Текст книги "Золотая шпага"

ГЛАВА 15

Однажды, когда эскадра двигалась вдоль берегов Южной Италии, Александра настигло письмо из далекой Финляндии. Вскрывая конверт, представил бескрайнее ледяное поле и снег, снег, снег… А среди белой морозной пустыни стоит приземистый домик, сложенный из огромных бревен. Там, внутри, у жарко натопленной печки, старый дружище пишет озябшими пальцами:

«Саша! Как я тебе завидую! У вас там южное море, ласковое солнце, полно зелени… Ты идешь через толпу правнуков гордых римлян, засматриваешься на хорошеньких итальяночек, посещаешь музеи и театры. Ты участвуешь в знаменитых сражениях, каждое из которых прославляет русское оружие. Рассказывают, что Суворов, узнав, как протекала битва при Корфу, воскликнул: «Я хотел бы быть там хотя бы мичманом!» Ты же в чине капитана, и Сенявин доверяет тебе, по слухам, так же, как доверял Суворов. Счастливчик ты, Сашка! Помяни мое слово: быть тебе первым полководцем Российской империи и уж наверняка – военным министром! Остаюсь в медвежьем финляндском углу любящий и бесконечно преданный тебе друг

Быховский ».

Засядько, улыбаясь, дочитал письмо. «Добрый Никита, чистая, благородная душа… Но и ты видишь в жизни только внешнюю сторону. Синее море, итальяночек, эффектные сражения, в которых, однако, гибнут тысячи людей… Нет, дружище, не быть мне ни полководцем, ни военным министром. Это приманка для недалеких людей. Аргишти, Македонский, Аттила, Чингис, Тимурленг… Они вошли в историю, но как? Как люди, пролившие моря крови, разрушавшие города, сжигавшие библиотеки, храмы, памятники культуры… Они шли через богатые и культурные страны, оставляя после себя пожарища, горы трупов, развалины, вырубленные сады, засыпанные колодцы и родники… Нет, такая слава меня не привлекает. Слишком много в ней от Геростратовой. Слава богу, что есть еще путь Архимеда…»

Засядько медленно сложил письмо, сунул за обшлаг. На душе стало горько. Нет, прямодушный Быховский не поймет. Слишком честен. Начни он выкладывать ему подобные доводы, как тот сразу же спросит: «А зачем принимаешь участие в сражениях? Устранись, выйди в отставку». И как объяснишь, что во имя тактических соображений иногда приходится отступать от стратегической линии. Как трезвенник, чтобы не выглядеть на пирушках белой вороной, пьет водку, как больной язвой желудка ест свиное жаркое, как честнейший человек бывает принужден лгать больному… Чтобы приняться за главное дело в жизни, нужно сначала упрочить положение, получить место и постоянный доход. Еще – приобрести репутацию человека трезвого, рассудительного. Иначе сочтут сумасшедшим, когда примется за…

Засядько пугливо оглянулся. Не произнес ли вслух: «ракеты»?

Вечером вынес из каюты аккуратно склеенный из плотной бумаги цилиндр на длинной палке. Это была осветительная ракета собственной конструкции.

Оглянувшись по сторонам, установил ее на палубе и стал высекать огонь. На корабле было пустынно, лишь на нижней палубе осталась караульная команда да на верхней дремал часовой. Матросы и офицеры съехали на берег и уже, наверное, вовсю веселятся в злачных заведениях портового города. Никто не станет глазеть на странное занятие капитана десантных войск и приставать с вопросами.

Порох воспламенился не сразу. В цилиндре затрещало, зафыркало. Из нижнего отверстия ударила струя удушливого газа, посыпались искры. Ракета затряслась и резко рванулась вверх.

– Один… два… три… четыре… – считал Засядько, волнуясь.

На счете «пять» бумажный цилиндр взорвался. В небе полыхнул огонь, вниз полетели горящие клочья. На верхней палубе испуганно вскрикнул и выругался часовой, на берегу остановились прохожие.

Засядько, дабы не привлекать внимания, ушел в каюту. На столе стояли две бутылки коньяку – крепчайшего вина, производство которого французы наладили еще полтораста лет назад в городе Коньяк. Однако обе бутылки были припасены для гостей. Александр не пил, не желая туманить голову, но вино держал постоянно, чтобы подчеркнуть – он такой же, как и все: компанейский малый, не дурак выпить, охотно слушает и рассказывает анекдоты и, уж конечно, не сидит ночи напролет над расчетами, не относящимися к военному делу.

На другой день его вызвали к вице-адмиралу.

– Садитесь, Александр Дмитриевич, – пригласил Сенявин доброжелательно. – Вы так и не съезжали на берег? Ваши друзья там неплохо повеселились, отдохнули…

– Для меня отдых – на корабле, – отчеканил Засядько, желая прервать разговор.

– Ну-ну, – сказал Сенявин примирительно, – вы отличный моряк, но ведь не только же моряк? Суворов говаривал о вас как о прирожденном сухопутном воине. А если и воздушный океан могли бы бороздить корабли, то, наверное, вы и там показали бы себя с наилучшей стороны и о вас говорили бы как о прирожденном летателе, воздухоплавателе. А может быть, вы и в самом деле не моряк и не сухопутник, а?

Сенявин хитро прищурился, и его маленькие медвежьи глазки как буравчики впились в капитана. Засядько ощутил тревогу. Что мог значить этот странный разговор?

– Как сказано в Писании, – ответил он почтительно, – судите не по словам, а по делам моим.

– Дела у вас идут отменно, – согласился Сенявин. – Кстати, поговаривают, что вы интересуетесь осветительными огнями? Даже шутихи пускаете? Но ведь это несерьезно, да?

– В некотором роде, – ответил Засядько медленно. Он лихорадочно соображал, как выпутаться. – Это забава, но забава царей. Сам Петр Великий потратил немало времени на создание и конструирование шутих и фейерверков, он же смастерил осветительную ракету, которая принята на вооружение русской армией, доныне зовется «петровской ракетой»…

Сенявин озадаченно молчал, потом вдруг спросил:

– Но что лично вас привлекает в этой игрушке?

Засядько быстро перебрал варианты ответов. Что можно сказать и в какой мере? От всесильного флотоводца зависит многое. Не потрафишь – сошлет в какую-нибудь дыру, где до конца жизни проторчишь в чине капитана. А на скромное жалованье непросто развернуть работу над большими ракетами…

– Все великое начинается с игрушек, – ответил он, твердо выдерживая пронизывающий взгляд адмирала. – Флагман, на котором мы бороздим океан, сначала был построен в виде игрушки, модели.

– Те игрушки служили прототипом для настоящего, – заметил Сенявин. – А что вырастет из ваших шутих?

Пришлось решиться на дипломатическое отступление. Засядько сделал вид, что задумался, потом пожал плечами:

– Какая мать знает, что вырастет из ее младенца? Может быть, великий ученый или полководец, а может, станет мелким чиновником или хуже того – злодеем.

– Но вырастет?

– Если не умрет в колыбели.

– Гм… Вы интересный человек. Ладно, вы свободны. Кстати, а какая основополагающая идея привлекает вас в фейерверках?

– Они несут в себе движущую силу, – ответил Засядько уже от дверей. – Ядро, с какой бы силой оно ни было выпущено, все время замедляет полет. Ракета же постоянно ускоряется. Предположим, что мы начинили ее не порохом, а какой-то другой химической смесью, которая бы горела несколько часов, а истечения газов давала бы равнозначные пороховым. Тогда бы мы с этого корабля смогли обстреливать и Константинополь, и Париж, и любой другой город мира! Более того, мы могли бы…

Он осекся. И так сказал больше, чем следовало. Не хватало еще ляпнуть о других планетах!

Сенявин восхищенно крутил головой. Он сам любил парадоксы и по достоинству оценил игру ума молодого офицера. Нелепость, а не подкопаешься! Теоретически верно, концы с концами сходятся.

– Идите, – разрешил он милостиво. – Я распоряжусь, чтобы вам не чинили помех. Можете в свободное время заниматься опытами, если вас не привлекают портовые кабаки.

– Премного благодарен! – отчеканил Засядько. Вытянулся, щелкнул каблуками и поспешно вышел.

5 и 7 июня десантные войска под началом капитана Засядько и отряды черногорцев дважды неудачно атаковали колонну французов численностью в двести человек. Атака была отбита с большими потерями, хотя русских и черногорцев было три с половиной тысячи человек.

Пришлось призвать на помощь флот. Истребительный огонь кораблей заставил французов оставить Брено, и они ушли в Верхний Бергатто под начальство генерала Делагорта.

Засядько разместил солдат за склоном горы и стал ждать ответной атаки. Вскоре ворота распахнулись, показалась стройная колонна французских солдат. Выйдя из крепости, они выстроились в каре и двинулись на черногорцев, которые, отстреливаясь, стали отступать нестройной толпой. Во главе колонны шел высокий седой человек с обнаженной шпагой. То был генерал Делагорт.

Засядько залюбовался четкой и красивой штыковой атакой. Это была настоящая европейская армия, дисциплинированная, обученная, с высокой военной культурой.

– Батальон, – скомандовал он негромко, – пли!

Грянул залп. Все окуталось дымом. Со стороны черногорцев выстрелы слышались чаще. Видимо, союзники прекратили отступление и тоже стали обстреливать неприятеля.

– Вести прицельный огонь! – предупредил Засядько.

– Ваше благородие, в штыки бы…

– Огонь!

– Чтоб русский бой удалый, как говаривал Суворов…

– Дурень, я хочу не боя, а победы. И чтоб вас привезти обратно живыми.

Солдаты стреляли, перезаряжали ружья и снова стреляли. Он выждал момент и поднял своих людей в контратаку. Генерала Делагорта среди французов не было. Засядько поискал его глазами, увидел на земле распростертого седовласого человека. Генерал был сражен ружейной пулей.

Повсюду слышался пронзительный клич черногорцев и гремело громовое русское «ура». Французы дрались молча. Наконец им удалось отступить и укрыться в крепости. Засядько собирался начать штурм, но прибыл приказ от адмирала Сенявина вернуться на корабли.

Флот начал осаду соседнего города Рагузы. Все десять линейных кораблей, выстроившись полукругом, деловито бомбардировали старые каменные стены в надежде пробить брешь. Осада была вялой, так же вяло защищались французы. Все знали, что основная война ведется на европейском театре военных действий, именно там решаются судьбы мира. Дошли слухи, что русский царь не смирился с поражением и основал четвертую коалицию держав в составе Англии, России, Пруссии и Швеции. Наполеон не стал ждать вторжения, а по своему обыкновению двинулся навстречу неприятелю. Меньше чем через месяц после образования коалиции он разгромил прусские войска при Шлейце и Заале, затем окончательно уничтожил прусскую армию при Иене и Ауэрштадте. Через несколько дней вступил в Берлин, взяв себе в качестве трофея шпагу Фридриха II.

Ободренные новостями, французы осмелели. В Рагузу прибыл новый губернатор Мармон, который чувствовал, по его словам, к черногорцам одно презрение, а зол был только на русских.

Он внезапно напал на русский десантный отряд и уничтожил больше половины его состава, попутно истребив тысячу двести черногорцев. Засядько в это время находился на корабле. Завидев сражение, поспешил на берег, принял командование и организовал оборону. Атака Мармона была на редкость удачной: больше тысячи русских солдат и офицеров полегло в сражении. Александру ничего не оставалось делать, как попытаться увести людей снова на корабли, избегая потерь. Остатки десантного отряда отступали в полнейшем расстройстве.

– Сомкнуть ряды! – закричал Засядько яростно. – В каре!

Солдаты, завидев отважного капитана, пользовавшегося славой неуязвимого, приободрились, начали перегруппировываться.

– В каре! – повторил Засядько. – Быстрее!

Пригибаясь, он побежал к брошенной батарее. Артиллеристы полегли все до одного, между орудий сновало несколько французских кирасиров. Они распутывали постромки, явно намереваясь затянуть орудия в крепость.

Засядько оглянулся. За ним бежало трое солдат. «Справимся», – мелькнула мысль.

Он прыгнул, ударил саблей, снова прыгнул и опять ударил. Двое упали с рассеченными головами, третьего Александр сбил с ног корпусом, бросаясь на офицера, успевшего выхватить пистолет. В три гигантских прыжка он настиг офицера, который за это время поднял пистолет едва на полдюйма, сильным ударом свалил его, отшвырнул саблю и подскочил к ближайшей пушке. Пока солдаты возились с растерявшимися и оглушенными французами, он повернул ствол орудия в сторону атакующей французской колонны. Зарядить и поднести запал было делом мгновения.

Грохнул пушечный выстрел. Через минуту грянули три других орудия: солдаты быстро сообразили, что нужно делать.

Во французской колонне, осыпаемой картечью, наступило замешательство. Никто не ждал артиллерийского огня с батареи, которая уже считалась захваченной. Замешательство длилось недолго, французы изменили направление атаки и пошли на штурм так нелепо потерянной батареи.

– Держитесь, ребята, – закричал Засядько. – Отступать нельзя: перебьют весь батальон!

Они успели выстрелить еще раз. Этот залп картечью нанес противнику большой урон, ибо пришелся почти в упор атакующим. Затем вспыхнул короткий штыковой бой. В нем бы и пришлось погибнуть, так как силы были слишком неравными, но в этот момент с тыла французов атаковало каре, которое Засядько создал немного раньше.

Недолгий бой закончился отступлением французов. Засядько не стал преследовать неприятеля и увел людей на корабли. Соотношение сил складывалось не в пользу русских.

На другой день в крошечную каюту Засядько пожаловал сам вице-адмирал. Александр встревожился. В помещении было тесно от моделей ракет, рулонов плотной бумаги, мешочков с древесным углем, порохом, селитрой, всевозможных приспособлений для работы.

– Так-так, – изрек Сенявин, стоя на пороге.

Он внимательно осматривался, словно бы собирался затем рисовать картину по памяти. Александр смущенно развел руками, дескать, как видите, все на виду.

– Я представил вас к награждению орденом Святого Георгия четвертой степени, – заявил Сенявин, внимательно глядя в лицо капитана.

Однако реакция на его слова была вовсе не такой, какую он был вправе ожидать. Засядько расхохотался. Он пытался сдержаться, но это удалось не сразу. Пересмеявшись, объяснил:

– Простите великодушно, но этот орден для меня заколдованный. Дважды еще фельдмаршал Суворов собирался наградить им, но оба раза вычеркивал из наградного листа… Простите, ваше превосходительство, я уже не верю, что буду носить ордена!

– Это вам обеспечено, – пообещал Сенявин. – Если бы не вы, наших бы там перебили как мух.

Он поискал место, где бы сесть, но не нашел, а на пыльную лавку с чертежами опуститься не решился. И, стоя на пороге, задал вопрос, ошеломивший Александра:

– Кстати, что вам говорит название «конгревские ракеты»?

Засядько вздрогнул, затем, немного подумав, ответил:

– Английский генерал Конгрев – умнейший человек и опытный изобретатель. Он придумал объемное тиснение, что применимо также в книжном деле. Я сам видел книжку на английском, сделанную по его методу. На корешке буквы золотой фольгой выглядят выпукло, зримо! Надеюсь, его метод так и назовут конгревовым тиснением… Еще слышал, что в битве с индийцами под Серангапатамом захватил их ракеты и привез в Англию. Много работал над ними, пытаясь превратить их в ракетные пушки.

– Что это такое?

– Индийские ракеты способны были только сеять панику да пугать лошадей. Боевых зарядов они не несли. Конгрев старался приспособить эти ракеты для военных целей… – Александр говорил спокойным тоном, а в голове вертелась тревожная мысль: «Почему такой внезапный интерес к ракетам?» – Конгрев сконструировал специальные ракетные пушки, которые стреляли ракетами. Однако такие пушки были не лучше обычных, к тому же ракеты обходились дороже ядер…

– Так-так, – кивнул Сенявин, над чем-то думая. Вдруг он сказал решительно: – Завтра с утра отправляйтесь на берег. Возьмите с собой людей, лошадей, оружие. Возглавите военную экспедицию к Берату. Это недалеко, меньше сорока верст от берега. Поступило сообщение, что Али-паша Янинский осадил в Берате пашу Ибрагима и взял город, применив эти самые конгревские ракеты!

Рано утром Засядько сошел на берег во главе небольшого вооруженного отряда. К Берату вела узкая извилистая дорога. Люди шли гуськом, однако Александр не беспокоился. Нападения он не опасался: французов поблизости нет, а сам Али-паша враждовал с французами и поддерживал русских и англичан.

В дороге Засядько имел возможность поразмыслить над сообщением Сенявина. Неужели Конгрев сумел создать ракеты, которые можно быстро и легко перебрасывать с места на место? Ведь ракеты, с помощью которых якобы взят Берат, явно английского происхождения, сомневаться не приходилось. Значит, Конгрев вел работы и над совершенствованием собственно ракет, а не только конструировал более совершенные ракетные орудия. Подобное раздвоение было бы странным, ибо мало походило на стиль работы английского генерала-изобретателя, за деятельностью которого он следил очень внимательно, если представлялась такая возможность.

ГЛАВА 16

К полудню они достигли Берата. К этому времени Засядько уже выяснил подробности взятия города у встреченных по главной дороге албанцев, которые рассказали ему, что Берат был взят одним из помощников Али-паши, храбрым Орером Врионисом. У того в самом деле имелись ракеты, которыми его снабдили англичане. Они дали Врионису несколько десятков обычных индийских ракет, которые могли шумом, треском и огненным шлейфом испугать лошадей и суеверных горцев, но не причинить вреда.

Засядько разочарованно перепроверил сведения и, убедившись в их достоверности, тут же велел отряду поворачивать обратно. Встречаться с Али-пашой ему не хотелось. Жестокий и кровожадный феодал отличался крайним вероломством, постоянно заигрывал либо с французами, либо с союзниками. Однажды он взял Превезу, защищаемую тремя сотнями французов, и велел перерезать всех жителей. В то же время обещал подчиниться французскому протекторату, если его признают наследственным властителем Ионических островов. Когда Наполеон велел ответить, что не желает слышать о нем, Али-паша горько жаловался французскому консулу Нуквилю: «Если Бонапарт гонит меня в дверь, я войду в окно. Я хочу умереть его слугой».

На обратном пути, сокращая путь, прошли по горной тропе, дальше двигались вдоль лазурного побережья. Александр со злостью смотрел на разоренные и сожженные села. Строили не один день, а уничтожили за час. Какими же силами обладает человек, что из века в век строит дома и сажает сады, хотя их так же безжалостно уничтожают враги?

Проводник о чем-то долго шептался с поселянами, что копались на месте пожарищ, искали уцелевший скарб, с сомнением качал головой, не соглашался. Александр заметил, подозвал:

– Что они говорят?

Проводник отмахнулся:

– Местные дрязги. Али-паша захватил французов в плен, собирается продать их туркам.

– Туркам? – вскинул брови Александр. – Зачем туркам французские солдаты?

– Там не солдаты. Там всего трое мужчин, пятеро женщин и двое детей. Они не военные.

– И что турки будут с ними делать?

– Женщин продадут кому-либо в наложницы, кого-то в гаремы… если достаточно молоды и красивы; мужчин прикуют к галерам, если молодые и сильные, а если нет, то найдут работу в каменоломнях. Если месяц протянут, и это окупится. А детям турки найдут применение в первую очередь!.. Ха-ха!..

Александр нахмурился, взглянул на свой батальон. Солдаты с ним закаленные в боях, неустрашимые, каждый стоит троих. Но и гуманность должна иметь пределы. Жаль французов, но и своих еще жальче.

– Батальон, стой! – скомандовал он, досадуя на самого себя. Иногда знаешь, как поступить правильно, и стараешься так поступить, но что-то внутри тебя заставляет принять другое решение. – Сколько, говоришь, там людей Али-паши?

– Н-не знаю… Вы хотите перехватить тех французов себе?

– Да, – буркнул Александр, – в свой гарем. Афонина и Праскуринова ко мне!

Подбежали двое: худой и длинный Афонин, угрюмый, с ястребиным носом, и низкорослый Праскуринов, быстрый и мгновенно хватающий обстановку. Москаль и алтаец, они хорошо дополняли друг друга, Александр чаще всего именно их посылал в разведку, всякий раз они возвращались с исчерпывающими сведениями.

– Узнайте, сколько у Али-паши людей, где охраняют пленников. Если там небольшой отряд, то нет ли где поблизости другого, чтобы нам не ударили в тыл!

Они исчезли, быстрые и бесшумные, как летучие мыши, а он лишь смутно подивился глупому импульсу, который может нарушить работу самого совершенного мозга. Ведь он знает, что надо идти своей дорогой. Но остановился… Или он зря презирает тех офицеров, которые губят себя в пьянках, никчемных дуэлях, проигрывают все и вся в карты, а то и пускают пулю себе в лоб?

Солдаты расположились в укрытии, сняли скатки. Александр велел съесть половину сухого пайка, отдохнуть. От моря тянуло прохладой, воздух был чист, свеж, в безоблачном небе блистало яркое солнце.

Такого синего неба он давно не видел, разве что над своей родной Украиной, а воздух взбадривал, наполнял силой. Волны мерно накатывали на берег, то голубые, то светло-зеленые, тоже чистые и прозрачные настолько, что видны мелкие камешки на дне. Благодатный край… край для любви и песен, не потому ли здесь льется кровь и гремят войны вот уже пять-десять тысяч лет?

Афонин и Праскуринов вернулись достаточно быстро. И не одни. Праскуринов толкал впереди себя связанного смуглого мужчину в красной феске и в широких красных шароварах. Голый торс лоснился от пота, руки были связаны за спиной.

– Пленного взяли, – доложил Афонин.

Александр нахмурился:

– Его исчезновение заметят, у нас не будет внезапности…

– Не хватятся, – уверил Афонин. Его усы гордо топорщились. – Он был отправлен в город. Сам видел, как ему дали бумагу. Мы догнали его и взяли скрытно. Никто не видел!

Александр повернулся к пленному:

– Сколько у вас людей, каких пленников вы захватили?

Пленный ответил что-то резкое, плюнул ему под ноги. Проводник выглядел смущенным. Александр кивнул:

– Не переводи, я понял.

Глядя в глаза пленному, он медленно потащил из ножен саблю. Тот ухмыльнулся, снова плюнул русскому офицеру под ноги, что-то сказал. Голос был пренебрежительным.

Проводник сказал смущенно:

– Он сказал, что все франки слабые. Вас он тоже называет франком. Он говорит, что вы не выносите вида крови. И что ваши правила не позволяют причинять вред пленным.

Повисла тяжелая тишина. Александр вытащил саблю, посмотрел задумчиво на лезвие:

– Скажи ему, что я не франк из Петербурга, а казак из Запорожской Сечи!

Он так же медленно приставил лезвие острием к груди пленника. Проводник что-то объяснял, Александр видел, как внезапно щеки янычара покрылись смертельной бледностью. Значит, и здесь были наслышаны о тех вольностях, которыми пользовались казаки при русской армии. Не скованные жестокой дисциплиной, они, как встарь, грабили города побежденных, зверски пытали пленных, добывая нужные сведения. А то и золото и драгоценности.

Александр слегка усилил нажим на лезвие. Упругая кожа лопнула, лезвие начало медленно погружаться в грудь. Александр смотрел глаза в глаза пленному, губы раздвинул в жестокой улыбке. Если они считают себя сильнее лишь потому, что могут пытать тех, кто слабее их, так получи же той монетой!

Он провел легкий надрез, кровь текла по груди и животу, капала на землю. Пленник часто дышал, смотрел с ужасом. Лезвие опустилось ниже, слегка надрезало кожу на животе, а когда острие опустилось еще, Александр, глядя в глаза, ухмыльнулся и нажал сильнее. Послышался треск разрезаемой живой плоти.

Пленник вскричал страшно, залопотал быстро и умоляюще. Переводчик смахнул дрожащей рукой пот со лба:

– Он умоляет убрать саблю и не лишать его мужского достоинства. Он говорит, что расскажет все-все, и клянется в верности, он готов сам провести нас.

Александр остановил саблю, но не убрал:

– В клятвы я не верю. Я уже видел, каких нарушают… Пусть отвечает на вопросы сейчас.

Через несколько минут он уже знал о расположении отряда Али-паши больше, чем нужно было для освобождения пленных. Правда, их было втрое больше, но если суворовский чудо-богатырь стоил троих солдат австрийской армии, то каждый солдат его батальона стоил троих чудо-богатырей. По его команде солдаты разобрали оружие, Афонин и Праскуринов скрытно повели их к маленькому селу. Еще издали видны были костры, а когда выглянули из-за камней, увидели ужасающую картину.

Из всех домов уцелело только пять, остальные были попросту сожжены. На улице и единственной площади в лужах крови лежали люди. Женщины почти все были раздеты донага, обезображены. Среди убитых были старики, дети. Али-паша был верен себе: вырезал всех, кого не собирался быстро продать в рабство.

Александр взял у одного из солдат ружье, прицелился. Это Суворов учил, что «пуля – дура, штык – молодец», но Александр видел, как побеждают французы благодаря наращиванию плотности огня. Когда-то штыковые атаки станут вовсе невозможными, ими и сейчас можно пользоваться, только застав противника врасплох… Это понимает и другой выпускник артиллерийского училища, только он на другой стороне. И зовут его – Наполеон Бонапарт…

Он нажал на спусковую скобу. Не дожидаясь, когда часовой упадет, вскочил под выстрелы своих солдат, бросился с обнаженной саблей на лагерь солдат-разбойников. Он недаром учил солдат меткой стрельбе: почти половина выстрелов нашла цель, а другие пули подняли такой переполох, что янычары выскакивали и метались между домов и палаток полуголые.

Он слышал, как гудит земля под тяжелыми сапогами его солдат. Для него время словно бы замедлилось, он несся длинными растянутыми прыжками, видел сразу всех, чувствовал, где ждать опасности, где сломит противника, как стебель соломы, куда нужно добавить горстку солдат…

Афонин и Праскуринов справятся, мелькнула мысль. Афонина пора в капралы, уже умеет распоряжаться. Пока командует только Праскуриновым, с которым сдружился, но уже созрел и для других…

Он сшиб одного разбойника грудью, второго полоснул саблей, третий шарахнулся в сторону, но закричал дико и страшно – трехгранный штык Афонина вошел в живот по самую рукоять. Зверь этот Афонин, успел подумать Александр, но в капралы все равно созрел…

Возле дверей одного дома стояло двое растерянных стражей. Они слышали выстрелы и крики, но явно чей-то приказ не позволял им покинуть пост. Александр с устрашающим криком бросился на них, оба, как по команде, выронили сабли и разбежались в разные стороны.

Он ударил плечом в дверь, вышиб с грохотом и оказался в просторной комнате. Его глазам представилась ужасающая картина. Полуголый мужчина был прикован к стене, а на соседней стене была прикована распятой молодая женщина. В единственное окошко заглядывало солнце, но Александру после жаркого дня здесь показалось полутемно. На столе лежал, крепко связанный, так что веревки врезались в нежное детское тельце, плачущий ребенок. Девочка лет трех-четырех… Пока Засядько стоял, держа саблю острием вниз, чтобы кровь текла не в ладонь – рукоять будет скользить, – и давал глазам обвыкнуться, женщина вскрикнула душераздирающе:

– Кто бы вы ни были, спасите нас из рук этих ужасных людей! Христом Богом умоляем, мы будем у вас в вечном долгу…

Она говорила по-французски, но от ее голоса сердце Александра застучало чаще. Женщина повернула голову, свет упал на ее лицо, и у Александра вырвалось невольное:

– Господи, Кэт…

Он быстро посмотрел на избитого мужчину. Тот смотрел с надеждой, потом его лицо изменилось, в глазах появилась вражда. В дверном проеме возник солдат:

– Ваше благородие, противник разбит! Только в крайнем доме заперлось несколько нехристей, не сдаются. Что будем делать?

Александр посмотрел на беспомощного ребенка. Девочка плакала все тише, слабо и безнадежно. Черная ярость поднялась из глубины души. Он быстро разрезал веревки, взял малышку на руки, прижал хрупкое тельце к сердцу. Ребенок сразу перестал плакать, ухватил Александра за палец и пробовал потащить в рот.

– Возле того дома – поленница дров, – велел он жестко. – Подожгите ее. Если кто выскочит – стреляйте. Пленных не брать!

Кэт ахнула, такой приказ в европейской армии был небывалым. Солдат исчез. Девочка ухватила все-таки Александра за палец, но лишь прижалась губами, затем щекой. Александр положил ребенка обратно на стол, высвободился, подошел к Грессеру. Тот смотрел хмуро:

– В этой деревне был кузнец…

– Вряд ли он еще здесь.

– Но тогда можно попробовать найти инструменты.

– Кому нужны инструменты?

Он ухватился за цепь, напрягся. Мышцы вздулись, цепь зазвенела, натянувшись как струна. Внезапно раздался звон, левая рука барона освободилась. Вторую руку Александр освободил чуть легче, подошел к Кэт. Она отводила взгляд. На ее нежной коже были синяки и кровоподтеки. Правая грудь распухла и покраснела.

Грессер пытался укрыть ее наготу, Александр поочередно освободил обе руки своей бывшей невесты. Когда цепи со звоном рухнули на пол, Кэт бросилась к ребенку, ухватила, заливаясь слезами, на руки:

– Он не вернется? Этот ужасный человек не вернется?

– Боюсь, что нет, – сказал Александр сожалеюще. – Даже негодяя удается убить только один раз. Как вы здесь оказались?

Грессер побледнел и без сил опустился на пол. Кэт смотрела на Александра большими глазами, но не двигалась с места, прижимала к груди и нацеловывала маленькую дочь:

– Саша!.. Вы должны простить меня!.. Но я не смогла ждать так долго. А когда я вышла замуж за барона, наши родители… родители Зигмунда, настояли, чтобы мы уехали в свадебное путешествие в Италию, на ее прославленные курорты. Здесь было просто сказочно красиво, здесь мы побывали в Риме, смотрели Колизей… Когда родилась Оля, мы перебрались ближе к морю… Целебный воздух, минеральные источники… Там мы прожили год, когда пришли слухи о войне. Никто не верил, что докатится сюда, но потом стали попадаться отступающие войска австрийского императора… Они грабили все и вся. Потом пришли французы, потом ушли, а их место заняли эти шайки разбойников, которые называют себя союзниками французов…

Александр отмахнулся, в голосе была горечь:

– Что мне вся Франция, Австрия, Италия!.. Что случилось с вами?

Она отвела взгляд, даже в сумраке он видел, как ее щеки залил румянец стыда.

– Когда сюда пришли разбойники, иначе я их называть не могу, они убили почти всех жителей. А нас оставили в живых только для пыток и издевательств. Меня хотели продать в гарем, хотя сами же говорили, что для гаремов отбирают только юных девственниц…

Он хмуро кивнул. Она и сейчас была бы самой яркой жемчужиной в любом гареме. Ее нежная красота, то надменная, то трогательная и беззащитная, заставляет чаще биться самое стойкое и огрубевшее сердце.

– Но я так плевалась и кусалась, что решили… сперва смирить. Меня приковали к этой стене, сперва решили морить голодом, потом приковали мужа… чтобы он все видел, а мою крошку Оленьку раздели и положили на стол и, смеясь, уверяли, что сейчас зарежут ее и будут кусками ее мяса кормить насильно меня… Я готова была согласиться на все, только бы не трогали мою дочь… но тут явились вы, Саша!