Текст книги "Ты похож на астероид… (сборник)"

Глава 8

Мама, конечно, слышать не захотела о моей жизни у бабушки. А отец не смог сам решить простой, на мой взгляд, вопрос, начал звонить ей, советоваться, потом отослал меня на кухню к бабе Тане и по скайпу говорил один. Но я слышал, как мама довольно строгим голосом учила его: надо поговорить с бабушкой о возможном переезде нас – её, папы, Дашки и меня – в дедушкину квартиру. Папа молчал, лишь сказал: время траура не для таких разговоров и что у бабушки будут свои взгляды на эту проблему. Мама стала его ругать, ну упрекать опять же, что он ничего не может решить сам.

Я прошёл на кухню, увидел, что бабушка сидит у окна, смотрит на улицу, а глаза у неё ничего не видят. Дом был старый, наверное с дырками, и разговор папы с мамой она слышала не хуже меня. Почему-то совсем не отреагировала, когда я прижался к ней, положил руку на плечо и стал целовать в голову, закрытую чёрным, пропахнувшим церковным воском, платком. Она третий день после похорон дедушки Коли ходит в церковь, молится. Мы с папой тоже раз пошли с ней, в церкви было интересно, но тоскливо: дома и на улице ещё как-то забываешь о деде, а там он весь перед тобой. Будто стоит рядом с иконой Николая Чудотворца (первый раз я увидел её в музее), но спиной ко мне, вроде бы хочет повернуться и посмотреть, а не может… Я ошибаюсь, наверное, от этой тоски везде вижу дедушку.

Наконец бабушка поняла, что я рядом, наклонила мою голову и, поцеловав в лоб, сказала:

– Ничего, сынок, ничего, мой маленький, я выдержу и одна, а на Новый год обязательно приезжай. И Дашеньку возьми с собой.

Не зря моя мама зовёт её «товарищ комиссар»: бабушка может и виду не подать, как ей тяжело и больно. Но я-то всё вижу. И вдобавок понял две вещи. Первое: плетью обуха не перешибёшь, так говорит папа о нашей маме. Аргументы у неё железные: ребёнку, особенно в таком возрасте, нужны родители. Потом – школа с экзаменами, теннис, изостудия. Конечно, по её словам, неплохо бы иметь всё это не в провинции, а в столице, но, что делать, утверждает она, нас там не ждут. И второе: мои родители, не разрешив мне пожить у бабушки, притворяются, будто не видят, как тяжело ей сейчас. Это меня огорчает больше всего. Даже больше планов мамы: старую квартиру деда продать, вместо неё купить коттедж на природе, для бабушки – выменять комнату в коммуналке.

Я долго думал, как рассказать обо всём этом бабе Тане, но понял, что нельзя лезть с такими проблемами, это её просто доконает. А как быть? Ведь мы уже упаковали вещи, отец не смог остаться даже на девятый день после похорон: Дашка разболелась. Бабушка в основном молчала, со мной разговаривала, но сухо, лишь отвечала на вопросы, которые я пытался задавать, чтобы чуть-чуть расшевелить её. А вечером на домашний телефон позвонил Бабай Константинович, она называла его Бобо. Вдруг сказала, что сын дома и, зайдя к нам в комнату, передала папе трубку. Я понял из их разговора, что речь идёт о завтрашнем дне и что нам, папе и мне, надо встретиться с бывшим помощником деда в кафе гостиницы «Националь».

Думал, пойдём в ресторан с огромными окнами, с разноцветными конями на стенах, будто летящими по воздуху, возле которых мы прогуливались с отцом, дожидаясь Бобо, а попали в уютное, но явно не для всех, кафе с обычными столиками на четверых и шустрым молодым официантом. Помощник шёл уверенно, поздоровался за руку с каким-то мужчиной с бабочкой, тот проводил нас в угол продолговатого зала. Мне заказали мороженое, любимое, фисташковое, и натуральный сок из ананасов, груш и ещё чего-то. Мужчины взяли по чашке кофе. Я мысленно назвал Бобо «министром», ну это те, кто чем-то руководит в Москве. Он сказал, извинившись больше передо мной:

– Простите, я закурю… Одну, и без затяжек. – Пододвинул к себе пепельницу, долго мял сигарету пальцами, щёлкнул длинной и тонкой, похожей на золотую, зажигалкой, затянулся, дым выпустил в сторону от меня. – Вас зовут Юрий Николаевич? – обратился он к папе. – Очень приятно. Меня можно называть Бобо. Я много лет проработал или вместе, или рядом с вашим отцом, – посмотрел на меня, – и дедом, сейчас представляю самую большую компанию СМИ. Я потом объясню, – сказал он мне, – что это такое. Мы встречались с Николаем Ивановичем не так давно, к несчастью, он не был готов к трагическим для него событиям, но всё же успел затронуть тему будущего его внука, а это значит и вас, Юрий…

– Мы ни о чём подобном не говорили с отцом, – почему-то резко сказал папа, – это наше семейное, внутреннее дело…

– Конечно, не спорю, но всё же прошу выслушать меня до конца. – В это время официант принёс на подносе заказ. Расставил чашки с вкусно пахнущим кофе, мне пододвинул вазочку с мороженым и бокал тёмно-зелёного густого сока. Бобо помешал ложечкой напиток, отхлебнул маленький глоток, забыв, наверное, положить сахар. Отец смотрел на него, до кофе не дотронулся. А я вдруг сразу понял, о чём «министр» хочет говорить. Дедушка думал о нашем будущем и просил его помочь нам. Да и отец это понял, но почему-то злился и еле сдерживал себя.

Конечно, я не помню всю речь Бобо, расскажу, что уловил. Короче, решением правления компания приобрела на моё имя пакет акций, более двух процентов. До моего совершеннолетия ими может управлять отец, но с запретом выводить их за границу, продавать и ещё что-то, что связано с непрофильными тратами. (Бобо сказал примерно так: с одобрения правления мой папа может приобрести любую недвижимость, но не яхту или самолёт, отправить меня и Дашку на учёбу за границу, не меняя нам гражданства.) И ещё важное он сказал: квартиру, в которой живёт наша баба Таня, надо оставить в покое, это её просьба. Она доживёт свой век там, где прошла почти вся её жизнь. В общем, таких условий до моего совершеннолетия получилось довольно много. Может быть, поэтому реакция отца была резкой:

– Знаете что, уважаемый Бобо Константинович, не лезьте в мою семью. Я вас ни о чём не просил и не собираюсь просить. Мы уж как-нибудь разберёмся без ваших акций… И вообще, кто вам дал право так себя вести?

– Да, Юрий Николаевич, мне никто не давал такого права, кроме вашего отца. И я лишь пересказал вам содержание юридического документа, который наша компания подписала с Николаем Ивановичем. Это и есть расширенный вариант. Но отец предвидел возможную реакцию с вашей стороны и попросил подработать второй, более короткий вариант соглашения. А именно: внук, Александр Юрьевич, вступает в наследство по достижении своего совершеннолетия. Всё, никаких больше отступлений и вариантов. Вам здесь остаётся лишь дожидаться взросления сына, а что будет через шесть лет, одному богу известно… И хотите вы или компания, или не хотим мы этого, ничего изменить будет уже невозможно. Выбор за вами, подумайте, посоветуйтесь, с кем считаете нужным, но недолго: свидетельство о смерти отца даёт право немедленного вступления в силу соглашения. И чтобы вы знали, вот приблизительная стоимость акций. – Достал маленькую электронную книжку с карандашом на проводе и вывел на листке девятизначную цифру. Мне показалось, что первой стояла цифра два.

– В доллары переведёте сами? – закончил он речь, откинулся на спинку стула, стал пить кофе маленькими глоточками.

Отец побледнел, просыпал на стол песок из пакетика, долго мешал ложкой чёрную жидкость. Я спокойно доедал мороженое, иногда запивая его соком. Вдруг папа сказал:

– Нам надо ехать в аэропорт.

– Я вызвал машину, она будет в вашем полном распоряжении. Вот визитка моего секретаря, звоните в любое время: как владельцу пакета акций вашему сыну положено обслуживание за счёт компании…

– Дожил, – сказал отец, – становлюсь приживалкой у собственного сына.

– Вы не правы, Юрий Николаевич, вы становитесь своеобразным регентом над сыном, если согласитесь на первый вариант. Думайте, я жду вашего ответа три дня. Иначе в силу вступит второй вариант с итогами через шесть лет…

– Спасибо вам за всё, особенно за признание заслуг моего отца: лучше поздно, чем никогда…

– Он всё знал, – перебил папу «министр», – все правила игры, но никогда не отступал от своих принципов. – Потом ещё добавил: – Система процентов и откатов была не для него, большого государственного деятеля. Сначала мы по-тихому посмеивались над ним и только с годами начали понимать, что такое безупречная репутация.

Домой ехали на «мерседесе». Водитель сказал, что будет ждать на стоянке у дома, напомнил, что теперь усложнилась процедура контроля, надо приехать в аэропорт пораньше. «Знаем без вас», – пробормотал под нос отец, но вслух поблагодарил его и мы пошли к бабе Тане. С порога он заявил:

– Вот, познакомься, мама, привёл миллионера. Через шесть лет, к восемнадцатилетию, твой внук станет обладателем капитала в двести миллионов, если акции ещё не вырастут…

– Я знаю, – сказала баба Таня, – Николай говорил об этом… Я думаю, он правильно поступил. Тебе надо подписать бумаги первого варианта, с пользой расходовать капитал, который вернули отцу через его внука.

– Не обижайся, скажи: мне он не мог передать эти долбанные акции?! – вспылил, почти закричал папа, а мне показал рукой на дверь в кухню.

– Не гони Сашу, – сказала холодно бабушка, – там всё слышно, да и он теперь должен знать об этой ситуации. Во-первых, отец не предполагал, что акции так вырастут в цене: он думал завещать их внуку на продолжение учёбы, на непредвиденные обстоятельства. Не дай бог, но на нём тогда остаётся и младшая сестра. Во-вторых, мы столько денег угробили на тебя, начиная с выпускного класса школы и по сей день… – Папа что-то хотел возразить, но бабушка не дала ему открыть рта. – Вопрос решён! Поставим на этом точку: или ты остаёшься разумным отцом при деньгах сына, или он сам распорядится ими со временем. А сейчас давайте собираться в аэропорт, скоро рейс…

Отец долго кричал о несправедливости родителей по отношению к нему, о том, что внуки руки не подадут им при встрече. На что баба Таня только и сказала:

– Деду уже не подашь руки ни при каких обстоятельствах, да и я не вечная, скоро отправлюсь на встречу с ним.

Я ушёл на кухню, туда же перебралась и бабушка.

– Всё уладится, – сказала она, – это честно заработанные деньги, которые дедушка Коля решил передать тебе как внуку и как брату младшей сестрёнки. А папа подумает, посоветуется с твоей мамой, вернётся и подпишет бумаги. Вот тогда, – закончила разговор баба Таня, – и я буду спокойна за тебя, за Дашу, за вашу семью.

Глава 9

Мне так нравилась Катя, что иногда от желания видеть её, вдыхать запах школьного рюкзака, из которого она доставала книжки и тетрадки, дотрагиваться до руки или плеча, прикрытого распущенными тёмно-каштановыми волосами, у меня кружилась голова. Она уже так привыкла к моему столу в классе, что останавливалась точно у него, даже если шла спиной, разговаривая с кем-то из подружек. Улыбаясь и показывая ровные белые зубы, шутила:

– Привет, Саня! Ты сегодня такой красивый и серьёзный. Что-то случилось?

Недавно она прочитала роман Каверина «Два капитана», только и рассказывала о нём почти всю неделю, незаметно для всех стала называть меня Саней. Я давно прочитал книгу, но хорошо помнил, что героиню звали Екатерина. Катя, как и обещала, перебралась в классе за мой стол, а поскольку это случилось так давно, никто и не вспоминал о перемещении новой ученицы. Хотя какая она новенькая: казалось, что мы вместе уже сто лет. Она по-прежнему жила на выселках, в военном гарнизоне, и мне не очень хотелось вот так сразу отпускать её после школы. Я понял, что и ей не хочется садиться в старенький жигулёнок отца. Тот видел наши прощания, наверное, что-то придумал, в один из дней Катя сказала:

– Мы можем пройтись до последней остановки трамвая, папа или мама будут ждать меня там. Это удобно им, и мы прогуляемся, как говорит папа, мозги проветрим после занятий…

– Классно, – сказал я, не скрывая радости. – А кто у тебя отец?

– Военный… Но я не так много знаю о его службе. Вообще-то, он закончил Ленинградский политех, инженер по ИТ. Служил год офицером запаса, из-за жилья (дали новую большую квартиру) остался в армии. А теперь уже и младший брат появился, и папа привык к службе, да и мы освоились с переездами. Сейчас он – старший офицер КП, только что досрочно получил звание майора…

– А что такое КП?

– Вроде бы командный пункт… А я уже поучилась в четырёх школах: в Забайкалье, на Урале, в Заполярье и вот здесь. Я так рада, что встретила тебя, Саня. У меня почему-то нигде не было настоящего друга, как ты. Даже среди девочек: только начнёшь привыкать к школе, как опять переезжаешь.

– Так и здесь, значит, всё может быть ненадёжно? – сказал я, выдав своё огорчение.

– Нет, я поняла: у папы есть перспектива, может до полковника дослужиться.

Мы шли по плохо очищенному от снега тротуару, в двух метрах от нас по рельсам грохотали красно-жёлтые трамваи, которые через четыре остановки делали «кругаля» у парка культуры и отдыха, граничащего с набережной широкой и полноводной реки. Здесь на десяток километров тянулись узкие самодельные пляжи, засыпанные сегодня белым глубоким снегом, а летом – не протолкнёшься: на специально оборудованный горпляж без машины не доберёшься, а маршрутки ездили, кому как из водителей вздумается.

На конечной остановке трамвая, почти всегда у диспетчерской будки, стояли «жигули», похоже, они когда-то имели цвет «кофе с молоком». За рулём сидел военный с мужественным лицом, в окно кабины был виден погон с большой звёздочкой. Стоя у машины, Катя махала мне рукой, открывала дверцу и буквально падала на заднее сиденье, кричала:

– До завтра, Саня!

Я провожал девушку взглядом до самого поворота дороги к гарнизону, тоже махал рукой и шёл на остановку трамвая. Четыре посадки пассажиров в вагон, небольшой путь, но я многое успевал передумать за это время. Главное, о чём я думал в первые минуты прощания: о любви к Кате, хотя не знал, что это такое, и старался не произносить это слово вслух. До нашего прощального школьного звонка ещё далековато, но мы можем летом поступить в колледж, а там уже никто не запретит нам быть вместе. Я почему-то заранее знал, что всё будет хорошо: она тоже любит меня.

Потом я думал о том, как быстро мы забыли дедушку Колю: прошло не так много времени, а о нём уже никто не вспоминает. Только Дашка иногда подходит к столу отца и берёт в руки небольшую деревянную рамочку, в которую тот вставил старую фотографию деда, одетого в альпинистскую штормовку, с ледорубом в руках. Внизу надпись: «Хибины, пик Юмъечорр, апрель 1969 г.». Дед здесь молодой, оканчивал институт, ещё не был женат на бабе Тане. Дашка целует фото, что-то шепчет, типа: «Дедуля, любименький мой…» Я тоже часто смотрю на это фото, но мне больше нравится другое, где двое улыбающихся людей стоят, обнявшись, на фоне пушки военного корабля, а по белому полю внизу ручкой написано: «Камчатка. Премьер-министр и я. Май 1991 г.». Этот снимок я выпросил у бабы Тани, когда мы приезжали к ней на новогодние каникулы. Она отдала мне и шкатулку с бейджиками об аккредитации деда в десяти странах мира, где проходили фестивали молодёжи. И его фото с Фиделем Кастро в Гаване, на котором написано размашисто по-испански, типа того, что они никогда не забудут такого мужественного comandante, каким был Николáс, и спасибо ему от имени кубинского народа…

Сидя на пластмассовом кресле в трамвае, я вспоминал, как чуть до развода не дошло дело у папы с мамой и как она буквально вытолкала его в аэропорт для подписания документов в столице. Он вернулся через два дня, от него пахло коньяком, сказал мне грустным голосом:

– Не прав я, сынок, нельзя допускать, чтобы так нами командовали, не надо было визировать мне компромиссный вариант с акциями… Пусть бы шло так, как задумал дед: к совершеннолетию на твоём счёте лежало бы уже около пятисот миллионов, так сказал Бобо Константинович, а он знает, что говорит. Тогда можно обсуждать любой вариант нашей жизни. Отправил бы я тебя учиться за границу, хоть в Кембридж…

– Пап, а на фига мне Кембридж! – сказал я. – Мне и здесь хорошо. Вы с мамой, Дашка, друзья и Катя – тоже здесь, а без неё я никуда не собираюсь уезжать.

– Я понимаю тебя, сын, – рассуждал отец, – мы все, мужчины нашего рода, однолюбы. Но вам-то с девушкой ещё рано задумываться, школу надо, по крайней мере, закончить…

– Мы в колледж поступим, а там даже жениться можно…

– Так ты меня и дедом сделаешь досрочно? А Катя-то согласна? Впрочем, не слушай мой бред, выпивши я, а это нехорошо делать при детях. Я рад одному: появились деньги, стало что терять, значит, и мама забудет о вине, чтобы не потерять всё… Ничего, что я говорю с тобой про это?

– Нормально, пап. Терять семью никому нельзя, а уж тем более маме. Она работает, и у неё уже хорошо получается…

Зимой, на каникулах, отец с мамой ездили к бабе Тане, прихватив меня с Дашкой. За две недели они сумели оформить покупку дачного участка: на берегу реки два жилых строения в триста квадратных метров со всеми удобствами да земли двадцать соток.

– А ты знаешь, что там – самая дорогая земля, дороже дома? – говорил он мне, один на один, по возвращении. – Это наше самое удачное вложение…

– Пап, это значит, нам предстоит переезд? Но я не готов! Я не могу оставить Катю. Я против…

– Подожди, сын, мы же всё это обсудили: нам надо, не выписываясь от бабы Тани, жить рядом с ней, работать и учиться будем в столице… Я не понимаю, что опять с тобой творится? А если бы Катя завтра поехала с отцом на новое место его службы? Ты что, поехал бы за ней? Или бы она осталась у нас в семье? Нет, так нельзя, пока так нельзя ставить вопрос. Будете писать друг другу письма, на каникулы она прилетит к нам со своей мамой, оплатим гостиницу, поводишь их по музеям, театрам, выставкам… Ты что, маленький мой?! А если бы я отправил тебя в частную школу в Англию, как предлагал Бобо? А ведь я думал об этом, и тогда бы вы точно виделись только на летних каникулах. Но вдумайся, как стремительно взлетели бы перспективы твоей жизни, образования, возможности закончить самые престижные университеты мира! Но я, понимая твоё состояние, согласился: никакой заграницы, ты будешь с нами и сможешь видеть Катю после каждой учебной четверти. Но переезжать мы будем, мы семья, и баба Таня хочет чаще видеть тебя с Дашей…

Я тогда не стал говорить отцу: не надо прикрываться именем бабушки, после смерти деда Коли я просился переехать к ней жить, хотя бы временно. И что? Как отреагировала мамочка? А папочка её поддержал, а ведь мог просто оставить меня у бабы Тани, как бы забыть с последующим переводом в школу, кстати, по моему настоящему месту жительства. Но я знаю, насколько для отца – это болезненный вопрос, поэтому не стал ничего говорить. Я давно уже не видел любви и ласки между отцом и бабой Таней, что-то нехорошее творится у них в душах, не могут то ли обиду друг другу простить, то ли мама наша стоит у них посредине, но знаю, что отец не прав. Это ведь мама, единственная, только твоя.

С моей остановки трамвая до дома я добирался быстро, шёл знакомыми переулками, вдыхая полной грудью весенний, уже тёплый и влажный воздух, предвестник пробуждения новой жизни. Я говорил себе: «Ничего, Санёк, мы ещё поборемся… Да и Катя – моя. А впереди у нас – целая жизнь».

Глава 10

Марсель (среди своих Марс) упился водкой так, что мне пришлось выводить его на улицу. Представитель консульства предупреждал ребят из общаги университета, где прописали Марса, что у него какое-то генетическое несоответствие с «раша водкой». Ну не пей тогда как лошадь, какие проблемы? А то мутят воду: самая пьющая, но не пьянеющая нация, французская культура пития… Да на дармовщину чистейшую, как слеза, водочку от «Кристалла» пьют и финны на пару со шведами, и якобы профи, а на самом деле дурные в подпитии англичане, и даже суетливые японцы.

«Не пьянеющая нация…» – чертыхаясь, я крепко держал за поясницу Марса. Хорошо, спасал мой рост в 180 сантиметров да сильные руки теннисиста – почти профессионала. Чуть позже, когда уже прошли пост охраны и раздалось негромкое журчание воды в фонтанах, злость ушла, подумал: «На кой чёрт льют без толку воду? Ведь скоро зима… Всё у нас как в шарашкиной конторе». Посмотрел на француза, он начал мёрзнуть, мелко дрожать: пальто-пиджак – выше задницы, перчаток нет, вельветовые брюки в дудочку не закрывают голые лодыжки ног. Вот бедолага, ещё повезло, что кроссовки – утеплённые, с массивной толстой подошвой. Присели на гранитный бордюр фонтана, я сказал по-французски:

– Дыши, Марсель, хорошо дыши. Сейчас пройдём круг по скверу, проветримся, и тогда – домой. А пока посиди минутку, не падай, мне надо позвонить…

Набрал домашний телефон бабы Тани, она стала плохо слышать, долго не снимала трубку, хотя громкость я лично ставил на всю катушку. Наконец раздался почти металлический, похожий на устаревшего робота, голос:

– Алло, вас слушают.

– Ба, это я… Александр, как официально ты зовёшь меня по телефону. Тут такое дело: сегодня меня не жди на ночь, французы устроили вечер знакомств, официальный переводчик ушёл, остался я один с языком, просто беда, все говорят или по-русски, или по-английски. И никто по-ихнему…

– Не шути так, Саша, ты студент лучшего в стране университета, это ко многому обязывает…

– Да я шутю… Знаю-знаю, как правильно, не обижайся, ба, утром позвоню, скажу, когда приеду… Будет скучно или вдруг что-то, не дай бог, не так, набирай мобильник, у меня всегда включён.

– Я сготовила борщ, домашние котлеты… – упорно продолжала монолог бабушка, будто не слыша меня.

– Ба! Пощади, есть хочу, как из пушки, котлет хочу и борща!

– И, пожалуйста, не выпивай! Твой нервный срыв может повториться даже с безобидной рюмки, тогда ты не сможешь управлять эмоциями, сынок…

Я понимаю корректную в выражениях бабушку, но она-то волнуется, видимо, не зря: за пять последних лет мама дважды лежала в клинике. И только нам известно, что это – уже край, которому предшествовали недели, а то и месяцы пития. Я-то привык ко всему, выкручивался, как мог. А каково было Дашке: последний раз отец положил мать в «богадельню» при монастыре, когда дочери исполнилось десять лет. Я не раз говорил ему: «Давай, пока ты возишься с мамой, мы переедем к бабе Тане». «Ну что ты, сынок, она старосветская, не поймёт, да и здоровье у неё не то». Думал, она не знает о нашей страшной беде. Знала баба Таня, да и дед Николай, наверное, знал, но молчали, боялись обидеть нас, надеялись, что семья справится общими силами. Не справилась…

– Да-да, я всё помню, ба. Целую тебя и спасибо за заботу…

Она всегда первая кладёт трубку, так ей легче прощаться со мной, когда остаётся одна в старой, уже обветшавшей квартире, хотя я регулярно, раз в квартал, заказываю службу, появляются сноровистые тётки и буквально вылизывают все комнаты и кухню, кроме кабинета деда Коли. Это святое место, пыль вытирает сама хозяйка, иногда столетним пылесосом «Урал» я чищу ковёр и прикроватные коврики. Так уж получилось, что именно к бабушке Тане почти пять лет назад из столичной частной клиники, где я провалялся пару месяцев, привёз меня отец. И все годы до поступления в университет я жил с ней, учился в соседней с нами языковой (французский-английский) школе, ходил в секцию тенниса при ЖЭКе, которую вёл никому ныне не нужный легендарный чемпион Союза. Вечерами мы с ребятами подрабатывали в экскурсионном бюро на Красной площади, водили группы туристов, получали почасовую оплату. В общем, жить было можно.

А моя семья все эти годы живёт в Подмосковье, мама не работает, отец так и не стал писателем: его не издают, он нервничал, потом привык, перестал появляться на людях, завёл в инете пару сайтов, куда пишут домохозяйки и пенсионеры, просят «подправить» их новеллы про кошек и собачек, а также свои воспоминания, на замену обещают читать его произведения в семьях. С усадьбой, как мама любит называть наш коттедж с участком земли, страшно не повезло: агентство недвижимости на стадии оформления документов попало в сводки органов полиции, и вот невероятно долго мы судимся с объявившимися вдруг родственниками внезапно умершего хозяина. Хорошо, вмешался Бобо Константинович, подключил своих волкодавов из юркоманды, те сумели вырвать большой коттедж и четырнадцать соток земли из двадцати заявленных тогда на продажу. Мы отгородились от всплывших вдруг соседей высоченным забором, но я видел, с какой космической скоростью те начали строить «клоповник» для сдачи жилья на летний сезон. Представляю, что ждёт нас впереди…

После дрязг с жильём и переезда в новый дом, на что ушла половина денег, отец потерял контроль над акциями. Таковы были условия соглашения, которые он подписал. Но наконец-то этим летом мне исполнилось восемнадцать, мы встретились с Бобо в том же кафе, что и с отцом когда-то, но уже только вдвоём. В двух словах расскажу о главном: он написал в электронной книжке цифру 2,5 и уточнил, помедлив: «млн $», улыбнулся, давая возможность перевести сумму в рубли. Предложил положить деньги в швейцарский банк и жить на проценты, заверил: этого хватит на безбедное содержание и семьи, и бабы Тани, и на учёбу. Второе: не трогать акции, их рост в ближайшее время будет фантастический, можно увеличить капитал вдвое, если не больше (заработает шельф северных морей). Но тогда придётся жить поскромнее, научиться крутиться, но, заверил он, тогда точно познаешь все прелести студенческой жизни. Я сделал выбор в пользу семьи: деньги были нужны не только на моё образование, хотя я вполне проходил как бюджетник. Подрастала Даша, в деньгах нуждался отец и особенно – больная мама.

– Алекс, я замёрз, – лязгая зубами, сказал француз, – мы можем перестать сидеть, надо ходить. О чём всё думаешь?

– Марсель, ты обманул нас или представитель консульства наврал? – ответил я, удивившись, как хорошо стал говорить по-русски наш уважаемый гость. Кстати, один из наследников крупнейшей парфюмерной компании, вдруг решивший получить юридическое образование в нашей стране. У его семьи – представительство фирмы в столице, оно обслуживает все страны бывшего СССР.

– Нет-нет… Ты понял моё произношение?

– Говорят: ты слышишь моё произношение. Кстати, мы можем говорить на французском.

– Мне плохо-хо-хо… Я лучше молчу. Но скажу: в ту неделю мы едем в офис, я представлю управляющего, родственника, пусть имеет на тебя виды… Всё потом объясню. Сейчас идти спать…

– Идём. Обнимать тебя больше не буду, у охранников – соберись, надо прошагать мимо них без сучка и задоринки…

– Отличная фраза, надо понять смысл и запомнить!

Мы пошли вдоль зелёных кустов сирени, сверкающих от мелкого моросящего дождя, вдруг посыпавшегося с неба. Аллея, освещённая подсветкой и сохранившая летнюю свежесть листьев, вела к главному входу в общежитие с двухместными жилыми блоками для студентов: туалет, душ, кухонька. Пока я за крохотным столом для тостов и чайника готовил две чашки кофе, Марс не только успел раздеться, сбросив одежду на пол, но и уснуть сном праведника. Перешагнув кучу дорогих тряпок, сел за письменный стол, стал размышлять: таблетку для сна принимать страшно, за эти годы столько их выпито, что бедная печень, наверное, скоро будет пищать. Два-три глотка виски давно выветрились, в холодильнике стояла начатая бутылка коньяка, но я помнил о маме, нашем семейном дамокловом мече.

Включил настольную лампу, открыл книгу. От чтения становится легче: через час-полтора по времени я засыпаю, иногда сплю до утра. Но почти каждую ночь ко мне приходит Катя… Я уже не различаю с прежней чёткостью черты её лица, хотя слышу голос, вопросы, которые она задаёт, чувствую, как молчит, ожидая ответа. Катя погибла у меня на глазах.

Весной в речном затоне у парка дольше всего держится лёд: нет движения воды. А на довольно крутом спуске к реке с поздней осени намывают ледяную горку длиной метров сто, на ней катаются на «ватрушках» не только дети, но и взрослые с удовольствием дурачатся вечерами, хотя освещения как такового там нет. Мальчишки знают: в начале апреля по затону проходит тяжёлый буксир ледокольного класса, который буквально взламывает ледяной панцирь. Делает он проход почему-то ночью, правда, тогда служба парка вывешивает объявление о полынье, иногда обносит склон и ледяную горку верёвкой с полосатыми флажками.

В тот день два последних урока отменили: учитель Веньямин Борисович прямо на физре перед нами сломал ногу. Завуч не стала рассовывать класс по другим учителям, отпустила домой. Мы с Катей надели куртки, я взял рюкзаки и повёл её, как обычно, к парку, на конечную остановку трамвая. В запасе у нас оказалась тьма времени, больше часа до приезда кого-то из её родителей на «жигулях». Мы обошли трамвайный круг, аллея вела к реке, на склоне, под нами, искрилась на солнце ледяная гора. Слева – высоченные сосны с подлеском, справа – частые кусты орешника, куда в конце лета приходят за орехами многие горожане. Посередине – двухметровый по ширине намытый ровной водой спуск, ведущий в заросший сугробами затон. Из-за подлеска и кустов практически нельзя было разглядеть полынью от буксира, которая разрывала ледяную гору в самом её конце.

Катя дурачилась на небольшом деревянном настиле, попросив поснимать её на телефон, выбрала небольшую картонку, их складывали у кустов, разбежалась и с криком: «Догоняй! Слабо!» – понеслась по ледяной поверхности склона. Я убрал телефон, схватил первую попавшуюся коробку, сложенную по швам, и тоже поехал за ней, правда, на животе. Несколько раз поднимал голову, видел её полусогнутую спину, чувствовал: догнать уже не смогу, упустил время. Последний раз посмотрел вперёд и не увидел Катю. Раскатанная поверхность горы стремительно несла меня в покрытую клочьями белого тумана полынью. В голове билась одна мысль: «Где Катя? Почему её нет?»

На полной скорости врезался в небольшой бруствер из мокрого снега и раскрошенного речного льда, как-то боком перелетел его и свалился в воду. Надутая куртка держала меня на поверхности, начал крутиться вокруг своей оси, но так и не увидел девочку. Подумал, что Катя, видимо, ударилась о речной лёд, наверное, потеряла сознание, куртка – матерчатая, сразу потянула её ко дну. Я стал расстёгивать куртку, пластмассовый хомутик не поддавался, тогда собрал силы и дёрнул за верхние края молнии. Она раскрылась, поролон буквально вытолкнул меня в воду. Начал нырять и тут же почувствовал, как миллионы игл впились в тело, ноги почти не слушались, не хотели шевелиться, начали тянуть вниз. Я решил отплыть от ледяной кромки, поискать Катю в воде на чистом пространстве. Нырнуть на глубину получилось всего два раза, в какой-то металлической с серебристым оттенком воде я не увидел её. Понял: ещё пару минут продержусь на плаву и пойду ко дну. До кромки льда я не доплыл, лишь почувствовал уходящим сознанием, что кто-то тащит меня за воротник пиджака, потом – мрак. Очнулся в скорой помощи, увидел врача, спросил: