Текст книги "Ингвар и Ольха"

Глава 18

Ингвар попятился к двери. Глаза стали, как у безумного. Рыча, как зверь, рванул ворот рубахи, будто задыхался:

– Так-то ты мне… великий князь, за верную службу? Ну ладно же!

В голосе его была угроза. Ольха ожидала, похолодев, что князь тут же велит покарать дерзкого, но Ингвар схватил ее за локоть, потащил прочь из палаты.

Они почти бегом миновали длинный коридор, оказались в правом крыле терема. Поднялись еще на поверх, под самую крышу, Ольха увидела ярко освещенную узкую длинную палату. Но здесь в стенах были не светильники, а трезубцы с короткими держаками. Вместо жал торчали толстые древки из воска, на кончике каждого горел оранжевый огонек, похожий на крохотное солнце.

У Ольхи чаще застучало сердце от такого милого чуда. Она даже замедлила шаг, а Ингвар, сначала не поняв, вдруг растянул губы в злой улыбке:

– Не встречала? Это свечи. Мы привезли их из Царьграда. Вместе с подсвечниками.

Ольха остановилась, легонько коснулась кончиками пальцев трезубца. Он был прочно вделан в стену, сверху покрылся слоями расплавленного воска, что застыл как наледь возле ключа в зиму. Подсвечник был весь из крохотных фигурок тончайшей работы. Ольха признала только одного человека, явно витязя, судя по его могучей фигуре, только почему-то голого, другие же были диковинными зверями, крылатыми змеями, полканами, грифами, а если и людьми, то лишь сверху, а от пояса уже были в шерсти и с копытами.

– Красиво, – кивнула она, но не смогла в голосе удержать восторга.

– Это еще что, – отозвался Ингвар. Он все еще хмурился, дыхание его учащалось, явно вспоминал, как с ним нечестно поступил князь, затем с усилием снова брал себя в руки. – Здесь Геракл бьется за царство. Нет, это Персей вроде бы… В твоей комнате еще и не то узришь!

Она опомнилась, возобновила шаг. В голос подпустила холода:

– Почему в моей?

Ингвар ответил с равнодушием, в котором она увидела насмешки больше, чем в самых ядовитых выпадах:

– Потому, что в любой комнате как подсвечники, так и все прочее получше, чем на проходах. Или на лестнице.

Не отвечая, все-таки ее пленитель, а теперь еще и тюремщик, она с гордо поднятой головой последовала к той двери, на которую он указал. Из двери торчал золотой рог диковинного зверя, круто изогнутый, блестящий. Сама дверь была украшена серебром и златом.

Ольха остановилась перед дверью, вопросительно оглянулась на тюремщика. Она не знала, как открыть, вряд ли достаточно просто пнуть ногой, но Ингвар понял как невысказанное требование, послушно зашел вперед и положил ладонь на рог. Тот с легким звоном подался вниз, дверь распахнулась. Ольхе показалось, что гордый воевода слегка поклонился… или хотел поклониться, но в последний миг удержался.

Гордая нечаянной победой, она величественно переступила порог. Челюсти стиснула заранее, потому только глупо промычала от восторга, как корова при виде широкого луга с сочной травой. Ей показалось, что попала на небеса.

Просторную комнату заливал изумительный солнечный свет. Широкие окна все так же блистали странными искорками. Она подошла ближе, потрясенно поняла, что вместо пленки бычьего пузыря натянуто нечто иное – прозрачное, блистающее!

Ее палец наткнулся на твердую поверхность. Она словно бы трогала застывший воздух, твердый, как лед, прозрачный, как родниковая вода.

Оглянувшись, увидела Ингвара. В глазах воеводы было странное сочувствие.

– Ты и этого не видела? Боги… Это же стекло.

– Стекло? – переспросила она невольно. Быстро взглянула вверх. – Откуда стекло?

– Не откуда, а что, – возразил он с недоумением, потом расхохотался. – Это про разлитое молоко можно сказать, что оно стекло на пол. А это стекло… словом, это такой камень. Но его не добывают, а делают сами. Из песка. Только чистого! Расплавляют, как воск, как масло, а потом как-то оттирают от грязи. Не знаю. Я воин, а не умелец.

Она ощутила досаду. Выказывает себя дурочкой, и он всякий раз злорадно напоминает, что взял ее город-крепость с налету.

– И что мне здесь ждать?

– Просто ждать, – отрезал он. – Я выставлю охрану к двери. Все, что тебе понадобится, – скажешь. Я пришлю ключницу.

– Зачем?

– На всякий случай.

Он ушел, громко стукнув дверью. Ольха слышала, как грюкнул засов, послышались тяжелые шаги, мужские голоса, среди которых его звучал особенно зло и настойчиво.

Комната была невелика, с двумя окошками в угловых стенах, широким подоконником и столом близь окна, чтобы падал свет, узкое ложе стоит под другой стеной. Пол застелен медвежьими шкурами.

Она осторожно села на резной стул, их три у стола, положила руки на подлокотники. Таких удобных стульев еще не видела. Чтобы и спинка резная, и подлокотники умельцем резанные, и даже ножки покрыты фигурками людей, зверей и птиц.

Легкая горечь коснулась сердца. Эта комнатка, как и десятки других, предназначена для заезжих гостей. То гонцу понадобится переночевать, то еще кому придется по службе задержаться, здесь нет ничего богатого и дорогого, но все же эта комната почти равна по роскоши ее княжеской палате там, в Искоростене!

Она хмуро смотрела на ложе. Спинка из дуба, украшена не только серебром, но и золотом. В стенах крюки из толстой старой меди. Дверь и с этой стороны крест-накрест обита широкими полосами из меди – потемневшей, благородной, тоже в полустершихся фигурках людей и зверей. Здесь вообще, как она заметила ревниво, много железа, меди, бронзы, которыми пользуются расточительно, без всякой скупости. В Искоростене две трети войска вооружены дубинами да рогатинами, железные топоры только в княжьей дружине, а здесь его тратят на пустяки!

Стук в дверь раздался, когда она недвижимо сидела, положив голову на столешницу. Очнувшись, удивилась, кто бы мог быть, а в комнату вдвинулась дородная пышнотелая женщина. За ней Ольха увидела смеющееся лицо Рудого и насупленного Ингвара.

От Рудого пахло хмельным, Ольха не смогла понять чем, на медовуху и бражку не похоже. Да и глаза блестят чересчур хитро.

– Ольха, – сказал он обиженно, – эти двое не хотели меня брать с собой! Но должен же я знать, где твое окно?

– Какое окно? – не поняла Ольха.

– Да вот это. Иначе как я буду лазить к тебе, как кот, по ночам? Да и тебе со мной бежать сподручнее. Убегем в Царьград, заживем, я тебя сделаю царевной, а сам стану базилевсом… Ты знаешь, что такое базилевс? Одни пряники жреть!

Ингвар морщился, а ключница критически оглядела Ольху. Массивная и с огромной связкой ключей на поясе, она выглядела полной хозяйкой, а воеводы при ней казались просто служилыми гриднями. Ингвар полагал, что она относится к нему когда по-матерински, когда грубовато по-отцовски, и он едва не сел на пол, когда вдруг посмотрела так, будто хотела ударить по морде.

– Я не знаю, что велел князь Олег… Но я могу переспросить! А сейчас я принесу девушке горячей воды. Ей надо помыться.

– Она не просила, – сказал Ингвар резко.

– Ты бы шел к себе, – предложила ключница. – Засиделся что-то в этом крыле. Тебя дружки ждут, уже стол накрыли. Да и не одна Бузина все глаза высмотрела, тебя ожидаючи. А красна девица здесь погостит.

– «Красна девица», – передразнил Ингвар. – Эта красна девица пятерых гридней голыми руками раздерет, как пардус! Ей даже здесь лучше сидеть связанной по рукам-ногам, да и то пятерых мужчин оставил бы возле нее с голыми мечами!

– Мне плевать на твои страхи, – ответила ключница резко. – Да и ты мне, воевода, не указ. Здесь терем князя, и пока в нем порядок, он в мои дела не вмешивается. Бедная девушка измучена, покрыта пылью и грязью, словно неделю дралась и спала на голой земле. Как вы можете в таком виде потащить на пир? А ты, Рудый?

Рудый невинно похлопал глазами. Ресницы у него были в самом деле длинные, пушистые, как у красной девицы.

– Это не я, клянусь! Я б ее, сама знаешь, в какой бы холе унянчил.

– Пыль и грязь странствий украшают мужчин, – огрызнулся Ингвар.

– Разуй глаза, воевода! Такой красоты в этом тереме отродясь не бывало. А то и во всем полянском племени. Девки, эй, в коридоре! Ну-ка, готовьте воду!

Ольха с удивлением наблюдала, как прямо в светлицу принесли огромный таз, начали таскать снизу ведра с горячей и холодной водой, поставили кадку, где воду смешивали, добавляя то кипятка, то студеной из колодца. Принесли странные комочки цветной глины, терки, шершавые рукавички, скребницы, которыми трут при купании коней.

– А где же баня? – спросила она высокомерно, скрывая страх.

– Мы, русы, не моемся в банях, – ответил Ингвар гордо.

Она ахнула, не сумела скрыть удивление:

– А как же…

– Для этого есть тазы, корыта, – объяснил Ингвар сердито. – В конце концов, мы всегда мылись прямо в морских волнах! А кто жил на берегах рек и озер, мылся там. А строить эти домики из бревен… ну, бани, только для того, чтобы помыться, – дурь. Дурь и невежество.

Она смотрела на них, не находя слов. Рудый, что прислушивался к их разговору внимательно, тут же влез:

– Княгиня, пусть это будет единственная разница между нашими народами. Давай я тебе расскажу случай. Идет как-то ваш Иваш с березовым веником под мышкой, как у вас водится, увидел Асмунда… а его любят даже славяне, он как конь – здоровый, и зубы, как у медведя, но не кусается… Ага, увидел и кричит: «Асмунд, пойдем в баньку!» А тот отвечает гордо, как положено благородному русу: «Нет, мы, русы, привыкли мыться прямо в озере!» Иваш кивнул, говорит уважительно: «Да, это здорово. Ну а зимой же как?»

Ольха, несмотря на дрожь во всем теле, ощутила, что невольно ждет ответа. Рудый сделал паузу, с пренебрежением пожал плечами, подражая грузному воеводе:

– Да сколько той зимы?

Ольха от неожиданности прыснула, не удержалась, засмеялась во весь голос. Ингвар вздрогнул, втянул голову в плечи, будто его ударили между лопаток. Ольху поразила смесь выражений на его лице. Будто и обрадовался, услышав ее редкий смех, даже с благодарностью взглянул на Рудого, но была в том взгляде и жгучая зависть.

Рудый крутнулся на каблуке, вокруг него ширилось такое мощное облачко хмельного, что Ольха ощутила, как пьянеет. Испуганно посмотрела на него, на Ингвара, и Рудый тут же сказал в пространство:

– Что-то у вас скучно… Пойду в самом деле вниз. Говоришь, там не одна только Бузина ждет? Ингвар, ты не спеши, не спеши! Сторожи пленницу, а я там то да се, слово по слову, хвостом по столу…

Он удалился, подмигнув Ольхе. Шутками и ужимками он на воеводу был не больше похож, чем свинья на коня; только глядя в удаляющуюся спину, Ольха видела и мощные бугры мышц, и широкие плечи, и стянутый тугими мускулами пояс, а двигается, как лесной зверь, который чует, что делается не только впереди и сбоку, но и за спиной.

А девки тем временем в огромное деревянное корыто лили горячую и холодную воду, смешивали, бросали туда пахучие травы. Ингвар стоял, прислонившись к дверному косяку. Ольха зачерпнула ладошками из лохани холодной воды, плеснула себе в лицо, зажмурилась. Капельки повисли на ресницах, блестели на щеках. Одна сорвалась с оттопыренной губы, Ингвар видел, как она падает, блестя в солнечном луче, и у него было непроизвольное желание подхватить, самому поймать на губы, ощутить ее сладость.

Ольха старалась не обращать внимания на Ингвара, если можно не обращать внимания на человека, чей взор ощущает так же четко, как раньше ощущала его руки. Даже от его взгляда у нее по телу идет теплая волна!

Ингвар стиснул кулаки. Она стоит, ничего не подозревая, против окна, солнечный луч пронизывает ее платье насквозь. Он видит каждый изгиб ее тела. Внутри заныло от сладкой боли. Он пытался напомнить себе о ее клятве убить его, но сердце ныло слишком сладко и больно, и ему было безразлично, убьет она его когда-нибудь или он сгинет, как пес, в этих лесах сам. Главное, сейчас видеть ее.

Ольха не могла понять причину злого триумфа в его глазах, словно он видел то, о чем она не подозревала. Она даже провела ладонью по губам, не прилипли ли крошки, потом решила, что губы ее слишком распухли и потемнели… нет, он смотрит на ее тело!

Наконец, сообразив, она ощутила, как горячая кровь прилила к щекам, залила шею. Рассердившись, сказала сердито:

– Если здесь и купаются под присмотром мужчин, то я лучше останусь немытой!

Голос Ингвара был сиплый, натужный, словно после жаркой бани напился холодного молока:

– Конечно, если ноги кривые…

Ключница оборвала сурово:

– Воевода! Даже если эта женщина твоя пленница, жди за дверью. Я отвечаю за нее. Отсюда никуда не денется.

– А если денется?

– Твой меч – моя голова с плеч.

– Нужна мне твоя голова, – сказал Ингвар с досадой.

Он был уже на пороге, когда вдогонку ударило ехидное:

– Будто не видно, чья голова тебе надобна. Да и не голова вовсе.

Он зло хрястнул дверью. В коридоре отослал стражей, остался вместо них. За дверью слышался шум льющейся воды, женские взвизги. Наконец донесся ее чуть печальный смех – нежный, звонкий, пробивающий все кольчуги, панцири души, поражающий прямо в сердце. Заныло, он и сквозь дверь видел ее тело, видел, как она сидит в корыте, а девки льют на нее воду, расчесывают ей волосы, моют и трут ее нежную спину.

У него пальцы задергались, от кончиков пошло жжение, прокатилось по рукам и снова укололо сердце. Он выругался, едва ли не бегом бросился прочь от проклятой двери.

Уже снизу послал стражей, велел не спускать глаз с двери. А еще двух погнал сторожить окна со двора.

Это было нехорошо, нечестно, но Ольха чувствовала, как вместе с грязной водой вымывается и злость из ее тела. Конечно, это ненадолго, но удивительно приятно сидеть в странно нежной мягкой воде, где ажурная пена поднимается выше головы. Эти русы знают некие секреты, их вода разом снимает усталость, наполняет бодростью и, что просто неприлично в ее положении, даже весельем.

Ключница сама помогла Ольхе вытереться мохнатым, как щенок, полотенцем, а девки кликнули стражей. Те помогли вынести бадью с водой. Ингвара, как успела Ольха рассмотреть до того, как дверь за ними захлопнулась, в коридоре не было.

Оставшись одна, она бросилась к окнам. Двор после их приезда разом ожил. Известие о великом пире выдернуло из подвалов сонную челядь, закружило народ, подбавило огня в разговоры, а смех и шуточки зазвучали даже в самых мрачных углах.

Из подвалов выкатывали бочки с вином и хмельным медом, из других выносили копченые и соленые туши, бочки с рыбой, несли на шестах огромные связки колбас, одни толщиной в бедро взрослого мужчины, другие тоньше пальчиков младенца.

Вовсю дымили гигантские печи, где коптили, парили, пекли, жарили мясо, птицу, рыбу. Откормленных жирных гусей ощипывали, резали по спинам острыми ножами, пластали, потрошили, вынимали кости, натирали мясо солью, вешали коптить, но эти гуси будут готовы к осени, их надо коптить с неделю, а потом месяц проветривать на сквозняке, потому Ольха обратила взор на другую часть двора, где кололи свиней.

Головы самых могучих зверей бережно отделяют, чтобы закоптить до весны, а остальные разрезают, нижние челюсти отдают коптить, сама голова пойдет на студень, мозги подадут на стол свежими, сожрут как лакомство, языки тоже съедят свежими, хотя часть могут и закоптить.

Потом снимают слой лучшего сала, остальное сало, что больше похоже на жир, срезают для челяди. Потом вынимают печень и ливер, съедят свежими и добавят в колбасы…

Она со вздохом отвернулась. Даже сюда слышно было, как, подвесив окровавленные туши на крюки, огромными широкими ножами, тяжелыми, как мечи, срубывают пласты мяса, швыряют на великанские чугунные сковороды. Те стояли под стеной забора по всему двору. Это был страшный город, страшный своими немыслимыми размерами.

Другое окошко выходило на задний двор, оттуда слышался лязг железа, хриплые выкрики. Ольха подтащила лавку, взобралась. Там на мечах упражнялись четверо. Молодой воин искусно орудовал щитом и длинным мечом, умело теснил сразу троих противников. Одет он был богато, не простой воин, а когда повернулся, Ольха поразилась его сосредоточенному лицу, умному, так не похожему на лицо ратника, распаленного боем. Это был Влад, подвойский, как его называл Ингвар, что-то вроде подвоеводы, как поняла она. Именно он в действительности захватил ее крепость!

Она смотрела с недоброжелательностью, желая, чтобы его поразили, а так как бой не настоящий, то хотя бы он упал и сломал ногу! Но Влад бьется изо всех сил, бьется умело, в руках чувствуется мощь опытного бойца, а трое ратников наверняка уже слышат вкусные запахи с главного двора, с тоской ждут, когда их подвойский угомонится…

Скрипнула дверь. Не оборачиваясь, она уже знала, что ей в спину смотрит Ингвар. Проверяет, поняла с горькой насмешкой. Теперь все время будет чувствовать взгляд своего тюремщика.

– Я все хотела спросить, – сказала она медленно, – почему у него длинные волосы?

– У кого? – раздался за спиной его сильный, немножко хрипловатый мужественный голос. Ей почему-то захотелось, наверное подействовала тряска на коне, чтобы он произнес ее имя.

– Влада. У вас эти нелепые чубы… я слышала, что вы, как морской народ, зовете их оселедцами, по-нашему – селедками. А славяне вас дразнят вообще… гм… Один Влад волосами больше похож на человека.

Ингвар усмехнулся:

– На волосы кто из мужчин обращает внимание? Растут и растут. Когда становятся слишком длинными, их обрезают. Не слишком коротко, чтобы голова зимой не мерзла. У нас это как-то связано с нашими древними богами. Наш народ избранный, так говорят волхвы. Мы заключили союз с богом, что будем исполнять его заветы, а он нас за это спасет. Ну, когда придет конец света. Вытащит за волосы из пламени, в котором будет гореть весь мир. Или тонуть, не помню. Для этого оставляем чубы, чтобы ему было за что ухватиться.

– Но… – сказала она, несколько сбитая с толку. – Не проще разве оставлять длинные волосы? Как у Влада? Как у древлян? Да и голова не будет зимой мерзнуть.

Он отмахнулся:

– Волхвы говорят, что обычай появился, когда наше племя жило в знойных странах. В Индии! Там голову поневоле бреют, жарко. С той поры так и осталось. Волхвы вообще цепляются за старое. Мол, боги так велели, менять нельзя, что бы в мире ни происходило. У иудеев волхвы вообще обрезание делают каменными ножами! Ибо еще с того времени заведено, когда даже меди не знали.

– Что такое обрезание? – спросила Ольха.

Он поперхнулся, посмотрел в ее невинно распахнутые глаза, промямлил неуклюже:

– Это вроде пуповины… только в другом месте. Словом, Влад хоть и похож больше на варяга, чем на руса… но не варяг и не рус. Он – русич.

– Рус? – переспросила она, не поняв.

– Нет, русич. Сын от брака руса со славянкой. Таких уже много, ты их просто не различаешь. Да мы их сами не различаем. За ненадобностью. Какая разница, из какого рода-племени? Мы ведь сейчас лепим совершенно новое племя. Вернее, новый народ.

– Он дружинник?

– Старший дружинник. Понимаешь, когда русы еще только захватили северные земли… ну, где построили Новый Град, то один из местных князей, по прозвищу Вадим Хоробрый, поднял восстание. Была сеча. В конце концов Вадим пал, его племя оказалось под рукой русов снова. Один из воевод, Ольгард, взял молодую жену Вадима себе… Этот Влад и есть сын Ольгарда и Травицы. Он хорош в бою, умен, уже водит в бой малую дружину.

Ольха вспомнила серьезные глаза Влада, затаенный в них огонь, зябко передернула плечами:

– Похоже, он в самом деле умен.

– Что-то о нем знаешь? – насторожился Ингвар.

– Нет, а что?

– Да так, болтают разное.

– Что?

– Ну, что он на самом деле не сын Ольгарда, а Вадима Хороброго. Но это вряд ли… Он вылитый Ольгард! Хоть и родился как раз через девять месяцев со дня, когда пал Вадим.

Она попыталась припомнить среди пирующих воевод Ольгарда, пожала плечами:

– Да какая разница? Ежели вы в самом деле пытаетесь смешать все племена в кучу, порушить законы…

Голос ее был злым. Ингвар окинул цепким взглядом решетки на окнах, он в самом деле пришел вспомнить, какие они, уже подзабыл, на сердце отлегло. Среди русов по пальцам перечтет тех, кто сумел бы повредить эти решетки. Асмунд, Рудый, но этих двух никакой женщине не обвести вокруг пальца. Еще он бы, пожалуй, смог, но лучше голову себе сорвет своими же руками, чем отогнет хоть один прут!

– Мы строим Новую Русь, – начал он сердито.

Ольха прервала:

– Это уже слышала. Во имя построения своего государства вы готовы залить кровью все эти земли… Погоди, если обрезание касается не пуповины, то чего?

Ингвар попятился, с порога пробормотал, что обед ей не несут, потому что вот-вот позовут на пир. И поспешно закрыл дверь, оставив ее со вскинутыми удивленно бровями.