Текст книги "Шоу будет продолжаться. Повесть"

2

Алексей Монахов появился в музее в то время, когда я собирался покидать литобъединение навсегда. Мудрый Островский говорил нам, что литературное творчество – это пожизненный крест, форма психотерапии. Молодой Давыдов утверждал, что это лишь форма заработка денег. И поэтому наши встречи в музее в последнее время носили откровенно бухгалтерский характер: люди делились между собой, где и как можно было получить гонорар за красиво изложенные мысли. Члены «Новейшей русской литературы» превращались в поденщиков, обслуживающих бизнес-элиту, писали рекламные статьи, сочиняли политические слоганы. От свободного творчества осталась лишь оболочка – красивая упаковка под названием «Н.Р.Л.».

Со скандалом ушла даже Маргарита Лопухина, которая стояла у истоков литературного объединения. Конечно, она была весьма эксцентричной личностью, однако с ее странностями большинство местных писателей смирились, тем более что однажды ее сатирический рассказик попал в известный российский журнал. Марго (так ее снисходительно ласково именовали в объединении) – вечно прокуренная, но еще крепкая дамочка лет сорока пяти с выраженными гормональными нарушениями: короткая стрижка под мальчика, сиплый грубоватый голос, черные усики, – работала учительницей литературы в одной из гимназий города. Приблизительно раз в три месяца приносила на заседания огромную стопу рукописных листов, швыряла их небрежно на стол патрона и изрекала фразу, от которой молодые литераторы покатывались со смеху.

– Вот, – скромно потупив глазки, говорила она. – На досуге роман накропала. Дайте кому-нибудь из этих охламонов на рецензию.

Литераторы все, как один, опускали глаза, чтобы не встретиться взглядом с автором очередного «шедевра», так как заранее знали, что все романы Марго состояли из откровенного эротического бреда, разворачивающегося на фоне гимназической жизни. В ее романах пятиклассники страстно признавались ей в любви, а мальчишки постарше готовы были сражаться на кулаках на школьном дворике ради ее благосклонного взгляда. Однако Маргарите Степановне было наплевать на чужое мнение. Она считала себя опытным прозаиком, тем более что один из ее рассказиков по какой-то злой иронии все же угодил в известный российский журнал. И с этим обстоятельством волей-неволей нужно было считаться. Сама же Марго обрушивалась с критикой на всех, кроме себя, разумеется. По большому счету все ее опусы были бы интересны разве что клиническим психиатрам, но – увы – все намеки на бездарность и отклонения воспринимались ею, как следствие черной зависти к ее пока еще не признанному во всем мире таланту.

– Сальвадора Дали некоторые критиканы называли великим мастурбатором, – отбивалась она. – А сейчас попробуйте купить его картину?

Говорить с Марго о духовном содержании творчества было бесполезно. Она была настолько поглощена собой, горда и самодовольна, что слушала собеседника в четверть уха, а то и вовсе не слушала. Лишь говорила.

Нам было удивительно, когда после неожиданно резкой критики Давыдова, наша Марго хлопнула дверью, бросив на ходу язвительное замечание: «Ну и оставайтесь тут лапти щами хлебать. Вы еще услышите мое имя. Назло вам стану известной писательницей». Забегая вперед, скажу – стала. Спрос на ее школьную эротику возник лавинообразно. Известные столичные издательства ссорились между собой за право выпустить очередной опус школьной учительницы.

Впрочем, я хотел рассказать о действительно талантливом писателе, который появился в «Новейшей русской литературе». Алексей Монахов, тихий скромный худощавый молодой человек лет тридцати, принес свой первый роман, напечатанный провинциальным издательством небольшим тиражом. Роман назывался «Низость высоты» и касался предметов глубоких и серьезных. Это был роман-притча о человеке, который пытается понять и осуществить в своей жизни принцип Вселенской Любви. Занятие столь же благородное, сколь и призрачное. У него получился современный Дон Кихот, князь Мышкин, беспочвенный мечтатель и идеалист. Однако написан роман был блестяще, и все, кто прочитал его, отозвались об авторе, как очень талантливом человеке. Алексей, кажется, был лишен тщеславия и не раз повторял, что литература никогда не была для него самоцелью, скорее средством, по его же выражению – своеобразной формой психотерапии. Но ведь это лишь способ жить, а не умение умирать. Две разные по глубине вещи: способность выживать и умение умирать. У Алексея было своеобразное чувство юмора и самоиронии – два, на мой взгляд, ценнейших качества человека. Он шутил, что когда только приступал к написанию романа, в его голове вертелась фраза из Ницше: «Потому и люблю я тщеславных, что они врачи души моей, и лечат меня, как зрелищем». Когда же заканчивал роман, то отзывался о тщеславии, как о страсти, которую, по слову святого Иоанна Лествичника, нужно остерегаться подобно яду змеиному.

– Я писал его потому, что сам чувствовал острейшую потребность научиться любить, – так однажды он заявил на заседании «Новейшей русской литературы».

– Когда ты перестаешь делать что-то ради рукоплескания толпы, то начинаешь взрослеть, – прибавил он, и мне показалось его замечание очень созвучным с моими представлениями о жизни.

В короткое время мы подружились. После музея частенько заглядывали в пивной бар, где продолжали беседы. У меня сложилась довольно ясная картина последнего года его жизни в крошечном городке Н., где он работал в местной газете журналистом и в свободное время писал роман. Я поинтересовался, можно ли мне поведать его историю, на что Алексей с улыбкой согласился и снисходительно махнул рукой.

– Писателем я не буду. Это не по мне, – ответил он. – Душой займусь. Ее вычищать нужно, как авгиевы конюшни. А на это силы нужны.

*** *** ***

Если можно было бы научиться разгадывать человека по его лицу, тогда в каждом из нас читались бы истории вселенских масштабов. Невидимая жизнь протекает внутри, пробиваясь вовне лишь в узловые моменты: на губах проявляется линия скорби, у глаз морщинки рассыпаются подобно солнечным лучам или дождю, сквозь улыбку угадывается печаль о потерянном времени. Сняв этот первый поверхностный анализ, пытаешься проникнуть глубже, и неожиданно проваливаешься в область тайны, где действуют свои особенные законы. Бывает у человека двоемыслие, то есть одновременно можно желать добра, не освободившись от зла. Наверное, бывает и троемыслие…

Человек далеко не двусоставен, как считал британец Льюис, в нем действительно много от ангела и от кота. Но не меньше в нем и от волка, свиньи, носорога… святого, грешного, Бога и дьявола. В таких случаях исследователь просто снимает шляпу и говорит, пожимая плечами: «Познавать человека через инструментарий искусства – это значительно упрощать его». Не до такой, конечно, степени, как это происходит в традиционном китайском театре масок, где герой, носитель «застывшего лица», является воплощением довлеющей в нем страсти – подлости ли, трусости, или, напротив, смелости, героизма. Но упрощать до известных пределов. До порога тех величин, где начинают действовать привычные, видимые всем нам законы. Ибо разобраться в той невидимой области человеку нет возможности. Мы и себя-то не видим. Предпочитаем рафинированное отражение своего «я». Бывают единичные прорывы, скачки в вечность, но это уже удел гения.

Совершенно бесстрастных иконописных лиц нет. Живой человек всегда имеет следы страстей, даже когда он с ними борется, побеждает или терпит поражения, падает или встает с колен, из раба превращается в хозяина, из хозяина в раба: на лице пробьется мучительная баталия с самим собой, со своей натурой. Впрочем, встречаются лица-обманки. Посмотришь на человека – кажется, он решительный, волевой, целеустремленный, а заглянешь чуть глубже – пустышка. Вероятно, таких людей можно объединить одним словом – актеры. Лицедеи с большой буквы, это когда маска со временем врастает в лицо и становится одним целым с человеком. Хламида, пропитанная кровью кентавра. Шкура, ставшая кожей Геракла и погубившая героя, бросившегося от боли в костер.

Физиогномика – наука скользкая.

Впрочем, есть категория людей, стоящих в этой науке как бы особнячком. В их внешности, подчас самой, кажется, заурядной, при ближайшем рассмотрении можно обнаружить фатальность, печать некоего предзнаменования, печальную красоту. Не меланхолию, нет, ибо они, как и все прочие, полны жизни. На их челе словно отражается вселенская скорбь. Таких людей выдает взгляд – как будто слегка отстраненный от мира, но глубокий и проницательный. Живя в привычной для нас суете, эти люди нутром ощущают, что вся жизнь – это принадлежность вечности. Поэтому они, порой, рассеянны в быту, не практичны. Между тем, выделяет их отсутствие какой-либо робости. Они не боятся жить, потому что не боятся умирать. Ведь жизнь и медленное умирание – это по сути одно и то же. По натуре эти люди почти всегда бунтари. Но их бунт внутренний, духовный. Чаще всего они бунтуют против пошлости, мещанства, глянцевой эстетики толпы.

Алексей Монахов вполне мог бы сойти за такого бунтаря, если бы на время не нашел надежного укрытия в виде литературы. Он закончил с отличием университет, занялся научной работой в области филологии, женился на однокурснице, впрочем, неудачно, потому что после двух лет брака выяснилось, что они друг другу чужие. Развод был спокойным. Вскоре Монахов познакомился с Ниной, в которой увидел нечто особенное, рожденное в его детских снах и юношеских грезах. Он подрабатывал сторожем в детском саду, Нина заведовала логопедическим кабинетом. По вечерам садик закрывался, Нина приглашала Алексея на чай или кофе, и под ароматные запахи чаепитий рождалось новое чувство.

И тут случилось неожиданное. Алексей серьезно заболел. После курса химиотерапии врачи настоятельно посоветовали Монахову на время оставить город и уехать в деревню или какой-нибудь крошечный поселок, расположенный вдали от крупных промышленных предприятий. Алексей подумал и согласился. Он созвонился с газетной редакцией городка Н., в котором когда-то проходил армейскую службу, и получил приглашение на работу. Городок этот располагался в живописнейшем уголке средней полосы России – местечко заповедное. Нина сначала отказывалась бросать работу в садике и следовать за Алексеем, однако влюбленность была взаимной, а когда происходит именно так, то решения принимаются спонтанно. «Рай в шалаше» – это реальность для тех, в чьих душах поселился опьяняющий божок Эрос. Молодые люди отправились на новое место жительства в середине лета.

*** *** ***

В вагоне поезда было душно. Несмотря на приоткрытые окна, воздух спрессовался и стоял тяжелым маревом из запахов людей и поклажи. Густым облаком застыла жара на улице, упругой массой она летела вместе с поездом, болтаясь на поворотах путей, как икра в разбухшем брюхе несущейся на нерест рыбы. В Н-м направлении ехали в основном дачники. Вырвались из пыльных объятий города и устремились к речке, лесу, неторопливым огородным делам, шипящей на одной волне радиоточке. Долой съедающую человека изнутри цивилизацию! Да здравствует первобытность и добровольное рабство лопате и граблям!

Нина устало положила голову на плечо Алексея и, подремывая, цеплялась ускользающей мыслью за любимые стихи Пастернака, которые действовали на нее охлаждающе, как кондиционер или свежий воздух: «Еще кругом ночная мгла, еще так рано в мире, что звездам в небе нет числа, и каждая как день светла, и если бы земля могла, она бы Пасху проспала под чтение Псалтири…» Алексей прикоснулся губами к ее волосам и улыбнулся. Ощущение какой-то новой свободы приближалось к нему, как долгожданный дождь после длительной засухи. Доктор прав: перемена места жительства – это лекарство. И дело не в том, что сам от себя никуда не убежишь. Пожить год в заповедном уголке, без друзей, знакомых, родственников, с дорогой сердцу женщиной – это ли не счастье? А счастье всегда целительно. Это знают не только медики. Терапия счастьем – самое сильное лекарство. Исцеление любовью и творчеством. Терапия. Написать роман-притчу о человеке, который мучительно долго искал и нашел, наконец, путь вселенской любви. И пошел по нему. Это ли не лекарство от дурных мыслей?

На очередной станции в вагон вошла любопытная парочка. Мужчине было на вид лет тридцать-тридцать пять, женщина выглядела значительно моложе. Они втащили с собой огромную сумку-холодильник, в которой обычно перевозят еду на пикники, устроились на свободных местах и почти сразу начали ссориться, не обращая внимания на пассажиров.

– Я считаю, что ты должен был проявить принципиальность, – поджав губки, с раздражением говорила женщина. – Неужели ты испугался этих хулиганов? Они не посмели бы среди бела дня учинять драку. Ну, даже если бы и посмели? Неужели ты не смог бы ответить? Ты… ты… ты трус, Леня! Мне за тебя стыдно.

Пассажиры с любопытством косились в сторону женщины, осуждающе качали головами, смотрели сострадательно на мужчину.

– Ольга, я с самого начала был против этой затеи с мясом, – повернувшись к окну, отвечал Леонид. – Мы с тобой давно отказались от мяса, потому что животных убивать и кушать нельзя. Но ты настояла на этой торговле шашлыками, и вот результат. Против кармы не пойдешь. Эти парни местные боксеры. Что я бы мог сделать? Димки нет рядом, а я один… кто? Они бы меня просто изуродовали и все. Кармическая отдача. Закон причины и следствия. Не надо было с самого начала ввязываться в авантюру. Мы художники, а не торгаши. Нужно признать, что мы совершили глупость. Продали лучшие работы для того, чтобы купить бычка, оплатили его убийство, расчленение и сделали попытку продать шашлыки. Ты знаешь, кем был этот бык в прошлой жизни? Может быть, принцем Гаутамой?

Женщина рассмеялась.

– Ну, ты и осел, Леня. Уже в этой жизни ты осел. Нет, ты не осел. Ты бог ослов.

У «бога ослов» была интересная внешность: лысая макушка, рыжая бородка клинышком, тонкая шея, белое, несмотря на середину лета, лицо. С Ольгой он разговаривал так, будто все время за что-то извинялся.

– Ольга, прошу тебя, давай не будем ругаться. Пусть я осел, пусть я бог ослов. В таком случае ты и себя обзываешь. Если твой муж осел, значит, ты жена осла. Богиня ослов?

Ольга покраснела и что-то зашептала на ухо своему спутнику. Вероятно, почувствовала себя виноватой.

Когда поезд высадил пассажиров в городе Н., на перрон вместе с Алексеем и Ниной сошла и странная парочка. Проводив их взглядом, Нина спросила:

– Ты что-нибудь понял?

– Это кришнаиты. Они считают, что жизнь развивается по строгому закону причинно-следственной связи. Люди перерождаются в животных, если карма плохая. Поэтому животных нельзя кушать. Потому что можешь съесть своего покойного прадедушку или соседа.

– По-моему, они только что публично ели самих себя, – сказала Нина.

– Ты права, – с улыбкой ответил Алексей. – Говорят, что нет существ, кровожаднее вегетарианцев, которые давно не ели мяса. Они начинают набрасываться на людей.

*** *** ***

Ведомственная квартира, обещанная главным редактором газеты, находилась в двухэтажном деревянном бараке, который местные жители называли «пьяным». Так и говорили: «Пьяный барак». Об этом доме в городке слагались легенды, достойные мрачных сказаний Эдгара По. Несколько лет назад в мужском туалете нашли повешенным одного из жильцов первого этажа, который сильно задолжал продавцам самогона. Милиция сочла, что преступления не было, и пьяница повесился сам. По ночам же вскоре после этого стали слышаться завывания призрака, который, по словам жильцов пьяного барака, указывал на своих убийц и сердился от того, что местная милиция спустила его дело на тормозах.

Ночами обыкновенно барак не спал. Когда соседние дома засыпали, в бараке открывалась своя особая жизнь с попойками, драками и прочими атрибутами устойчивых многолетних пьянок. Однажды кто-то из подвыпивших гостей пошел в туалет и там увидел самоубийцу с петлей на шее, который силился что-то сказать, да не мог из-за того, что веревка туго впивалась в шею. Гостю стало плохо, и он рухнул с сердечным приступом на ступеньках туалета. В больнице едва откачали беднягу. С тех пор он не брал в рот ни капли вина и обходил пьяный барак стороной.

По телефону Алексей узнал, что ключ от квартиры находится у соседей. Молодые люди поднялись на второй этаж. Соседская дверь была приоткрыта. В проеме проглядывалась фигура растрепанной женщины лет сорока. Монахов откашлялся и вежливо попросил ключи.

– Новоселье надо обмыть, – сиплым голосом ответила соседка и ушла вглубь завесы табачного дыма, откуда через минуту явилась с ключами. – У нас традиция. Нарушать нельзя. Выпивка ваша, закуска наша. Мой Сашок за самогонкой сбегает, если нужно. На втором этаже не берите. Дрянь! Берите на первом. У Люськи. Она и в долг дает.

Женщина подняла хмельные глаза на Алексея и, не дождавшись ответа, отдала ключи и шумно зевнула.

– Ну, позовете, если что. Меня Веркой зовут. В стену кулаком постучите, я подойду.

Алексей открыл квартиру, втащил поклажу, за ним вошла Нина. Комнатка была крошечная, потолки низкие, стены несли на себе следы проживания бывших жильцов. Судя по пестрым картинкам и фотокарточкам, люди здесь жили самых разных мировоззрений. Многорукий красавец Кришна, заигрывающий с пастушками, соседствовал с репродукцией католической иконы Божьей Матери, державшей на руках распятого Иисуса. Вставленные в рамочку фотографии атлетов-мужчин находились рядом с литографией лица Льва Толстого – могучая сила телесного и духовного; а детский рисунок кошки, которая напоминала маленького слона, наполовину скрывал обнаженных женщин французских импрессионистов. Видимо, каждый, кто когда-нибудь здесь квартировал, считал своим долгом оставить после себя знаки своих увлечений.

Нина растерянно смотрела по сторонам.

– Да, – протянула она невесело. – Почему-то я не думала, что будет так беспросветно.

Женщина подошла к окну и брезгливо открыла форточку. Алексей начал вытаскивать вещи из сумок.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он. – Соседей или квартирку?

– И то, и другое, – ответила она. – Но люди главное.

– Брось, Нина, люди как люди. Пороков только своих не скрывают. А кто ж из нас без греха?

– Неужели ты сможешь здесь писать? – Нина подошла к стене и несколько раз постучала по ней костяшками пальцев. – Слышишь? Тут нет никакой звукоизоляции. Фанерная перегородка. Мы будем жить, как в коммунальной квартире.

– Привыкнем. В конце концов, это только на год.

Алексей повернулся к вещам и вдруг раздался истошный вопль Нины. Он быстро обернулся. Женщина стояла в какой-то судорожной позе, боясь шевельнуться, и глядела на стену прямо перед собой.

– Что случилось? – спросил Алексей.

– Здесь таракан, – выпучив глаза, прошептала женщина.

– Ты что, никогда тараканов не видела?

– О, господи! У меня на эту мерзость аллергия. Давай снимем квартиру в нормальном доме. Я здесь жить не смогу. Спать не смогу. Мне будут повсюду мерещиться тараканы. Я начну болеть.

Мужчина подошел к стене и пригляделся к насекомому.

– Успокойся. Он неживой. Наведем здесь порядок. Промажем углы гелем. Честно говоря, я не думал, что у редакции ведомственная квартира в таком доме. Видно, не богато живут. А что ты хочешь? Это ж не город. С чем-то придется смириться. Зато будет, о чем вспомнить! – попытался он подбодрить Нину. – Первую ночь поспим при включенном свете, а там поглядим.

Нина немного успокоилась, начала помогать распаковывать вещи; но когда Алексей стал собираться в редакцию, женщина категорически настояла на том, чтобы он взял ее с собой. Оставаться одна в пьяном бараке она робела.

*** *** ***

Редакция размещалась в двухэтажном домике в центре города по соседству с опорным пунктом милиции и местной администрацией. Нина взялась пробежаться по магазинам, Алексей вошел в подъезд и поднялся на второй этаж. В редакции было пусто. Какая-то женщина, похожая на секретаря, лениво стучала по клавишам компьютера. Унылость и запустение царили в коридорах четвертой власти. Женщина оторвалась от компьютера и посмотрела на вошедшего гостя поверх очков.

– Это вы наш новый сотрудник? – спросила она. – Присаживайтесь. Меня зовут Елена Сергеевна Царева. Я главный редактор «Н-й правды». Остальные на обеденном перерыве. Как устроились? Как соседи?

Алексей присел на стул и улыбнулся. У Елены Сергеевны было лицо с печатью. Есть такие категории лиц, на которых профессиональная принадлежность становится вросшей в плоть маской. У нее было лицо педагога со стажем.

– Спасибо за жилье. Соседи как соседи, – ответил Алексей. – Только тараканы… Моя жена, видите ли…

– Ах, тараканы. Да. Тараканы – это общая беда. Когда травят на втором этаже, эти паразиты бегут вниз. Когда травят на первом, мигрируют наверх. Все как у людей, – сочувственно покачала головой Елена Сергеевна. – Но у нас нет другого жилья. Я ознакомилась с вашим личным делом. Признаюсь, не поняла, почему вы оставили научную работу, большой город, карьеру и решили пожить здесь. У вас была какая-то веская причина?

– Во-первых, ваш городок мне знаком по службе в армии. Лет десять назад у вас была воинская часть в лесу.

– Да-да, ее давно расформировали.

– Ну, а во-вторых, мы с женой решили пожить вдали от городской суеты. Так сказать, подышать полной грудью, прильнуть к животворящему источнику простой жизни.

Елена Сергеевна саркастически улыбнулась.

– Ну, что ж, поживите, поработайте, подышите. А мы посмотрим, насколько вас хватит. У нас тут ведь особый колорит. К нему привычка нужна. Тараканы в квартире – это мелочь по сравнению с тараканами, которые живут в головах. Ну, хорошо, пугать больше не буду. Давайте обговорим фронт работ, и вы можете приступать хоть с понедельника. Мне бы хотелось, чтобы вы вели в газете криминальную рубрику, – проговорила она. – Ох, не люблю я этого слова. Криминал. Страшно становится. Однако сверху просят. Времена нынче, сами знаете, какие. Люди хотят знать. По городу бродят слухи. Многих это пугает. Наша задача – успокоить людей, дать квалифицированную информацию. Вы согласны?

Алексей, немного подумав, кивнул.

– Вы сказали, что по городу бродят слухи, – сказал он. – Кто-то их специально распространяет?

– Возможно. В семье не без урода. У нас замечательный мэр. Может быть, кто-то из недоброжелателей? Ну, поживете-увидите, – выдохнула она и после небольшой паузы прибавила: – Насколько я поняла, ваша жена по образованию дефектолог? В некотором смысле моя коллега? Пусть сходит в интернат для умственно-отсталых детей. Я позвоню директору. Логопедом ее, может быть, не возьмут, но воспитателем на группу точно примут. Почти двадцать лет я отработала там директором, а начинала с воспитателя. Но, как говорится, мы предполагаем, а бог располагает. Я не жалею, что возглавила единственную в городе газету, – с гордостью заключила она.

*** *** ***

Нина готова была мириться со всеми трудностями бытового характера, она горячо любила Алексея. Единственное, что могло навести на нее страх, был алкоголь, который даже в малых количествах был противопоказан Монахову. Однажды она стала свидетелем трехдневного запоя Алексея и с ужасом наблюдала за переменами, которые происходили с умным, спокойным, интеллигентным человеком.

Алексей не мог выпивать в меру, и после двух-трех рюмок водки его начинало нести, как корабль, который потерял управление и попал в сильнейшую бурю. Кроме того, после перенесенной химиотерапии организм Монахова был ослаблен, иммунитет не выдерживал нагрузок спиртным. Да и наследственность отставляла желать лучшего. Алкоголь был той страшной стихией, которая погубила его отца, деда, прадеда, половину родственников по мужской линии. Большинство Монаховых из-за вина превратились в инвалидов, растеряли таланты, погибли задолго до срока. Вино для Монаховых было злым роком.

Поэтому, когда Алексей купил по дороге домой бутылку водки, у Нины это не вызвало энтузиазма, а у входа в пьяный барак у нее на глазах заблестели слезы. Алексей обнял ее и попытался приободрить.

– Думаю, водка для нас сейчас просто необходима, – сказал он рассудительным тоном. – Приведем в порядок нервы, поговорим. А то мы с тобой все в каком-то беге. Суета, кругом была суета. А тут погляди-ка – тишина, покой, радость. Даже трамваев нет. Машин тоже. Люди ходят пешком или перемещаются на велосипедах, как в Голландии. Красота. Мы еще с тобой влюбимся в эту деревню так, что не захотим уезжать.

Нина смахнула слезы с ресниц и улыбнулась.

– Прости, это у меня от нервов, – ответила она. – Первый день на новом месте.

– И ты меня прости. Водка не всегда яд, иногда она бывает лекарством.

Они вошли в дом и поднялись на второй этаж. Пьяный барак только начинал просыпаться. Со стороны единственной на этаж кухни доносилась веселая болтовня. По коридору расхаживал высокий толстый мужчина в открытой майке. Все руки его были изрисованы морскими татуировками. Он был в приподнятом настроении и что-то напевал себе под нос. Увидев молодых людей, он прижался спиной к стене, пропустил их, и, заметив, что Алексей достает ключи, пробасил:

– До вас здесь Людмила жила, журналистка. Она их всех тут гоняла. Человек! Человечище!

Алексей метнул взгляд на эпатажную фигуру. Мужчина в майке театрально склонил голову и громко произнес:

– Меня зовут Николай Поликарпыч. Здесь по трагическому стечению обстоятельств. Обманули. Жулики. Выселили меня из собственной квартиры, нотариуса привели, все сделали, как надо. Теперь я пью.

Из проема кухонной двери показалась растрепанная голова крашеной блондинки лет сорока. Впрочем, из-за помятости лица возраст определить было трудно.

– Врет он все, – сиплым прокуренным голосом произнесла женщина. – Эту байку он сам сочинил, чтобы его жалели. А вы его не жалейте. Пропил свою квартиру, а деньги растерял, придурок.

– Не растерял, а украли, – заревел Николай Поликарпыч. – Запомните, молодые люди, в этом доме водятся корабельные крысы. Умные, злые, хитрые, похожие на людей. Они так и норовят в карман залезть. Твой Петька с дружками у меня и вытащил, – крикнул он женщине. – А может быть, ты сама! Чай, месяц потом гуляли, сволочи. Меня, дурака, поили на мои же деньги.

– Нужны мне твои деньги, – брякнула голова и исчезла на кухне. – У меня Петька на двух работах. Мне есть, на что пить.

– Крысы, – продолжал ругаться мужчина. – Тут одни крысы. Советую вам, молодые люди, запирать кубрик даже тогда, когда в гальюн уходите. Тащат все. Особенно этой крашенной не доверяйте. Шалман устроила. Петька ее вор. На двух воровских работах. Они меня обчистили. Вот их работа. Суки! Теперь я пью.

Алексей открыл дверь, и молодые люди вошли в комнату. Нина принялась сочинять на скорую руку ужин. Через несколько минут сели за стол. Вообще в комнате не предназначалась кухня, но прежними владельцами в углу прихожей был обустроен кухонный столик, газовая плита с двумя конфорками и угрожающе огромным красно-серым баллоном со ржавыми пятнами – так что, при желании, можно было готовить, не выходя из комнаты. Был здесь так же и кран с холодной водой. Помещение отгораживалось от прихожей шторками. Для одного непритязательного жильца этого было достаточно, но не для семьи.

Алексей налил две стопки. Нина устало улыбнулась и с жалостью посмотрела на измученного небритого мужчину. Алексей еще не конца поправился после болезни, поэтому долгий переезд и обустройство на новом месте тенью и худобой легли на его лицо.

– Один писатель свой первый роман написал в лесу, в домике, в затворе. Дал себе обет не бриться, пока не закончит книгу, – проговорил он, подавая женщине стопку. – Давай выпьем за то, чтобы я сумел написать книгу без всяких обетов.

– Давай. Только не обижайся на меня, если в какой-то момент я проявлю слабость.

– Женщина имеет полное на это право.

– Возможно, я буду капризничать.

– Капризничай на здоровье.

Они чокнулись. Алексей проглотил водку залпом и подцепил вилкой кусочек колбасы. Нина только пригубила.

– Там в городе нам с тобой было легче, – сказала Нина. – Спасала суета, от которой ты бежишь. В суете легче жить. Не надо задумываться. Прозвенел будильник, быстро собрался и на работу. Потом домой. И некогда оставаться наедине с собой. Может быть, это и есть счастье? Нет тишины и ладно. Нет одиночества, и слава Богу. Я с трудом представляю нашу жизнь здесь. Впрочем, ты всегда найдешь, чем заняться. У тебя литература, – ревниво произнесла она. – Эта «дамочка» тебя не оставит. Я тебя тоже не оставлю.

– Нам придется привыкать друг другу заново. В провинции человек как будто без кожи. Он беззащитен перед взглядами других. Тут некуда бежать. Все на лицо. Человек проявляется быстрее. С одной стороны это хорошо, с другой… Кстати, Нина, – неожиданно прибавил он, – ты в любой момент можешь вернуться в город. Я уважаю твою свободу. И если тебе захочется…

– Что? – воскликнула женщина. – Свободу? Какой же ты, Леша! Ты думаешь, мне нужна свобода без тебя? Дурак. – Она обиженно нахмурилась. – Ты влюблен в свое творчество. Жертвуешь ради него и своей свободой, и чужой. А ради меня ты вряд ли пожертвуешь творчеством. Значит, я для тебя на втором месте. Это эгоизм.

– Эгоизм? Возможно. Тот, кто любит, всегда эгоистичен в любви. Тот, кого любят, тоже. Кто-то из психологов назвал любовь практикой разумного эгоизма. Я не согласен с ним. Любовь – это, прежде всего, жертвенность. Способность отдавать без выгоды для своего «эго».

Алексей плеснул себе еще водки, но прежде, чем выпить, соскочил со стула, подошел к одной из не разобранных сумок и достал оттуда тетрадь с черновыми набросками романа.

– Вот, – положил он тетрадь перед Ниной. – Здесь будет притча о человеке, который пытается научиться любви. Жертвы. Настоящая любовь – это всегда жертва. Причем счастлив человек тогда, когда больше отдает. Даже свою жизнь. Вот это любовь. Да. Поневоле вспомнишь о том, что только в христианстве есть идеал такой любви. В других религиях и философиях всегда страсть, любовь, которая легко оборачивается ненавистью и убийством. Я не нашел ни одного определения любви, похожего на апостольский в Евангелие. Эрос у греков? Приятный божок, который дает наслаждение до тех пор, пока человек опьянен страстью. Проходит время, и от Эроса ничего не остается, кроме горького привкуса.

Алексей раскраснелся. Глаза его лихорадочно сверкали.

– Почему ты расстался со своей первой женой? – остудила его Нина вопросом, который раньше стеснялась задать. – Ты никогда не говорил об этом.

– Мы расстались, – нехотя отозвался мужчина.

– Почему?

– Она вторгалась в мою свободу. Мы были разные люди. Однажды я почувствовал себя пленником и решил вырваться из этого плена.