Текст книги "Фарамунд"

Глава 7

Голоса он начал различать почти сразу, но они плавали, как комья тумана, он не скоро начал вычленять смысл, угадывать. В голове все еще стоял грохот, он уже стихал с каждым мгновением, зато мучительно ныло все тело. При каждом вздохе остро кололо в боку.

Он попробовал открыть глаза, но даже поднять веки оказалось неимоверно тяжко. Пол поскрипывает, но, похоже, ходят по ту сторону тонкой дощатой стены. Сильно пахнет смолой.

В груди холодно и мертво. Избитое тело ныло, он боялся даже подумать о том, чтобы пошевелиться. Впервые его подвело тело… или не тело, а его растущая уверенность, что все будет удаваться, что все получается почти само собой.

И вот сейчас он схвачен, избит и… связан. Да, руки стянуты толстым ремнем, ноги тоже…

Под опущенными веками появился слабый свет. Он увидел, как из тумана выступило бесконечно милое прекрасное лицо. Тонкие брови взлетели, а глаза взглянули с укором: как, ты решил умереть?

Нет, прошептал он, не двигая губами. Нет, Лютеция. Я не умру, я выживу… И не только выживу! Как бы ни казалось тебе надежно и защищенно у Свена, но только я по-настоящему готов тебя защищать…

Распухший язык осторожно прошелся по деснам. Во рту солоно, а губы стали толстыми, как колоды. С огромным усилием он раскрыл глаза.

Да, он лежит на полу, туго связанный. Стены из толстых неструганых досок, везде чувствуется спешка, окно без решетки, но узкое, даже голова не пролезет, хотя в высоту почти в половину роста взрослого человека. Голоса все еще раздаются из-за стены.

Между неплотно пригнанными досками мелькнуло, он пытался вычленить что-то знакомое, но человек прошел слишком быстро, зато в комнатку потянуло сильным запахом старого эля. Сцепив зубы, чтобы не выдать себя стоном, он начал проверять мышцы по всему телу, напрягая их по очереди. Ремни впились еще туже, никакой силач не порвет…

По ту сторону голоса стали громче, звякнуло железо. Послышались тяжелые шаги уверенного в себе человека.

Дверь распахнулась, в проеме возник огромный грузный человек с падающими на грудь усами. Подбородок оставался выбрит до синевы, Фарамунд оценил его размеры – больше похож на каменную глыбу. Чем-то он напомнил Свена, та же несокрушимая мощь, но этот помоложе, сильнее и… живучее. Если и пьет, то не спивается.

Человек смотрел на пленника сверху, и Фарамунду казалось, что ноги гораздо толще и длиннее, чем они на самом деле, а голова чуть ли не под потолком.

– Ну, – сказал он гулко, – ты, сволочь, оказался крепок! Столько народу перебил… Но посмотрим теперь, такая ли у тебя шея крепкая, как руки?

Он подошел ближе, пнул его в бок. Боль хлестнула по всему телу. Фарамунд понял, что концы сломанных ребер уперлись в поврежденные внутренности.

Видно, он изменился в лице – человек злобно захохотал:

– Что, не нравится?.. Ты, червяк, попал к Лаурсу, которого не зря прозвали Багровым. Так что это только начало. Эй, позвать сюда палача!

За спиной Фарамунда затопали. Заскрипело дерево, снова топот, все это время Лаурс со злым наслаждением рассматривал Фарамунда. Дважды пнул, стараясь угодить в голову. Фарамунд в последний момент отдергивал или поворачивался, чтобы удары только скользили, не разбивая кости. Но все равно голова загудела, из ссадин потекла кровь.

За спиной хозяина появился еще один, в полтора раза шире, огромный, с толстыми, как бревна, руками. Голова, размером с пивной котел, медленно повернулась в сторону связанного пленника, маленькие глазки пробежали по нему с головы до ног.

– Звали, хозяин?

Голос его был тяжелым, грохочущим, словно огромная неторопливая туча приближалась к бургу.

Лаурс с силой ударил Фарамунда ногой:

– Громыхало! Разделай его так, чтобы орал, не переставая. Когда сломишь, кликни! А потом мы снимем с него… живого, ха-ха!.. шкуру и набьем чучело. Моим лучникам надо на чем-то упражняться.

Громыхало спросил тем же гулким грохочущим голосом:

– А что… вы не останетесь?

В голосе палача звучало удивление. Фарамунд понял, что хозяин любит наблюдать за пытками. А то и сам берет в руки клещи.

– Сперва разберусь там, – ответил Лаурс зло. – Слишком много убитых… Почему, кто прозевал? Ты заставь говорить этого, а я – тех лодырей, что как-то пропустили этих сволочей. Наверное, и выпустили…

– Он был не один?

Лаурс вместо ответа лишь ударил пленника под ребра, но теперь Фарамунд лежал другим боком. Удар отозвался болезненно, однако Фарамунд заставил себя не повести и бровью. Он понял, чего хочет хозяин бурга, значит – надо растянуть пытку как можно дольше.

– Стойкий, – усмехнулся Лаурс недобро. – Ничего, Громыхало и не таких ломал!.. Как только начнет орать, тут же кликни!

– Слушаюсь, хозяин, – ответил палач, которого тот назвал Громыхало. – С виду он крепкий, но до вечера вряд ли дотерпит.

Когда шаги хозяина затихли, Фарамунд сказал негромко:

– Да ты и сам крепкий… Был воином? А то и десятником?

– Довелось, – ответил Громыхало довольно. – У тебя наметан глаз… Ты сам тоже… того. Говорят, ты дрался, чтобы дать сбежать своему дружку? Мог бы и сам, но задерживал?

– Да, – ответил он. – Настоящий вожак должен заботиться о своих людях, верно?

Громыхало положил на раскаленные угли щипцы, острые штыри. Широкое лицо было деловитым, задумчивым.

– Это верно. Но так мало кто делает.

– Как видишь, я делаю.

– Ну, ты… Вот и попался.

Он гулко хохотнул, довольный своим умозаключением. Толстые щеки затряслись. Фарамунд сказал, стараясь придать голосу как можно больше убедительности:

– Да, но мои люди ушли. И сейчас делят добычу. А мы взяли немало золота! И камешков. На них можно хоть такую крепость построить, хоть еще больше.

Громыхало кивнул в задумчивости.

– Да, это ты… гм… за таким, понятно, люди идут. Сейчас мало кому можно доверять.

Он рывком поднял Фарамунда, крякнул, вскинул его на широкий стол. В глазах палача Фарамунд уловил некоторое одобрение. То ли его немалого веса, то ли вздутых мышц воина.

Освободив правую ногу, он умело привязал ее на угол стола, левую – на другой. И только убедившись, что пленник привязан крепко, поочередно развязывал и закреплял руки.

Фарамунд оказался распятым, он скосил глаза на жаровню. Железные прутья накалялись на глазах. Кончики стали темно-вишневого цвета, медленно, но неотступно превращались в алые. А темно-вишневый поднимался выше.

Громыхало надел кожаный передник, широкий, от которого пахло засохшей кровью, так же неспешно натянул толстые кожаные рукавицы. Фарамунд заставил себя дышать ровнее. Сердце колотилось, как схваченный воробей.

– Ты мог бы уйти со мной, – проговорил он как можно небрежнее. – У меня вдоволь припрятано золота. Ты уже знаешь, что я держу слово.

Широкое лицо палача расплылось еще шире, он тихонько ржанул, как огромный сытый жеребец:

– Уйти?.. Да отсюда комар не вылетит!

– Но мои люди вылетели, – напомнил Фарамунд.

– Их спины прикрывал ты! – возразил Громыхало.

– Но сейчас нас будет двое…

Громыхало вместо ответа ухватил прут. Раскаленный конец стал почти оранжевым, а из толстой рукавицы пошел пар. Громыхало приблизился к пленнику, сказал благожелательно:

– Лучше начинай орать, вот тебе добрый совет. Все равно кончится одним. Тебя убьют. Ну, разве что шкуру сдерут для потехи. Так чего терпеть зря?

Раскаленный конец приблизился к груди. Жар опалил кожу. Фарамунд скосил глаза на алую головку прута. Там вспыхивали искорки, словно внутри железа бродили такие же призрачные существа, что появляются в пурпурных углях костра. Жар приблизился, Громыхало внезапно ткнул прутом в тело, Фарамунд успел задержать дыхание, стиснул челюсти. Боль хлестнула в мозг, едва не разорвала череп. В воздухе запахло горелым мясом.

Громыхало с интересом всматривался в лицо пленника:

– Ну, как?

– Терпимо, – ответил Фарамунд сквозь зубы. Он чувствовал, что второй раз может не выдержать такого прикосновения. Запах горелого мяса, его собственной плоти, вызывал тошноту и подленький страх. – Этим меня кричать не заставишь. Можешь сразу пробовать что-то другое.

– Попробую, – согласился Громыхало. – Вон у меня сколько всего! Тут и щипцы, и крючья, и пилы, и спицы… Все перепробую.

– Дурак, – сказал Фарамунд внятно.

– Почему? – спросил Громыхало мирно. Похоже, он всегда разговаривал с теми, кого пытал. – Разве я дурак, а не ты? Кто из нас лежит на пыточном столе?.. Ты лучше давай рассказывай, какой ты добрый и что тебя нельзя… ха-ха… обижать! Расскажи, что тебя послал сам конунг и что за тобой явится целая армия!.. Или начинай обращать меня в веру этого… Христа!.. Были и такие.

– И что же?

Громыхало заботливо перевернул щипцы на углях, а прут снова сунул в алую россыпь, лопаткой сгреб угли, присыпав сверху.

– А то же, – буркнул он гулко. – Все одно и то же!.. В какого бы бога ни верил, а в петле все одинаковые. Или на колу. Мой хозяин страсть как любит на кол сажать. Или же бросает живьем в яму собакам… У нас здесь знаешь какие собаки? Так что это ты дурак, дружище.

– Я предлагал, – выдохнул Фарамунд страстно, – тебе достойную жизнь! Кем ты стал здесь? Ты уже не видишь вольного леса, не слышишь шум ветвей! А горячий конь под седлом?.. А золото, которое швыряешь в таверне, а хозяин спешит навстречу – угодливый, как раб?.. Ты можешь жить богато и вольно, а ты… что будет завтра? Кем умрешь? Дряхлым беззубым старцем, которому начнут сниться все те, кого замучил?

Громыхало с щипцами подошел вплотную, глаза высматривали место, где вырвать клок мяса. Лицо помрачнело, Фарамунд ощутил, что, возможно, он первым из пленников угодил в больное место.

– Да и нужен ли будет старик здешнему хозяину? – спросил он безжалостно. – Как только из твоих пальцев начнет выскальзывать рукоять топора, он тебя вышвырнет умирать за порог. А подыхать медленно в грязи от холода и голода… это совсем не то, что на скаку, на стене чужой крепости, захлебнувшись вином, или даже вот так – на столе палача!

Щипцы опустились на грудь Фарамунда. Громыхало сопел, брови сдвигались, наконец обратил взор на лицо пленника:

– Ты в самом деле не брешешь, насчет припрятанного золота?

– Что припрятанное, – ответил Фарамунд уклончиво. – У нас золота будет намного больше!

Громыхало раздвинул щипцы, зловещие зубья сомкнулись на клочке мяса в боку, но рукояти пока не сводил, все еще двигал бровями, складками на лбу.

– Ты не сможешь идти, – буркнул он наконец. – А я не смогу тебя вынести.

– Ты только ослабь мне ремни, – сказал Фарамунд быстро. – А то руки и ноги затекли. Еще немного, и они уже станут ногами мертвеца.

Громыхало кивнул, но с места не двигался. Затаив дыхание, Фарамунд следил, как палач то поглядывает на него оценивающе, то начинает прислушиваться к крикам и конскому ржанию во дворе.

Наконец огромная фигура качнулась, клещи звякнули о пыточный стол. Ремни он ослабил чуть-чуть, дабы, если хозяин вернется, ничего не заметил, но Фарамунд тут же начал напрягать мышцы рук и ног, усиленно гоняя кровь, пробуждая застывшие мускулы, жилы, заставляя готовиться к новым схваткам.

Лаурс не утерпел, пришел к вечеру. Фарамунд лежал на столе распятый, весь залитый кровью. На полу растекалась красная лужа, тут же стояло ведро с колодезной водой.

– Ну что? – спросил Лаурс.

– Осталось чуть, – сообщил Громыхало. Громадная фигура палача словно бы усохла, сам он выглядел бледным, изнуренным, глаза бегали по сторонам. – Уже стонет!.. Еще чуть… и начнет вопить, как недорезанный поросенок!

Лаурс оглядел Фарамунда с головы до ног:

– Ладно. Я буду в оружейной. Сразу же пошли за мной мальчишку, понял?

– Сделаю, хозяин!

Лаурс ушел, а Громыхало опасливо прислушался к шагам, сказал тихо:

– Да, вид у тебя…

– Бывало и хуже, – ответил Фарамунд хрипло, хотя не думал, что такое с ним бывало. Такое достаточно пережить раз в жизни. – Пора…

Громыхало осторожно освободил ему руки. Ремень на ногах Фарамунд перерезал сам. Лицо его было страшным в застывшей корочке собственной крови. Час назад он сам указал Громыхало, где надрезать кожу так, чтобы выступившая кровь создавала облик как можно более жуткий. Такие же надрезы были и по телу. Громыхало еще удивлялся, откуда он знает, где и как надо надрезать, не был ли сам раньше палачом?

Они ушли достаточно легко. Самое трудное было снова двигаться, не привлекая внимания. Громыхало зазвал в пыточную одного из проходивших по двору воинов, сам оглушил, раздел, а из пыточной вышли, пользуясь вечерней полутьмой и пряча лица от факелов.

К лесу шли в темноте, Фарамунд факел взять не разрешил. Громыхало удивлялся, как его нынешний вожак чувствует в полной темноте тропку, ведь даже звезд не видать, однако Фарамунд вел, руководствуясь странным, почти звериным чутьем.

Темные деревья раздвинулись, Громыхало рычал, ругался, наконец взмолился:

– Мне сучьями всю рожу раскровянило! Как еще глаза целы?..

– Тогда соснем до рассвета, – донесся из темноты мертвый голос. Громыхало ощутил, насколько бывший пленник измучен. – Утром… все… решим…

Послышалось падение тяжелого тела, хруст ветвей кустарника. Громыхало на ощупь опустился на траву. На листьях уже скапливалась холодная гадкая роса. Одежда быстро отсыревала, по телу пробежала дрожь. На миг ощутил себя дураком, что ушел с этим… В бурге сидел бы перед горящим очагом, грел бы уже не молодые кости.

И только сверкающий сундук с золотом позволил заснуть с неуверенной улыбкой.

Дрожь сотрясала все тело так, что стучали кости. Мокрая одежда прилипла, снизу гадостно воняло. Оказывается, ночью опустился в россыпь гниющих грибов, теперь все тело зудело, щипало и чесалось, а ядовитая слизь, казалось, проникла во внутренности.

– Ну, – выговорил он с трудом, – где… твое… запрятанное… золото?

Тусклый рассвет уже окрасил верхушки деревьев в цвет старого серебра. Небо оставалось серым, затянутым плотным слоем туч. В ветвях перекликались птицы. Фарамунд лежал под стволом могучего дуба, под ним прогибался толстый слой веток. Лицо его вспухло и покрылось кровоподтеками, один глаз едва проглядывал сквозь вздутые веки.

– Золото? – переспросил он.

Одним прыжком оказался на ногах, напряг и распустил мышцы. Громыхало раскрыл глаза шире. Еще вечером этот разбойник выглядел как умирающий, а сейчас будто заново родился, сильный и злой, как дикий кот.

– Да, золото, – повторил он. – Которое у тебя где-то закопано.

Фарамунд развел руками:

– Да нет у меня никакого золота. Погоди, погоди!.. Не вскидывайся. Да, я тебя обманул. Но обманул… по мелочи. Это не обман, а… военная хитрость. Понял? Военные тайны нельзя доверять даже своим.

Дрожь тряхнула Громыхало сильнее. Внутренности свело, он ощутил боль в печени. В глазах вспыхнули белые искры.

– Ты… все соврал?

– Да, но…

Огромное тяжелое тело ринулось, как будто сквозь кусты на полном скаку метнулся громадный тур. Фарамунд не успел отстраниться, могучие пальцы ухватили его за горло. Они грохнулись, дыхание вылетели из груди Фарамунда со стоном: в спину больно ударил корень дерева.

Он хрипел, задыхался, в глазах потемнело, а в ушах послышался нарастающий шум. Не помня себя, он бил руками, куда-то тыкал сведенными судорогой пальцами. Когда уже совсем начал задыхаться, хватка на горле ослабела.

Руки удалось оторвать не сразу, но потом двумя свирепыми ударами сбил палача на землю, навалился сверху.

Из разбитого рта Громыхало текла струйка крови. Он попытался схватить его снова, Фарамунд снова ударил, сильно и жестоко. Руки палача бессильно упали вдоль тела на землю.

Фарамунд слез, прислонился спиной к дереву. Огромное тело палача лежало рядом, кровь медленно вытекала изо рта. Потом глаза медленно открылись, налитые кровью глазные яблоки повернулись, зрачки сузились, отыскали врага.

– Не спеши, – выдохнул Фарамунд хрипло. – Я мог бы тебя сейчас убить… Но я тебе говорю… Послушай меня!

Громыхало закрыл глаза. Лицо медленно старело, на глазах появлялись морщины, резче выступили широкие, как у гунна, скулы.

– Убей, – прошептал он. – Ты победил… Теперь убей!

– Не я победил, – ответил Фарамунд. – Мы оба победили!

Лицо Громыхало было серым, как пепел на пожарище.

– Никакого золота… нет. А там у меня были хотя бы кров и постель, кусок хлеба…

Фарамунд сказал убеждающе:

– Пойми, я тебя не обманываю. В главном. Разве я не мог тебя зарезать даже ночью, пока ты спал? Нет, теперь ты мне друг. У меня и у тебя есть золото! Но лежит пока что в чужих карманах. Я не разбойник, я служил Свену из Моря. Но я не клялся ему служить, поклялся лишь не поднимать на него оружия, которое он мне вручил! Так что мы – свободные люди. Я не стану возвращаться к Свену. Мы с тобой сами отряд! И если повезет, то построим себе крепость, а власть наша будет не на три деревушки, как у Свена!

Громыхало долго лежал, затем вздрогнул, вскинул руку, непонимающе посмотрел на рукав, по которому ползла липкая смердящая слизь. Выругался, отсел на толстый корень дерева.

– Дрянь…

– Это ненадолго, – сказал Фарамунд, хотя не знал, относится это к слизи или к нему. – У нас будут и золото, и свой бург!

Громыхало вскинул лицо к небу. Сквозь тучи проглянуло слабое, как больной ребенок, солнце. Луч света упал на лицо палача. Он зажмурился, помолчал, а когда заговорил, Фарамунд вздрогнул от неожиданности.

– А в самом деле… Там в крепости я перестал на небо смотреть! Все глаза в землю, дабы не прогневать властелина… А ведь я – Громыхало, при виде которого враги трепетали, а кони пугались и сбрасывали седоков!.. Надо умереть с мечом в руке, а не с клистирной трубкой в заднице.

Он захохотал, а Фарамунд смотрел с изумлением. Палач выпрямился, откинулся назад, спина коснулась дерева. Грудь его оказалась еще шире, чем Фарамунду казалась в комнате пыток, а когда расправил плечи, Фарамунд подумал, что этому гиганту в двери крестьянских хат придется заходить боком.

– Я рад, – сказал Фарамунд с чувством. – Ты не поверишь, как я рад!

– Да ладно, – буркнул Громыхало. – Я тоже рад… что дал тебе в морду как следует!

Он неожиданно захохотал. Фарамунд потрогал разбитую скулу, где немилосердно саднило:

– Да, кулаки у тебя… железо мог бы ковать без молота!

– Кулаки у меня хорошие, – согласился Громыхало. – Но я все-таки предпочитаю боевой молот!

– Будет молот, – сказал Фарамунд твердо. – И золото будет!

Громыхало хмыкнул, не очень-то верил, но Фарамунд знал, что добудет. Ведь у Свена Лютеция на правах нищенки. Благородная прекрасная Лютеция, которая должна жить в самых прекрасных дворцах мира!

А для нее он добудет. И золото. И надежные стены.

Через неделю его отряд насчитывал десяток оборванцев, голодных и злых на весь свет, готовых на все. К концу второй недели они наткнулись еще на такую же шайку разбойников. Ни один не захотел уступить, а после схватки пятеро из уцелевших противников влились в его отряд. Чужих раненых дорезали, а своих Фарамунд к удивлению многих, но не Громыхало, велел оставить в ближайшем селе, дал одежды и денег, строго приказал местным лечить, не обижать, иначе, когда вернется…

Дважды нападали на обозы, а когда из городка за ними отправились в погоню два десятка хорошо вооруженных конников, ушли через лес только им ведомыми тропами, спустились к реке. Громыхало радостно заорал, ниже по течению виднелось с полдюжины коров, пара коз, а на покатом берегу чернели крыши наспех вырытых землянок.

Фарамунд кивнул:

– Да, нам мясо не помешает!

С радостными воплями понеслись со всех ног. Налетели с ходу, так торопились, что сдуру порубили даже коров вместе с переселенцами. Двое мужчин отбивались отчаянно, с ними трое подростков, что тоже с горящими ненавистью глазами бросались на разбойников с вилами и косами. Двоих поранили серьезно, за что подростков тут же, остервенев, порубили на куски.

Из землянок вытащили двух женщин. Одна тут же, изловчившись, выхватила у разбойника нож и вонзила себе под левое ребро, а вторая с такой яростью вцепилась в горло другому, что пришлось убить, да и то не сразу отодрали скрюченные пальцы от горла.

Забитых коров спешно разделывали, мясо бросали в мешки и привязывали к седлам. Козьи тушки забрали целиком. Когда уже собирались уходить, вдруг кто-то увидел, как в дальних кустах шевельнулась ветка. Не струсив, бросился туда с обнаженным мечом, а оттуда с истошным визгом выметнулись две каким-то чудом уцелевшие и спрятавшиеся девки.

Тут уж заорали все, кинулись ловить. Девки бежали к близкому лесу, вопили во весь голос, звали на помощь. За ними неслись почти все, разве что Громыхало и Фарамунд не сдвинулись с места. Наконец догнали, подхватили на плечи, принесли, быстро раздели. Дабы не кусались, каждой в зубы по деревяшке, растянули, привязав руки и ноги к вбитым к землю колышкам, долго тешились, сменяя друг друга.

Потом обеих, совсем одуревших, заставили плясать голыми вокруг костра на месте выгоревшей землянки. Сами плясали, орали, пили и силой поили девок. Под ногами трещали глиняные черепки, свежие обглоданные кости, а под забором бесстыдно белели старые, похожие на человеческие…

Тарант вернулся благополучно, рассказал, как доблестно Фарамунд прикрывал его отход, как даже заорал, привлекая внимания, чтобы он выскользнул незамеченным. Старые воины кивали одобрительно, этот подобранный в лесу вел себя как подобает настоящему воину, и хотя пал, но зато сейчас он в небесной дружине…

Однако вскоре стали приходить слухи о новой шайке разбойников. Она росла быстро, набеги совершала дерзкие, от погони уходили из-под самого носа. По приметам вожак был очень похож на пропавшего Фарамунда, а потом пришли вести из бурга Лаурса, что пленник не только сбежал от грозного властелина, но и увел с собой его лучшего воина, Громыхало.

Воины посмеивались, переглядывались. Вскоре пошли слухи о награбленных сокровищах, захваченных обозах, даже караванах. И хотя все понимали, какие сокровища в этой бедной стране, где ни древних городов, ни старых захоронений, все же слухи шли и ширились, подогревая воображение.

Лютеция с волнением прислушивалась к слухам. В крепость приезжали земледельцы, привозили муку, зерно, скот на продажу, рассказывали об увиденном. Тревор привел одного, что побывал в деревне выше по реке.

– Какие новости? – спросила Лютеция. – Что слышно о новых разбойниках?

Крестьянин потупился:

– Да ничего…

– Такого быть не может, – настаивала она. – О них все говорят.

– Да так… Они сейчас в деревне, что за рекой…

– Ну и что?

– Да ничего…

Она пристально смотрела в его несчастное лицо. Простолюдин крепок, но больно угнетен, а так лицо открытое, глаза честные. Стоит, бессильно опустив длинные руки, ладони широкие, как весла, все в желтых мозолях.

– Боишься, – определила она. – Ну, а если я возьму тебя на службу? Но мы готовимся к отъезду. Как только дорога чуть очистится, мы покинем бург доблестного Свена из Моря. Ты поедешь с нами?

Несчастный рухнул перед ней на колени:

– Госпожа!.. Возьми! Если примешь, верой и правдой… крови не пожалею.

– Хорошо, – ответила она. – А пока будешь помогать нашей челяди. Клотильда тебе покажет, что надо делать. А теперь можешь говорить правду?

Земледелец сказал с жаром:

– Да!.. Я знал, что, когда вернусь, меня убьют… Просто потому, что не утерплю и схвачу топор или что попадет под руку! Стон и плач стоит по всей деревне, а им все в потеху. Девок всех перетаскали к себе, замужних жен хватают и бесчестят прямо на улице… Весь скот зарезали! Гусей, уток – все рубят и бьют просто ради потехи. Если кто вступится, тут же либо рубят, либо издеваются для веселья: зубы выламывают по одному, в… простите, в зад острогу с ее зубцами вгоняют, а потом такого отпускают на волю!..

Она слушала, побледнев. То, что рассказал мужик, дело обычное, но ей почему-то казалось, что Фарамунд не из таких людей. Несмотря на его фигуру воина, ей еще в первую же встречу почудилось, что он… другой. Как римский патриций, о которых она столько слышала. Нет, он не унизится до такого.

– Ладно, – сказала она. – Иди!

Голос ее стал строже. Простолюдин поклонился, попятился и ушел. Она слышала, как он благодарил Одина за милость к нему. Бедный заблудший язычник!