Текст книги "Земля наша велика и обильна..."

ГЛАВА 6

И все-таки она не только подкрасила губы, но ухитрилась сменить очки. Вообще, как я заметил, очки перестали быть приспособлением, исправляющим зрение, а превратились в средство украшения.

Юлия смотрела через слегка розовые стекла таких же крупных очков, оправа оранжевого цвета, чувствуется работа умелого дизайнера, в этих очках она еще женственнее, элегантнее.

– Неужели в сумочке целый набор? – удивился я. – Юлия, я даже не думал, что очки могут быть… ну, красивыми…

Она засмеялась, блестя живыми яркими глазами.

– Отстаете, Борис Борисович!

– Отстаю, – согласился я.

В машине она восторгалась и спутниковой навигацией, и роскошным креслом, и стереозвучанием, я польщенно улыбался, когда хвалят машину – хвалят хозяина, без особой нужды играл в шахматку, демонстрируя привод на все четыре колеса и скоростные качества.

Дорога пошла на широченный мост, по обе стороны гирлянды цветных фонариков, такие зажигают перед Новым годом, но еще рано, неужели я забыл о каком-то важном празднике?

Все чаще обгоняем автомобили с кокетливо задранными задницами, они мне напоминают гомосеков, на другой стороне моста та же старая часть города, вся в невысоких кирпичных домиках. Низкие, очень неуютные, но снести эти серые двухэтажки нельзя: история! В каждом из них кто-то бывал, а то и жил.

Но все равно нет во мне, ну нет ожидаемого трепета почтительности! Даже в древнем Кремле, где Царь-колокол, который никогда не звонил, Царь-пушка, из которой выстрелить невозможно, даже там не чувствовал священного восторга. Какая древность, когда на расстоянии вытянутой руки и древние акрополи Эллады, и Колизей Рима, и египетские пирамиды, и стелы Хаммурапи, и гробница Тутанхамона!

Промелькнул огромный плакат, при виде которого я поморщился, словно прикусил на больной зуб: приглашает к себе какой-то «Строй-city», да, именно так и написано. Половина слова по-русски, другая – по-английски. Пока я рассматривал, нас обогнал «каблук» с надписью по всему борту «Chandler»: служба технической помощи…

Озлившись, я начал посматривать по сторонам внимательнее и только сейчас увидел то, что уже давно вкрадывается в нашу жизнь, но почему-то не замечаем: едва ли не треть реклам и вывесок на английском! И никто не спорит, не возмущается, все нашенское легко и без сопротивления уступает западному… и эти сраные россияне почему-то еще уверены, что сохранят и поднимут Россию? Именно как Россию, без всяких западных инвестиций, западных менеджеров, вообще чего-либо западного… Как? К а к?

Юлия искоса наблюдала за моим лицом, спросила мягко:

– Тучи враждебные злобно гнетут?

– Да, – ответил я. – Да.

– Какие?

– Дурость наша. Мы уже отдали Россию, но отдали молча. Отдали, но сами себе в этом не признаемся. Как страусы сунули головы в песок, ждем…

Она слегка раздвинула губы.

– Чего?

– Что пронесет, – ответил я. – Само пронесет. Вот что-то такое случится, Бог возьмет и спасет Россию. Просто так, ни за что. Он вроде бы дураков и убогих любит!..

– Вы в это не верите?

– А Дарвин на что? – огрызнулся я. – Я верю в закон выживания. И закон отсеивания слабых! Этот закон тоже Бог установил, Дарвин его только сформулировал.

Когда ехали через эту половинку центральной части, снова попался этот «Строй-city», видать, крупная фирма, а засмотрелся на табличку с надписью «Никитский бульвар», там зачем-то продублировано надписью «Nikitskiy boulevard»… так-так, вон и еще масса улиц! Это не говоря уже о многочисленных казино и развлекательных заведениях, где названия кричат сами за себя: «Ричард Львиное Сердце», «Монтесума», «Фараон», «Дюрандаль», «Эскалибур», «Kamelot»… Ну да ладно, можно еще вообразить, что владельцы настолько заинтересованы, чтобы заглянул кто-то из иностранцев, что плюют на соотечественников, но каким надо быть идиотом, чтобы на крохотную пивную забегаловку нацепить вывеску «Eldorado»?

А если не идиот, то кто?

Сердясь все сильнее, я увеличивал скорость, скоро и на крайней левой стало невмоготу, пошел по середине шоссе, играя в шахматку. Раньше, когда у меня был старенький опель, я сигналил, мигал фарами, чтобы уступили дорогу, а теперь проще обойти самому, чем ждать, пока сдвинутся с места.

По всей огромной Москве пока что не встретил ни «Илью Муромца», ни «Князя Владимира», или кого-то из прославленных князей, начиная от князя Кия и Рюрика, а вот Ричардов Львиное Сердце только на своих маршрутах насчитал одиннадцать, начиная от ресторанов и кончая пунктами для приема посуды.

– Мать вашу, – вырвалось у меня, – в такой стране… с таким населением?

Слева шарахнулся серебристый мерс, слишком напористо пру на высокой скорости, готов на столкновение, опытные автомобилисты на расстоянии чувствуют, от какого водилы чего ждать, а у меня сейчас давление, как у Гастелло или Матросова по делу, а я в ярости и недоумении: у тех был впереди враг, а за спиной – друзья, но что у меня? Справа и слева одни недоумки? Или я сам чего-то недопонимаю?

Юлия напомнила со строгостью в голосе:

– Борис Борисович, успокойтесь. Вы же не на драку собрались?

Я с шумом выдохнул воздух, запертый в груди.

– Извините, Юлия.

– Ничего, – ответила она легко, – я ваш телохранитель, не забыли?

– Спасибо, Юлия. Вы правы, уже скоро, а я весь на взводе.

Через полчаса скоростной езды впереди замаячило здание, настолько ярко освещенное, что хватило бы всему Владивостоку, где то и дело отключают электроэнергию, а на крыше еще и трехметровая фигура из лампочек, улыбающаяся девица в ковбойском костюме призывно делает ручкой, внизу надпись «Slots a fun», чуть ниже: «Coin castle».

Юлия поинтересовалась:

– Разве мы в казино?

– Вроде бы в ресторан, – ответил я, но без уверенности в голосе. – Хотя Андыбин может и не знать разницы.

Я припарковался, а когда вылез из машины, с той стороны дверцу уже открывал генеральского вида солидный швейцар.

– Изволите отдохнуть у нас? – поинтересовался он.

– Изволим, – ответил я и попытался припомнить, дают ли швейцарам на чай. Официантам дают всегда, гардеробщикам – время от времени, а вот швейцарам… гм. – У вас еще и казино?

– Только в холле, – ответил он поспешно. – У нас целый зал, но публика приличная.

Он забежал петушком-петушком вперед, распахнул двери. Я пропустил Юлию, вдвинулся следом, уже морщась от оглушающего рева музыки, жестяного звяканья одноруких бандитов, их здесь длинный ряд вдоль стен. С потолка не льется, а обрушивается яркий праздничный свет, стены в красных и желтых тонах, впечатление разлитой крови, обнаженной плоти, я против желания ощутил, что я тоже зверь, вообще скотина еще та, все это действует, возбуждает, подталкивает…

К нам подбежал один из местных менеджеров, я покачал головой и указал на распахнутую дверь на противоположной стороне зала:

– Мы туда.

Из дверей ресторана навстречу выкатываются незримые, но плотные волны ароматов и запахов жареного мяса, разваренной рыбы, острых приправ, кислейших вин, что красиво называются сухими, нас встретило и приняло в объятия чувство довольства и сытости. Такое бывает, наверное, у семьи львов, что задрали пару молодых сочных антилоп и теперь дремлют на солнышке, иногда лениво поглядывая на свежую добычу.

Народ степенно веселится за накрытыми столами, четырехугольные столы под белыми скатертями выстроились ровно, строго, как токарные станки. Холодно блестят ножи и вилки, кремовые вигвамы салфеток на блюдцах, половина столов еще или уже свободна, за остальными приличная публика: мужчины и женщины среднего возраста, что значит, устоявшиеся, солидные, мужчины в хороших костюмах и при галстуках, женщины кто в чем, я бы не назвал это даже платьями и костюмами, но смотрятся великолепно.

На эстраде пятеро музыкантов дудят, бьют в тарелки и барабаны, а ярко накрашенная певица со смутно знакомым лицом больше танцует, чем поет, уже мокрая, голые плечи и лицо блестят, в перерывах выкрикивает нечто вроде «фак ю, фак ол, фак год, фак сатан…», но все ритмично, танцевально, и хотя сейчас никто не танцует, но уже есть желание хотя бы притопывать, сидя за хорошо накрытым столом.

Андыбин и его семья устроились подальше от эстрады, под глухой стеной, там три сомкнутых стола, все мужчины крепкие, настоящей сталинской закалки. Я сразу признал кровную родню Андыбина по огромному росту и широким костям. С ними четверо женщин, тоже под стать мужчинам, Андыбин всерьез берется спасать Россию от вымирания, подбирая сыновьям в жены рослых и здоровых женщин.

Он поднялся навстречу, огромный, как медведь гризли, распахнул исполинские объятия:

– Борис Борисович!.. Мы уж отчаялись!.. Дорогие друзья, это наш дорогой Борис Борисович Зброяр, лидер нашего движения, действительно умный человек и, вы не поверите, – профессор! Это наша милая Юля, она у нас, вот клянусь всем на свете, несмотря на ее юность и красоту, мама всем нашим эрэнишникам. Обо всех все знает, обо всех заботится, для всех у нее есть подарок…

Потом представил своих сынов, те поднимались и щелкали каблуками, женщины протягивали руки, не вставая, только самая юная, Вероника, покраснела и вскочила, как школьница.

Нас усадили на оставленные нам стулья, официант тут же принес заранее заказанные салаты, наполнил фужеры и снова встал у стены, наблюдая за нашим столом. Сыновья и жены как раз заканчивали с холодными закусками, Андыбин встал и провозгласил тост за новоприбывших: руководителя РНИ Бориса Борисовича и прелестную Юлию. Я запротестовал, ведь собрались по случаю рождения правнука, Андыбин и даже его дети снисходительно заулыбались: для русского человека все праздники – это застолье, а любое застолье одинаково и отмечается прежде всего обильной выпивкой. Одинаковой в Новый год, Первомай, Женский день, дни рождений или поминки. А о причине застолья вспоминают изредка, когда больше не о чем вспомнить.

Андыбин – человек простых нравов, на горячее ему подали хорошо зажаренную крупную птицу, размером с гуся, даже не привычно оранжевую, а ярко-красную, почти багровую. Корочка потрескивала при каждом движении, из разломов вырывались струйки пара, как из кипящего котла под высоким давлением. Андыбин жадно втянул ноздрями аромат.

– Сейчас захлебнусь слюнями, – сказал он. – Что за птица?

– Индейка, – предположил Кирилл, его старший сын. – Батя, ты же сам заказывал!

– Я не заказывал, – ответил Андыбин. – Я только эта… помогал составлять меню, но в общем, в общем!

– Это мод, – сказал Влас, внук, он же сын Кирилла и отец новорожденного Василия. – Теперь генная инженерия каких только уродов не делает!

– Так это урод?

– Сейчас узнаем, – сказал Андыбин мудро. – Если невкусно, то урод, а все ученые – гады, что вредят природе-матушке. Если вкусно, то не совсем и гады…

В птицу вонзились ножи с двух сторон, корочка затрещала, распалась, обнажая нежнейшее мясо, истекающее сладким горячим соком. Запах ударил по лицу, как поезд-экспресс застрявшую на переезде козу. Мои ноздри затрепетали, улавливая ароматы чеснока, лука, перца, аджики – то ли повара так постарались, то ли в самом деле генетики, теперь не разберешь, да и неважно. Пусть каждый занимается своим делом.

Я смутно помнил, что мужчина должен ухаживать за женщиной, только они оказались и справа и слева, я поступил чисто по-русски: вспомнил, что у нас свобода и равенство, потащил себе на тарелку увесистый ломоть, а женщины позаботятся о себе сами, не стану же унижать их ухаживанием за столом, еще воспримут как намек на их неполноценность, по судам затаскают.

Вокруг измененного гуся, если это гусь, по кругу выложен заборчик из прекрасного зеленого горошка, натыканы ломтики овощей, все пропиталось соком, восхитительно пахнет, еще восхитительнее на вкус.

Тарелка моя быстро пустела, Юлия сказала заботливо:

– Борис Борисович, позвольте положу немного рыбки… Вы, я вижу, просто не дотягиваетесь.

– Да-да, – согласился я, – руки какие-то короткие. Словно и не политик. Спасибо, Юлия!

К гремящей музыке уже притерпелся, наконец-то ощутил покой, расслабление, и вообще все вокруг начало нравиться. В двух шагах от меня на отдельном столике из серебряного ведерка, наполненного колотым льдом, выглядывает большая бутылка из толстого зеленого стекла, белая салфетка на краешке. Передо мной два элегантных вытянутых кверху фужера с золотистым вином, где непрестанно, рождаясь у самого дна, бегут к поверхности блестящие радостные пузырьки.

– Спасибо, Юлия, – повторил я. – Вы и здесь обо мне заботитесь.

– Это ничего, – ответила она задорно. – Вам можно!

– Почему? – поинтересовался я.

– Мужчины вообще мало обращают внимания на правила этикета. А уж русским националистам так и вовсе зазорно.

Я попытался понять, комплимент это или не совсем, но тут поднялся разгоряченный водочкой Кирилл, провозгласил тост за величие русского народа, сокрушившего хребет немцам, что бы там юсовцы ни говорили о своей ведущей роли, закончил словами о неизбежной погибели врагов земли русской. Мы все встали и сдвинули бокалы.

Юлия улыбается, ей все нравится, хороша, самая яркая не только за столом, но и во всем зале. Как и всякий мужчина, я уже осмотрел и оценил женщин, это у нас инстинктивно, на подсознательном уровне. Как, впрочем, и мужчин, что тоже автоматически, вне зависимости от сознания. Среди мужчин в ресторане немало и покруче меня, надо быть объективным, но среди женщин Юлия – самая. Это тоже, скажем, точная оценка. Не зря же некоторые козлы, а они все козлы, начинают посматривать в нашу сторону, уже прикидывают, пора ли приглашать на танец, или же дать ей возможность осушить еще пару фужеров.

Влас, блестя глазами, похохатывал, втолковывал Кириллу:

– Пап, ну ты подумай: пустая комната, два титановых шарика… Он один сломал, другой потерял! Круто? Кто еще смог бы?

Кирилл усмехнулся, пробасил гордо:

– Нет вопросов. А ты слышал, ученые открыли, что Великая Китайская стена на самом деле построена не китайцами, а их соседями!

Влас хохотнул, сказал живо:

– А ты слышал, сейчас пессимист изучает китайский язык, оптимист – английский, а реалист – автомат Калашникова?

– Слыхал, старо. А ты знаешь, когда наступит всемирный голод? То-то!.. Когда китайцы начнут есть вилками.

Влас захохотал громче.

– Слыхал, китайцы взломали сайт Пентагона, каждый попробовал один пароль? Говорят, настоящий китайский мужчина должен в своей жизни построить тысячу домов, посадить сто тысяч деревьев… В общем, хоть как-то отвлечься.

С другой стороны раскрасневшийся Андыбин объяснял Глебу:

– Наших полно по всему миру! Еще до революции миллионами выезжали за границу!.. Вся Канада вон на треть из наших. Да и другие страны…

Глеб кивал, соглашался:

– Да, батя, да. Россия воспрянет ото сна и позовет домой своих разлетевшихся по миру сыновей… и загнется тогда американский балет, канадский хоккей и турецкая торговля…

Андыбин повернулся к хохочущим Кириллу и Власу.

– Ржете? А вот вам обоим случай покруче из нашего близкого будущего: штатовский президент ворочает киркой в каменоломне и ворчит на нашего, мол, просил же поддержать против Ирака! А наш отвечает: а я просил поддержать против Чечни! Третьим долбит киркой Шарон и бурчит на обоих: бараны, я же просил поддержать в Палестине!.. А сверху кричит араб с автоматом: кончай болтать, неверные!

Все похохатывали, я тоже засмеялся, но отметил для себя, что Андыбин уже не первый раз рассказывает подобные анекдоты. Вроде бы и насмешка над юсовцами, но и намек, что главная опасность-то в другом месте.

Кирилл закончил смеяться, сказал очень серьезно:

– Да, Христос Акбар!

– Воистину Акбар! – ответил Влас и, не выдержав, захохотал еще громче.

Андыбин с неодобрением покосился на почти полные бокалы передо мной и Юлией.

– А вы что не пьете?.. Сейчас ведь только август, самый благополучный месяц!

Юлия поинтересовалась:

– А какой неблагополучный?

– Январь, – сообщил Андыбин. – Проводы старого года, встреча Нового, Рождество, затем Новый год по старому стилю… Как – зачем старый Новый год? Это контрольный в печень!.. Глебушка, передай мне во-о-он то блюдо с той уродливой рыбиной. И крабов передвинь ближе…

Глеб послушно поставил перед отцом, сказал в мою сторону жалостливо:

– Ну, почему на мне все ездят?

– А ты седло сними, – посоветовал я.

– Ну да, – ответил он уныло, – без седла вовсе спину сотрут… Влас, что присматриваешься к салями? Это не твои флотские макароны! Тех не скоро увидишь!

– Почему?

– Теперь российские макароны экспортируются в Италию! В рамках санкций, наложенных на Италию Европарламентом.

Они захохотали, очень довольные, я тоже засмеялся, но что-то кольнуло, запоздало отметил, что все анекдоты и шуточки выставляют нас, русских, косорукими неумехами. Один сломал, второй потерял – в самом деле предмет для национальной гордости: ну кто еще в мире сможет быть таким разгильдяем?

ГЛАВА 7

Через стол, где чинно веселятся двое раскрасневшихся парней с двумя хохочущими женщинами, расположилась целая компания крепких мужчин явно уголовного склада. Все в свитерах грубой вязки, явно в комплекте у каждого еще и вязаные шапочки на лицо с прорезями для глаз. Впрочем, так выглядят и сотрудники налоговой полиции, но все-таки, несмотря на похожесть, отличие от тех, кто по ту сторону закона, есть, есть. Что в этих парнях уголовного, сказать сразу так вот в лоб сложно, наше время такое, что даже безобиднейшие молодые парни стараются походить на бандитов и загадочных киллеров, а не ученых и космонавтов, но эти, похоже, от мимикрии все же перешли к реалу. И ведут себя так, чтобы все сразу издали понимали: гуляют бандиты, настоящие бандиты.

На них старались не смотреть, мужчины отводят взгляды, однако все мирно, бандитам тоже нужно расслабляться, у них работа нервная, стрессовая, а где пьют, там не срут, так что все путем. Если их не раздражать, то все будет хорошо.

Стол у бандитов заставлен водкой, бутылки с наворотами, будто вручную стеклодувы делали, много мяса и мало зелени. Я бы не обращал на них внимания, но заметил ребят, что появились у входа, поглядывают на этих, снимающих стресс, один время от времени чуть склоняет голову и шевелит губами, ни к кому вроде бы не обращаясь.

Андыбин тоже заметил, широко улыбнулся.

– Похоже, что-то затевается.

– Разборка? – спросил я.

– А как же без нее, родимой, – ответил он, растягивая рот еще шире, словно собрался откусить от гамбургера. – Есть особые выделенные места для выпускания пара: салуны, бары, рестораны, корчмы, трактиры, стриптиз-бары…

Соображает, мелькнула мысль. Такие места никто не выделял, но все молчаливо согласились, что они должны быть, без них никак, иначе драки выплеснутся на улицы, вовлекая тех, кто в это время драться совсем не собирался. А так, у кого адреналин зашкаливает, идет в вечернее или ночное время в бар, салун или ресторан, там обязательно нарвется.

В зал вошли еще двое крепких парней, в дорогих костюмах, переговорили с метрдотелем, тот подозвал официантов и дал указания, а они отправились в туалет. Парень, что вошел первым, по-прежнему нашептывая в потайной микрофон, медленно двинулся через зал. Глаза его прицельно держали в перекрестье взгляда свитерочников, в то же время, похоже, замечает все, что происходит вокруг, есть такие ребята, что видят все, их выдает то ли походка, то ли еще что-то неуловимое.

Андыбин провозгласил тост, мы снова сдвинули бокалы, но уже и Кирилл поглядывал краем глаза, всегда интересно, когда драка. Юлия заботливо подкладывала мне на тарелку всякое-разное, мужчины в зале повернулись в сторону сцены, на смену певице вышла роскошная блондинка с могучим бюстом, музыканты грянули с удвоенным энтузиазмом, блондинка начала медленный томный танец, пальцы ее взялись за тесемки корсета.

– Стриптиз, – пояснил Андыбин с удовлетворением. Он сыто рыгнул, посмотрел на Юлию, сказал сконфуженно: – Прости, Юлия. Ты настолько свой парень, что как-нибудь приглашу тебя пойти с нами по бабам!

Бандитская компания насторожилась, новоприбывший остановился у стола и что-то говорил, обвиняюще тыкая пальцем в одного, по виду, авторитета. Тот выслушал, кивнул. Двое поднялись, плечи широки, под грубой вязкой задвигались тугие мускулы. Влас даже развернулся на стуле, провожая их заинтересованным взглядом.

Кирилл поморщился, когда он поднялся.

– Куда?

– Отлить надо бы, – ответил Влас. Посмотрел на Юлию, игнорируя жену и остальных женщин: – Извини.

– Иди отливай, – разрешила Юлия и тут же предупредила: – Любопытной Варваре нос оторвали. Слыхал?

– Не оторвут, – пообещал Влас бодро.

Он удалился, Кирилл проводил его слегка встревоженным взглядом. Как ни крут сынок, но вся спецназовская подготовка ничего не стоит против выстрела из пистолета или удара ножом в спину.

Андыбин, расчувствовавшись, уже с красной рожей, но трезвый как стеклышко, подозвал официанта.

– Скажи, сколько стоит заказать песню?.. Всего-то?.. Хорошо, пусть сыграют мою любимую – «Варяг». Нет, для кого играем, объявлять не обязательно, просто пусть сыграют…

Кирилл сказал обидчиво:

– Батя, пусть сыграют для моего внука!

– Хорошо, – сказал Андыбин официанту, – пусть сыграют для Василия Андыбина, которому сегодня ровно две недели! И который когда-то уйдет защищать Родину.

Официант исчез, а довольный выдумкой Андыбин потянулся через стол наполнить нам с Юлией фужеры, опережая второго официанта, мол, за дорогими гостями поухаживает сам. Кирилл провозгласил тост, все выпили, заговорили, только жена Власа, не запомнил ее имени, ничего не ела, глаза ее не отрывали взгляда от дверей туалета. Я повернулся к Юлии, услышал вздох, жена Власа уже смотрит счастливыми глазами, муж возвращается веселый и бодрый, глаза довольно блестят.

Андыбин спросил сурово:

– Что так… долго?

Он зыркнул в нашу сторону, видно, как удержался от эпитетов насчет проглоченной веревки и прочих ехидств, а внук сел, стали заметны красные пятна на левом виске и правой стороне нижней челюсти.

– Все в порядке, – заверил он. – Там в самом деле была разборка. Сперва два на два, а потом подошел третий… Крутой бычара! Завалили тех двух, хотя и самих потрепали. А тут я подошел руки мыть…

– …и нечаянно толкнул одного, – заметил Кирилл язвительно.

– Толкнул, – сознался Влас. – Или на ногу наступил, не помню. Но я же сразу извинился!

– Понятно, – сказал Андыбин с укором. – Никак не повзрослеешь. Милицию вызвал?

Влас удивился:

– Зачем?

– Ну, представляю, что там сейчас…

– Зеркало треснуло, – сообщил Влас, – в двух кабинках повреждены двери, от умывальника отколот кусок кафеля… А так все чин-чинарем! Я посоветовал администратору, чтобы удержал с драчунов.

Кирилл сказал еще язвительнее:

– А драчунами считать тех, кто побежден?

– Ну, а как же?

– Да ты, брат, юсовец! У них победивший всегда прав. Через пару лет будем читать, как на них нападали по очереди злобные Сомали, Югославия, Ирак…

Андыбин выпрямился, посмотрел орлом по сторонам.

– Что-то нам песню не несут… Тьфу, не поют!

Сын сказал с усмешкой:

– Ноты ищут.

Андыбин кивнул второму официанту:

– Узнай, что там застряли. Если забыли, как это играется, то я согласен на что-нить из Пугачевой или Пахмутовой. Это композиторша такая.

Сын сказал обидчиво:

– Ну вот еще! Пусть «Варяг»! Самая красивая песня, какую знаю.

– Да, – согласился Андыбин. – Пусть все-таки «Варяг». Это как гимн, эту песню должны знать все.

Официант вернулся, разводил смущенно руками, пролепетал, что такие песни не играют. Андыбин рассвирепел, а Кирилл, как более продвинутый в вопросах современного менеджмента, сразу же вызвал метрдотеля, потребовал отчета. Метрдотель, солидный красивый мужчина с хорошо поставленным голосом и безукоризненными манерами, прибыл не спеша, как и должен прибывать хозяин к гостям, без излишней услужливости, слегка поклонился.

– Вас что-то тревожит?

– Да, – прорычал Андыбин. – Я заказал песню, а ее отказались исполнять!

– Возмутительно, – согласился метрдотель, – это настоящее безобразие, сейчас все исправим. Как они могли?

– Совсем распоясались, – подтвердил Андыбин. – Вы уж прикрутите им хвосты.

Он сел, довольный, официант пошептал метрдотелю на ухо, тот сразу изменился в лице, оно вытянулось, как у вздумавшего худеть коня, глаза же, напротив, сошлись в кучку, как галактики-каннибалы. Бросив в нашу сторону острый взгляд, он пошел говорить с музыкантами. Мы, довольные исправляющимся положением, только здесь и можно ждать улучшения, рынок все-таки, здесь все делается по запросам и желаниям, но метрдотель развел руками, вернулся к нашему столику и снова развел руками.

– Сожалею, – ответил он вежливо и одновременно холодновато, – но у нас таких песен не играют.

Андыбин приподнялся над столом, как большая грузная жаба перед прыжком, могучая шея борца вздулась и налилась кровью.

– Таких? – переспросил он. – Это каких не играют? Патриотических?

Не только за нашим столом, но и за соседними перестали есть и пить, прислушивались. Метрдотель покачал головой.

– Русских, – произнес он ровным голосом. – Вообще русских.

Андыбин громко ахнул, у его отвисла нижняя челюсть.

– Ру… русских не играют?.. В русском ресторане?

Метрдотель снова покачал головой, по сторонам он, казалось, старался не смотреть.

– Мы не навязываем свои вкусы, – пояснил он негромко, чтобы не слышали за соседними столами. – Миром правит экономика! Рынок, понимаете? Музыка только та, какую желают гости. И песни те, что хотят. Которые хотят. Наш ресторан существует уже двенадцать лет. Что делать, пока еще ни одной русской песни! Нет-нет, кто посмеет запрещать, но гости за столиками предпочитают… простите, иностранное.

Кирилл положил ладонь на плечо Андыбина, удерживая на месте, тот все порывался вскочить с ревом, как медведь, явно опрокинет стол, с другой стороны в Андыбина вцепилась восьмипудовая жена, удерживает, метрдотель развел руками, поклонился чуть-чуть и удалился. Андыбин все же занес кулак над столом, Кирилл перехватил на лету, разжал бате стиснутые пальцы и прижал ладонь к столу.

– И что же? – прорычал Андыбин. – Мы в России или где?.. Мы русские или хто? Думал, «Варяг» забыли, хотя как можно такое, а они вовсе оборзели!.. Это что же, иванство, не помнящее родства? Да как же можно после этого русским?.. Без песен русским быть уже точно невозможно! И немыслимо. Борис Борисович, как такое можно?

Я ответил дежурно, чувствуя себя гадостно:

– В России возможно все.

– Но это разве Россия? Это здесь, в этом гребаном ресторане? Или и в других?

За столом наступило тяжелое молчание. В ярко освещенном зале словно бы потемнело, дальние стены потонули во мраке, а температура начала понижаться. Пахнуло могилой, я зябко передернул плечами. По ту сторону стола Кирилл побледнел, осунулся. Я ощутил на локте теплые пальцы Юлии.

Андыбин сказал с горьким недоумением:

– Но кому морду бить?.. Кто наши песни не исполняет: проклятые жиды, юсовцы?.. Нет, в оркестре наши рожи, хоть и косят под юсовцев. Ишь, рубахи с ихними лейблами!.. Наши же морды поют на английском!

Влас буркнул:

– У них отмазка железная.

– Какая?

– Мол, народ в зале слушать нашенское не желает.

Кирилл сдвинул плечами.

– Отмазка… или не отмазка. Нашенское в основном уступает, согласен. Но все-таки патриоты мы или не патриоты?

Они все смотрели на меня, я ответил нехотя:

– Мы – да. Они – нет.

Андыбин горестно покачал головой.

– Мы, они… Сколько нас? А их сколько?

А Влас вдруг предложил с русской бесшабашной удалью:

– Да хрен с ними!.. Давайте сами споем! А что? Вот споем, и все.

Андыбин оживился, сказал кровожадно:

– «Варяг»!

Снова посмотрели на меня, я перехватил предостерегающий взгляд Юлии, пахнет легким скандалом, сказал успокаивающе:

– Давайте споем, ведь мы в своей пока что стране и на своей земле. И можем петь свои песни. Но не стоит «Варяг» или там «Варшавянку», а то выходит, мы кому-то что-то доказываем. Фиг им, обойдутся! Споем что-нить про любовь, про коней, про женщин…

Жена Власа, имя которой так и не вспомню, сразу сказала:

– А давайте «Ой при лужке, при лужке…»?

Теперь посмотрели на Андыбина, тот кивнул.

– Запевай.

Влас сразу же затянул красивым сильным голосом, Кирилл и остальные подхватили, чуть позже присоединился сам глава семейства, у него могучий баритон, почти бас, я поддержал, как мог, слова помню смутно, что-то про коня, что гулял на воле, красивая песня, про коней все песни красивые, гордые, чуточку разгульные,

Сбоку вроде бы движение, я слегка повернул голову, за соседним столом приличная пара торопливо подозвала официанта. Тот принес счет, с ним расплатились, спешно поднялись, оставив недоеденную рыбу и недопитое вино. Еще одни спешно расплатились и заспешили из помещения, словно мы телепортировались за стол прямо из Китая с атипичной пневмонией.

Андыбин и его сыновья с невестками, увлеченные пением, не замечают, что народ спешно покидает зал. Слишком массово, ну не может всем вот так приспичить домой смотреть «Рабыню Изауру», все дело в нашем пении… в том, что поем по-русски! Народ покидает зал… почему?

Юлия тихонько вздохнула, перестав петь. В темных глазах глубокая грусть, на меня взглянула с сочувствием, как на безнадежно больного. Сволочи, мелькнуло у меня в голове. Или просто тупые трусливые скоты? Ведь удирают потому, чтобы никто не подумал, что они с нами, что они из нашей компании! Что они тоже могут петь русские песни. Или хотя бы слушать.

Из соседнего зала прибежал фотограф, торопливо фотографировал тех, кто поет русское. Чуть позже примчались как на пожар телеоператоры и тоже снимали удивительных людей, что все еще поют по-русски, надо будет такое показать в рубрике «Курьезы». Объектив сдвигался вправо-влево, вверх-вниз, я чувствовал, как в кадре появляются вполне приличные костюмы, добротные туфли, хорошие рубашки и аккуратно повязанные галстуки: как, как могут эти люди петь что-то русское? На русском языке? Или это и есть ужасные русские патриоты? Патриоты, значит – националисты? Националисты, значит – фашисты? Да-да, фашисты. Русские фашисты. Самое страшное, что есть на свете, конечно же, русские фашисты.

Правда, русских фашистов еще никто никогда не видел, но вот они, наверное, они и есть – русские фашисты! А с виду совсем как люди. А по ночам, как известно, кровь еврейских младенцев пьют ведрами.

Кирилл сказал с горьким смехом:

– Ну что, батя, ты все еще хочешь спасать эту страну?

– Не «эту»! – резко сказал Андыбин. – Для меня это все еще Россия, а не «эта страна»!

Кирилл сказал до жути трезвым голосом:

– А для меня… а для меня уже «эта страна». Устал тащить из дерьма. Если им так в дерьме жить нравится, то… пусть?

– А ты? – спросил Андыбин враждебно.

– А я не стану, – ответил Кирилл чужим голосом. – Как там у классика: «Ни слова русского, ни русского лица не встретил…»