Текст книги "Красная мельница"

Глава V

Тяжело дыша, все чаще присаживался усталый Степан на колоду у входа в мельницу. Капельки пота стекали по лиц, оставляя полоски на испачканной мукой коже. На мельнице не предусмотрено окон. Солнечный свет попадал через постоянно раскрытые двери. Похолодевшее осеннее солнышко грело мало.

– Ты бы поберегся, Степушка, – просила вечером Елизавета, с тревогой глядя на уставшего мужа.

Ефремка, стараясь во всем помочь отцу, брался было за мешок с зерном.

– Погодь, сынок, – трогал его за плечо Степан. – Неокрепший ты еще. Лучше-ка помоги мне забросить. Э-эх! – Жилистый Степан тащил мешок к желобу. Зерно золотистой струей стекало в чашу. Из-под жерновов струилась белая мука.

– Прямо загляденье, – восхищался, передохнув, Степан, не отрывая взгляда от свежей муки. Он подставлял под струйку ладонь. Мука сыпалась меж пальцев.

– Однако трудно тебе, брат, в одиночку-то справляться, – с сочувствием глядел на него Ефим.

– Почему в одиночку? Ефрем помогает.

– Да я не про то. Постоянных бы тебе мужичков парочку. Все-таки полегче было бы. Спина-то небось болит? – пытался разговорить брата Ефим.

Тот отмахнулся:

– Некогда мне разговоры разговаривать. Все нормально. Лучше сам подсоби.

– Я-то ведь только временно могу подсобить. Сам знаешь, покуда дома передышка от дел имеется. Подумать надо бы, кого тебе в помощники снарядить?

Степан выпрямился, поглядел на брата:

– Ты мне батраков-то не сватай. Я тебе не Комогорцев.

– Ну, куды хватил. У него такой размах! И мельница, и скот, и поле хлебное. Ему, конечно, без батраков никак не обойтись. – Ефим сделал паузу и продолжил свою убежденную речь: – Но и тебе без посторонних рук тоже нельзя. А как ты хотел? О чем думал, когда мельницу строил? Оно вот и сейчас бы спину меньше ломило-корежило, кабы еще тогда на лесосеке у тебя добрая помощь была. А нет, все почти в одиночку. И пилил, и разделывал лесины. Один жилы рвал.

– Так уж один? – откликнулся Степан. – Сколь разов ты с ребятами помогал. И вывозили вместе.

– Какой все-таки ты упрямец. – Ефим от досады даже сплюнул. – Пойдем, что ли, на свет белый. Водички глотнем. Горло все пылью мучной забило.

– Пойдем, – согласно кивнул Степан. – Минут на пяток не более, а то не управиться до вечера. Обещал Даниле сегодня домолоть его зерно.

– Если Даниле срочно надо, мог бы и сам задержаться, помочь, – не удержался, ворчливо и с долей укоризны, заметил Ефим. – Глянь-ка, доверил свое зерно.

– Что я, заначу, что ль?

– Да я не о том. Хитроватый этот Данила-копченый. Сгрузил и укатил, чтобы не корячиться тут лишний раз. Я давно заметил, что настоящий хозяин сам норовит даже внутрь с мешками попасть, поглядеть хоть, как оно, зерно, в муку, в хлеб превращаться будет.

– Это и верно, и не совсем, – возразил Степан.

– В чем «не совсем»? – удивленно спросил Ефим.

– В том, что каждому на мельнице самолично находиться не резон. Тут у меня какая-никакая чистота и порядок. Окурка не найдешь. А люди, сам знаешь, разные бывают. Иной еще харкнуть и сморкнуть может, где стоит, прямо под ноги. А здесь, паря, мука – продукт… Неряшливость здесь должна быть исключена.

…Вечером, перед ужином, Ефим, улучив момент, пока брат споласкивался в бане, шепнул Елизавете:

– Ты, Лиза, того, повлияй на него, пускай насчет помощников подумает. Один он так быстро силы сожжет. И так, сколь их потратил, пока лес заготавливал, мельницу рубил. Погляди вон, не курящий, а кашляет чего-то…

Елизавета сменилась в лице, побледнела, испуганно посмотрела на свояка.

– И ночью все ворочается. После трудов-то люди спят-храпят на все лады…

– Вот и я про то же, – согласно качнул бородой Ефим. – Может, что болит у него? Доктору бы показаться.

– Что ты? Что ты? – замахала руками Елизавета, вытирая передником лицо. – Степан докторов напрочь никогда не признавал. Знаешь ведь, как любит повторять: прежде всего, работа, воздух и еда, остальные дела – не беда.

– Эти слова пригожи по молодости, когда человек здоров и полон сил. Тогда, конечно, легче рассуждать, а вот хворь навалится…

– И чего люди скажут, когда работников наймем? Мол, стали, как мечтали, Ворошиловы богатеями-буржуями.

– На каждый роток не накинешь платок. Кто и болтнет, так это не от большого ума. Козе понятно, что с мельницей собственными руками, хоть ты даже и двужильный, не справиться. У приличного человека язык не повернется сказать такое о Степане. Собственным горбом на благо посельщиков сработал мельницу. У мужиков сократились расходы на помолку зерна. Это же выгодно для них! Не хлебают сейчас киселя, добираясь до Комогорцева. А болтать обычно болтают те, кто на завалинке день-деньской на балалайке тренькает или гармошку, не в обиду будет Кехе сказано, тягает туды-сюды.

…Глубокой ночью Степан сильно закашлялся. За дощатой перегородкой проснулся Ефремка, услышав громкие хрипы отца. Степан поднялся. Прошел на кухню, нащупал в загнетке еще теплый чайник. От воды горло смягчилось. Вернулся тихонько в спаленку. Осторожно прилег с краешку на кровать, чтобы не тревожить сон жены. Елизавета, конечно, слышала резкий ночной приступ кашля, но виду не подала. Иначе Степан расстроится, что, мол, спать никому не дал. Утром, когда он вышел на улицу, спросила у завтракавшего за столом сына:

– Отец простыл. Не пойму, где?

– Поди, на мельнице, – пояснил Ефрем. – Там, бывало, так напаришься с мешками. На улицу выйдешь охолонуться, а уж заморозки нешуточные…

– В больничку бы надо, к доктору. Вот и дядя Ефим советовал, – поделилась тревогой Елизавета.

– К доктору? – Ефрем удивленно смотрел на мать. Ни разу раньше не заходила в доме речь о больнице…

* * *

В деревне работы – нескончаемый круг. Так же, как после лета наступает осень, затем ее сменяет зима, приходит весна, а затем опять лето. То же самое у крестьян. Календарный год поделен на сезоны. Сезон пахать и сеять, сезон косить сено и убирать урожай зерновых, копать картошку и солить капусту, сезон вывозить по снежному насту сено с лугов, колоть скот, заготавливать в лесу дрова. Кроме всего этого масса работы по домашнему хозяйству. Печку топить, за скотом ухаживать – поить, кормить, стаи чистить от навоза, доить, перегонять молоко на сепараторе, чинить телеги и конскую упряжь. Хозяйкам помимо всего – готовка, шитье, стирка, уборка и прочие другие многочисленные домашние заботы, не говоря уж о малых ребятах, которыми были богаты почти все деревенские избы. Словом, не соскучишься. Хотя в бесконечно долгие зимние вечера те, кто постарше, кому не до любовных утех со своей суженой на скрипучих палатях, подальше от малой детворы, или, наоборот, внизу, на кровати за тонкой, в лучшем случае дощатой перегородкой, отгораживающей взрослых от детей, изнывали от тоски в своих деревенских избах. Кто помоложе, успевали нежиться раз в неделю разве что в банные субботние дни. По такой причине мылись подолгу… А совсем молодежь, у кого еще только-только начинала закипать кровь, убегала на вечорки. Пощиплются при луне, и на том хорошо. Деревенские девчата блюли целомудрие, соблюдая невинность, имея за то уважение парней.

Особенно тягостно в бесконечные по времени вечера и ночи приходилось старикам. Мучила бессонница. А если еще с печи бабка что-то ворчит недовольная. Или, наоборот, дед вредный все гундит. Тогда и жизнь будто в тягость. Одна радость – гости. Родня-то многочисленная. Жили-то обычно рядышком, по-соседству. В худшем случае, в разных концах деревни. Строились, по возможности, ближе друг к другу. Молодые выходили замуж и женились на своих, деревенских. Так что часто выходило, половина села в третьем поколении была переплетена родственными узами. О случайном кровосмешении, которое вело к болезням поздних поколений, речи в ту пору и быть не могло…

* * *

В первых числах октября заметно похолодало. Облетела последняя листва. Деревья стояли голые. Издали лес казался черным и мрачным. В нем с подсвистом шумели осенние ветра.

Малые ребятишки кидали с обрыва на тонкий ледок камни. Ледок глухо лопался, и камни с бульканьем исчезали в воде. Детвора не могла дождаться, когда озерко замерзнет, лед станет прочным, чтобы на него можно без боязни выйти кататься на рулевушках. Придумали на деревне такие нехитрые самодельные салазки не салазки, санки не санки. В основе – коньки. Редко у кого железные, в основном деревянные, остро оструганные и облитые водой на морозе, чтобы лучше скользили по льду. Коньки прикреплялись к сделанной из коротких дощечек сиденью. Усаживались на него коленками. Для удобства подстилали кусок мешковины или лучше овчины, чтобы мягче было. Отталкивались короткими острыми пиками из толстой проволоки. Проволоку находили на железнодорожной станции, где рабочие крепили грузы на платформах.

По свежему, еще не припорошенному снегом льду озерка, которое обычно замерзало к Покрову, сорванцы лихо гоняли на рулевушках друг за другом. Слышался на всю деревню громкий ребячий визг, восторг и крики. Правда, в иных местах ледок оставался еще хрупким. Несется мальчишка, а под ним ледок-то и прогибается, покрываясь трещинками. Свои ли родители или чужие взрослые увидят – ругаются. Иной из отцов, будучи в сердцах, мог взять топор и запросто изрубить сыновнюю самоделку, отчего у парня вскипала жгучая обида в виде слез и громкого рева. Но, выждав время, сынишка, утирая сопли, начинал втихаря восстанавливать погубленные чудо-салазки.

Как раз в ночь на Покров выпал снег. Проснулись утром люди, а за окошком белым-бело. Непривычно и даже волнительно на душе. Ощущение чего-то нового, знакомого, но позабытого за весну и лето. Какое-то ожидание томит душу, когда выходишь поутру из дома и ступаешь на первый снег, еще не хрустящий, не подмороженный, а мягкий. Хрустеть он станет после того, как его прихватит в следующую ночь первым крепким морозцем. А пока крупные снежинки умиротворенно оседали на изгороди, крышах домов, поленницах дров. При полном безветрии они медленно падали с неба, постепенно покрывая землю и постройки. Мужики, входя в избу, снимали шапки и папахи, выбивая снег из меха и овчин, обметали вениками обувь. Бабы отряхивали платки и подолы.

С наступлением первых серьезных холодов Степан расхворался. Донимала ломота по всему телу. Кашель перестал мучить, но температура не спадала: то жар, то озноб. Фельдшер имелся в железнодорожном лазарете на станции. Через Прохора Ивановича Елизавета договорилась, чтобы врач оказал милость, приехал посмотреть больного. Но тот не мог отлучаться из лазарета. Такой порядок. Пусть, мол, больной сам приедет на прием, врач его и осмотрит. Делать нечего. Запрягли коня. На санях и поехали. Сопровождали Елизавета с Ефимом. Осмотрев больного, доктор сказал, что температура вызвана простудой. Это пройдет. Надо только попить порошков и поберечься. Но настораживало общее состояние Степана. Ефим без утайки поведал доктору о том, что брату довелось и на лесосеке покорячиться с бревнами, и затем мельницу рубить. Доктор, человек уже в годах, маленького роста, с седой бородкой, покачал головой, отвечая Ефиму:

– Боюсь, голубчик, что больной малость надорвался. Смею вас заверить, поскольку симптомы определенные есть. Так что пока никакой физической работы, какие-либо нагрузки должны быть исключены…

– Как же? Как же без работы? – удивленно смотрел чуть позже на врача Степан. Кустистые седые брови доктора приподнялись над стеклышками очков.

– Ну, любезный, я, кажется, ясно выразился. Никаких физических нагрузок. Абсолютно никаких! – доктор повысил голос на последних словах.

– Господи, – перекрестилась Елизавета, – как же в деревне без нагрузок?..

Ефим молчал, прижимая левой рукой невестку к своему плечу. Успокаивающе произнес:

– Доктору виднее. Он пустое говорить не станет. Раз надо, значит надо. Сейчас поберечься, глядишь, и все выправится. Вон, как раз, и зима на носу. Мельница отдыхает, и Степан тоже. Ничего, Лиза, выкрутимся. По хозяйству сами с Ефремом справитесь. А докторским наставлениям следует подчиняться…

– Ну, что, мам? – встретил у заплота по сумеркам родителей и дядю Ефима встревоженный Ефремка.

– Ничего, племяш, – ответил как можно спокойнее за всех Ефим. – Приболел немного папка. Пройдет.

Степан, встретившись глазами с сыном, улыбнулся. Мать тронула за раскрытый воротник:

– Закутывайся, сынок, ладом. Не лето же…

– Я распрягу, – запахивая потуже ворот, ответил Ефремка. – Идите за стол. Я картошки наварил. Приготовил груздей и капусты. Полил маслом.

– А ты? – спросила мать.

– Я поел.

Ефим, проводив брата и невестку до избы, остаться на ужин отказался.

– Завтра раненько с ребятами по дрова ехать. Домой поспешать надо. Зинуха завтра вас проведает. Она сегодня по утру и квашню поставила, так что угостит пирожками с требушинкой. Степан любит их. Верно, Степан? Помнишь, как маманя наша стряпала? Ну, ладно, бывайте. Завтра после леса вечерком загляну…

…Ужинал Степан кое-как. Подцепив на вилку картофелину, долго смотрел на нее, потом вдруг произнес:

– Без нагрузок, без работы. Как можно так? А, Лиза?

Та поставила кружку с молоком. Пересела к мужу. Обняла за плечи, нежно потерлась подбородком о мускулистое твердое мужское плечо.

– Ничего, Степушка. Все пройдет. И правду Ефим толкует, и доктор тоже, что поберечься надо. Зимой не шибко ведь много работы. Мельница до ледохода, до воды простоит. Ефрем совсем большой стал. Чем не помощник? А? – Елизавета отпрянула от мужа, заглядывая ему в глаза: – Старики судачат, что следующий год опять выдастся урожайным, значит, благостным во всем для людей. Мол, на то все приметы указывают…

* * *

Несмотря на разные народные снадобья, Степан медленно угасал. С постели почти не подымался. Станционного фельдшера, которого еще раз приглашали осмотреть больного, особенно настораживали тупые боли в тазобедренной области тела больного.

– Слышь, отец? – позвала мужа Елизавета, склоняясь над ним с кружкой в руке. – На-ка. Хоть глоточков несколько. Пользительно пить молочко кипяченое.

Степан повернул голову. Глаза запавшие, слегка мутноватые, потерпи-ка боль день и ночь.

– Что, мать, серьезные дела в мире делаются?

– Что может быть серьезнее наших дел, Степушка?

– Ты с Прохором Ивановичем давно виделась?

– Намедни, а что? – удивилась Елизавета.

– Ты у него так и спроси. Мол, Степан просил.

– А что спросить-то?

– То же самое, что я только что у тебя спрашивал. Серьезные, мол, дела или так, временно?..

Вечером Степан вновь обратился к жене с тем же вопросом.

– Ну, что?

– Говорила я, Степушка, с Прохором Иванычем-то.

– И что?

– Серьезнее, говорит, не бывает. Серьезнее, чем даже в пятом или четырнадцатом году.

– Понятно, – прошептал Степан. – Чую, тяжко вам, Лиза, придется без меня. Ну, ничего. Ефим вас не бросит.

– Что ты, что ты, родной?! Такие страхи говоришь! – Елизавета кинулась лицом к лицу мужа. На подушку закапали слезы. Такое напридумывал? Вот увидишь! Поправишься! А то, что равенство и братство наступает, так это очень хорошо. Люди наконец-то свободно вздохнут. Прохор Иванович так говорит.

– Лиза, Лиза, да кто же мирно-то старую власть отдаст? Кровь прольется. Много крови… Берегите себя. Как можете… Жизнь – самое главное. Все остальное – наживное… Надо жить. Остальное приложится…

Глава VI

Степан не дожил нескольких дней до самых сокрушительных событий двадцатого века, круто изменивших этот век, поставив его с ног на голову.

Он умер тихо. Вероятно, ранним утром. Замечено, что люди чаще рождаются на белый свет утром и утром же чаще покидают его, уходя на вечный покой в мир иной.

Елизавета убивалась, причитая, что не углядела последний смертный час мужа. Упрекала себя, что не досидела у кровати больного до злополучного рассвета. Сон сморил ее. Она тихонько прилегла в кухоньке на лавку, завернувшись в рогожку у теплой, протопленной с вечера печи. Она, конечно, не ожидала, что Степан уйдет из жизни так скоро. Была надежда, что выздоровеет. Никто из родни не мог поверить, что физически здоровый и крепкий Степан так быстро сдаст. По разумению селян, люди покидали этот свет, погибая в военных кампаниях или от неминуемо жутких и страшных болезней типа холеры или тифа. Бывали несчастные случаи, но они крайне редки в деревне. Разве что под взбесившуюся кобылу попасть или утонуть по трагической случайности, под лед провалиться, но чтобы вот так?.. Это, наверное, какое-то свыше произошедшее недоразумение, что, конечно, несправедливо со стороны высших сил по отношению-то к Степану Ворошилову, доброму и справедливому трудяге-мужику, кормильцу и надежной опоре семейства, нежному и заботливому мужу, отцу, с которого окружающим только пример брать. Так думали односельчане, когда Ворошиловых постигло горе.

– Не казни себя, Лиза, – успокаивал невестку Ефим. – Ничем бы не смогла помочь Степану, коли час его настал. Может, оно и к лучшему. Не видел он в последний миг твоих горьких слез. Отошел спокойно…

Схоронили Степана двадцать четвертого числа, а на следующий день в далеком Петрограде холостой пушечный выстрел крейсера «Авроры» известил о начале новой эры. Россию потрясла октябрьская революция. И на просторах забурлившей страны завихрились великие события, волнами расходясь от революционного Петрограда до самых до окраин бывшей империи. И прежние раздумья, и мысли людей, утратив в одночасье свою важность и значение, остались во вчерашнем дне. Подступала такая жизнь, что становилось не до воспоминаний. Для большинства населения те перемены, что были вызваны или, может быть, навязаны октябрьским переворотом, стали вопросом жизни и смерти в прямом смысле этих слов.

Люди очутились перед выбором совсем непростым: куда, с кем и, главное, зачем идти? И он осложнялся тем, что поводырей оказалось предостаточно. И все они бряцали оружием. Неверный шаг мог лишить головы.

«Что будет с нами?» – терзались вопросом посельщики бедные.

«Что станет с нами?» – вопрошали посельщики побогаче.

«Надо драться с богатеями, отбирать добро!» – горячились первые.

«Надо драться с голодранцами, защищать свое добро!» – убежденно приходили к выводу вторые.

И те, и другие крепко сжимали кулаки, всецело готовясь к борьбе, которая не заставила себя долго ждать… И посельщики, которых 25-е октября уже поделило на два лагеря, вскоре одинаково вздрогнули. Спокойной и, как многим казалось, размеренной жизни наступил конец…

Вечером 25 октября 1917 года в Читу по телеграфу поступили первые сведения о событиях в Петрограде.

Падение Временного правительства и переход власти к Советам были встречены в Забайкалье неоднозначно.

Состоявшееся в этот же вечер собрание представителей политических партий и общественных организаций должно было определить свое отношение к произошедшему. Все, кроме большевиков и левых эсеров, резко осудили свержение Временного правительства и узурпацию власти большевиками.

Через день, 27 октября, вопрос об отношении к новой власти был вынесен на заседание областного Комитета общественной безопасности. Большинством голосов Комитет осудил переход власти к Советам. Присутствовавшие на заседании большевики уклонились от прений и отказались участвовать в голосовании.

Позднее на заседание прибыли приглашенные члены Читинского исполкома Советов рабочих и солдатских депутатов, и обсуждение вопроса о петроградских событиях возобновилось.

Соотношение сил изменилось, и была принята предложенная большевиками и поддержанная левыми эсерами крайне противоречивая резолюция. С одной стороны, в ней отмечалось, что восстание петроградского пролетариата и гарнизона явилось неизбежным результатом политики Временного правительства, не осуществляющего основных требований, и призывалось бороться со всей энергией против всяких попыток восстановления низвергнутого правительства, так как такие попытки неминуемо разрушат единый революционный фронт и будут на руку контрреволюции.

С другой стороны, в резолюции обходился вопрос о признании власти Совета народных комиссаров и предлагалось возложить создание новой власти на ЦИК рабочих, солдатских и крестьянских депутатов на условиях ответственности этой власти перед ним до созыва Учредительного собрания.

Глава VII

В окошко осторожно вкрадывался синий, мглистый рассвет. В седой морозной дымке раннее утро. Пора вставать на работу. Ефремка второй месяц слесарил в паровозном депо. Прохор Иванович помог. Как-то затемно вечером, после смены, пришел к Ворошиловым. Поздоровался. Присел на табуретку возле горячей печки, помолчал с минуту, словно о чем-то раздумывая. Мать с сыном переглянулись. В гости вроде бы не время. С чем же сосед пожаловал в столь поздний час? Прохор Иванович кашлянул и обратился прямо к Ефрему:

– Скоро, паря, такая круговерть начнется, а ты главный, стало быть, теперь кормилец в семье. Я вот чего скажу. Иди-ка ты к нам на железную дорогу.

– А как же мельница, дядя Прохор?

– Сейчас зима. Мельница на замке.

Мать с сыном молчали, в ожидании глядя на Прохора Ивановича.

– Скрывать не буду. Мы у себя на железке более-менее осведомлены лучше других. Впереди грядут горячие дела… Даже не дела, а события. Да они уже и начались. Вот, к примеру, в Чите образовалось двоевластие.

– Как это? – удивилась Елизавета.

– А так. Более остальных свою линию гнут большевики, создавшие депутатский Совет.

– Дядя Прохор, а кто главнее?

– Точнее сказать, справедливее и важнее, – поправил Прохор Иванович. – Мы, железнодорожники, считаем, что главнее – большевики. Это же какая силища! Временное правительство опрокинули!!! Но кабы все так просто было…

– И чего же теперь? – Елизавета испуганно глянула на сына.

– Прежняя власть, цепляясь за свое, сколачивает силы по России. Помощи просит у капиталистов за границей.

– А для чего?

– Для борьбы с большевиками. Самыми главными своими классовыми врагами.

– И что, война будет?

– Будет. По всей России будет. На западе уже полыхнула. Обожжет и нас. Довелось на днях разговаривать с одним умным человеком. Он следовал проездом через нашу станцию. Приходил в депо. Целый час беседовал с рабочими. Скоро походом в Забайкалье с юга придет атаман Семенов с войском. Душить советскую власть. Поэтому надо создавать красногвардейские дружины.

– Ох, господи, – Елизавета перекрестилась, прижимая одной рукой голову Ефрема к своей груди. – А ведь так и складывается, как Степан перед смертью сказывал…

Она вынула из шкафчика стаканы и блюдца, сахарницу с колотыми кусочками рафинада. Пригласила гостя к столу.

– Не откажусь, хотя и поужинал. Печку протопил. Пришел вот, паря, на разговор с Ефремом. – Прохор Иванович отлил чай из стакана в блюдце.

– Сможет ли он в депо-то? – с опасением спросила Елизавета. – Да и кем?

– Парень смышленый. Другому я и не предложил бы. Определим учеником слесаря. Освоит рабочую специальность. Не быть же ему теперь вечно при мельнице. Только, Елизавета, не обижайся на такие слова. Говорю, что думаю, и думаю, прежде чем говорить… В ремонтном цеху освободилось место. Один слесарь в связи с последними событиями уехал в Читу. Там сейчас в одном из комитетов большим человеком служит. Вот, паря, такие дела…

У Прохора Ивановича две любимые присказки, которые чаще остальных выражений имели место в его и так немногословной, словно скупой на слова речи. Это «паря» и «вот»…

По льду заснеженной речки от села до железнодорожной станции километра два с половиной. Для молодых Ефремкиных ног не расстояние. Предрассветная морозная мгла. Скоро Крещенье. На черном небе холодным блеском мерцают звезды. Ефремка торопится, потирая замерзшие щеки рукавицей. Хиус обжигает лицо. Если светит луна, идти веселее. Тишина. В сильные морозы глухо стреляет, лопаясь, лед на промерзших перекатах.

Начало станции. Темнеют дома железнодорожников. Крохотные палисадники, огороженные штакетником. Дальше начинаются пристанционные пути, стрелки, каменные строения. Ухают, фыркая под парами, паровозы. В депо тепло. Пахнет угольным дымом. Рабочие, кто за руку, кто кивком здороваются друг с другом. Они немногословны и серьезны. Начало дневной смены. Все собираются в маленьком закутке. Рассаживаются на деревянные, обтянутые дерматином лавки вдоль стен. Мастер цеха доводит до каждого сменное задание. После расходятся по рабочим местам.

– Ну что, малой? – говорит Ефремке слесарь-напарник. – Сегодня придется сильно попотеть. В самом прямом смысле. Будем менять задвижку в паровозной топке. Но она еще толком не остыла, а паровоз надо подготовить ко времени выхода в поездку. Если не успеть, сорвется график.

– Ага, – кивает Ефремка, еще ничего не поняв.

– Знаешь, что самое страшное на железной дороге?! – кричит на ухо парню слесарь, когда они подошли к паровозу, на котором ухают кувалдами, что-то исправляя, рабочие.

– Что?

– Срыв графика движения поездов. Особенно пассажирских.

– А-а, – понимающее опять кивает Ефремка.

– Если собрался работать по-настоящему и долго, то запомни эти слова, – опять в ухо кричит слесарь.

– Запомню, запомню!

– А вообще, какие планы? Почему из села к нам подался?

– Мне знакомый железнодорожник предложил…

– Прохор Иваныч?

– Да.

Молодец, что послушал. Прохор Иваныч знает, что говорит… Руки по ночам болят? Привыкнешь, – слесарь одобрительно похлопал ученика по плечу. – Я тоже не сразу освоился. А потом словно всю жизнь здесь работал. Главное, во все вникай и запоминай. Что непонятно, спрашивай.

«Учись, учись, – одобрительно говорил Прохор Иванович, – все потом пригодится…»

Зима была холодна и голодна. Особенно сказалось на городах. На полках в магазинах шаром покати. На толкучем же рынке можно купить все. От сахара-рафинада и царской водки до солдатских кальсон и белого хлеба.

На селе все-таки было легче, но разруха в стране и здесь давала себя знать. Порою Ефремке в обед оставалось довольствоваться двумя вареными картофелинами, приготовленными матерью с вечера, ломтиком хлеба да бутылкой молока. Не богаче обед и у Прохора Иваныча. Ели вместе. Кипятили чай. Белили молоком.

* * *

После октября 17-го года большевики в Забайкалье так и не смогли взять власть во всей своей полноте, уступив меньшевистско-эсеровскому Народному совету. Тем не менее сложа руки сидеть безропотно они не собирались. Используя агитаторов из числа политических, вернувшихся после роспуска в марте Нерчинской каторги, началась активная организация красной гвардии. Большевики собирали кулак для разгона меньшевиков-эсеров. Уже было назначено и время активных действий, но в это время с запада, с фронта, вернулся 1-й Читинский казачий полк, который в три дня разоружил красногвардейцев.

Советская власть в Забайкалье установилась только в феврале 1918 года. Помощь большевикам в этом оказали 2-й Читинский и 1-й Аргунский казачьи полки, которые, двигаясь эшелонами домой с запада, были по пути политизированы в сторону октябрьской революции. Надо отдать должное все тем же ораторам-агитаторам, коими к этому времени были напичканы все воинские части, включая казачьи.

* * *

«Забайкальские казаки были оплотом российской государственности на самых дальних рубежах нашей Родины. Беспрецедентная смелость, решительность и выучка делали их грозной силой, способной противостоять лучшим подразделениям противника. Забайкальское казачество ведет свою историю с 40-х годов XVII века, когда в Забайкалье появились первые донские и сибирские казаки. Владение территориями в районе озера Байкал открывало новые возможности для российского государства – это контроль границ с восточными соседями, освоение серебряных рудников, о богатстве которых давно складывались легенды, а также подконтрольность местных жителей – тунгусов и бурятов. Как и раньше, в освоении новых земель главную роль играли казаки. Сибирь, Оренбуржье, Урал были присоединены к Российскому государству руками казаков. Первые остроги по рекам Лене и Ангаре были заложены казаками атамана М. Перфильева, П. Бекетова. Кстати, в числе первых казаков-землепроходцев был знаменитый путешественник и мореплаватель Семен Дежнев. Впервые до Байкала добрались казаки под руководством Курбата Иванова. С этого времени начинается масштабное заселение казаками Забайкалья, установления дружеских связей с туземцами и включения их в состав нового войска. В 1649 году поход Ерофея Хабарова ознаменовался присоединением Приамурья к России, а в 1653 году казаком Петром Бекетовым был построен Читинский острог.

Так приумножалась территория России. Дальнейшее продвижение казачьих войск на восток требовало создания военного оплота на Байкале. Для этого в острогах и городках организуются казачьи полки, а во второй половине XVIII века было сформировано «пограничное казачье войско». Отсутствие официальной границы с Монголией и сложные взаимоотношения с Маньчжурией говорили о том, что в Забайкалье должно существовать полноценное казачье войско. К началу XIX века на восточных границах была выстроена линия казачьих острогов, а на передовых позициях возвышались «сторожи» – наблюдательные вышки, где круглосуточно несли службу 4–6 казаков. В разведку каждый пограничный город отправлял в степь одну-две станицы численностью от 25 до 100 человек. Таким образом, силами казаков была создана мобильная пограничная линия, которая могла оповестить о подходе неприятеля, но и самостоятельно дать отпор врагу. Но на всю пограничную линию казачьих станиц не хватало. Поэтому Российское правительство принимает меры по переселению казаков и других «гулящих» людей из близлежащих городов на пограничную службу. С тех пор количество казаков в Забайкалье резко увеличилось. Официально Забайкальское казачье войско было образовано 17 марта 1851 года. Проект создания войска направил военному министру и государю генерал-губернатор Н.Н. Муравьев, который вел активную работу по созданию сильного войска на окраинах огромной империи. В основу войска вошли сибирские и донские казаки, бурятско-тунгусские формирования и крестьянское население Забайкалья. Благодаря деятельности Муравьева, в Забайкалье штатная численность войска достигла 18 тысяч казаков. Каждый из них начинал службу в 17 лет, а выходил на пенсию в 58 лет. Вся жизнь забайкальского казака была связана с границей. Здесь он жил, воспитывал детей, служил, охранял, воевал и умирал. Лишь в 1866 году высочайшим императорским указом был установлен срок действительной военной службы в 22 года. Внутреннее управление войском копировало устав о воинской повинности области войска Донского. Забайкальские казаки принимали участие во всех военных конфликтах на Востоке России: они дошли до Пекина в Китайском походе, отважно сражались при Мукденах и в Порт-Артуре в Русско-японской войне, Первой мировой. Казаки в темно-зеленых мундирах и желтых лампасах стали примером мужества, их боялись даже японские самураи, которые не решались атаковать отряд казаков без весомого преимущества в численности бойцов. К 1917 году Забайкальское казачье войско включало в себя более 260 тысяч человек, 12 станиц, 69 хуторов и 15 выселок».