Текст книги "Откровение"

Глава 13

За ночь дважды останавливались на отдых, поспали по очереди, а когда звезды начали блекнуть, уже шагали по утренней свежести быстро и напористо. Когда начала приближаться полоска деревьев, что растут обычно по берегам рек, Томас уже мог примерно сказать, что за река, хоть и меньше калики скитался по белу свету.

Однако когда нетерпеливо взбежал на берег, то замер, будто наткнулся на стену. Олег поднялся неторопливо, без охоты.

Река катила волны крупные, светлые, а лучи полуночного солнца упырей и мертвых пронизывали до самого дна. Подводные камешки и снующие рыбки видны не только возле берега, но и дальше по реке. Томас, присмотревшись, готов был поклясться, что видит всю реку насквозь от берега до берега.

– Какая чистая вода! – сказал он с восторгом, что смешивался со страхом. – Так именно эта река совсем близко к царству мертвых? Невероятно…

– Придется поверить, – сказал Олег угрюмо. – Оно на том берегу.

Томасу померещилось, что на том берегу реют в клочьях грязного тумана странные уродливые птицы.

– Наконец-то, – прошептал Томас. Сердце его застучало чаще. – Как переправимся? Вплавь или найдем лодку?

Калика спустился к самой воде. Томас шел следом, глаза не отрывались от рук калики. Олег подобрал сухой прутик, зачем-то понюхал. Томас проследил за ним настороженным взглядом, когда калика вдруг бросил в реку.

К удивлению Томаса, легчайший прутик плюхнулся, как будто его сто тысяч кузнецов ковали из железа. Калика вопросительно посмотрел на Томаса. Тот хмыкнул, мало ли какое колдовство прицепил к несчастной хворостинке, подобрал другой сам, небрежно бросил. Он чувствовал легкость, это даже не прутик, а высохший стебель чертополоха, пустой внутри, наполненный воздухом… но его хворостинка пошла ко дну с такой поспешностью, будто пыталась догнать и удушить прутик калики.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Томас.

– Жошуй, – ответил Олег.

– Что-что?

– Оглох, сэр рыцарь? Жошуй, говорю. Придется поискать мост.

Томас смотрел то на прут, что просвечивал со дна, то на калику:

– Жошуй?.. А… гм… да. Если Жошуй, то тогда конечно… Жошуй – это понятно, раз уж Жошуй… Никуда не деться. А ты уверен, что где-то есть мост?

Калика буркнул:

– Человек такая тварь, что обязательно постарается перебраться на ту сторону. Надо или не надо. Особенно если не надо.

Томас побрел за ним следом, на бегущие волны косился недоверчиво и зло. Теперь видно, что чересчур быстро несутся, слишком легко плещутся, брызги взлетают и падают очень медленно. А потом у самого берега над водой пролетела птица, Томас понаблюдал за ней, вздрогнул, догнал калику.

– Сэр Олег! Я зрел, как легкокрылая птица, изящная, как молодая лань, изронила перышко…

– Из хвоста? – спросил калика, не оборачиваясь.

– Не из хвоста, в том все и дело! Если бы из хвоста или крыла, где перья толстые, грубые… Нет, изронила с груди, где не перья даже, а нежнейший пух. И этот пух, упав на воду…

– Пошел ко дну как каменюка, – закончил калика.

– Вот-вот. Ты как это объяснишь? Или это гарпия? Я слыхивал, у тех перья вовсе из булата. Один показывал нож, клялся, что перековал из гарпячьего пера, но я засомневался, ибо враль отменный, хоть и рыцарь отважный и полный всяческих достоинств…

Калика покосился с некоторым недоумением:

– Аль запамятовал? Или я не сказал, забыл? Это ж Жошуй. Тот самый.

– Ага, – пробормотал Томас несчастливо. – Жошуй, эта река мертвых, чьи воды так легки, что не держат даже перышка… А как же нам перебраться, ежели…

Калика подумал, хлопнул себя по лбу:

– Я ж не говорил, забыл! А ты молодец, сам допер… Не выпала б тебе нелегкая в рыцари, даже в короли… бедолага… мог бы в самом деле стать каликой.

Томас проговорил сквозь зубы:

– Сэр калика, что это за нестерпимый блеск впереди?

Калика повернулся в ту сторону, куда указывал Томас. Клочья тумана разъехались, как пьяные простолюдины с ярмарки, на краю видимости заблистала яркая полоска. Калика с досадой прищурился, посмотрел в кулак.

– Час от часу не легче! Это Сират.

Томас кивнул, уже не спорил:

– Сират? Тот самый, верно?.. Ну, который… который…

– Который тонок как паутинка и остер как бритва, – закончил калика. – Думаю, ты тоже догадался. По этому мосту могут перейти на ту сторону только праведники. А грешники… Только тебе чего тревожиться? Праведнее тебя не найти на всем белом свете! Недаром же Дева за тебя вон как хлопочет.

Томас сказал дрогнувшим голосом:

– Конечно-конечно… Но чего нам переть по такому высокому мосту? Я уверен, есть дороги и короче.

– А как же Дева? – удивился Олег.

– Что Дева, – пробормотал Томас, – по своей доброте за какую только дрянь не заступалась! Подумать противно. Даже за разбойника, который три дня в петле провисел…

Олег развел руками:

– Ну, как скажешь, как скажешь. Я хотел как лучше. Что ж, поищем другую дорогу.

Томас спустился к самой воде, зачерпнул в обе ладони воды. Олег смотрел с интересом. Рыцарь не сушит голову над последствиями. Если жаждет пить, то пьет. А что будет дальше, пусть епископ думает, а то и его боевой конь, у того голова еще больше, никакая тиара не налезет.

Томас пил изысканно, с лучшими манерами благородных: стоя на коленях, зачерпывал обеими ладонями и хлебал из такого ковшика. Не так, как его пращур Англ, который падал у ручья на четвереньки, припадал алчущим ртом, лакал как дикий зверь, не выпуская из рук меча и щита. А тех, кто пил вот так, как его дальний потомок Томас Мальтон, велел гнать из своей дружины как недостаточно свирепых и быстрых.

А Томас вдруг замер. Вода медленно струилась между пальцами.

– Корзина! – воскликнул он. – Корзина плывет по течению!

– Ну и что?

– А почему не тонет?

– Ну… должно быть, приток впадает с водой потяжелее…

– Клянусь, я слышал… кряхтение или плач. Там ребенок!

Олег сказал тоскливо:

– Опять? Гильгамеш, Гвидон… нет, Гвидон был в бочке… Брось, сэр Томас. Эти плоды тайной любви плывут по рекам десятками тысяч. Всех не переловишь.

– Но ребенок же…

– Без нас выловят, – сказал Олег, но Томас уже вошел в воду по колено, всматривался. Вскоре из-за поворота выплыла широкая корзина. Олег недовольно смотрел, как Томас подтянул ее к себе, вытащил ребенка вместе с тряпками, корзину оставил плыть дальше, но та тут же пошла ко дну.

Когда Томас, шумно разбрызгивая воду, выбрел на берег, Олег спросил саркастически:

– Ну и что с ним делать?

– Не знаю, – ответил Томас, он неуклюже укутывал младенца в тряпки, тот негодующе дрыгал крохотными ножками. – Встретим село, отдам людям. Кто-нибудь да воспитает.

Калика буркнул:

– Чего вмешиваться? А вдруг это второй Саргон, который зальет кровью полмира?

– А вдруг второй Моисей? – отпарировал Томас. – Да и этих… основателей Рима тоже в корзинке сплавили с глаз долой… Мне дядя рассказывал, как их мать была непорочной жрицей, обряд безбрачия и невинности давала, но какой-то мерзавец обольстил… Ты чего засмущался? Не опускай глазки. Так что, если бы этих рекоплавателей не вылавливали добрые люди, кто знает, в каком бы мире теперь жили?

Калика посмотрел с удивлением. Рыцарь живет не разумом, а простейшими чувствами, но иногда высказывает такое, к чему он, Олег, приходил после многовековых раздумий. Правда, рыцарь тут же забывает нечаянно найденные истины, на другой день опять дурак дураком, а еще не простым, а меднолобым, что еще дальше круглого, стоеросового, непуганого. Но все-таки в таких озарениях что-то есть…

Он снова с горечью ощутил себя чужим в этом мире, где и людьми, как животными, правят чувства. А он, единственный, пытается строить все по уму по разуму, исходит из правила, что дважды два должно равняться четырем и днем, и вечером, зимой и летом, в дождь и вьюгу и даже тогда, когда у тебя трещит голова, когда изменила любимая женщина, когда вокруг только гады и сволочи…

Томас пошел вдоль берега, спотыкался, ибо заглядывал в личико ребенка. Тот плакал тише, крохотной ручонкой пытался ухватить рыцаря за железную грудь. Олег потащился сзади, в затылке стало холодно. Не оглядывался, но жестокий взгляд чувствовал всей кожей, сердце застучало чаще, кровь вскипела, но не для драки, драк не любил и избегал всегда, просто при виде опасности мысли бегут, как испуганные олени, мечутся, как искры в костре, и в такие минуты успеваешь передумать больше, чем за предыдущие дни…

Томас со смесью негодования и жалости подумал, что отшельник слишком много видел жестокости, крови, бессмысленной гибели не то что невинных детей, целых народов, потому сердце покрылось корой потолще, чем на старом дубе, что растет в их старом саду во дворе родового замка.

– А как орет, – сказал он с неудовольствием. – Томас, дай ему что-нибудь.

– Что?

– Ну хоть покажи. Козу сделай…

Томас сделал пальцами козу, ребенок заревел громче. Томас сердито посмотрел на калику, но смолчал. Сам дурак, что послушал. Откуда тому в пещерах знать, как обращаться с детьми? Морда такая равнодушная, идет и света не видит, весь не то в возвышенных мыслях, не то вовсе где-то в другом мире…

Он сглотнул комок в горле. Калика и так делает для него столько, что скажи кому – не поверят, а если поверят, то заподозрят невесть что. Так просто даже благороднейший из рыцарей не пойдет в страшную и жуткую преисподнюю.

– Сэр калика, – сказал он торопливо, – Олег! Я же вижу, как тебе трудно. Ты скажи как, я сам опущусь в преисподнюю! А тебе надо искать эту… великую Истину.

Калика сгорбился еще больше. Глаза ввалились, а голос сел, стал хриплый от душевной муки:

– Сэр Томас… Я просто не хочу в прошлое.

Томас вскинул брови, ребенок беспокойно кряхтел и хватал его за железо.

– Как это?

– Сейчас другой мир, сэр Томас. Я счастлив… или почти счастлив. Чудеса исчезают, вместо колдунов все больше шарлатаны. Мир – наконец-то! – предсказуем, вычисляем, понятен. Почти предсказуем. Еще сотня-другая лет… ну, тысячонка-две, пусть даже три-пять, и о колдовстве забудут. А прошлый мир темен… Не в том смысле, что солнце не блистало. Еще как блистало, но по земле бродили чудовища, маги делили мир, герои истребляли друг друга чаще, чем драконов, сын убивал родителей, брат жил с сестрой, мать спала со взрослыми сыновьями и рожала от них детей, правая рука человека не знала, что делает левая, потому что жили не разумом, а чувствами. Да не так, как ты, а сиюминутными. Простыми! Как у червя или хищного зверя, что одно и то же. Тот мир загнан вглубь, но он жив, напоминает в жутких снах о своей мощи.

Томас заторопился, мало что поняв из глубокой речи, разве что там, в преисподней, встретят всех этих чудищ, магов, что делят мир, драконов и людей, что не отличают правую руку от левой, хотя для этого можно не покидать родную Британию.

– Ты только пальцем укажи. А я сам. Это же моя война, не твоя. Хоть ты и язычник, но что тебе христианские черти?.. Правда, твоих уже перебили…

– Да нет, благородный Томас, – ответил калика тяжело. – Хочется или не хочется, а делать надо то, что надо. Иначе уподоблюсь тем… что остались там, внизу. Я пойду с тобой. В свое прошлое, страшное и… стыдное. Только не остаться бы там…

Томас вздрогнул, озноб пробежал по всему телу, ушел через ноги в землю, и он увидел, как на пять футов вокруг выступил иней.

– Если я останусь, – заявил он, чувствуя в сердце сладкую боль, – то буду с нею… Это бесчестно, что она в царстве Тьмы, а я, здоровый и сильный мужчина, остался жить и наслаждаться Божьим светом!

– Пойдем. Надо пристроить байстрюка.

Томас брезгливо держал ребенка на вытянутых руках. Тряпки намокли, от них гадостно пахло, капало желтым.

– Героем будет, – утешил Олег хладнокровно. – Вишь как воняет.

Томас покачал головой:

– Это девочка.

– Тогда красивой, – решил калика. – Пойдем, ниже по течению должно быть селение.

Томас потянул носом:

– Дымом пахнет. Близко люди.

– Либо костер забыли охотники, – проворчал Олег, – либо сожгли чей-то дом…

Томас торопливо взбежал на пригорок, впереди открылось за леском распаханное поле, а дальше под солнцем блестели оранжевым соломенные крыши десятка бедных хаток. Слева на лугу паслось стадо коров, а по берегу важно шли белые гуси.

– Туда, – сказал Томас с облегчением.

– Туда так туда, – равнодушно согласился Олег. Он о чем-то напряженно думал, за Томасом шел как во сне. – Так они и примут… Будто своих голодных ртов не хватает.

Томас чувствовал правоту отшельника, но лишь стиснул зубы и шел дальше. Тряпки намокли и потеплели, даже стали горячими, а запах усилился. Калика издевательски хмыкал, приотставал, отодвигался, наконец брякнул:

– Как воняет, а?..

По тропке из деревушки брела, загребая стоптанными башмаками пыль, закутанная в тряпье нищенка. За плечами виднелась старая котомка, голые ноги в ссадинах, расчесанные до крови. Когда сблизились, Томас сперва рассмотрел над ее головой колышущееся облачко, а еще чуть погодя понял, что это стая кровожадных комаров. От усталости она даже не отбивалась, сморщенное лицо было обращено к земле.

Калика скользнул по ней равнодушным взглядом, а Томас, повинуясь порыву, спросил:

– Скажи, женщина, ты из этой деревни?

Нищенка подняла на него усталые глаза, лицо было изможденным, беззубый рот собрался в жемок.

– Нет, благородный рыцарь… Как я могу жить в такой деревне?

– Но ты шла через нее, – спросил Томас настойчиво, – ты могла знать, кто там добрее, кто богаче, кто мог бы…

Ребенок завозился, заревел тоненьким противным голосом. Калика поморщился, отступил на шаг. Нищенка впервые обратила внимание на сверток в руках Томаса.

– Ребенок?.. Он голоден, благородный рыцарь.

– Сам знаю, – огрызнулся Томас.

Он сделал движение идти, но нищенка протянула обе руки:

– Дай его на минутку мне… У меня еще осталось молоко… может быть.

Олег видел, как поморщился Томас, но ребенок возился, орал и дрыгал всеми четырьмя. Сквозь тряпки проступило желтое, закапало через пальцы рыцаря на ноги. Томас с неохотой сунул ей вопящее существо:

– Ну-ну, попробуй.

Нищенка ловко приняла ребенка одной рукой, другой раздвинула тряпье на груди. На миг Томас увидел дряблую сморщенную кожу, и тут же ребенок жадно задвигал такой же сморщенной мордочкой, послышалось торопливое чавканье, будто маленький поросенок хлебал из корытца. Томас с облегчением перевел дух, калика кивнул с ленивым одобрением: мол, замолк гадкий свиненок, не будет верещать всю дорогу.

Когда ребенок наконец отвалился, опузыревший, толстый, и сразу же заснул, нищенка с видимой неохотой протянула его в железные руки:

– Он сыт, благородный Томас. Зайдите в третий дом от начала. Там бездетная пара, будут счастливы…

Она отвернулась и быстро пошла, сгорбившись и прихрамывая, укутанная в тряпки так, что не видно было ни волос, ни плеч. Калика присвистнул озадаченно, нищенка назвала рыцаря по имени, а Томас остолбенело смотрел на ребенка. Тот мирно спал, толстый и мордастый, но теперь от него гадостно не пахло, тряпки были совершенно сухие, и… пальцы Томаса перебирали нежнейшую ткань, чистую и благоухающую, словно ребенка только что выкрали из королевского дворца. Кончики пальцев нащупали твердые кругляши, будто среди дорогих пеленок кто-то засунул золотые монеты.

– Это она, – прошептал Томас.

Он влюбленно смотрел вслед нищенке. В глаза бил яркий свет, силуэт нищенки расплывался, двоился, и когда Томас мигнул, смахивая слезу, на дороге, где только что прошли, было уже пусто.

– Не похожа, – сказал Олег с неуверенностью. – Как за неделю постарела… Что дороги с человеком делают! Вот так и я состарюсь с тобой…

– Олег, – сказал Томас восторженно, – ты не понимаешь, нам снова выпало счастье лицезреть Пречистую Деву!

– Больно часто, – усомнился Олег. – Куда ни пойдем, всюду на нее натыкаемся. То ли нарочно попадается, то ли мы такие хилые, что без женской помощи шагу не ступим…

Томас всхрапнул оскорбленно, он все еще оглядывался через плечо, но впереди вырастали дома, и он, вздохнув, направился к третьему дому. Руки заняты, ногой распахивать дверь не стал, хоть и простолюдины, но все-таки сама Пречистая указала на их дом, и, пока стоял в затруднении, Олег удивился:

– У тебя что, языка нет, постучать?

Он взбежал на крыльцо, бухнул в дверь кулаком и, дождавшись отклика, распахнул для Томаса с его ношей. Женщина в глубине комнаты горбилась за прялкой, та мерно жужжала, а мужчина у подслеповатого окошка стругал ножку для табуретки. Мужчина и женщина, оба уже немолодые, битые жизнью, были похожи как брат и сестра, так годы притирают к себе разных людей, в глазах было радостное удивление. Мужчина сказал торопливо:

– Давно у нас гостей не было…

– Мир дому сему, – сказал Томас звучным рыцарским голосом. Он огляделся, куда положить ребенка, не отыскал, все для жилья двух бездетных, видно, решил не затягивать и решительно сунул сверток женщине. – Вот! Это ваш ребенок.

Женщина держала ребенка дрожащими руками. В глазах сразу заблестело, а рот начал кривиться:

– Грешно такому рыцарю так говорить…

Томас широко развел освобожденными руками:

– Ваш-ваш! В мире чудес мало, потому что они все сыплются на нас с сэром каликой. Мы по чудесам ходим, чудесами утираемся. Вы посмотрите в его рыльце! Вылитый поросенок, в вас обоих… Небеса знают, что делают. А нам надо идти.

Мужчина вскочил, табуретка с грохотом полетела на пол. Расширенными глазами заглядывал то в безмятежное личико ребенка, то с таким недоверием смотрел на Томаса, что у того засвербило в носу, а в глазах защипало. В глазах и лицах бездетных супругов было отчаяние и страстная надежда, что вдруг да это не окажется бессердечной шуткой со стороны богатого рыцаря.

Томас попятился, мужчина опомнился:

– Хоть перекусите чуть! Мы только что обед приготовили…

Томас поколебался:

– Мы в самом деле проголодались, но сожрем все, вплоть до скатерти. Вам придется после нас либо голодать, либо просить у соседей.

Мужчина сказал умоляюще:

– Мы сготовим себе еще! А ребенку… сейчас жена сбегает к соседям за молоком, а я…

– Не стоит, – бросил Томас небрежно. Заметил мелькнувший страх в глазах мужчины, добавил торопливо: – Он жратаньки захочет не скоро. Сама Пресвятая Дева только что покормила, а ее молоко должно быть сытное. А вот мы в самом деле ели еще вчера…

Женщина стояла у окна, ребенка не выпускала из рук, лицо было безумно счастливое, слезы безостановочно катились по исхудавшему лицу, но губы кривились в улыбке. Прозрачные капли падали на белоснежные пеленки, оставляя мокрые следы. Мужчина метнулся к печи, вытащил горшок с парующей кашей, а Томас с облегчением снял шлем, волосы прилипли ко лбу, он чувствовал свежий воздух, в груди стало легче.

Калика был задумчив, мысли витали далеко, а Томас ел быстро, косточки трещали на крепких зубах, но вдруг сморщился, выплюнул на середину стола крохотную щепочку.

– Что за мясо?

– Собачатина, – сообщил Олег злорадно. – В этих землях едят собак.

Томас отрубил, не дрогнув лицом:

– Мне плевать, что собака. Почему в мясе щепки?

– Торопились для знатного гостя, – пояснил Олег. – Рубили вместе с будкой.

– Тогда ладно, – решил Томас. – Когда из великого почтения делают ошибки, это простительно. В хороших руках оставляем ребенка.

Он запил квасом, со стуком поставил кружку на стол:

– Счастья вам, добрые люди!

– И вам, посланные самим небом…

Мужчина стоял на крыльце и махал им вслед рукой. Женщина не вышла, словно страшилась, что в последний момент необычные странники передумают, оглянутся, и бесценное сокровище растает как утренний туман.

К вечеру дорога вывела к каменной стене, там потерялась. Томас долго осматривался, пока не заметил торчащие пеньки. Недавно тут еще был лес, люди его вырубили, а дальше никто не ходил. По ту сторону, как Олег объяснил, уже другой мир. Так и называется – потусторонний. Но ни перелететь через стену, что упирается в небеса, ни подкопаться, ибо стена уходит вглубь до самого ада…

Калика долго ходил вдоль стены, щупал, смотрел в небо. Лицо постепенно мрачнело. Томас сам попробовал осматривать каменную гору, но от нее веяло такой несокрушимой мощью, давящей и страшноватой, что даже простолюдин понял бы, что в таком монолите, словно упавшем с неба, не окажется пещеры и для муравья.

– Да что там муравью, – возразил Олег с досадой. – Не протиснуться даже ангелу. Ну, которых по десять тысяч штук на острие каждой иглы… Что твой прелат говорил об ангелах? Раньше Адама были созданы или позже? В ваших книгах неясно.

Томас оскорбился:

– Зачем их было создавать? Ангелы – это Божьи мысли, чувства. Они никогда не были созданы.

Он не понял, почему глаза калики внезапно расширились, словно услышал откровение, но на всякий случай приосанился с небрежностью, королю мудрые мысли высказывать привычно, он натаскался еще в Сарацинии, когда гонял новичков перед штурмом какой-нибудь захудалой крепости.

А Олег привалился спиной к стене, закинул голову, коснувшись затылком гранита, почти такого же красного, как его волосы, веки тяжело отгородили пронзительно зеленые глаза от синего неба. Лицо было обреченное. Он молча смотрел невидящими глазами в небо, дышал тяжело, с нехорошими хрипами.

– Все? – спросил Томас обреченно.

– Должно быть, – ответил калика упрямо.

После короткого отдыха разбрелись в стороны, Томас тяжело тащился вдоль стены, ощупывал и осматривал, как вдруг краем глаза уловил движение. По-звериному быстро повернулся, а сердце вскрикнуло в страхе, уже чувствуя, что на этот раз безнадежно опоздал…

Прямо из каменной стены выступил невысокий человек весь в зеленом. Даже лицо было слегка зеленоватым. Томас увидел мгновенное смазанное движение и в смертном страхе понял, что лесной эльф – а они умеют пускать стрелы со скоростью молнии – натянул лук, а острый наконечник стрелы направлен ему прямо в лицо.

– Олег… – выдохнул он.

Он успел увидеть, как половинка лица эльфа вспыхнула, он отшатнулся от слепящего солнечного зайчика, над ухом Томаса вжикнуло, больно дернуло за клок волос. Лицо эльфа исказилось гримасой ярости. Рука снова молниеносно метнулась к колчану за спиной, вторая стрела легла на тетиву…

Но так же быстр оказался и меч Томаса. Голова эльфа разлетелась, как гнилой орех, лезвие прошло наискось, срубило плечо и со звоном ударило в стену. Блеснул сноп искр, руки Томаса едва не вывернуло, а мышцы онемели по самые плечи.

Он остановился, дыхание рвалось из груди хриплое, надсадное. За спиной затопало, калика вскрикнул:

– Зеленый?

– Сейчас уже покраснел, – буркнул Томас. Он с трудом вложил меч в ножны, руки дрожали и не слушались, он несколько раз промахивался.

Олег осмотрел разрубленного эльфа:

– Не могу понять, как ты успел… двигаешься, как брюхатая корова.

– Если скажу, – ответил Томас, – ты, гнусный язычник, не поверишь.

– Скажи. Может быть, поверю.

– Меня спас вот этот святой крест!

– Да пошел ты…

Томас молча смотрел, как отшельник, равнодушно переступив через эльфа, побрел вдоль стены, затем отпихнулся, сердце все еще колотится, как у зайца, потащился следом. Он чувствовал, как нарастает напряжение. Это было как ощущение лесного пожара, как приближение страшной грозы, которую еще не видно, не слышно, но муравьи уже спешат домой, закрывают щелочки в муравейнике, ласточки спешат наловить мошек, трава затихает, растопыривает под землей корешки, готовясь ловить поступившую влагу.

– Плохо? – спросил он наконец в звериную спину.

Олег двигался все медленнее, наконец остановился. В зеленых глазах были боль и поражение. Медленно двигая губами, словно переставлял скалы, произнес бесцветно:

– Ничего не получилось, Томас.

– Но… получится же? – прошептал Томас. – Неужели отступим?

Калика покачал головой:

– Все закрыто. Я ж говорил, раньше герои захаживали в подземный мир, как в соседнюю деревню. Те времена кончились.

– Сэр калика, – прошептал Томас умоляюще, – Олег! Ну как же все? Ну такого быть не может! А если может, то мы ж люди! Мы должны суметь, нас такими создал Господь.

В зеленых глазах волхва было сострадание. Томас переступал с ноги на ногу, заглядывал ему в глаза, губы вздрагивали, а на глазах вот-вот выступят слезы.

– Все, – сказал Олег. – Возвращаемся.

Томасу почудилось, что мир дрогнул и качнулся от этих страшных слов. Олег повернулся и пошел прочь. Томас как привязанный медленно двинулся следом. Все тело налилось горячим свинцом, в груди была боль, а горло стискивала чужая рука.

Потерянно он двигался, все еще не веря, что пришел конец. Под ногами дрогнуло, ему почудилось, что земля качнулась, словно ее кольнули. Негромкий гул докатился из глубин, но его перекрывал шум в голове. Каменная стена, что загораживала дорогу дальше, звонко щелкнула, будто раскалили в огне. Томасу почудилось, что там подобно зловещей черной ящерице пробежала трещина, оставляя расколотый след. Калика уже ушел далеко, Томас позвал дрожащим голосом:

– Сэр калика! Это не нам предзнаменование?

Калика покачал головой, но в зеленых глазах промелькнуло странное выражение. Все чувства Томаса были подобно ветке ивового куста со снятой корой: он ощущал все необычно остро, сейчас почудилось, что калика ждал чего-то подобного. Но голос отшельника прозвучал буднично:

– Да какое предзнаменование… Камень на солнце накалился, лопнул. Хочешь, погляди.

Все железо Томасу показалось легче звериной шкуры, с которой не расставался язычник. Побежал, заглянул, протиснулся дальше, едва не задавившись в узком проходе, закричал во весь голос:

– Там вдали свет!.. Похоже, выход в какую-то долину!

Он слышал приближающиеся сзади шаги. Сердце замерло: шаги калики выдали то, что уже ощутил он сам. Тот, кто пытался их погубить здесь, в мире живых, намеренно открывает дорогу!