Текст книги "Кулинарное чтиво. Вкусная повесть о любви"

И вот, в мгновенно возникшую тишину, вступают робкие скрипки… Под их кантилену на стол выкладываются две луковицы, морковка, помидоры и багровая до черноты свекла. Анатолий умел выбирать арбузы и свеклу. Дородной купчихой расположилась на краю капуста. Рядом, как дворовая челядь, три серых картофелины терпеливо ждут своего часа.

Словно контрапункт, возле кипящего бульона ставится тефлоновая кастрюля, и туда вливается пять столовых ложек растительного масла. А на разделочной доске под торопливое стаккато ножа режется лук. Аккорд – в тефлон! Аккорд – туда же… К моркови у Анатолия был иной подход, словно исполнитель наигрывал в верхней части клавиатуры. Он брал терку и мелко, как трель, натирал морковку. Та же тема звучала и со свеклой… Мелодия замедлилась, стала сочнее – Толя приступал к помидорам. Томаты резались более-менее крупными кусками и ad libitum плюхались в кастрюлю. Там клокотало и неистовствовало, словно клавиши сошли с ума, но исполнитель темпа не снижал.

Анатолий не всегда следовал советам кулинарных талмудов, где указывалось, одно надо солить в середине, а другое перчить в конце… Порой он предпочитал импровизацию.

Вот и тут, стремительно развивая тему, он бросил бульонный кубик, избегая опасного диссонанса пересола; две чайные ложки сахарного песку и щепотку лимонной кислоты, добиваясь этим изящных форшлагов. А для емкости звучания, на кончике ножа – чуть шафрана и имбиря, дабы в восточных обертонах слышалась геополитика русского творчества.

И вновь legato… Пара поварешек полуготового бульона вливается в бурлящее варево, огонь уменьшается и все плавно тушится. Музыкант, не отрываясь от инструмента, может позволить себе откинуться на спинку стула и, перебирая пальцами, вспомнить, все ли сыграно правильно и куда поведет его лейтмотив. Тем более, что ароматы вокруг разрешают это сделать.

Но трубы и литавры не дают покоя… Тихие звуки рояля заглушает тревога и тогда исполнитель переходит на forte! Острейший тесак шинкует капусту. Крепкий вилок на глазах превращается в гору зеленоватой стружки, словно гром гонга рассыпался в звенящее тремоло. Побежденное смятение затихает в тефлоновой кастрюле.

Можно двадцать минут спокойно покурить, почистить картошку, разрезав ее на мелкие кубики, и послушать музыку…

Сергей Васильевич погружает в задумчивость.

За это время и капуста подобрела, стала мягче, подернулась стыдливым пурпуром и теперь ее можно отправить в кипящий бульон, а вослед за ней и картофель.

А как без лаврового листа? Он венчает, как исполнителей, так и исполняемое.

А за минуту до коды не грех похулиганить и добавить несколько тревожных ноток тертого чеснока. Мол, не все в мире сладко – помните об этом.

Второй концерт Рахманинова для фортепиано с оркестром умиротворяет. Звуки обретают вкус, а во вкусе слышится симфония…

Так готовил борщ Анатолий.

Не зря Евгений Ольгердович, уплетая его за обе щеки, говорил:

– Толька, если бы на конкурсе имени Чайковского существовала номинация – «Борщ», то первое место тебе было бы обеспечено…

Антонина допила кофе и спросила:

– А вы почему все время здесь? Другого места нет?

– И здесь неплохо… – Ответил Толя. – Ты сейчас на работу, Женька – с тобой. Мне его богатырская сила пока ни к чему.

– Милый, – сказала Тоня, – я же ненадолго. Улажу кое-какие дела и домой. Честное слово, я помогу тебе.

– А со мной что? – Спросил Евгений Ольгердович.

– А ты – вместо вытяжки… Будешь сидеть и втягивать в себя запахи.

В это время зазвонил сотовый телефон. Антонина взяла трубку.

– Я еще дома. – Строго ответила она кому-то. – Что так срочно? Ладно, через пятнадцать минут я буду на корпункте, перезвоните мне туда.

Тоня отключила телефон и на ее обаятельном лице отразилась досада.

– Чего случилось? – Живо поинтересовался Женька.

Толя молчал, ждал.

– Вечно у них что-то происходит. – Неопределенно ответила она. – В любом пустяке им мерещится сенсация.

– Может и не сенсация. – Знающе возразил ее коллега. – Им же показывать нечего, не все же одну Москву… Вот и собирают информацию с миру по нитке. А вдруг, на стоящее наткнутся?

– Да разве я против, Женя? Но хочется, чтоб именно сегодня ничего не происходило. Лучшая новость – отсутствие новостей…

– Ладно, ребята, – сказал Анатолий, – одевайтесь и дуйте. Надеюсь, все образуется. Чего хочет женщина, того хочет Бог, и твои желания, Тонечка, исполнятся.

Но Бог, наверно, сегодня отдыхал и праздничный день у Антонины выдался на редкость крутым. То есть, стал обычным рабочим, репортерским днем.

Полдень

Анатолий родился и вырос в семье артистов, людей далеких от профессиональной кулинарии и поварского дела. Правда, они были артистами эстрады. Жизнь – в постоянных разъездах и гастролях. Потому, мальчик умел поджарить себе яичницу, почистить картошку и сварить вермишель – не более того. К плите его не тянуло. Даже похвала мамы не подвигала его бежать на кухню и приниматься за какую-нибудь стряпню. Ему больше нравилось, как готовила сама мама.

В студенчестве (учился он в другом городе) – тоже, как все: замороженные котлеты, пельмени или, разведенная в кипятке, банка зловонной капусты под игривым названием «Щи ароматные».

После окончания университета, поступил в аспирантуру и остался преподавать в родном ВУЗе «Русскую литературу». Его специализацией был Х1Х век.

Женился поздно. Все выбирал, пока Антонина сама его не выбрала… Она была женщина с характером, плюс редкое сочетание привлекательности, ума и таланта. Да и Толя жених завидный – не дурак, не урод, кандидат с собственной жилплощадью, которую они в результате обмена довели до приличной квартиры.

Наверно в период своей продолжительной холостяцкой жизни, Анатолий и увлекся кулинарией. Оно и понятно, изучая девятнадцатый век, невольно обращаешь внимание на быт. Как одевались, о чем общались, что подавалось к столу…

Опять же, сколько можно жить на консервах, макаронах и той же квашеной капусте?

Мама, наезжая в гости, сетовала:

– Толик, ну что ты ешь? Мало того, что без пригляда, еще язву желудка себе наживешь.

Приезды родителей для старого холостяка становились праздниками вкусной и здоровой пищи.

С чего он начал серьезно готовить, Анатолий не помнил. Наверно, это были котлеты. У мамы они звучали во рту по-царски…

Но все оказалось не так просто. Вроде, ничего сложного? Фарш, хлеб в молоке, смешивай, обваливай в сухарях и – на сковородку. Ага… А они, то твердые, как подошва, то разваливаются, как кисель. А главное, абсолютно не вкусные! Какая-то мясная полусырая размазня. Другой бы плюнул, махнул бы рукой на всю эту самодеятельную кулинарию и вернулся к готовым пельменям… Но Анатолий ведь был ученым, исследователем и поэтому решил не сдаваться.

Преодолевая смущение, он начал расспрашивать хозяек, читать специальные книжки и в результате творческих поисков пришел-таки к собственному рецепту.

На одну часть говядины Анатолий брал половину свинины, луковицу, две дольки чеснока, маленькую картофелину и желток яйца. Замачивал в молоке довольно черствый белый хлеб и все это пропускал на два раза через мясорубку. А главное, когда обваливал фарш в сухарях, каждую котлетку перебрасывал из ладони в ладонь, ласково похлопывая ее по бокам. На разогретой сковороде котлеты приподнимались, как на собрании, становились пышными, румяными, словно добрые красавицы, и таяли во рту, наполняя все чувства нежностью, неземным запахом, дивным вкусом и веселыми мыслями. Никто одной котлетой не успокаивался. Евгений Ольгердович, к примеру, проявлял адскую силу воли, останавливаясь на четвертой…

Что же случилось дальше? Изведя на котлеты не один килограмм мяса, Анатолий неожиданно почувствовал вкус еды. Впоследствии он подшучивал над собой: «Я был, как глухой музыкант. Дул во флейту, а звуков не слышал».

Именно в период своего холостякования, он понял, что не только к сердцу мужчины путь лежит через желудок. Милые дамы, хоть и клюют для вида, но вкусно отведать – не прочь…

Анатолий задумался. Конечно, иной мужик, пригласив барышню домой, догадается купить торт с шампанским или сварить картошку к селедке для аппетиту. Но одним тортом сыт не будешь, а картошка с селедкой к возвышенным беседам, мягко говоря, не располагает… Что же вам нужно, русские красавицы?!

Восточные изыски? Рахат-лукум, шербет и казинаки… Оно может и так, но наши леди, набив рот сладостями, потом минералку хлещут до посинения. Не-ет… Русские женщины – северные женщины, им и в еде требуется стужа! Что-нибудь неожиданно солененькое, а главное, пусть немного, но сытно. Мол, откушала, и половину дня о еде можно не думать. Калорийное им надо, калорийное.

Здесь сгодится салат «Хрущев». «Хрущевым» его назвали из-за кукурузы. Сытен, прост и оригинален. Оригинален, потому что – в бокалах.

Толя брал высокий бокал и на дно клал пару ложек лососины из консервов. Намазывал тонким слоем майонеза, а сверху добавлял десертную кукурузу из банок. Снова слой майонеза… Далее следуют мелко порезанные яйца в крутую. Опять майонез… Завершает все, в крошку изрезанный, свежий огурец, веточка петрушки и скромная маслина… Откушавши оного салата, дама – почти твоя.

Почти… Миледи еще нужно околдовать горячим. Тут бы – что-нибудь «фирменное», заковыристое. У Анатолия уже подобное наблюдалось…

Например, «Лещ фаршированный гречневой кашей»

Толя брал небольших лещей, чистил их, потрошил, не отрезая голов, а лишь вынимал жабры, солил, перчил, как положено. В готовую гречневую кашу добавлял икру минтая и мелко нарезанный лук. Предварительно поджарив, он этой кашей фаршировал лещей и – на огонь. Правда, когда рыба жарилась на одной стороне, другую он посыпал тем же репчатым луком. Переворачивал, и лук жарился вместе с рыбой. Этой стороной, с поджаренным луком, Анатолий клал леща наверх и подавал гостье. Она и не подозревала, что гарнир внутри рыбы. Последующие ахи относились ко всему. И к вкусу, и к сюрпризам. Миледи сама пылала, как плита.

Добивал несчастную какой-нибудь сладостью, типа «Шоколадного бламанже». Для чего натирал двухсотграммовую плитку шоколада и перемешивал ложкой на огне, пока не почернеет. Затем толок столько же сладкого миндаля с несколькими горькими и разводил все в шести стаканах молока. Процеживал, добавлял те же двести граммов сахара, пятнадцать желатина, разливал в хрустальные вазочки и ставил в холодильник.

Женщина млела от слова «бламанже», вкушала его, оттопырив мизинчик, и чувствовала себя, то ли в Париже, то ли в старинной петербургской кондитерской.

На этом бламанже его и захомутала Антонина.

– Хватит других кормить! – Заявила она. – Отныне, сама все буду есть…

Откуда молодой ученый доставал столь оригинальные рецепты? А все оттуда же, из своего любимого девятнадцатого века.

Постигая азы кулинарии, он неожиданно стал восхищаться Иваном Андреевичем Крыловым. И не столько как великим баснописцем, а как знатным едоком. Если в прошлом веке званые обеды состояли из четырех перемен, то к приходу «дедушки» Крылова, готовилась и пятая, и шестая… И даже умер писатель в свои семьдесят пять лет не от старости, а от обжорства.

Анатолий задумал написать что-то вроде панегирика и даже название сочинил —

Смерть Ивана Андреевича.

После того, как Николай Некрасов выиграл у Виссариона Белинского три рубля в преферанс, они подружились. Конечно, сблизила их литература, а не карты. Хотя уже тогда, в двадцать один год, Некрасов был отличным игроком, что впоследствии он обернет на пользу дела. Как раз на выигранные деньги будет издавать свои журналы и развивать отечественную словесность.

К сегодняшнему дню, к 10 ноября 1844 года от Рождества Христова, двадцатитрехлетний Некрасов, выпустивший и собственноручно уничтоживший свой первый сборник стихов «Мечты и звуки», был начинающим удачливым издателем. Он уже не голодал, не ел украдкой в трактирах хлеб, а старался одеваться по последней парижской моде и выглядел этаким франтом в прическе и усах a la Гоголь. Тогда все старались под Гоголя… Некрасов приехал к Белинскому на извозчике. Торопился… Уж больно новость была архиважная.

– Слыхал, Виссарион?! Иван Андреевич Крылов преставился.

Белинский закусил кончик гусиного пера и погрыз его. Иногда он любил щегольнуть стариной, хотя перед ним на столе высился чернильный прибор и ручки со стальными перьями.

– Жаль. – Молвил тридцатитрехлетний критик. – Хотя он не писал давно… Кажется, после гибели Пушкина ни одной новой строчки не выдал. А ведь крепкий старик был.

– В том то и дело. – Некрасов небрежно бросил на софу черный ремингтон и положил сверху шляпу. – Он не своей смертью помер.

– Что случилось?

– Объелся вчера на званом обеде. Заворот кишок.

– Да, – печально улыбнулся Белинский, – на счет покушать Иван Андреевич, Царствие ему небесное, был не промах. Он же, Nikolja, с детства сыт не бывал.

Виссарион Григорьевич по роду своей деятельности знал о коллегах все. Тем паче, если эти коллеги при жизни становились классиками.

– В девять лет он потерял отца и семья осталась без средств. Мать определила мальчика на службу в тверской губернский магистрат, где он занимался перепиской тоскливейших бумаг. Юношей сочинял пьесы, но драматургия дохода не давала. Их почти не играли. Журналы, в которых он работал, закрывались. Господин Крылов даже писать бросал, как ты, Коля, после своей книжки. И только в сорок лет у него вышел первый сборник басен и грянула всероссийская слава. Представляешь, какой аппетит можно нагулять к сорока годам? Мне рассказывали, что он обыкновенно съедал три тарелки ухи и два блюда расстегаев. Затем, минимум четыре телячьи отбивные, половину жареной индейки, соленые огурчики, моченую бруснику, морошку, сливы, антоновку, страсбургский пирог, гурьевскую кашу. Спиртным не злоупотреблял, зато налегал на квас и кофе со сливками пополам. Но это еще не все. Заканчивал чаем с пирожками. А отходя ко сну, закусывал тарелкой кислой капусты и выпивал литр квасу.

– Вроде бы грустно, а захотелось есть. – Сказал Некрасов. – Он ведь давеча рябчиков переел.

– Рябчики – это понятно. Они же маленькие, с кулачок. Мы с тобой, Коля, не толстяки, а сами не заметим, сколько их уплетем…

Да, умели на Руси готовить «Рябчиков»!

Ощипывали их, потрошили, вымачивали в холодной воде. Затем опускали в свежее молоко и кипятили. Выжав и зашив толстой ниткой, спрятанные в туловище ножки, жарили их в горячем масле около получаса, постоянно переворачивая. Получался хрустящий, аппетитно пахнущий и истекающий жиром по подбородку – как остроумно заметил Белинский – кулачок.

Некрасову рябчиков сейчас не хотелось. Аппетит перебивал скорбь. И он, выросший в Ярославле, на Волге, вдруг возжелал «Рыбника с судаком».

Сам молодой поэт не куховарил, но знал, как его готовят и что из этого получается.

Судак – настоящая волжская рыба, вобравшая в себя жесткость северных вод и неуемную энергию выживаемости. Навернул судака, и – под завязку, форелью так не насытишься.

Матушка Некрасова, Елена Андреевна, обыкновенно брала двух судачков, чистила, потрошила их, удаляла жабры, язык и глаза. Промывала, солила и целиком укладывала обе рыбки на толстое, раскатанное почти в сантиметр, ржаное тесто…

Ржаное тесто делалось просто и быстро: мука, вода соль. Иногда вместо воды употреблялась смесь из молока и простокваши. Замешанное тесто скатывалось в шар и «отдыхало» с четверть часа.

…На судачки накладывались кольца лука, тончайшие пластинки сливочного масла, которые покрывались легкой рябью молотого перца и, истолченного в пыль, лаврового листа. Рыбник защипывался, скрывая в себе, как в темном ларце, начинку, смазывался двумя ложками сметаны и ставился наконец в горячую печь. Незримый аромат, распространяясь по дому, будил собак, возбуждал людей и свидетельствовал о готовности.

Елене Андреевна доставала рыбник и тут же смазывала его растопленным сливочным маслом, чтобы корочка была мягче и не задерживалась во рту…

Белинский проглотил слюну и ласково посмотрел на друга.

– Ишь, рябчиков ему не хочется – мамочки рыбник с судаками подавай.

Некрасов засмеялся:

 
– Жизнь в трезвом положении
Куда не хороша!
В томительном борении
Сама с собой душа…
 

– Странно, – удивился «неистовый Виссарион», – ты же бросил писать стихи?

– Это я так… – Смутился поэт. – Дурачусь.

– Я бы тоже что-нибудь сейчас съел. – Мечтательно сказал Белинский. – Но не рыбник…

– А что?

– Вот ты заговорил о своей матери, а я об отце подумал. Он ведь был у меня флотским врачом. И хоть мы потом переехали в Пензенскую губернию, его родной Чембар, где он служил уездным лекарем, но море его не отпускало. Ты по Ване Гончарову суди. Тоже, как ты, на Волге вырос, только в Симбирске, а морем бредит. С ним, с мальчишкой, отставной моряк, соседский помещик дружил. Увлек парня… Загадочная эта штука – море. Уж на что я сухопутный человек, а и то не прочь какой-нибудь морской историей увлечься.

– Ты же рос там… В Свеаборге кажется?

– Какой, рос? В пять лет увезли. Но я продолжу о батюшке. Он свою тоску по морю заглушал едой. У них, на кораблях, какой основной продукт был? Солонина. Вот и он, брал добрые куски говядины и свинины, засаливал их, и на несколько дней – в погреб. Потом доставал мясо, резал его и варил. Что только туда не добавлял! Капусту, картошку, свеклу, морковь, лук – все, что росло в огороде. А еще, сахар и уксус. Знаешь, как он свое варево называл? «Борщ флотский»! Ты не смейся! Я ел – за ушами трещало. Мне б от подобной пищи богатырем вырасти, – вздохнул Белинский, – ан, почему-то не получилось.

Но тут он вдруг рассмеялся, тряхнул своей знаменитой гривой и сказал:

– А я похожее угощение в одном трактире обнаружил. Возле магазина Юнкера, на углу Невского и Большой Морской улицы…

– Куда это вы собрались, господа?!

Без стука в комнату вошел высоченный, бородатый, с копной вьющихся волос красавец. На нем развевалось длинное пальто от Руча – самого модного петербургского портного, под которым оказался такой же ручевский сюртук. Это был талантливый писатель, ожидавший со дня на день выхода в некрасовских «Отечественных записках» своей повести «Андрей Колосов», двадцатишестилетний Иван Тургенев.

– Пока никуда, Ванюша. Вот сидим, печалимся и переживаем.

Как невысокий и болезненного склада человек, Белинский относился к Тургеневу по-доброму снисходительно и приветливо. Симпатяга – исполин не обижался, принимал такое обращение посмеиваясь.

Некрасов поднялся, пожал товарищу руку, но и он, не маленького росту, далеко не дотягивал до Тургенева.

– Уже слышал… – Сообщил новоприбывший. – А ведь могучий старик был. Я его встретил как-то в доме одного чиновного, но слабого литератора. Он сидел часа три слишком, неподвижно, между двумя окнами – и хоть бы слово промолвил! Ни сонливости, ни внимания, а только ума палата на обширном русском лице, да заматерелая лень.

– Мастер ты на характеристики, Ваня.

– Титан! Голиаф…

– Мы с Колей, – Белинский кивнул на друга, – обсуждали Ивана Андреевича, как нашего русского Гаргантюа.

От неожиданности Тургенев хмыкнул:

– А ведь и правда. Тут ничего не придумаешь, он сам сплошная легенда.

– Виссарион рассказал, сколько он мог принять за один присест – у нас аппетит разыгрался. Я вдруг вспомнил рыбник своей матушки, а Виссарион отцов борщ.

– Понял… А почему бы нам куда-нибудь не поехать и не помянуть великого человека?

– Ты сначала нам скажи, – остановил Белинский Тургенева, – чему ты отдаешь предпочтение в еде?

Молодой писатель призадумался.

– Поскольку мои отрочество и юность прошли в Москве, я, наверно, сторонник московской кухни. Здесь, в столице, пища в ресторациях казенная, чиновничья. Тут больше за столом дела делают, нежели вкушают. А Москва – город купеческий, там гуляют – брусчатка дрожит…

Белинский гордо посмотрел на Некрасова и радостно хлопнул в ладоши.

– О чем мы с Николаем и пишем в «Физиологии Петербурга»!

– Виссарион, я же читал твою статью «Петербург и Москва». – Тургенев показал большой палец. – Не тяните, пора издавать.

– Уже на подходе. – Сказал Некрасов. – Так что тебе нравится в московской кухне, Иван?

– Я ведь сластена, господа. Люблю красивых женщин и «Гурьевскую кашу».

Белинский и Некрасов дружно расхохотались.

Да, Тургенев знал, что сказать. Гурьевская каша – это поэма в русской кулинарии. Недаром, всякий литератор норовит накормить ею героев в каком-нибудь своем произведении и самому вместе с ними получить наслаждение.

А сколько вокруг нее загадок… Только намекни, и сразу все в хор, мол, рецепт ее утерян, что некий Гурьев унес его с собой в могилу, а если кто готовит, то это личные фантазии кулинара. А смеху: одни утверждают, что она – каша манная, другие – гречневая, а иные, что под такое дело все сойдет, и картошка, и макароны, лишь бы название звучало – «гурьевская»…

Ах, сколько тайн на Руси! Чем крепче булат, чем червоннее золото, чем слаще каша – тем легенд навалом.

И варить ее не просто, мол, вскипятил, всыпал и съел… К ней лирический подход нужен, как к даме утонченного воспитания, и чем ласковее с ней обходишься, тем нежнее она тебе ответит.

Как Чацкому, на его «Карету мне! Карету!», не подашь обыкновенный тарантас, так и тут надо взять две горсти (400 г) орехов и полгорсточки (20 г) горького миндаля и отварить их. Ядра очистить и истолочь их в молоке, дабы они не рассыпались, как горох, по всей комнате, наводя беспорядок, а приняли степенный и вальяжный вид. Чтоб придать каше бархатный вкус, взять непременно сливок, и поболе – шесть стаканов – и вскипятить их в миске. Настроение у кудесника должно быть обязательно хорошее, никто не должен толкать его под руку и читать вслух из газет дурные вести, потому что он, кипяча сливки на медленном, прямо шелковом, огне, занимается ювелирной работой. Тонюсенькой лопаточкой он снимает подрумянившиеся пенки и шепотом кладет их на тарелку. Потом, словно гусляр касающийся струн, всыпает в остальные сливки треть стакана манной крупы. Муха, и та наделает больше шуму, по сравнению с сыпящимся шорохом. А чуть тронулась каша густотой, наш Пушкин от кулинарии, добавляет туда истолченные орехи, миндаль, три четверти стакана сахару. И темнеет красавица – будто осень… Тишина должна быть в тереме наиполнейшая, словно все домочадцы, затаив дыхание, ждут первого крика младенца.

Еще не все… Маг и волшебник, бормоча поварские заклинания, вроде: «Кашу маслом не испортишь», или «Недосол на столе а пересол на горбе», выкладывает по блюду рант из теста. Туда, внутрь, как бы рифмуя дивные слова, складывается слой пенок и слой каши, слой пенок и слой каши… Тс-с-с!

Но вот сверху посыпаются сахар, сухари, струйкой льется варенье и венчает все веточка фруктов.

И впрямь – щедрая, богатая, золотая осень. Гурьевская каша…

Наверно, глядя именно на нее, Некрасов в восторженной печали сочинил свои знаменитые строки:

«Поздняя осень… Грачи улетели, Лес обнажился, поля опустели»…

– Все! – Громогласно объявил Тургенев. – Поехали! А там, как Бог положит…

И будущие классики отправились в «Англетер» поминать новопреставленного.

А в другой стороне Петербурга горько плакал восьмилетний мальчик, жалея любимого баснописца. В те дни он приехал в столицу из Нижнего Новгорода, погостить у тетушек. Звали мальчика Колинька Добролюбов…

Тоня и Женька уехали. Анатолий по-прежнему сидел на кухне и про себя улыбался. Да-а, забавная получилась бы вещица. Но как налетели бы на него други-недруги литературоведы. Мол, что же вы вытворяете, господин почти доктор?! Столпов нашей словесности выводите на манер каких-то несерьезных мушкетеров, типа Атоса, Портоса и Арамиса… Несолидно, мальчишество!

Особенно бы снялась коллега по кафедре с громоподобным именем Аркадия Гавриловна Державина. Как ей оно не шло… Маленькая, с жидковато рыжими волосами, она легче отзывалась на Арину. Так ее приятели и звали, в том числе Анатолий. Но если дело касалось профессии, ее никак нельзя было назвать Ариной. Миниатюрная женщина Зевсу сподабливалась – гремела и метала молнии. Любой классик был для нее высшим существом, а их произведения – Святым писанием…

Зато какой она делала винегрет! С ним ее к вечеру ждали.

Вроде все знают, что это за салат. Ничего сложного: отварные картошка, морковка, свекла, придающая ему багровый цвет, соленые огурцы, лук, масло и так далее, у кого на что фантазии хватит. Но фантазии, как правило, не хватало… Не зря многие считают его пищей грубоватой, «колхозной», и не на всяком столе он горазд – ну, не деликатес…

Только не у Аркадии Гавриловны. Приходя к ней, гости враз зыркали на стол. Не багровеет ли там заря алая? Как же не багровеет?! Вон он, аж светится, пурпуром, за края хрустальной вазы переливает. Для такого блюда лучшей посуды не жалко. А начиная застолье, не спешили к нему, сломя вилки, – ждали, пока другие вкусы улягутся, чтоб потом сравнить и с завистью застонать… Ведь прелесть, а тайна. Никому Арина секрета не открывала.

Как только Анатолий ее не доставал!

– Ну, Арина, ну, милая… Красавица ты моя… Христом Богом молю… Памятью Льва Николаевича Толстого клянусь, ни при тебе, ни к твоему приходу готовить его не буду! Потребляем лишь твое рукоделие. Но я его чуть ли не под микроскопом прожевывал, а почему у этой обыкновенной пищи, столь сказочный вкус – хоть убей, не понимаю. Словно в райский сад на сенокос попал…

Больше года измывалась доцент над Анатолием, при своем «метре с кепкой» на него свысока смотрела, держалась стойко, как Мальчиш-Кибальчиш… Но какая женщина, выдержит столь долгую осаду, даже если дело касается простого рецепта?

Сделала она ему на день рождения подарок, прошептала украдкой:

– Я с яблок кожуру снимаю, сердцевину очищаю, и на мелкой-мелкой терке тру.

Развел Толя свои руки, зато ее целовал в восхищении…

Анатолий потушил сигарету. Кто бы мог подумать, в простой овощной салат добавляется фрукт, и… словно по взмаху феи, Золушка превращается в принцессу.

Он глянул на часы. А время-то к полудню… Пора приступать. Он двигался по кухне, готовясь к предстоящему сражению. Достал ножи, терки, включил в сеть овощерезку, проверил наличие «боезапасов» – продуктов и специй. Настроение у него было праздничное, захлестывал азарт. Он радовал себя веселыми мыслями, думал о сюрпризах, что на них можно наткнуться в самом обыденном деле.

На приятные неожиданности был горазд его друг, кум Алексей. Анатолий был крестным отцом у Лешкиного сына и с тех пор они друг друга кликали: кум Алексей и кум Анатолий.

Леха, заядлый охотник и рыболов, мог приготовить необыкновенную вкуснятину в самом неожиданном месте. Однажды в лесу, на семейном пикнике, он поразил кума Анатолия, приготовив на своей походной газовой плитке гречневую кашу по-быстрому. На горячую сковородку бросил пару стаканов гречневой крупы и, нарушая все законы кулинарии (как известно, гречка требует две части воды), залил чуть-чуть, чтобы вода только покрывала ее. Она тут же стала набухать, ворочаться, словно дородная дама в беспокойном сне. И когда она была уже готова проснуться и вскочить взлохмаченная, кум Алексей, ублажая ее сытую дрему, зафигачил хорошо прожаренный лук и тушенку. Она сразу успокоилась, разлеглась по всей сковородке и ровно задышала…

После такой каши, да на свежем воздухе, самим захотелось спать.

Анатолий знал другой быстрый способ приготовления. Надо насыпать гречки на одну треть литрового термоса, залить кипятком и плотно закрыть. Через десять минут все готово. Правда, она получается несколько пресной и равнодушной, потому хороша для диабетиков и язвенников.

Еще кум Алексей, как охотник и рыболов, был горазд на шашлыки. Но тут, извиняйте, ибо куму Анатолию была ведома такая уйма способов и рецептов этой международной еды, что кум Алексей мог спокойно посидеть в сторонке и погрызть на досуге травку. Но не мог, потому как по неуемности своего характера всегда всюду лез, хотя бы тот же огонь разжигать.

– Березу! – Кричал. – Березу надо! – Прям, инквизитор какой-то.

Анатолий же, еще смолоду, стал сомневаться в необходимости именно березовых поленьев. Как-то его друг, солидный физик член-корр, рассказал ему забавную историю. На шашлыках всегда происходят истории. Хоть кто-нибудь вспомнил, как едал шашлыки просто так… Нет, обязательно прискажет что-то интересное.

– Было это, друг Толя, – говорил член-корр, – в пору моей сопливой кандидатской юности. Назвал я к себе на дачку приятелей шашлычков отведать, да побеседовать за рюмашкой. Какие шашлыки без этого? А происходило все до эпохи микроволновых печей, зато восхищали всех токи высокой частоты. То есть, берешь спираль, пропускаешь через нее сии токи и любая железяка, аккуратно сунутая в середину этой спирали, раскаляется добела. Соорудил я у себя в каморке эту мутотень, а сам на задворках разжег костерок березовый для понту. Друзья на веранде беседуют, рюмку за рюмкой обсуждают, а я мимо них с шампурами бегаю, вроде как к огню. Сам же – в каморку, и ну их в эти токи пихать. Шампуры раскаляются и в двадцать секунд мясо готово. Выношу им на блюде, а они, математики и физики, на шашлыках собаку съевшие, ну их нахваливать, носами умными поводить и утверждать, что дымок березовый отлично пронюхивается.

Эта история и пробудила в Толе первые сомнения в традиционности приготовления шашлыка. Пригляделся он к уличным шашлычникам… Боже, какие доски они только не жгут! Вплоть до сосновых ящиков, а шашлыки все равно вкусные…

Значит, дело не в дровах, а в угольях, в их жаре. Но до огня еще дойти надо. Как шашлык подготовить? Перепробовал он многое… Конечно, от основ не отступал. Мясо резал на кусочки, небольшие, но и не маленькие – с большой палец. Лук резал на кольца… И укладывал грамотно: слой лука, слой мяса, соль, перец и так далее, пока чего хватало – то ли мяса, то ли кастрюли.

Но чем мариновать? Было все: и уксус, и вино, и соусы, и сметана. (Кстати, в сметане хорошо печень замачивать). А остановился на одном – на лимонном соке. Путем долгих экспериментов пришел к оптимальному варианту. На двухлитровую кастрюлю мяса достаточно одного выжатого лимончика. Через три-четыре часа – сколько там до пикника ехать? – вполне можно нанизывать на шампуры.

Но один рецепт его удивил особенно – без всяких маринадных добавок. То есть, слой лука, слой мяса, как обычно, а дальше – море трав… Петрушка, укроп, кинза, базилик и чесночок. Снова слой мяса с луком, те же травки и так до упора… И никаких уксусов с лимонами. Отдыхали тогда на берегу реки. Когда открыли кастрюлю, запах, как ветер, шевелил ветви деревьев. А начали жарить, рыба высовывалась из воды и жалостно стонала.

Ну, и конечно – огонь. Его надо готовить, как сам шашлык. Правильно выдержанный жар не даст мясу ни пересохнуть, ни сгореть. Оно будет по капле сочиться, возбуждая в пламени воспоминания о солнце. Ведь что такое огонь? Это накопленный деревом солнечный свет. Тихий и медленный при жизни, он продолжает существовать в мертвом стволе, и только вспыхивая, в считанные минуты превращает его в окончательный прах.