отпускай!!

Наконец жернова установили и прочно закрепили. Мужики, вытирая пот, спустились по лестнице на дощатый настил. Вышли наружу.

– Шабаш на седни, – махнул рукой Степан.

Земля была еще голой и черной. Солнце пригревало все сильнее. Скоро на открытых местах проклюнут подснежники. Вслед за ними зазеленеет травка. Истосковался скот по пастбищному корму. Жадно и много едят первое сочное разнотравье даже те животные, что имели зимой вдоволь запас сена. Подворья разные, будь то зажиточный казак со стадом скота, будь обычный посельщик, что держит одну коровенку, бычка да малого теленка для пропитания семьи, но аппетит у всякой животины одинаковый.

– Запустим мельницу, останется ждать урожая, чтоб по новому помолу поглядеть работу, – сладостно затягивался махрой Ефим. – Хотя можно испытать и на прошлогоднем зерне. – Он весело улыбался, испытывая за брата гордость. Она нахлынула так горячо и внезапно, что даже защипало в уголках глаз…

– Степану небось невтерпеж узнать, как новая мельница заработает? – спросил Прохор Иванович, в руке которого поигрывал острый топорик. Махнув, он вонзил его в лежавшее у ноги бревнышко.

– Не переживайте, мужики, все путем будет, – успокоил селян мастеровой. Он жадно приложился к бутыли с холодным молоком. – Что-то притомился я сегодня. Не каждый день, паря, с жерновами в обнимку лазить приходится…

Испытания провели на следующий день.

Открыли запруду, сооруженную из плетеного тальника, камней и глины. Бурный поток воды стремительно хлынул на лопасти, отчего мельничное колесо плавно покатилось вокруг оси, с каждой секундой набирая обороты. В железном гнезде мягко проворачивалась колесная ось. Ритмично оборачивалось зубчатое колесо передачи, волчком крутилась блестевшая шестерня. Следом взыграли гранитные жернова, и потекла из лотка пахучая мука.

Ждали своей минуты сложенные на дощатых помостьях мешки с зерном. Будто в нетерпеливом ожидании муки и объемистый ларь.

– Засыпая мешок в ковш, надо регулировать сыпь, чтобы мука получалась мягкого помола. Проморгаешь, она будет крупитчатой, – пояснял рядом знающий мукомольное дело человек. – Надобно пробовать на язык.

Степан вздохнул полной грудью. От волнения у него чуть-чуть дрожали руки. Он подставил широкую ладонь. Мука сыпалась еще горячей.

– Ну, что? Что, Степан? Хороша и вкусна? – нетерпеливо потянулись к струйке сыплющейся муки остальные.

– Добренько! И вкусна, и хороша! Каж-жется, – только и смог выдохнуть Степан, утирая белые губы.

Обрадованно загомонили, закричали посельщики.

– Пошла-поехала твоя мельница! Вот, брат, торжества минута! – Не скрывая чувств, Ефим крепко сдавил пятерней плечо Степана, а потом и крепко обнял его.

А Степану не хотелось отрывать глаз от тонкой белой струйки. Так бы и любовался, наслаждаясь, этой картиной.

– Отец, а, отец, – затеребила его за рукав Елизавета, – пора и пообедать. Люди заждались.

– Погоди, Лиза. Погодь чуток.

– Наглядеться не можешь? – Елизавета нежно прижалась к мужу.

А Ефим уже сыпал в ковш зерно из второго мешка.

– Ну, ежели, никак оторваться нельзя, то обед пускай подождет.

Кто-то, кто пришел посмотреть на запуск мельницы, разошелся по своим делам. У каждого на подворье свои заботы. Конечно, радовались тому, что теперь нужда отпала возить зерно на помол в соседнее село за семь верст к Комогорцеву. Кто-то тайно завидовал, правда, белой завистью, Ворошиловым. Не обошлось, наверное, и без черной зависти. Но надо отдать должное Степану. Своими силами срубил-построил водяную мельницу, хотя не все земляки, честно сказать, верили в эту его затею. Но вот она, мельница! Желтеет свежим смоляным срубом на запруде. Вертит вода колесо, и крутятся жернова, превращая зерно в муку. Ее потом замесят для выпечки свежих хлебных караваев…

– Славно сработано! Ах, как славно! Погляди-ка, – цокали языками, медленно обходя новую постройку, посельщики.

К полудню прикатил в лакированной коляске с откинутым кожаным верхом, запряженной парой вороных лошадей, и сам Комогорцев. Не удержался глянуть своими глазами, прослышав про конкурента, заимевшего собственную водяную мельницу.

– Эка ты, брат, удивил? – воскликнул Комогорцев, обращаясь к Степану. – Ежели так и дальше пойдет, то обойдешь меня, ха-ха, – старался добродушней улыбаться старый и опытный мельничный собственник.

– Ну, пойдем до дому, коли надумал проведать нас, – пригласил Степан Комогорцева в гости, когда тот все буквально обошел, прощупав даже плотно законопаченные сухим мхом пазы меж бревен. – У Елизаветы и обед готов. По русскому обычаю надо бы обмыть новостройку.

– Святое дело, – оживленно согласился гость, вынимая из кошелки бутылку водки, запечатанную сургучной нашлепкой. – Как видишь, не с пустыми руками… Не бери в голову, что я чего такого затаить способен в душе. Мол, дохода теперь у Комогорцева меньше станет, потому что местные хлебопашцы теперь здесь станут зерно молоть.

– Да, я о том и не думаю, – махнул добродушно рукой Степан.

Елизавета тем временем наставила на стол тарелки с холодными закусками. Возбуждали аппетит прошлогодние соленые грузди и огурцы, брусника, нарезанный ломтями свежий холодец. Соленья отлично сохранялись в погребе от сезона до сезона. С утра, узнав о приезде соседского мельника, приготовила хозяйка жирных щей из свежей свининки, а перед приходом мужа с гостем вынула из загнетка чугунок с только что сваренной картошкой. Сняла крышку. От картошки повалил густой пар.

– Что-то никудышне закусываете? О чем задумались?

Тот не сразу ответил.

– Ты молодой по сравнению со мной-то. Своими руками поставил мельницу. Есть, за что гордость иметь. Тяжело, однако, пришлось?

– Мне посельщики здорово помогли, – подметил Степан.

– То, что помогли, хорошо, но все равно жилы из себя повытянул немалые. А ну, давай-ка тяпнем под груздочек. Уж больно вкусные у вас грибочки. Прямо сахарные. Шибко понравились.

– Моя Елизавета мастерица по части солений, – с улыбкой согласился Степан и нежно оглянулся на жену. Она поставила на середину стола горячее блюдо с ароматным жареным мясом.

– Куды-куды еще еды, хозяюшка? – всплеснул руками Комогорцев. – Я уж славно покушал. Сколько щей умял, – кивнул на большую миску.

– Ну, прямо, Егор Никодимыч, – улыбнулась Елизавета и мимоходом погладила мужнино плечо.

– Ладно, под горяченькую свининку еще не грех выпить. – Степан наполнил пустые рюмки.

Комогорцев заметно захмелел. А, как известно, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Когда после обильного обеда забирался в тарантас, задирая ногу на высокую подножку, признался:

– Ты же умный человек, понять должон. Не совсем мне, конечно, хочется радость проявлять. Потому как, естественно, твоя новая мельница перекроет пути-дороги некоторой части мужиков-хлебопашцев. Да, ладно. Уважаю тебя за устойчивость духа, за настырность, за то, что не отступил от своего задуманного. Я слыхивал, что кому-то здесь сильно не нравилось, что ты взялся за эту затею. Никак в толк не возьму. Должно-то не нравится мне, Егору Никодимычу Комогорцеву, потому как это дело напрямую меня касается. Твои-то посельщики из зависти языками трацкают. Знаю такую породу. Ни себе, ни людям. Им бы только на балалайке тренькать, а манна небесная пускай с неба сыплется задарма. – Сидя в тарантасе, он нагнулся и сверху ткнул по-свойски в плечо Степана: – Теперь мы вроде как и ближе, само собой, друг к дружке…

– В каком смысле, Егор Никодимыч?

– Ладно, бывай здоров. Спасибо за угощенье. Кстати, ждем и вас с хозяйкой в гости. Надо бы нам разговор один составить.

– Какой?

– Надобно одной платы держаться за помол зерна. Ежели ты, скажем, занизишь, то перебьешь мой промысел. О том и поговорим, когда сподобишься меня проведать…

– Спасибо за приглашение. Обязательно навестим с Елизаветой! – Степан отступил от коляски на шаг.

– А ну, по-шли-и! – Комогорцев дернул вожжи. Тарантас легко покатил по улице. Степан стоял у заплота, пока коляска не скрылась на повороте за крайней деревенской избой.

Глава IV

Небо из черного сначала стало синим, а потом сделалось серым – светало. В разных концах деревни начали подавать голоса звонкие петухи. В курятниках оживали куры, хлопая крыльями. Хохлатые деревенские петухи будили своих подружек – пеструшек-несушек и хозяев. В бревенчатых стайках беспокойно заперетаптывалась скотина. Заскрипели двери изб. Вяло затявкали сонные собаки. Бренча подойниками, бабы шли в стайки, распахивая настежь скрипучие ворота. Почуяв хозяек, протяжно мычали коровы.

Позавтракав, мужики во дворах отбивали литовки. Середина июля. Начало сенокоса. Ребята запрягали лошадей. Женщины, подоив и выгнав под присмотр пастуха скотину, готовили продукты. В корзины и кошелки складывали вареные яйца, нарезанные большими ломтями куски слегка пожелтевшего сала прошлогоднего посола, но еще сохранившие аппетитный запах чеснока, сырую картошку, свежие с парника огурцы и вороха зеленого лука. В чистые тряпицы заворачивали караваи душистого, испеченного с вечера хлеба, нацеживали в бутыли молоко, в берестяные туеса накладывали густую – ложка стоит – сметану.

С железнодорожной станции, до которой через заливной с маленькими озерками луг около двух верст, доносились до села протяжные паровозные гудки. В рабочей слободе, как называли станцию и казаки, и крестьяне, как правило, трудились все. Кто не служил на железной дороге, тот уходил либо на прииски, либо в работники к богатым селянам, опять же казачьего сословия.

Готовились к сенокосу и Ворошиловы.

– Ничего, мать, постараемся поболее запастись нынче сеном, – говорил жене Степан. – Ефим сулил по осени телку, чтобы еще одна дойная корова была. Лишней не будет.

– Папань? Соболька возьмем? – спросил отца Ефремка. – Все веселей!

– Пускай бежит, только чтоб не мешался под ногами.

Елизавета помогала укладывать в телегу съестные припасы, свернутый брезент для балагана, чтобы внутри постелить от сырости в случае дождя. Положила и большую овчину, потник, две потертые наволочки, наказывая: – Сеном набьете, чем не подушки.

– Ну, мать, – улыбнулся Степан, нежно глянув на жену. – И на скатках бы выспались.

– А на подушке ловчее. – Елизавета смотрела на мужа, прищурившись от солнца, которое поднималось над острыми сопками, окрашивая половину неба в красный цвет.

– Ну, сладкие-то сны зимой глядеть надо, – пошутил в ответ Степан, осторожно кладя сбоку от брезента литовки, отбитые и отточенные бруском до остроты бритвы. Они были завернуты в холстину и перевязаны веревочкой.

Выезжая со двора, Степан глянул на жену:

– Ну что, мать, с богом?

– Поезжайте, и так маленько припозднились, солнышко-то по дороге вас нагонит. Тумана нет. Погода бы не испортилась. А испортится, возвращайтесь обратно. Чего там мокнуть?

В первый сенокосный день мужики ставили балаганы, обустраивая табора на своих отведенных делянах-пайках. Мужики как бы приглядывались к травостою. Простые посельщики косили литовками, кто побогаче, использовали конные сенокосилки.

– Поди, хватит на балаган? – спросил Ефремка, когда прошлись с отцом по несколько длинных прокосов.

Степан остановился. Обтерся рукавом. Соболек, разомлевший от жары, перестал носиться-гоняться за бабочками. Вывалив из пасти розовый язык, пес прилег на берегу шумевшего о камни ключа. В хрустальной студеной воде сверкали брюшками юркие гольяны. Медлительные пескари, водя усами, застывали на глубине, словно изучая подводный мир.

– Пожалуй, хватит, – согласился отец. – Приличный балаган выйдет.

– Тогда я сгоняю в лесок за жердями! – крикнул Ефремка и побежал к телеге за топориком.

На темно-синем небе – ни облачка. На прокосах ложились ровные зеленые валки. За ключом паслись распряженные лошади. Дальше по лугу рассыпались фигурки сенокосчиков. Дымились первые костры, разогревая первые санокосные чаи.

– Соболек! Соболек! – свистнул паренек собаку. Пес вскочил, радостно кинулся, клацнув зубами на порхавшую над травой разноцветную бабочку.

Опираясь о косовище, Степан смотрел на сына, который удалялся в ближайший березовый колок. Передохнув, пошел на большие прокосы.

Ефремка волоком притащил жерди. Длинные подойдут на продолины. Те, что покороче, с раздвоенными ветвями, похожие на рогатины, сгодятся на вертикальные стойки. С отцом начали сооружать каркас балагана, чтобы обложить его свежей кошениной.

– Покуда чаевничаем, пускай трава подсохнет. – Степан забивал обухом топора последнюю рогатину. На нее укладывалась центральная продольная длинная жердь, служившая опорой для скатов балагана.

Ефремка принес охапку сухих сучьев, быстро разжег костер. Пламя жадно лизнуло бока черного жестяного чайника. Пес, вдоволь набегавшись, разлегся у воды. Ефремка вытащил из ключа небольшую пузатую плетеную из тальниковых прутьев корчажку. Внутри сверкали, прыгая на покатые стенки, крупные гольяны-беляки. Ефремка вынул из горлышка травяную затычку, перевернул корчажку. Посыпалась рыба. Среди беляков оказалось с десяток красноперок.

– Глянь-ко, Соболек, какая ушица знатная выйдет, – довольный уловом Ефремка потряс мокрой корчажкой перед мордой пса. Тот, повизгивая, оживился, вскочил на лапы, ткнулся носом в холодную рыбу, но улова не тронул. Все-таки Соболек не кот-котофеич, а умный и рассудительный пес.

– Погодь маленько! Опосля и тебе достанется! – успокоил пса Ефремка.

Из леска вернулся отец. Сбросил охапку валежника у костра. Глянул на рыбу, сложенную в алюминиевую миску.

– Добрый улов. И набилось-то быстро! Где тут у нас котелок? Сразу и уху сварганим.

Удобное у Ворошиловых место на сенокосе. Паек прямо от ключа тянется на пологий взгорок по лугу, одним краем цепляя березовый колок.

Ароматную уху аккуратно черпали деревянными ложками, держа над куском хлеба. После неторопливо пили забеленный молоком чай с шанежками и колотым сахаром.

Спать легли пораньше, чтобы подняться с рассветом и по густому утреннему с росой туману начать косить. Небо постепенно тускнело. На нем загорались первые звезды. Над сенокосными пайками стелился дым от многочисленных костров. Сенокосчики дочаевывали и укладывались спать в своих балаганах. Где-то гавкала собака, потом замолкла. Слышно, как бряцают колокольчиками и фыркают стреноженные лошади, которые пасутся на закрайке сенокосных угодьев.

Погода сухая. Пахнет свежим сеном.

– Благодать. Комарья нет, – заметил отец.

– Угу, – отозвался Ефремка почти сквозь липкую дрему. Его одолевал сон. Устал за день.

– Спи-спи, – Степан протянул руку и плотнее подоткнул края овчины, под которой посапывал, подобрав коленки к подбородку, Ефремка.

Дня четыре простояли солнечными и безветренными. Много напластано травы, как вдруг погода стала хмуриться. С востока, с гнилого края, как выражались мужики, поползли по небу белые облака. Они на глазах темнели, превращаясь в серые низкие тучи. Вскоре упали первые капли дождя.

– Все дело испортила эта сетуха, – чертыхался Степан, глядя на серое без просвета небо, которое сплошь было затянуто белесой пеленой, что означало затяжную сырую непогоду. – Подождем, глядишь, растянет. Не успели еще толком раскосариться… – Внезапный сухой кашель прервал на полуслове. Откашлявшись, Степан добавил: – Подожду. А тебе, Ефрем, подвернулась возможность мамку проведать. Глядишь, пока вертаешься, и распогодится…

Когда дождь перемежился, запрягли лошадь. Ефремка отправился в село. Опустело и на других таборах. Мужики пережидали непогоду в балаганах, отправив ребят-подростков за продуктами домой.

Моросящий дождик прекратился так же внезапно, как и начался. Посветлело небо, пропуская сквозь пелену солнечные лучи. В мутных просветах показался и огненный диск, быстро высушивая влагу на траве, кустах, деревьях. От мокрой, потемневшей от дождя, кошенины густо подымался пар. По руслу ключа тянулся туман, который постепенно рассеивался. Покосы оживились людским гомоном, визгом собак. К полудню замелькали литовки в руках косарей. Вернулся Ефремка.

– Вон сколь мамка харчей отправила!

– Ну, теперь за работу. – Степан с надеждой глянул на небо. – Будем косить, покуда погода позволяет. Как подсохнет кошенина, перевернем. Просохнет совсем, начнем грести и ставить копна. Наберется на стог, будем метать. Иначе – сеногной…

* * *

Обильный в этот, тысяча девятьсот семнадцатый, год выдался урожай в Забайкалье. Зерна намолотили вдосталь, засыпав полные амбары. Щедрой на дикоросы оказалась и тайга этим летом. От голубики с жимолостью синели бескрайние мари среди сопок, пламенели вишневым цветом брусничные поляны у подножий вековых деревьев. Эта целебная ягода любит глухие, загороженные чащей, но открытые солнцу места. А сколько грибов уродилось! Густой россыпью торчали из прелой таежной подстилки в темных, закрытых от солнечного света хвойниках влажные маслята. Оттопыривая прошлогоднюю опавшую листву, лезли на свет мохнатыми шляпками белые, будто сахар, грузди. Их многочисленные семейки длинными вереницами тянулись по травяным косогорам среди мшистых камней-валунов. Люди бочками солили грибы, чанами засыпали на зиму, заливая сахарным сиропом, бруснику да голубику. Из жимолости, малины и смородины получали варенье. С избытком запаслись мужики и сеном для домашнего скота.

– Буренушки нынче не обидятся, – радовались селяне при виде крепких душистых зародов, не подпорченных «сеногноем». Отменным оказался даже самосад на огородных грядках. Бабы специально сажали табак рядом с капустой, чтобы уберечь ее от несносной прожорливой блошки, имевшей обыкновение нападать на только что высаженную в начале июня рассаду – еще толком не окрепшие ростки в два-три маленьких листочка.

– Сытным будет нынче год. Чего еще надо? – переговаривались довольные посельщики, сидя на завалинках или на скамейках у калитки.

– Оно, конечно, ловчее, когда ни засухи, ни наводнений, – отвечал соседу сосед, сворачивая за дружеским разговором вторую или третью козью ножку. Славно поработали, не грех ладом передохнуть, перевести дух после трудов праведных.

Обычно по осени, после того как кололи скот, запасаясь мясом, наступала череда свадеб. Эту пору свадебную любили на деревне все, от ребятишек до стариков. Словно второе дыхание открывалось у людей. Отступали даже разные хвори. Свадьба на деревне – целое событие, причем зрелищное. Особенно если молодые из зажиточных казачьих семей. Тут и размах, и удаль, и шумное веселье, которым охвачены многочисленные родственники с обеих сторон – жениха и невесты!

Да и в прочие праздники с размахом гуляли на селе. Наяривали в разных концах гармошки. Мужья с женами переходили из избы в избу. С большими бутылями хмельной браги в обнимку, не забыв на гостинцы хозяевам корзинку с пирогами или шанежками. А там уже ждали. И в каждой новой избе, где собирались гости, гулянка разгоралась с новой силой и хмельным задором. Не держали людей и лютые морозы в зимние дни. По сугробам напрямик, протаптывая в снегу глубокие тропинки, спешили кумовья друг к другу за праздничный хлебосольный стол. Молодежь не была склонна к питию спиртного. Парни и девчата щелкали семечки, устраивали на льду озерка, что посреди поселка, самодельную карусель. Спешили с наступлением сумерек на вечорки-посиделки, которые организовывались у кого-то из знакомых, обычно какой-нибудь вдовы-солдатки, имеющей просторную избу. Места всем хватало. За это собирали с человека по пятачку гостеприимной хозяйке, которая заранее хорошенько протапливала печь, кипятила ведерный самовар.

А на гулянке у взрослых играла-заливалась на все лады гармоника, плясали мужики и бабы, заливисто хохотали молодухи, засидевшиеся в девках. Они присматривались к нарядившимся по праздничному случаю тоже припозднившимся в женихах парням, иные из которых успели и службу ратную завершить. Некоторые и пороху понюхали в окопах Восточной Пруссии. Парни, кто побогаче, старательно начищали сапоги – «хромки». А кто победнее – ограничивались простенькими ичигами.

Драк не было. Иногда повздорят друг с дружкою, обменявшись зуботычиной, и все. Мирно расходились по домам. Зла не держали. Обиды не таили.

Ничего худого не предвещало начало осени семнадцатого года. Жизнь текла размеренно и спокойно. С завершением уборочной страды Степану работы навалилось. Вереницей тянулись в сторону «ворошиловской» мельницы тяжелые подводы, доверху груженные тугими мешками с зерном. К октябрю мало-помалу смогла семья начать рассчитываться с долгами.