Текст книги "Святой Грааль"

Глава 7

Олег вошел в большой зал, остановился на миг, оглушенный громкими голосами, грубыми шутками, песнями, здравицами. Посреди освещенного ярко пылающими смоляными факелами зала за двумя широкими столами пировали все семеро франков, пили, ели, выкрикивали тосты. С ними были и сарацины, принявшие веру Христа или просто поступившие на службу к отважному воину.

Олег ощутил цепкие ощупывающие взгляды. Красноволосый, как франк, зеленоглазый, широкий в кости и с угрожающе вздутыми мышцами, он в то же время был подозрительно тщательно вымыт, влажные волосы прилипли ко лбу, он явно успел вытряхнуть пыль из одежды. Франкские рыцари даже в стране сарацин оставались верны привычкам Европы: мылись редко, посуду давали вылизывать псам – те носились по всему залу, дрались за кости, поднимали задние ноги, обливая ножки столов, особенно стараясь попасть на ноги гостей, Чачар в особенности, чтобы включить их тоже в число знакомых. Слуги и наемники из сарацин, повинуясь Корану, за неделю мылись чаще, чем благородные рыцари за год.

Огнебородый Горвель и сэр Томас сидели в деревянных креслах, похожих на троны. Остальные расположились на широких лавках. Отдельно сидели напротив хозяина четверо: Чачар, рядом с ней – очень красивая, высокая, породистая женщина с усталыми глазами, красивый молодой человек с холеным лицом и злым высокомерным взглядом, а также неизменный в любом христианском замке грузный монах в черной рясе, подпоясанной простой веревкой.

Горвель поднялся, широким жестом, едва не сбив с ног слугу с подносом, указал Олегу место рядом с монахом. Тот сделал вид, что подвигается, но вместо этого лишь подвинул к себе ближе большой кувшин и блюдо с половиной жареного кабана.

От монаха несло жареным луком, кислым вином. Олег сел, раздвинув локтями себе пространство, дотянулся до жареной кабаньей ляжки, посолил непривычно белой мелкой солью. Слуга поставил перед ним широкий кубок, Олег не повел и бровью. Вместе с мясом вливалась звериная сила, на этот раз – присмиревшая, покорная, готовая выполнить любой приказ духа, страшась за неповиновение быть снова ввергнутой в изнурительный голод, лишения, муки. Вино и раньше пил редко, сейчас время не пришло вовсе, в зале витает неясная опасность, голову надо хранить чистой.

Горвель и Томас звучно хлопали друг друга по плечам, пили за битву в Киликии, за сражение на стенах башни Давида, за победу в Терляндии. Иерусалим не упоминали – видимо, крупные города уже отметили, – глаза Горвеля блестели, он раскраснелся, говорил громко, пробовал реветь походные песни, – в тостах упоминались городишки, крепости, потом, как понял Олег, пойдут села, деревни, хутора, колодцы, сараи и курятники. Во всяком случае, вина натащили столько, что можно было пить за каждый камень в стене храма Соломона и за каждый гвоздь в двадцати воротах башни Давида.

Молодой человек высокомерно морщился, слушая хохот Горвеля, время от времени наклонялся к уху рослой красавицы, что-то шептал. Она кивала, опустив глаза. Лишь однажды Олег перехватил ее взгляд, брошенный на молодого красавца, ему стало многое понятно, но не встревожило, оставило равнодушным. Везде свои игры, довольно однообразные, хотя участники считают себя и свои ситуации неповторимыми. Ощутил даже облегчение, видя знакомые жесты, взгляды, – с этой стороны опасности нет. Монах? Этот заботится о брюхе, только о брюхе. То ли Горвель держит впроголодь, то ли от жадности теряет рассудок: тащит все, до чего дотянется, икает, давится, роняет куски мяса, поспешно раздвигает колени, чтобы успеть перехватить падающий кусок, – чисто женский жест; мужчина, привыкший к штанам, непроизвольно их сдвигает…

Олег отпихивал псов, прыгающих через ноги, – на Руси даже в дома-развалюхи псов не допускают, у каждого распоследнего пса есть отдельная конура. А здесь не замок – прямо собачник!

Горвель и Томас хохотали, обменивались могучими шлепками. Доспехи остались в оружейной, теперь дружеские похлопывания звучали как удары бичом по толстому дереву, когда сгоняют засевшего в ветвях медведя или вытуривают из дупла диких пчел. Жена Горвеля морщилась, бросала на мужа неприязненные взгляды. Молодой человек кривился, иронически вскидывал брови. На молодом лице глаза, как заметил Олег, были очень немолодые. Олег лишь теперь рассмотрел как следует мелкую сеточку морщин, лопнувшие кровяные жилки в белках, настороженный взгляд, который бросил на довольного хохочущего Томаса. Рыцари веселились, наперебой рассказывали о своих ощущениях, когда спина к спине, когда сарацин сотни, а лестницы обломились, они же на стене Иерусалима, двое христианских рыцарей супротив нечестивых…

Вино из кубка Горвеля плескалось на стол, рыжебородый хозяин не замечал, орал, перебивая Томаса, тоже пьяно орущего, уточнял подробности, хохотал, требовал песен, посылал за менестрелем, тут же забывал, требовал тащить прямо в зал бочки хиосского.

– Понимаешь, сэр Томас, мимо прут все купчишки, все караваны, вот за протекцию, да на строительство замка, да за то, что нашего Христа распяли, паразиты, так и набежало несколько бочек… или несколько десятков? Впрочем, управитель клянется, что на той неделе перевалило за сотню… Подвалы глубокие, десятка два невольников уморил, пока выкопали, обложили камнем…

– Сэр Горвель, – поинтересовался Томас, – значит, ты сел навечно? В Британию не вернешься?

Горвель оборвал добродушный рев-хохот, посерьезнел, с размаху осушил кубок, грохнул о стол.

– Душой я – англ! Мне лучше пасти коров на берегах Дона, моей родной реки в Шеффилде, чем здесь править королевством. Увы, наш король велел поставить крепость. Нас мало здесь, а сарацин – как песка в пустыне. Уцелеть можно только в замках. Сарацины крепости брать не умеют. Еще не умеют.

– Ты быстро выстроил замок!

– Пришлось насыпать холм, – пожаловался Горвель. – Здесь все ровное, как лысина моего духовника! Вон сидит, видишь! Камень таскали с того берега реки, что в миле отсюда. Народу перетопил!.. Но стену поставил за две недели, а сам замок строил уже после.

– Решение стратега, – одобрил Томас. – Ты видел меня в бою, верно? Король ценит, но не зря дал землю именно тебе, поставил властелином этого края! А я остался странствующим рыцарем, ибо еще не гожусь в сеньоры.

Горвель прищурился, спросил внезапно:

– Меняемся?

Томас передернул плечами, словно за шиворот попала сосулька, ответил непосредственно:

– Ни за какие пряники!

Горвель грохочуще засмеялся, но глаза остались грустными. Монах торопливо вылил остатки вина в свою кружку, послал слугу за другим кувшином. Горвель заметил, сказал с наигранным весельем:

– Благодаря караванному пути у меня собрались вина хиосские, мазандаранские, лисские, дарковерские, есть даже из Зурбагана. Раз я назначен сторожевым псом, то лучше им быть на богатом базаре, чем в нищем селе!

Далеко за полночь жена Горвеля, леди Ровега, покинула пирующих. Вскоре появилась служанка, наклонилась над ухом Чачар, намекнула шепотом, что приличной женщине нельзя оставаться среди пьяных мужчин – шуточки пошли грубые, откровенные, а песни орут вовсе скабрезные.

Чачар поднялась с великой неохотой, но не скажешь же, что наслышалась и не такого, а мужское общество предпочитает любому другому, женщин не любит, как и они не любят ее, боятся и обижают! Служанка отвела ее в огромные покои, комнату сына Горвеля – Роланда, Одоакра или Теодориха (имя пока что оставалось тройное). Горвель еще не решил, как назовет будущего первенца, но начисто отметал намеки жены, что якобы звезды предвещают рождение девочки.

Чачар долго вертелась в роскошной постели, зал был чересчур огромен, она чувствовала себя на кровати будто выставленной на середину городской площади, сон не шел, а под ложем что-то скреблось, шуршало. Чачар боялась спустить ноги на пол, укрывалась с головой, подгребала одеяло, однако ночь и без того душная, жаркая, и, обливаясь потом, Чачар наконец встала в постели во весь рост, осмотрелась, прыгнула на пол, стараясь отскочить от ложа как можно дальше.

Единственный светильник горел слабо, освещая серые квадраты камня, дальше все тонуло в кромешной тьме. Чачар удлинила фитиль, масло вспыхнуло ярче, и ее глаза вспыхнули: на стене рядом блестело в деревянной оправе зеркало. Не отполированная бронзовая пластинка, как в ее старом доме, а настоящее, яркое, где она увидела себя по-настоящему!

По сторонам зеркала висели обнаженные кинжалы, на одном сидел огромный паук с белесым пузом, глаза в желтом свете странно поблескивали. Чачар опасливо отодвинулась, но не настолько, чтобы не видеть себя в зеркале. Покрутилась, поиграла бровями, изогнула тонкий стан. Снизу донеслось пьяное пение, рев грубых мужских голосов, и Чачар увидела в отражении, как ее щеки радостно вспыхнули, глаза заблестели, а грудь стала выше, под тонкой рубашкой торчали твердые кончики. Она лучше чувствовала себя среди мужчин, в женском обществе угасала, как бабочка, с крыльев которой грубо стерли пыльцу.

Поколебавшись, она оглянулась на темную постель, где одной спать одиноко и страшно: того и гляди, из-под ложа протянется черная волосатая рука, схватит, – толкнула дверь, нерешительно вышла в темный коридор.

Далеко впереди показался движущийся свет, она заспешила навстречу, увидела освещенное красное одутловатое лицо, часть войлочных доспехов с нашитыми железными пластинами. Воин равнодушно окинул ее взглядом, от него разило вином, кивнул на лестницу:

– В большом зале еще пируют!.. Проголодалась – иди вниз, там на кухне нужна помощь. Заодно налопаешься.

– Спасибо, сэр рыцарь, – поблагодарила Чачар, и старый воин, польщенный женской лестью, выпятил грудь, понес факел гордо, словно копье рыцарь, въезжающий на королевский турнир.

Чачар подошла к большому залу, осторожно заглянула в приоткрытую дверь. Пир шел горой, но деревянные кресла опустели, как и лавка, на которой прежде сидели жена Горвеля и молодой человек с бледным лицом. Монаха она обнаружила за другим столом, духовник ел и пил за троих, орал непристойные песни, даже пытался плясать, ронял кубки и медные чаши.

Чачар отодвинулась незамеченная, на цыпочках прокралась дальше, услышала голоса за дальней дверью. Прислушалась, поправила волосы, робко приоткрыла дверь.

В большой комнате близ горящего камина расположились Горвель и Томас, в роскошном кресле царственно сидела леди Ровега, все трое внимательно слушали молодого человека: он напевал, играя на лютне. Его пальцы быстро перебирали струны, голос звучал красиво, мужественно, и Чачар сразу простила надменный вид и злые рыбьи глаза. Томас первый заметил приоткрытую дверь, Чачар попыталась отодвинуться, но рыцарь уже что-то шепнул Горвелю, – тот широко улыбнулся – Чачар знала эту понимающую улыбку, – поднялся и, ступая как можно тише, вышел к Чачар.

– Страшно, – вымолвила она жалобно, – не могу заснуть.

Томас смотрел сверху вниз, от него пахло хорошим вином, мужским потом, силой и чем-то особым, от чего у нее перехватило дыхание и чаще застучало сердце. Она чувствовала, как вспыхнули щеки, словно алые розы, густая кровь залила даже шею, оставив белоснежной лишь грудь – высокую, чувственную. Взгляд Томаса невольно опустился, и Чачар в сладком предчувствии видела, с каким трудом он оторвал глаза от глубокого выреза, где грудь заволновалась, с готовностью поднялась навстречу его жадному взгляду.

– Где мой друг Горвель отвел вам комнату? – спросил он внезапно охрипшим голосом. Его глаза помимо воли поворачивались в орбитах, Чачар чувствовала, как жаркий взгляд ползет по ее нежной коже, оставляя красный след прихлынувшей крови.

– Поверхом выше, – ответила она, опустив глаза, чтобы дать рыцарю смотреть туда, куда хочет. – Комната будущего наследника…

– Или наследницы, – проговорил он с хриплым смешком. – Вы… хотите осмотреть замок моего друга? Раз уж не спится в такую душную ночь. Наверное, перед грозой? Меня тоже что-то тревожит…

– Я бы с радостью походила с вами, сэр Томас, по замку. Прогулка помогла бы заснуть…

Томас оглянулся на чудовищно толстые стены:

– Тогда… пойдемте снизу? А закончим на сторожевой башне под звездным небом. Я никогда не видел таких крупных звезд!

– Я тоже, – призналась она.

Она пошла впереди, чувствуя его пристальный взгляд. Щеки горели так, что кожу пощипывало. Хорошо, что не надела ничего лишнего, – ее ладное тело, к которому всегда тянутся мужские руки, просматривается даже в тусклом свете факелов. Недаром сарацины откровенно пялились, рыжебородый хозяин посматривал одобрительно, раздевая ее взглядом, даже рыбоглазый менестрель бросал чересчур пристальные взгляды, к явной досаде леди Ровеги!

Они спускались по крутым ступенькам, снизу тянуло прохладой, сыростью. Чачар держалась поближе к Томасу, ей было страшно, а рыцарь шел рядом, могучий, красивый, мужчина с головы до пят, и она при первой же возможности испуганно пискнула и ухватилась за его руку, так и пошла – вздрагивая, прижимаясь в страхе, ибо тени сгущались, двигались, словно в только что выстроенном замке уже появились призраки.

Опустившись в подвал, они оказались перед массивной железной дверью. Томас пошевелил ноздрями, грудь его раздулась, он поспешно толкнул железные створки. Из глубокого подземелья вместе с влажным холодом пахнуло таким мощным запахом вин, что Томас пошатнулся. В тусклом багровом свете факела, который держал над головой, виднелись три высоких бугристых ряда, похожих на спины буйволов.

Чачар пораженно вскрикнула:

– Три ряда винных бочек!.. Зачем ему столько?

– Узнаю Горвеля! – рассмеялся Томас. – Он считает оскорблением напиться воды, если за пару миль в окрестностях есть вино. А в этом замке, что на перекрестке караванных дорог…

Чачар покосилась на смеющееся лицо рыцаря, где плясали багровые блики, отважно спустилась в подвал. Ступеньки были с острыми краями, нестертые, земля под ногами еще испускала запах свежести, незатоптанности. Кое-где из-под винных рядов торчали жерди, доски. Винные бочки сложены в три ряда: два – под стенами, один – посреди, между ними проход в ширину раскинутых рук, а точнее – чтобы без помех выкатывать нужную бочку. Огромные чудовища из толстых дубовых досок громоздились так высоко, что Чачар изумленно покачала головой:

– Их не выпить и за сто лет!

– А если с друзьями? – спросил Томас весело.

– Ну за пятьдесят…

– Горвель отважный рыцарь, но выгоды не упускал. За ним всегда шел обоз с награбленным. Поэтому он здесь, а я возвращаюсь на родину. Вино продаст, купит что-то взамен, снова продаст… Мы скоро услышим о новом королевстве, Чачар!

Он воткнул факел в железную подставку, и Чачар немедленно повернулась к нему. Ее глаза блестели, она положила ладони ему на грудь, под ее тонкими пальцами изгибалась широкая пластина мышц, в глубине ровно бухало огромное, как молот, сердце, с каждым ударом стучало чаще и мощнее. Чачар победоносно улыбнулась, потянулась навстречу его губам… Томас взял Чачар за плечи.

В звенящей тишине, где оба слышали только его хриплое дыхание, внезапно послышались тяжелые шаги. Томас оглянулся, непроизвольно хлопнул себя по бедру, где должна торчать рукоять меча. В подвал по лестнице спускались двое широких в плечах, блистающих железными шлемами воинов. Томас не разглядел лиц, но обнаженные мечи в их руках зловеще рассыпали багровые блики, воины шли настороженно, кого-то искали, мечи, изогнутые, заточенные с одной стороны – сарацинские, держали чуть наискось, как принято у наемников Востока, повадки изобличали умелых бойцов-сарацин.

Он отодвинул Чачар себе за спину, шепнул:

– Ты их знаешь?

– Вижу впервые…

Томас замер за выступом ряда бочек, но воины их не видели, двигались медленно, прикрывая друг друга. Забывшись, Томас снова метнул руку к бедру, пальцы ощутили полотняную ткань. Впрочем, на поясе висит короткий кинжал!

Воины сошли со ступенек на землю, постояли, давая глазам свыкнуться со слабым светом. Один что-то шепнул другому, двинулись осторожно, хищно пригнувшись.

– Чачар, – прошептал Томас, – присядь за этой бочкой! Когда они пройдут мимо, беги к лестнице.

– Они заметят! – шепнула она одними губами.

– Увидят меня, на тебя не обратят внимания.

– А как же ты?

– Попробую задержать. А ты, когда выскочишь, подними тревогу. Или беги сразу к Горвелю, это два поверха выше.

Она присела, прячась в тени, а Томас пятился, не сводя с сарацин взгляда. Под ногой хрустнуло, оба воина встрепенулись, заспешили в его сторону, держа широкие мечи перед собой: один в правой руке, другой в левой. Но не мчались сломя голову, явно не новички в охоте на человека.

Томас пробежал назад, прячась за рядами бочек. Жерди под ногами похрустывали, указывая его путь. Оба воина наконец углядели ускользающую тень, ускорили продвижение, но не побежали, на что надеялся Томас. Сердце его сжала рука страха: успеет ли спастись невинная женщина от рук убийц, а что убийцы – надо ли сомневаться? Он много видел разного, не спутает вино с уксусом, а священника с бродягой…

Воины разделились, бежали по краям прохода, почти задевая бочки. Томас выдернул кинжал, зло повертел в ладони, ощущая крохотность, игрушечность в сравнении с огромным двуручным мечом. У тех двоих мечи короче – кривые арабские, но настоящие, а не эта игрушка…

Они замедлили шаги, начали заходить с двух сторон, насколько позволяли стены из бочек, их цепкие глаза оценивали каждое движение загнанного в угол рыцаря. Томас взвесил в руке кинжал, восстановил в памяти, как его друг ловко управлялся с таким странным оружием, с силой метнул его. Воин был в четырех шагах, кинжал с силой ударился о его грудь, отскочил, запрыгал по земляному полу и скрылся под бочками. Воин отшатнулся, в полутьме его лица не было видно, но голос прозвучал квакающим от сдавленного хохота:

– Нет удачи?.. Всему надо учиться!

Его меч внезапно прорезал воздух, одновременно метнулся второй, занося меч. Томас с силой оттолкнулся, вспрыгнул на огромную бочку, перескочил на другую. Сзади страшно хрястнуло, на ноги брызнуло мокрым. Ассасин с проклятиями на арабском вытаскивал меч из разрубленного края бочки.

Второй вскрикнул:

– Держи здесь, а я вернусь запру дверь! Он все равно не уйдет.

Томас измерил взглядом расстояние до того, что остался внизу. Тот нехорошо усмехался, приглашающе помахав свободной рукой, – приди и возьми, пока я один. Меч он держал небрежно, но Томас бывал в переделках, мог отличить битого, за которого двух небитых дают, от желторотого. Если хотя бы кинжал, что швырнул так глупо…

Он перебрался по влажным деревянным бочкам, щеки горели от стыда и унижения. С четырех шагов! Плашмя! Лучше бы промахнулся вовсе. Хотя бы Чачар успела выскользнуть, должна успеть, пока загоняли, как обезьяну, на самый верх…

От двери послышался лязг, воин задвинул засовы, и теперь оба заходили с двух сторон ряда. Томас вскарабкался на самую верхнюю бочку, но едва отдернул ногу, как кончик меча отсек ее нижний край. Он подпрыгнул, спасая ступни, рухнул, упершись руками в соседнюю бочку, тут же другой меч блеснул снизу, в бочку, едва не отрубив пальцы.

Томас выругался, упал, перекатился через бочку, остановившись в выемке между покатыми боками. Снизу засмеялись, один осторожно покарабкался наверх, другой не спускал с Томаса немигающих глаз, меч держал наготове. Первый ударил мечом, пытаясь достать, Томас перепрыгнул на круглый бок следующей бочки. Лезвие с хрустом проломило деревянную стенку, воин выдрал рывком, снова замахнулся. Томас приседал на согнутых ногах, готовился прыгнуть, убийца тоже выжидал, несколько раз замахивался, пытался поймать, наконец ударил мечом очень быстро и коварно. Томас взвился в воздух – у обоих тяжелые мечи, не сабли, это спасало, и теперь, когда они пошли крушить острейшей сталью, он все же успевал увертываться, но в груди уже стало холодно. Игра в кошки-мышки заканчивается одинаково – мышка сдачи не даст…

Они окружали, а Томас скакал по ряду с бочки на бочку, как по спинам гигантских черепах. В сыром подвале все покрылось слизью, даже заплесневело, ноги ныли от усилий держаться, не сорваться.

До края ряда оставалось три бочки, и его умело гнали к неизбежному концу, дальше – стена. Томас видел смерть, слышал хлопанье ее крыльев над головой. Собравшись с остатком сил, он внезапно прыгнул со среднего ряда бочек на другой. Воин, не ожидая отчаянного прыжка, запоздало взмахнул мечом, рассек подошву сапога Томаса. В прыжке Томас не дотянул, больно саданулся грудью о деревянный край, но мгновенно вскинул ноги, оказался на бочке и откатился. Услышал треск, ругань, послышалось бульканье, запах вина стал мощнее. Сзади раздался злой крик, ругань.

Томас пробежал по ряду, касаясь плечом стены, спрыгнул на землю, ушибся. Хромая, бросился к двери. Сзади услышал топот, но желанная дверь была рядом. Он ухватился за железные скобы, с треском отбросил засов, ухватился за другой… Шаги застучали так близко, что он, успев отшвырнуть второй засов и даже потянуть дверь на себя, бросился вниз головой в сторону ступенек. Жутко лязгнуло железо о железо, меч просвистел, задев его волосы, едва не срубив ухо.

Он упал, ударился лбом о дно бочки, а дверь с грохотом захлопнулась, снова лязгнули засовы. На земле между бочками знакомо блеснуло, он непроизвольно лапнул рукой, еще не соображая, что делает, услышал топот и тут же с непостижимой для себя скоростью оказался на стене из бочек. С удивлением посмотрел на свой судорожно сжатый кулак, где торчала рукоять его кинжала. Оба воина дышали тяжело, один сказал гортанным голосом:

– Что ты прыгаешь, как жалкая обезьяна?.. Слазь, будь мужчиной.

– Ты не благородный рыцарь, – обвинил второй негодующе.

– Лучше ты залезай, – пригласил Томас. Воздух со свистом вырвался из его груди, горло пересохло.

– Придется…

Они полезли на бочки, а Томас быстро полоснул по толстой веревке, что держала вместе весь ряд бочек. Чудовищно огромные вместилища вина начали медленно раздвигаться. Воины сперва не поняли, почему те задвигались, но послышался тяжелый шелест, покряхтывание сырого дерева. Один спрыгнул, держа перед собой меч, другой еще цеплялся сбоку за огромную бочку. Она медленно перевернулась, покатилась вместе с другими, набирая скорость, и он отлепился, упал на спину, но меч не выпустил.

Томас повис на обрывке веревки, толстой, как морской канат, и болтался в воздухе: бочки раскатились, ушли из-под ног. Первый убийца бежал в страхе, но тяжелые бочки, раскатываясь из высокого ряда, набирали скорость быстро. Второй едва успел вскочить, как огромная бочка сбила с ног и прокатилась сверху. Томас слышал хруст костей, черепа, страшно хлопнула лопнувшая, как бычий пузырь, грудь, а из-под бочки брызнули струи крови, в полумраке подвала темные, как деготь.

На миг Томас увидел расплющенное пятно, похожее на снятую шкуру зверя, какие лежат в зимнее время в замках перед постелями, затем прокатились другие бочки, громыхая и толкаясь, Томас больше не видел распростертого тела.

Первый успел добежать почти до стены, но огромные, булькающие вином чудища догнали, смяли. Бочки трещали, от мощного запаха вин кружилась голова, Томас чувствовал себя более пьяным, чем когда-либо в жизни.

Только сейчас услышал тяжелый грохот, дверь содрогалась, грозя слететь с петель. Томас выпустил веревку, упал на пол с воплем:

– Сейчас открою, сейчас!

Ноги скользили по лужам вина, он трижды упал, вывозился в жидкой грязи, с трудом добрался до ступеней. Едва сдвинул засовы, как его отшвырнуло дверью, он вскрикнул и слетел обратно в винную лужу. В проеме выросли с оружием в руках сэр Горвель, двое воинов, за ними слышался визжащий голосок Чачар, а дальше блестели шлемы, латы, обнаженные мечи.

Томас ощутил сильные руки на плечах, с трудом поднялся. Горвель смотрел встревоженно, глаза едва не вылезли из орбит.

– Сэр Томас!.. Если решил в загул, то почему один?.. Не по-дружески совсем, я так не поступал!

Томас пьяно помотал головой:

– Сэр Горвель, сэр Горвель… Разве я бы так обошелся с твоим винным складом, если бы не острая нужда…

– Что вино!.. – отмахнулся Горвель. – А что стряслось? Женщина что-то лопотала, но я не понял, у меня в голове тоже булькает вино, хотя, надо признаться, мне далеко до тебя, сэр Томас. От тебя разит так, словно ты выпил бочек сорок…

– Не больше трех-четырех, – успокоил Томас. – Не больше… В смысле повреждено. Дали течь, словом… Будешь смеяться, сэр Горвель, но я даже не лизнул твоего вина…

Горвель с готовностью захохотал. Сэр Томас еле держался на ногах, глаза уходили под лоб, а язык заплетался. Если пошел в винный склад, то не для того же, чтобы говорить о возвышенной любви?

Позже Томас и сам спрашивал себя, какая нелегкая понесла его в винный склад, но не находил вразумительного ответа. Объяснение было только одно: где замешана женщина, логику искать бессмысленно.