Текст книги "Золотая шпага"

Стиснув зубы, он вернулся в полк. Пытаясь заглушить боль в сердце, с головой ушел в работу. Полк переформировывался, отдыхал, пришло пополнение, он с утра упражнял новобранцев. Однажды вечером составил список книг, которые нужно прочесть, и отправился по библиотекам и книжным лавкам. Установившаяся за ним слава храброго офицера льстила его самолюбию, однако он понимал, что к своей главной цели он не продвинулся ни на шаг. Разве что успел в Милане познакомиться с работами гениального Леонардо. Но великий флорентиец, к его разочарованию, ни словом не упоминал о ракетах. И Александр продолжал искать нужные ему сведения, перечитывая груды книг. Теперь не только полчаса, но и минуту не считал слишком малой частицей времени.

Еще в заграничных походах в промежутках между боями он с жадностью набрасывался на итальянские газеты, которые интересовались делами чужих государств гораздо больше, чем собственными. Из них Засядько узнал о странностях Павла I, который при всей своей жестокости к солдатам постарался облегчить участь крестьян, ограничив их труд на помещиков трехдневной барщиной. Это он, послав Суворова «спасать царей», освободил из Петропавловской крепости мятежного генерала Костюшко и двенадцать тысяч его боевых соратников, которых в свое время полонил тот же Суворов. В немногочисленных английских газетах, которые доходили до Италии, указывалось, что Павел I потерял душевное равновесие, узнав о событиях 1762 года, связанных с восшествием на престол его матери.

Нервную болезнь его объясняли также продолжавшейся тридцать четыре года узурпацией трона, которую Екатерина осуществляла в ущерб прямому наследнику престола, взаимной антипатией и недоверием между матерью и сыном, а также господством фаворитов, дерзких и надменных по отношению к Павлу. Стараясь понять смысл действий Павла I, Засядько иногда говорил себе: «Или тайны высшей политики все еще недоступны мне, или же наш царь просто дурак и противоречит самому себе».

Однажды пронеслась весть о государственном перевороте. Сначала слухи были весьма неопределенными, затем облеклись в более достоверную форму. В заговор против Павла вошли сыновья тех, кто был в заговоре против его отца: Панин и Талызин, фавориты его матери – три брата Зубовы, лифляндский барон Пален и ганноверец Беннигсен. В ночь с 11-го на 12 марта 1801 года заговорщики проникли в Михайловский замок, где Павел жил как в крепости. Утром, после его убийства, Пален пришел к Александру и сказал: «Довольно ребячиться, ступайте царствовать!»

Еще стало известно, что второй сын Павла I, великий князь Константин, твердо заявил: «После того, что произошло, мой брат может царствовать, если ему угодно, но если престол когда-либо перейдет ко мне, я его не приму».

Пока другие офицеры полка проводили время в пирушках, Засядько тщательно анализировал сложившуюся обстановку в Российской империи. Он знал, что воспитателем будущего императора Александра и его брата – великого князя Константина – был полковник Лагарп, республиканец из Ваадского кантона, который старался дать обоим великим князьям демократическое воспитание. Что же предпримет самодержавный император, которому едва исполнилось двадцать четыре года?

В первые месяцы своего царствования Александр I уничтожал все то, что сделал отец. Объявил амнистию, вернул сосланных, разрешил крестьянам брать лес из казенных угодий, освободил священников от телесных наказаний, разрешил выезд из России и ввоз из Европы книг. Типографии, запечатанные в июне 1800 года, были вновь открыты. Уже не запрещалось одеваться по западной моде – носить длинные панталоны, круглые шляпы, пышные галстуки, которые Павел преследовал как признаки якобинства.

Офицеры славили нового императора и пили за его здоровье, ибо Александр I отменил еще и напудренные косы.

Особым указом запрещалось продавать крестьян без земли, крестьянам разрешалось вступать в брак без согласия помещика, помещик мог наказывать крестьянина не больше чем пятнадцатью палочными ударами. Это было обнадеживающее начало, но… и эта мера оказалась призрачной. Помещики продолжали продавать крепостных даже в столице, женили крестьян против их желания и без счета наказывали палочными ударами прямо под окнами царского дворца.

В один из дней Александр Засядько получил письмо от отца, который велел ему срочно съездить в Соловецкий монастырь. Новый император России освободил из заключения и Петра Калнышевского, последнего кошевого Запорожской Сечи. Его вместе с казацкой старшиной взяли в плен и увезли еще 6 июля 1775 года, когда царские войска заняли и разрушили Сечь.

Подъезжая к монастырю, Засядько старался высчитать возраст Калнышевского. Он помнил рассказы деда о славных украинских рыцарях, о боевых подвигах запорожцев, совершавших набеги на турецкие берега. Петро Калнышевский уже тогда был кошевым атаманом…

Суровый монах, который открыл в воротах крошечную калитку, ответил ошеломленному Александру, что заключенному Калнышевскому недавно исполнилось… сто десять лет! Последние четверть века он находился в глубокой земляной яме, куда был брошен по указанию всемилостивейшей императрицы Екатерины II. Сейчас он получил свободу, однако возвращаться на родину почему-то не желает.

Сто десять лет! Александр был потрясен. В голове не укладывалась такая цифра. Он прожил всего двадцать два года, а уже был свидетелем и участником стольких событий. Как же выглядит этот старец?

– Вас проводить или пойдете сами? – спросил монах неприветливо.

– Сам, – ответил Засядько. – Укажите, в какую сторону идти.

– Прямо по тропинке. Никуда не сворачивайте.

Засядько поблагодарил и быстро зашагал в указанном направлении. Дорожка вела к морю, оттуда тянуло пронзительной свежестью. Над головой носились и кричали чайки. У самой воды спиной к нему сидел на камне человек. Засядько почувствовал, что у него от волнения замирает сердце. Перед ним был гигант. Он никогда еще не видел таких широких плеч и такой мускулистой спины.

– Кошевой… —прошептал Александр.

Сидевший на камне повернулся, поднялся. Засядько невольно отступил на шаг, чтобы смотреть в лицо старому запорожцу, не особенно задирая голову. У Калнышевского было суровое аскетическое лицо, иссеченное шрамами. Глаза смотрели пристально, мохнатые брови грозно сдвинулись на переносице. Грудь атамана была так широка, словно он носил под рубашкой латы, а руки напоминали могучие узловатые ветви дуба.

– Кто ты? – спросил Калнышевский резко.

Голос его прозвучал как удар грома. «Господи, – промелькнуло в голове Александра, – неужели на земле есть еще такие богатыри?»

– Я Александр Засядько, – ответил он торопливо. – Сын твоего главного гармаша Дмитра. Отец велел спросить: когда ты вернешься? Все уже знают, что новый царь освободил тебя.

Калнышевский хмуро взглянул на рослого юношу в мундире офицера российской армии и медленно отвернулся. Александр, ощущая непривычную робость, сделал было шаг, чтобы обойти кошевого и стать с ним опять лицом к лицу, но не решился. От фигуры Калнышевского веяло необычной силой и властностью.

– Надо возвращаться, – повторил Александр тихо.

Калнышевский отрицательно качнул головой и сел. Он сидел не поворачиваясь и глядя в одну сторону.

– Отец велел передать тебе фруктов, – снова заговорил Александр, чувствуя, что его голос начинает дрожать, не в состоянии пробить броню молчания кошевого. – Я купил у торговцев даже заморских…

– Можешь оставить, – ответил Калнышевский, – но мне они не понадобятся.

– Но почему? – удивился Александр.

– Я двадцать пять лет сидел в земляной яме, – ответил Калнышевский глухо. – Питался тухлым мясом и гнилой репой. Да, теперь я могу уйти. Но не уйду. Так и скажи отцу. Он поймет. Скажи: и пойманный лев – еще лев!

Александр не осмелился перечить и тихонько попятился. Затем, повинуясь внезапному импульсу, повернулся:

– Скажи, есть ли смысл держать в руке пистоль и саблю? Может, правы те, кто уходит в пещеры, в леса, пустыни? Среди моих пращуров были священники, были монахи…

– Я знавал их, – ответил Калнышевский. Он смотрел в упор, глаза были как у большого орла. – Ты хочешь уйти в монастырь?

– Да.

– Из-за растоптанной любви?

Александр вздрогнул:

– Откуда ты знаешь?

– Это нетрудно, – проворчал последний кошевой, – все вы в этом телячьем возрасте идете в монастырь из-за того, что прищемите палец… Серьезные причины будут потом, когда становитесь старше… Нет, в тебе слишком много ярости, ее нельзя нести в монастырь. Иначе взорвешь его ко всем чертям. Поработай сперва в мире, сынок! Разгреби грязь людскую. Поработай на людей! А спасти свою душу успеешь. Ты из тех, кто ухитряется пронести ее чистой, через какое бы болото ни шел…

Он отвернулся, уже забыв о молодом офицере. Взгляд его был устремлен поверх свинцово-серых тяжелых волн Северного моря. Там, далеко за виднокраем, была его Украина, которая ныне именовалась Малороссией. И где украинский язык был запрещен.

Засядько попятился, не сводя зачарованного взгляда с богатырской фигуры последнего запорожца. Потом пошел, постоянно оглядываясь через плечо. В душе был благоговейный страх. Впервые видел человека, который так подавляюще явно превосходил его самого.

Наконец одинокая фигура последнего кошевого Запорожской Сечи осталась за поворотом тропинки. Лишь тогда Засядько перестал оглядываться.

ГЛАВА 14

В числе наиболее отличившихся боевых офицеров, а им вели особый учет, его послали воевать… на море! Жарким июльским утром он прибыл в Севастополь, где русская эскадра спешно готовилась к походу. Засядько было велено явиться к вице-адмиралу Сенявину, руководителю будущей военной экспедиции.

Следом за адъютантом Сенявина он переступил порог адмиральской каюты. Сенявин сидел за столом, заваленным книгами и картами. Одна из карт была разложена, и Засядько узнал контуры Средиземноморья. Сенявин расстегнул мундир, из-под мятого воротника выглядывала дряблая загорелая шея. Он с интересом взглянул на пришедшего.

– Капитан Засядько? Рад, что вы прибыли без опоздания. Уже устроились? Ладно, этим вопросом займется адъютант. Садитесь, мне нужно поговорить с вами.

Александр опустился на свободный стул. Все здесь было ему непривычно: и тесная каюта, и качающийся пол. На стенах висели всевозможные приборы, в углах теснились навигационные приспособления.

– Женя, – позвал Сенявин адъютанта, – принеси шербет! Да отыщи попрохладнее.

Адъютант бесшумно исчез, а Сенявин объяснил Александру:

– Жара адская. Не с моим здоровьем с нею ладить. А что будет в Средиземноморье? Вас не смущает мой не совсем презентабельный вид?

– Не смущает, – ответил Засядько искренне.

Он видел, что Сенявин изучает его испытующим взглядом, словно старается проникнуть в душу и сердце. Судя по всему, адмирал остался доволен. Во всяком случае, сказал благодушно:

– Вы боевой офицер и поймете меня. А здесь некоторые заняты в основном своим внешним видом. Об одежде заботятся больше, чем о знании военного дела. Вот и приходится мне выживать этих паркетных шаркунов и перетягивать в эскадру настоящих воинов.

– Я бесконечно польщен, —сказал Засядько почтительно, —однако я не моряк…

– Вас, не моряков, будет две тысячи человек. Это капля в море, но золотая капля. Цвет и слава русской армии, наиболее отличившиеся люди в предыдущих войнах. Вы будете командовать десантным батальоном!

– Это великая честь, – пробормотал Засядько.

– И ответственность, – добавил Сенявин строго. – Рядом с вами не будет старших офицеров, которые помогут, подскажут, прикроют. Но вам как раз и давали характеристику как человеку, умеющему принимать решения.

– Мне за это доставалось, – позволил себе улыбнуться Засядько.

– Итак, вы – капитан десантного батальона… А сейчас у меня к вам, Александр Дмитриевич, будет просьба…

Засядько насторожился. Он был польщен, что могущественный адмирал назвал его по имени и отчеству, неспроста же проявлена такая любезность. Вероятно, Сенявин хочет заставить его делать то, чего не может приказать.

– …просьба, – повторил Сенявин, пристально глядя в неподвижное лицо Александра. – Присмотритесь к корабельным бомбардирам. Они справляются со своими обязанностями, однако предела совершенствованию нет, не так ли? Вы должны действовать в десанте, но мне кажется, что ваша деятельная натура не захочет оставаться в стороне и во время морского похода…

Вернулся адъютант, неся на подносе огромный кувшин и два стакана. Засядько позавидовал умению, с которым молодой офицер шел по качающемуся полу.

– Только шербетом и спасаюсь, – объяснил Сенявин. – Не желаете ли отведать?

Засядько торопливо поднялся, подхватил треуголку.

– Благодарю, ваше превосходительство. Мне еще нужно распорядиться насчет личных вещей… и всякие другие дела.

Сенявин милостиво наклонил голову, отпуская капитана.

Ветер был попутный, но когда он свежел с каждой минутой, даже Засядько понял, что надвигается шторм. Его десантный батальон загнали в трюмы и велели сидеть тихо как мыши. С палубы в бурю смывает и бывалых матросов.

Солнце с утра было багрово-красное, похожее на раскаленное ядро, которыми стреляют для возжигания кораблей противника. Капитан фрегата Баласанов велел закрепить брамсели, а немного погодя заорал, чтобы взяли еще и рифы у марселей.

Засядько держался поблизости. Он сдружился с Баласановым, дивился морским словечкам, потом подумал трезво, что и для моряка многие слова из арсенала артиллериста столь же темны и загадочны.

Тучи становились все темнее, а потом пораженный Засядько увидел, как они опустились ниже и пошли навстречу эскадре. Ветер стал пронизывающий, совсем не средиземноморский. Волны росли, начали швырять корабли как щепки. Хуже того, огромные валы хищно загибались белыми гребнями, поднимались выше палубы в рост человека, обрушивались через борт.

– Привяжись! – крикнул Баласанов резко. – Или марш в трюм!

Он, стоя на капитанском мостике, привязал себя веревкой к стойке штурвала. В руке был рупор, через который отдавал приказания. Баласанов был мокрый, но вид у него был веселый. Молодой капитан фрегата будто радовался возможности вступить в схватку хотя бы с враждебной стихией, раз уж не видать кораблей противника.

Засядько чувствовал себя неуютно, ибо доски под ногами скрипели, трещали, мачты раскачивались и тоже угрожающе скрипели, вот-вот переломятся, снасти вовсе трещали так, будто руки урагана уже ломали их как спички.

Матросы, ворочающие руль, по приказу Баласанова были привязаны крепче, чем каторжники на турецких галерах. Засядько наконец привязался тоже, волны прокатываются по всему кораблю, смывают за борт все, что плохо закреплено. Во рту был вкус соленой воды, едкой и соленой, он продрог и уже жалел, что не остался со своими солдатами там, внизу, в трюме.

– Помпы! – закричал снова Баласанов прямо над его ухом в рупор. – Как работают помпы?

– Уже тонем? – спросил Засядько, по спине пробежали мурашки страха.

– Еще нет!

– А когда?

– Не терпится? Погоди, еще рано. Помпы всегда должны в шторм вычерпывать воду!

Они перекрикивались, шум шторма вырывал целые слова и уносил, но Засядько наконец понял, что помпы пока что вычерпывают только попавшую в трюмы воду во время шторма. Течи пока что нет…

– Пусть и мои солдаты качают! – предложил он.

– Сами справимся! – ответил Баласанов уверенно.

– Если заняты работой, не так страшно! – прокричал Засядько.

Баласанов посмотрел на его бледное лицо, впервые улыбнулся. Вода стекала по его красивому мужественному лицу.

– А ты молодец. Сам не трусишь, и солдат думаешь как отвлечь… Ладно, пусть поработают. Пусть еще следят, чтобы не появилась течь. Чуть что, вели затыкать, хоть задницами.

– Сделаем! – крикнул Засядько. – Среди солдат треть бывших плотников…

– Не корабельных же, – засмеялся Баласанов.

Как он еще смеется, подумал Засядько с завистью. Без натуги, искренне, зубы блестят, как у акулы.

Ливень хлестал с такой силой, будто бил по лицу мокрыми веревками. И когда уже Засядько решил, что не желает больше мучиться, уходит в трюм, над самой головой раздался такой ужасающий треск, что невольно присел, мир весь озарился небывало белым светом, таким чистым и непрочным, каким был разве что до появления на свете человека.

Оглушенный, он поднялся с корточек, если бы не веревки, смыло бы за борт, очумело мотал головой. Снова сверкнула молния, столь же ослепительная, оглушающе прогремел гром. Ливень набросился с утроенной яростью, ветер поднимал волны едва ли не вровень с мачтами, корабль швыряло так, что Засядько похолодел от мысли о неминуемой гибели.

И совсем неуместным был довольный голос Баласанова:

– Ага, обломали зубы!

– Кто? – не понял Засядько.

– Буря!.. Стихии!.. Это уже конец, понял?

– Понял, – ответил Засядько похолодевшими губами. – Нам конец…

Баласанов расхохотался, мокрый и похожий на полную сил большую морскую рыбу. Но буря в самом деле резко пошла на убыль, ливень оборвался, как отрезанный ножом, а ветер начал стихать.

– Теперь будем считать потери, – сказал Баласанов громко, но уже без крика, рев ветра утихал с каждым мгновением. – Это тоже была битва! Это вы, сухопутные, бьетесь только с неприятелем, а мы, моряки, еще и с морскими богами!

– В этих краях только один бог – Аллах, – заметил Засядько.

– И Христос, – возразил Баласанов, – они-то и бьются! Но я говорю о старых богах, которые в океане…

– Это всякие эллинские и доэллинские Протеи? А они на чьей стороне?

Аристократ Баласанов почесал в затылке, став похожим на простого деревенского мужика:

– А хрен их знает. Как вижу, топят всех, кого сумеют.

В числе потерь были только два изорванных паруса, их заменили запасными тут же, да плотники спешно укрепили бизань-мачту. Но в гавани фрегат ожидал более тщательный осмотр и ремонт, и корабль, к великому облегчению солдат, при всех парусах шел к берегу.

В своей каюте Засядько тщательно анализировал международную обстановку. Было неясно, надолго ли затянется его морская эпопея. Если больше чем на несколько месяцев, то придется к опытам с ракетами приступать прямо здесь, на корабле. Время идет. Ему уже – подумать только! – двадцать пять лет. Ведь еще великий Юлий Цезарь сетовал: «Двадцать три года, а ничего не сделано для бессмертия!» А тут уже минуло двадцать пять, и тоже ничего не сделано для человечества по-настоящему полезного.

Александр I вступил в третью коалицию держав, направленную против Наполеона. Союзники рассчитывали сосредоточить в своих руках полумиллионное войско, предназначенное сокрушить Бонапарта. Кроме того, русский император с целью обороны Ионических островов снарядил крупную экспедицию под руководством вице-адмирала Сенявина. Еще во время Средиземноморского похода Ушакова в 1798—1800 годах, в то время, когда Засядько принимал участие в Итальянском и Швейцарском походах Суворова, здесь, на острове Корфу, была создана главная опорная база русского флота. Теперь предстояло использовать ее для ударов по берегам Далмации, занятой французами, и для блокады берегов.

– Это надолго, – сказал в раздумье Засядько. – А время идет… Так и тридцать лет стукнет, а ничего полезного не сделаю.

Он вычеркнул из распорядка дня пункт: «Подъем в 6 утра» и вписал: «Подъем в 5, занятия физикой и химией».

Нужно было садиться за учебники, но Александр замер на палубе, очарованный. Солнце близилось к закату, его лучи окрасили море и небо в сказочные цвета. Под ярко-красным небом колыхался величественный ультрамариновый океан; прозрачные зеленые волны были похожи на молоденьких лягушат, а гребешки пены приобрели красный цвет и искрились, словно горсти драгоценных рубинов.

Корабль мерно покачивался на ладони океана, над головой поскрипывали ванты, в реях посвистывал ветерок. Было сказочно хорошо в этом лучшем из миров, не хотелось уходить в тесную каюту к потрепанным учебникам и наскоро организованной лаборатории. Мир прекрасен!

Вдруг совсем рядом громко запела боевая труба. Александр вздрогнул, оглянулся. На палубу по тревоге уже выскакивали матросы. Быстро, однако не суетливо разбегались по местам, застывали возле орудий.

Засядько посмотрел вперед и горько улыбнулся. Впереди показался берег. Прекрасный берег прекрасного лазурного моря! Там, судя по всему, суетились люди. Такие же люди, как и здесь на корабле, но… придерживающиеся иных взглядов. А может быть, эти взгляды навязали им повелители, оставшиеся в Париже.

На палубу выбежал Куприянов, молодой мичман.

– Черногория? Уже?

– Бокка-ди-Котор, – ответил Засядько. – Здравствуй, Боря.

Куприянов радостно потер руки, его глаза заблестели.

– Ну и зададим жару французам! Владыка Черногории Петр Первый на нашей стороне, поможет воинами. Недаром же получил субсидию в три тысячи цехинов!

– Да, конечно, – согласился Засядько.

Корабль стремительно приближался к берегу. Левее шли два фрегата. Их палубы были покрыты, словно муравьями, черной копошащейся массой людей. Куприянов сбегал в каюту и вернулся с подзорной трубой.

– Черногорцы, – сказал он, приставив трубу к глазу. – Ишь, сколькоих набилось… Да еще на всех шести корветах и на линейных кораблях. Будет бой!

Он довольно потер руки. Александр кивнул и пошел готовить людей. Его отряду предстояла сложная десантная операция.

Менее чем через два часа корабли русской эскадры подошли настолько близко к Бокка-ди-Котору, что смогли открыть огонь. Через некоторое время в городе запылали пожары.

Засядько велел спускать шлюпки. Солдаты занимали места, крестились. Никому еще не приходилось воевать на море. Всякий мечтал добраться поскорее до берега, там можно чувствовать себя увереннее.

Александр косился на плывущие сзади лодки, набитые черногорцами. Эти воины издавали воинственные крики и потрясали ружьями. Одеты кто во что горазд, но за их боевую готовность владыка Петр I ручался головой, душой и сердцем.

– На штурм! – скомандовал Засядько.

Едва лодка пропищала днищем по дну, он прыгнул за борт и бросился вперед. Сзади прогремело «ура». Однако Засядько внезапно почувствовал, что не испытывает привычного боевого вдохновения. Он бежал вперед с обнаженной саблей, но его то и дело обгоняли солдаты, что-то кричали. Он видел перекошенные лица, сверкающие штыки, слышал свист пуль, громыхание французских пушек. Совсем рядом хлестнула шрапнель. Люди падали, обливаясь кровью, но и это не вывело его из холодного оцепенения. Впервые за все годы непрерывных сражений он не ощутил неистового упоения боем, когда силы удесятеряются, а все события воспринимаются через ярко окрашенную эмоциями призму.

– Левее, – холодно велел он группе солдат, – под прикрытием крепостной стены прорветесь к самым воротам. Нечего, как бараны, лезть прямо на пушки!

– Ваше благородие, так бежать дальше!

– Зато в мертвой зоне от обстрела.

Грохот, крики, пороховой дым, гарь пожаров – сквозь все это он вел солдат спокойно и расчетливо, при необходимости вступая в поединки и выбивая противника из укреплений.

Захватив городок, на обратном пути стали свидетелями страшного зрелища: черногорцы рубили головы мертвым и раненым французам. Засядько бросился вперед с обнаженной саблей, за ним побежали солдаты. Черногорцы в ярости отступили, но вскоре появился их вожак и стал доказывать, что таковы их военные обычаи.

Засядькобыл непреклонен. Не повышая голоса, сухо отчеканил:

– Мы находимся в Европе. Вы тоже европейцы.

– Мы не европейцы! – завопил вожак возмущенно. – Мы – черногорцы!

– Это франки европейцы, – пояснил кто-то глупому русскому офицеру. – Французы.

– Но вы же люди! – вскрикнул Засядько. – Как же допускаете такую дикость?

– Это враги! – закричал вожак. – Их нужно убивать и мертвых!

Засядько чуть было не напомнил, что владыка Петр I приглашал французского артиллерийского офицера Феликса де Лапланда, личного посланца Наполеона, принять командование над его армией, которую отдавал в полное распоряжение Франции, предлагая в интересах последней напасть либо на австрийцев, либо на турок. Талейран, извещенный об этих предложениях, дал уклончивый ответ. Лишь тогда владыка принял русских агентов, получил от Александра I субсидию в три тысячи цехинов и обязался помогать России против французов. Но можно ли втолковать азбуку политики невежественному горцу? Когда не все офицеры русского флота понимают.

– Я прикажу стрелять, – сказал Засядько жестко. – Пока здесь находится хоть один русский солдат, бесчинств не будет!

– Это не бесчинства! Это обычай!

– Обычаи меняются, – возразил Засядько.

Вожак черногорцев смотрел люто:

– Обычаи меняют боги!

– Если бы. А то люди от их имени.

Он расставил караулы, одного солдата послал на корабль за книгами и бумагами. Даже если два-три дня придется пробыть на берегу, все равно это время не должно быть потеряно для учебы!

Несколько солдат провели мимо небольшую группу пленных. Александр попробовал было заговорить с французами, но те презрительно отвернулись. Они не могли простить бесчеловечной расправы с ранеными и надругательства над мертвыми. Лишь один из офицеров, самый старый и хладнокровный, видевший заступничество русского, ответил на приветствие. Засядько пошел рядом с ним, жадно выспрашивая о новостях из Европы.

Когда пленных увели, он сел на обломок крепостной кладки и задумался. Оказывается, Наполеон разгромил и третью коалицию. Несмотря на численное превосходство сил союзников, нанес им поражение при Аустерлице: заставил русские войска скучиться на замерзших прудах, затем пушечными выстрелами проломил лед и таким образом сразу же утопил несколько тысяч солдат и офицеров. Главнокомандующий Кутузов лично водил полки в атаку, на его глазах был убит зять, самого его едва не взяли в плен. Антифранцузская коалиция потеряла 15 тысяч убитыми, 20 тысяч пленными, 45 знамен и 146 орудий.

Пленный француз уверял, что война между Россией и Францией теперь закончится. Наполеон снова продемонстрировал великодушие, отпустив без выкупа все 20 тысяч русских пленных, захваченных в Аустерлицком сражении. Россия обессилена и обескровлена, несмотря на возвращение солдат из плена, Австрия сломлена…

«Война не закончена, – подумал Засядько. – Александр I не простит поражения. Это западные народы – прагматики. Против очевидного не прут. А русские будут и будут колотиться лбом о стену. Либо лоб всмятку, либо стену все же напрочь… Александр как нельзя более русский царь. Он снова примется искать союзников. Например, обескровленная в прошлой войне Пруссия была нейтральной в этой войне. Могла хоть малость да залечить раны…»

Подошел Куприянов. Был он весел, возбужден, румян. От него пахло порохом, белые панталоны были испачканы грязью, рукав мундира болтался на ветру. Мичман походил на большую пантеру, вернувшуюся с удачной охоты.

– Что пригорюнился, Александр? – спросил он весело. – Блестящая победа! Ручаюсь, войдет в анналы военной истории.

Засядько безучастно кивнул, соглашаясь.

– Что стряслось? – спросил Куприянов уже встревоженно.

– Со мной ничего. Просто испортилось настроение. От пленного узнал, что еще в феврале умер Иммануил Кант.

– Это кто же? – спросил Куприянов скептически. – Немец какой-нибудь?

– Немец, но не какой-нибудь. Это человек, который войдет – уже вошел! – в историю человеческой цивилизации.

– Что же он такое сделал? – удивился мичман.

– Это великий ученый, автор гипотезы об образовании нашей планетной системы из первоначальной туманности. Правда, для меня главное не это. Кант сделал меня тем, кто я есть.

– Не понял, – признался Куприянов озадаченно.

– Кант, как и я, родился слабым, болезненным ребенком. И отправился бы к праотцам, если бы с раннего детства не установил контроль над организмом. Постоянная тренировка, большие физические нагрузки, закаливание дали ему такое здоровье, о котором остальные могут только мечтать. Он мог подавить в зародыше любую болезнь, снять чувство боли, умел менять температуру тела…

– Откуда ты все это знаешь? – воскликнул Куприянов.

– Читал его основные труды. А также «Спор факультетов», в котором он излагает свой путь к совершенству тела и духа. Правда, я не все принял из его опыта. Например, Кант ел всего раз в сутки, во время прогулок ни с кем не разговаривал. Он прожил восемьдесят лет в полном здравии, умер с ясным умом, а последним его словом было: «Хорошо!» Чем не жизнь, достойная подражания?

– Достойная, – признался Куприянов.

– Ну так что же?

– Увы, я бы не смог превратить себя в живую машину… Бр-р-р! Я хочу просто жить, как живется.

Он улыбнулся своей формулировке и стал похож на большого довольного кота. Шутливо отсалютовав Александру саблей, пошел к форту. По дороге оглянулся, удивленно и уважительно покачал головой. Дескать, ну и ну! Другому бы на всю жизнь хватило рассказывать о сражении при Бокка-ди-Которе, а этот гордец даже собственных подвигов не заметил. На что ж нацелился?

На другой день капитан фрегата Эдуард Баласанов сказал укоризненно:

– Что же вы, Александр Дмитриевич, подводите меня? Я представил вас за взятие Бокка-ди-Котора к награде: ордену Святой Анны второй степени, а вы сцепились с нашими союзниками. Те пожаловались вице-адмиралу. Тому пришлось вычеркнуть вас из наградного листа, чтобы не разжигать страсти.

– Союзники, – сказал Засядько осуждающе.

– Союзники, – подтвердил Баласанов строго. – Какие ни есть, а союзники!

– А перед Европой не стыдно? – спросил Засядько горячо. – Честь русского оружия уже ничего не значит? Нам же руки подавать не будут!

– Будут.

– Ой ли?

– Во всем мире считаются только с сильными. Так и в Европе. Вы не горячитесь. И не презирайте невежественных горцев. Подумайте, почему они такие. Если и у них распространить просвещение, культуру, науки, то неужто, по-вашему, они останутся дикарями? Наш долг не презирать их, а помогать и развивать по мере возможности. Тем более что это наши братья по крови, по славянскому происхождению… Идите. И постарайтесь не быть таким нетолерантным.

Засядько щелкнул каблуками и вышел, чувствуя, что получил хороший урок. Урок, что не стоит спорить со старшими по званию или положению. Они уверены, что ежели их чин выше, то они ближе к правде.

А на самом деле… Даже простой народ сложил поговорку: «Не в силе бог, а в правде». Со слабыми не считались в Европе раньше, когда та была во тьме варварства. Теперь слабость государства, вызванная географическим или другим положением, не повод, чтобы ее презирать более сильным. Скорее сильные, но несправедливые режимы Европой будут отторгаться…

И здесь Россия может потерять больше, чем приобретет!