Текст книги "Куявия"

ГЛАВА 15

В зале становилось все более шумно, охмелевшие гости то там, то здесь начинали орать песни, их одергивали, усаживали, снова пили, но Иггельд чувствовал, как приближается важный момент, как незаметно для других нарастает напряжение, наконец за столом князя начали подниматься гости, сам Брун встал и, тяжело ступая, поднялся на небольшой помост, за ним последовало с десяток сильнейших воинов, гордых и надменных от того, что их допустили сопровождать великого князя, грозного полководца. Иггельд заметил с некоторым недоумением, что из этой свиты исчезла половина известных мужей, зато появились совсем новые – незнатные, безродные. Но лица их решительны, глаза сверкали угрюмой отвагой, а ладони покоились на рукоятях мечей. Они бросали недоверчивые взоры по сторонам, будто готовились спасать князя от посягательств на жизнь.

Чем-то они не понравились Иггельду, но тут же с раскаянием подумал, что ведь и сам такой – нет за спиной знатного и могущественного рода, князь его возвысил и приблизил к себе за заслуги, а не за знатность рода. Ему нужны те, кто работает, воюет, сражается, а не кичится высоким положением и знатностью рода!

Князь стоял и мрачно озирал зал из-под насупленных бровей. Лицо оставалось смертельно бледным, даже восковым, как у покойника, только покрасневшие глаза горели, как угли, раздуваемые ветром. Он с усилием выпрямился во весь немалый рост, но Иггельду все равно казалось, что на плечах князя лежит незримая каменная плита, угнетая его, вжимая в землю, заставляя сгибать плечи.

На мгновение крупное сильное лицо исказил страх, глаза испуганно метнули взгляд по сторонам, но верная охрана смотрит преданно. Через широкие окна, праздничные, не приспособленные для защиты, видно забитую народом площадь. Там все стиснуто, стоит гомон, из задних рядов пытаются протиснуться ближе к дворцу, но их не пускают передние, кричат, что все перескажут…

Взгляд Бруна скользнул по окну, лицо исказилось, но превозмог себя, так показалось Иггельду, вскинул руку. И еще Иггельд с тревогой видел, что могучая длань князя дрожит, а пальцы то сжимаются в кулак, то с усилием растопыриваются, становясь похожими на огромные когти.

– Дорогие мои! – сказал он мощным голосом. На миг поперхнулся, закашлялся, в толпе тут же заговорили о недобром предзнаменовании. – Дорогие мои!.. Сердце мое обливается кровью… Что я могу сказать? Только что я принял тяжелое и очень нелегкое решение. Не все его одобрят, но… прошу вас!.. не приказываю, а прошу: не спешите решать, судить, отвергать. Сомневайтесь – да, проверяйте со всех сторон, но не отвергайте сразу, и вы увидите, что это единственно верное решение…

Его свита сгрудилась за спиной и по бокам, только со стороны главного входа открыт, но военачальники зорко следили за каждым движением беров, готовые укрыть князя собственными телами. Да и сам князь в кольчуге, как заметил Иггельд с удивлением, словно ждет неприятностей.

Их взгляды встретились, Брун несколько мгновений всматривался в Иггельда, будто увидел что-то впервые и это очень не понравилось, затем медленно повернулся к дворецкому и сказал громко:

– Распахни двери на площадь! Там собрался народ, пусть слышат все. Нет у меня тайн от простого народа, на защиту которого мы все поднимаемся!

Несколько человек ринулись к дверям. Широкие створки распахнулись, в зал хлынул сухой прокаленный воздух, ворвались солнечные лучи, и вместе с ними донесся мощный рокот, напомнивший Иггельду полеты к морю, где вот так же могуче и грозно шумит прибой. С его места виден маленький участок площади, люди стоят тесно, видны только головы, все жадно смотрят в эту сторону, при виде раскрывающихся дверей заорали восторженно.

Брун что-то сказал, поперхнулся, закашлялся. В толпе зашикали друг на друга, страшась пропустить хоть слово. Наконец Брун совладал с собой, заговорил сильным звучным голосом, немного хрипловатым, голосом полководца, привыкшего руководить большими массами разгоряченных боем людей:

– Друзья мои и братья мои!.. Сейчас мы все, от простолюдина до самого знатного, – просто куявы!.. Наша страна в большой беде, и все мы готовы если не отдать жизни за нее, то хотя бы пролить кровь и вытерпеть невзгоды. Но самый простой путь к спасению отчизны – не самый лучший. Не подобает нам, мудрым куявам, вести себя и поступать подобно диким артанам. Это они сломя голову ринулись бы навстречу противнику, где глупо и по-дурацки гибли бы тысячами, но считали бы это подвигом и славной молодецкой смертью!

В зале не двигались, лица всех обращены к князю, а тот ронял слова тяжело, веско, сам бледный и с горящими глазами. Военачальники вокруг него настороженно поглядывали по сторонам, руки на рукоятях мечей. В дверях и в окнах зачем-то появились лучники. Иггельд насторожился, тихонько поднялся и подошел к окну. Отсюда видно, как на площадь с обеих сторон дворца выдвинулась тяжелая конница, что вчера так лихо проскакала перед дворцом, показав свою удаль и воинскую выучку. С другой стороны площади сразу из трех улочек начал выдвигаться другой конный полк, тоже тяжелый, на рослых конях, в толпе узнали знаменитое воинство Елинды, страшное в натиске, свирепое и несокрушимое. Командовал этими латными всадниками герой прошлых войн сам Елинда, его люди умели сражаться на коне и пешими, у них всегда лучшие доспехи и лучшие мечи, а в отряд принимают только самых отличившихся и умелых в бою.

Всадники придержали коней, все выстроились в шеренги, суровые и молчаливые. Сквозь прорези железных шлемов угрюмо поблескивали глаза. Над головами высились пики, этот вздыбленный, как щетина у разъяренного кабана, лес уходил за дворец. По этому лесу пик становилось видно, что Елинда вывел всех своих людей или почти всех.

А в зале за спиной Иггельда слышался громкий и ясный голос Бруна:

– Мы – куявы! Мы умеем побеждать… мудро. И с малыми потерями. Даже с самыми малыми. Я принял решение… сразу скажу, оно далось мне нелегко, но это путь к победе по-куявски! Я заключил с вторгшимися артанами соглашение… Да, соглашение. Вся Нижняя Куявия, весь наш край, населенный дреглянами, силчами, бояртами, венями, тугенами и другими племенами, более мелкими, но от этого не менее уважаемыми, отныне свободна от нашествия. Мы даем право прохода артанам, но они обязуются не чинить разбоев, не обижать мирных жителей, даже не затевать драк и ссор с жителями Нижней Куявии. С этого дня Нижняя Куявия – самостоятельное государство! Да, как сами артане уже давно разделены на Малую и Большую Артании, как совсем недавно здесь был независимый Барбус… Я вынесу на ваше решение, не вернуться ли нам к прежнему наименованию этой земли? Барбус существовал недолго, но успел прославить свое имя… Мы, как барбусцы, а не куявы, будем вступать в договорные отношения как с Артанией или Славией, так и с Верхней Куявией…

Иггельд слушал, помертвев. Нижняя Куявия – это седьмая часть всей Куявии. Это богатейшие земли, это густонаселенный край, леса, реки и озера, где вода выплескивается на берег от обилия рыбы, это ценные руды близ поверхности земли, это черноземные поля, где почти не бывает засухи… Что надумал Брун, почему? Артанская конница пройдет Нижнюю Куявию без боев, без препятствий и появится под стенами стольного града?

По залу пронесся неслышный вздох. Потрясенному Иггельду собравшиеся гости, внезапно протрезвевшие, показались огромным полем пшеницы, по которому пробежал ветер. Люди отшатнулись, на лицах страх и непонимание, даже горделивое выражение, что появилось у них после упоминания о мудрости куявов и умении побеждать малой кровью, исчезло, словно пар на жарком солнце.

За ближайшим к князю столом громко ахнул Примак:

– Как? Как такое можно?

– Можно и нужно, – отрезал Брун. Сейчас, когда он высказался, он словно ощутил прилив облегчения, выпрямился, во взоре появилась твердость и стальной блеск в глазах. – У меня есть силы и средства, чтобы настоять на своем! А сейчас прошу не устраивать беспорядков, войска мои уже в готовности. Я знал, что смутьяны все-таки будут, так что застенки их уже ждут!.. На сем заканчиваю, а военачальников и знатных мужей прошу в мои покои, где за неспешной беседой я объясню… почему я решил именно так.

Иггельд перехватил его взгляд, но не понял значения, вскоре подошел человек в голубой одежде со знаками дома Бруна, перья на шляпе смешно колышутся, поклонился и почтительно произнес:

– Вельможный князь Брун приглашает доблестного воителя Ратшу и его друга Иггельда на малый совет.

Ратша, несмотря на гнев и разочарование, сразу же приосанился, посмотрел соколом, но тут же засмеялся:

– Когда?

– Прямо сейчас.

Они поднялись и, провожаемые взглядами, двинулись за посланцем. Иггельд спросил хмуро:

– Чего ржешь?

– Видишь, другие тебя ценят выше, чем ты себя. Вот и Брун… как ни заскрипел зубами, что ты ушел из-за его стола и сел к нам, простым воинам, но стерпел. Видишь, как не хочет тебя потерять!

Иггельд указал глазами в спину посланца, Ратша отмахнулся: мол, пусть слышит. Пусть даже расскажет, что их не обмануть, все княжеские хитрости зрят насквозь. Лишь тот, кто видит женщину насквозь, – много теряет, а за руками таких, как Брун, надо следить внимательно…

Их провели даже не в малый зал, а в небольшую богато обставленную комнату. За столом уже рассаживались знатные беры, по большей части те, кто стоял за спиной Бруна во время его речи, но оставались свободные стулья. Иггельд сразу заметил, что народу стало втрое меньше, все подавленные, угнетенные как решением Бруна, так и своей пугающей малочисленностью.

Иггельд и Ратша сели с краю, поглядывали на тех, кого Брун считал верными или кого надеялся удержать при себе. Сам Брун держался достаточно бодро, голос звенел металлом, а когда появились слуги, он велел накрыть на стол, сам держался с военачальниками как равный, а когда слуги наполнили всем кубки, сказал с болью в голосе:

– Вы все осуждаете меня… Да, осуждаете, знаю. Вам проще: можете броситься на врага и погибнуть. Ну прямо артане!.. Но властелин должен думать о стране. О народе. Ради его блага он может… и должен!.. все перенести, что пошлет доля: и презрение, и насмешки, и даже проклятия. Я все снесу… Неужели вы всерьез считаете, что я способен отдать Куявию, родную Куявию этим дикарям?..

Он оглядел всех яростным испепеляющим взором. В нем бурлил гнев, Иггельд видел, как этот гнев ищет выхода, вздымает грудь, пурпурным огнем отражается в глазах.

– В отличие от вас, – сказал он гневно, – я сведущ в деяниях старины глубокой, в чьи тайны вы не дерзаете заглянуть. И сколько память людская и бумаги помнят, Артания всегда накатывалась волнами на Куявию, всегда крушила ее стены и совершала набеги. Дивно и то, что та же Артания так же дерзко тревожит Славию и Вантит, а кроме того, отправляет не отряды, а целые войска в дальние страны на поиски новых земель!.. А мы даже не помышляем о расселениях на землях, где еще нет человека, но уже много зверя в лесах, рыбы в озерах и руды в пещерах. У артан, надо признать, горячая кровь и дерзость в этой крови, а у нас, куявов, осторожная мудрость… Да, мы ценой огромных усилий сможем отбиться от артан и на этот раз. Допустим, полностью уничтожим их несметную армию. Ну и что? Через пять лет, а то и раньше, новое войско, такое же многочисленное, нахлынет в наши пределы…

Фендора сказал с тоской:

– Так было всегда, ты прав, княже. Но что делать? Принять артанскую узду, самому надеть себе на голову и взять в зубы загубник – еще хуже, позорнее. Я хоть и куяв, но лучше сложу голову, чем…

Он запнулся, князь сказал с нажимом:

– О том ли ты говоришь? Я хочу решить эту задачу раз и навеки!.. Полностью покончить с артанской опасностью.

Он остановился, на него смотрели в тревожном ожидании. Фендора спросил невесело:

– Как? Разве это возможно?

– Все трудное кажется невозможным, – отрубил Брун. – Тем более необычное. А потом скажут: так это ж просто! Артанам нужно только дать возможность пожить среди нас!.. Мы все твердим, что артане тупые, грязные, дикие, варвары, дикари, а они о куявах иначе не говорят как о трусах, лизоблюдах, торгашах, неженках, слабых. Надо просто соединить наши народы! Артане не подозревают пока, что это гибельно для них…

– А для нас? – спросил уже Елинда, осторожный и опытный военачальник.

– Нет, – отрезал Брун, – нет! Нет и еще раз нет, потому что на самом деле мы – сильнее! Мы интереснее, богаче, ярче. Артане называют нас слабыми и нежными только издали, а когда поживут рядом, они увидят, что мы не слабые и вовсе не нежные. Но за это время они распробуют наш мед хорошей жизни. Они станут жить, как живем мы, куявы. А это значит, что они сами станут куявами.

Озбириш покачал головой.

– Так и станут?

– Станут!

– До конца?

– А до конца и не нужно, – отрубил Брун. – Напротив, я хочу, чтобы в новых поколениях осталась горячая артанская кровь, сохранилась их дерзость, выносливость, презрение к опасности! Я, как и все вы, хочу спасения Куявии!.. Но только все мы хотим спасать ее по-разному. Вам бы только броситься вперед с обнаженными мечами… и красиво погибнуть – как будто это спасет страну! Я же хочу спасти ее так, чтобы не просто спасти, а чтоб вышла победительницей отныне и навеки! Поймите, если сто куявов и сто артан заставить жить в одном селе, то через десяток лет там будут уже двести куявов! И все их дети станут куявами!

Иггельду показалось, что начинает ощущать и понимать грандиозный замысел великого князя, но прямодушный Улаф спросил с недоумением:

– Почему? Артане не те люди, что предадут и забудут свою страну…

Другие закивали, Брун резким движением отбросил возражения, словно смел сор:

– А они и знать не будут, что уже предали. Что перестали быть артанами. Артанами их делает бедность, а мы им дадим пожить богато, зажиточно. Я другого опасаюсь – что они при такой привольной жизни растеряют всю храбрость, их храбрость и презрение к смерти – от бедности. А я хотел бы сохранить и наше богатство, и артанскую отвагу и готовность идти на край света. Ведь наша Нижняя Куявия… да что там Нижняя!.. к тому времени уже вся Куявия… словом, будет под одной рукой. Под властью одного человека, и этим человеком буду я!.. Я – правитель Куявии, великий тцар, который объединит Куявию и Артанию в единое целое.

В комнате воцарилось тягостное молчание. Ратша побагровел, силился что-то сказать, Иггельд предостерегающе сжал его колено. Ратша с шумом выдохнул, поднялся. Все повернули головы, а Брун спросил резко:

– Не нравится наше вино?

– Не нравятся эти речи, – отрубил Ратша. Иггельд поднялся, сжал его плечи и потащил к выходу. Ратша сказал с болью: – Я не великий военачальник и не могу одним взглядом охватить все нужды страны, но я вижу… я вижу…

Брун стиснул челюсти, смотрел вслед тяжелым взглядом. Ничего, придет время, обоим припомнит эту выходку, когда вот так ушли, не спросили позволения, с его малого совета, куда он изволил допустить самых, как он считал, верных. И так их мало, очень мало. Очень осторожно он начал подбирать ключи к тем, кто обладал какой-то силой, и к некоторым подобрать сумел. Но были и промахи. Неожиданное сопротивление оказал Мальвред, совсем старик, давно уже не бравший в руки меч. Он обладал не столько воинским умением или могуществом, но унаследовал огромное состояние, так вот везде говорят, что Мальвред велел из всего золота и серебра чеканить монеты, сейчас набирает войско, закупает оружие, доспехи и коней. Дошло до того, что он все ценные вещи, захваченные предками в прошлых войнах, велел продать и на вырученные деньги закупает одежду для войска, шатры, повозки…

Брун, человек умный и до мозга костей куяв, подозревал хитрость: ни один куяв не пойдет на такие жертвы. Нет, за отчизну многие готовы идти в бой, проливать кровь, но чтобы распродавать богатства, что копились столетиями, – это уже чересчур. Он долго пытался понять, что же задумал Мальвред, слишком стар и умен вельможа, пока не дошли слухи, что слава Мальвреда выросла до таких размеров, что уже затмевает героев прошлых войн Голотука, Войдака и Казидуба. И тогда князь решил, что раскусил Мальвреда. Раздав все накопленные им самим богатства и все сокровища предков, он завоевал такую славу и уважение, что стал чуть ли не святым. Под его знамя начали стекаться все, кто все еще надеялся остановить артан. По слухам, даже отъявленные разбойники раскаивались, видя такое самопожертвование, приходили и склоняли головы, говоря: либо руби наши головы, либо прими в войско и дай умереть за отечество. Раздав золото, из которого можно бы сложить небольшой холм, теперь он с легкостью может собрать целую гору из драгоценных камней и золота. Хитрый и умный ход прожженного вельможи, искушенного во всех тонкостях, прекрасно знающего, как управлять толпой, будь в ней простолюдины, беры или высокорожденные!

Но дело сделано: под знамя Мальвреда стекались беры, вооруженные простолюдины, беглые каторжники, шли волхвы, колдуны, опытные воины и совсем зеленые новички, тайком из войск Бруна уходили одиночки и целыми отрядами, были случаи, когда на сторону Мальвреда становились признанные военачальники и уводили с собой людей, но больше всего поразило Бруна и ввергло в уныние, что двое из его родни, и даже сын Улнак, которым он верил как себе и которых он посвятил в далеко идущие планы, отреклись от него и просили Мальвреда принять клятвы верности.

Иггельд вытащил Ратшу за двери, тот тряс головой и смотрел по сторонам очумелыми глазами. Выпитое вино наконец-то ударило в голову, он то обмякал в руках Иггельда, то начинал орать и все порывался вернуться с оружием в руках во дворец и плюнуть князю в морду. В предательскую морду, как он повторял все время.

– И что это нам даст? – спросил Иггельд горько.

– Да при чем тут даст! Он же гад…

– Уже вижу, – прервал Иггельд. – Пойдем, Черныш уже заждался. Вернемся в то место, где не предают.

Ратша не стал спрашивать, что это за место, угрюмо потащился сзади. Они вышли за город, но в синем небе Иггельд не увидел знакомого крестика, сердце тревожно екнуло. Ратша молча указал на заросший кустарником и бурьяном овражек, там что-то сопело и чавкало.

Черныш лежал на самом дне, притоптав траву и кусты, перед ним торчал кверху окровавленными ребрами коровий бок, но Черныш отвернулся и даже глаза прикрыл широкой лапой. На морде горькое выражение, что вот назло всем и умрет здесь, заморит себя голодом, чтобы все увидели и чтоб родитель увидел, что нельзя его оставлять так надолго и что он – хороший и послушный, не бросился искать его всюду, лежит вот и помирает от горького горя, вот уже совсем немного осталось до неминуемой смерти от недоедания и тоски…

Черныш не почуял их или сделал вид, что не почуял, пока не затрещали под ногами сухие веточки. Ратша поспешно отпрыгнул, а умирающий дракон одним гигантским прыжком, даже не распахивая крылья, оказался перед Иггельдом, завизжал, захрюкал, даже гугукнул, подражая филину, длинный горячий язык с чмоканьем проломился через защиту из выставленных навстречу рук и лизнул долгожданного родителя в лицо.

– Я тебя тоже люблю, – ответил Иггельд с чувством. – Только ты никогда не предашь, только в тебе уверен…

Ратша за спиной угрюмо буркнул:

– Тцары предают, князья предают, женщины предают, только меч не предаст… нет, даже меч может сломаться в бою, а вот твой дракон не сломится, ты прав…

Иггельд обхватил Черныша за голову, поцеловал в теплые бархатные ноздри, в груди было горько, в горле стоял ком.

– Домой, Чернышик, – проговорил он тихо. – Здесь все предатели… Не верю я их высоким словам. Не верю! Летим к тем, кто не предаст.

Черныш с готовностью распластался по земле, прямо растекся, как студень, как блин, стараясь стать как можно ниже, чтобы папочке с другом проще забраться ему на загривок.

Иггельд намеревался лететь прямо в свою Долину, но Ратша, протрезвев, завил, что они не дети, чтобы вот так сразу бросаться с плачем домой, где уткнутся в мамину юбку. Да и нет мам, они сами теперь старшие, это к ним приходят и тыкаются им в юбки, плачутся, спрашивают, что делать, и приходится решать, не сошлешься, что страшно, иначе судить и рядить охотно возьмутся другие, из тех умельцев, что топоры себе на ноги роняют.

Дважды садились на Черныше на обратном пути, искали тех, что все-таки готов сражаться. На полдороге к горам догнал слух, что последнее наспех собранное по приказу Тулея войско отказалось выступить навстречу артанам, требуют переговоров, желают сдаться на достойных условиях. Еще больше поразила его страшная новость, с удовольствием разнесенная артанами, что хорошо обученное и прекрасно вооруженное войско Одера, опытного воителя и умелого военачальника, разбито и рассеяно впятеро меньшим войском артанского предводителя Щецина. Там тоже запылали пожары и мятежи, остатки рассеянного войска, потерявшего веру, быстро превратились в шайки мародеров и разбойников, что нападали уже друг на друга, жгли и грабили всех и все подряд, распинали, вешали, топили в реках захваченных, даже если месяц тому вместе плечом к плечу двигались навстречу наступающим артанам.

Тулей, по слухам, укрывался в Родстане, другие утверждали, что он все еще в Куябе, а третьи заявляли с полной уверенностью, что Тулей вообще бросил Куявию на произвол судьбы, ведь казну вывез заранее, а сейчас с верными ему людьми уже пирует в Вантите…

Иггельд терзался; все, ради чего он приехал, рухнуло со страшным треском и грохотом, рассыпалось в пепел. Вторжение артан само по себе дело страшное, всякий раз отбрасывает Куявию на грань бедности, обескровливает, лишает лучших сынов, но тут еще в Нижней Куявии начался страшный разброд, за князем Бруном последовали далеко не все.

Очень многие, не признав его правоты, а то и не поняв замысла, начали собираться в отряды, князя объявили врагом и предателем, прятались в лесах и нападали на мелкие отряды артан, забредающих в села пограбить. Единой сильной руки не было, отважные борцы с артанами сами грабили и разбойничали не хуже артан, дрались с захватчиками и друг с другом, во всем богатом и цветущем крае вскоре не осталось ни одного города и даже села, которое не захватывали бы поочередно то князь, то его противники, а жителей все грабили, женщин насиловали, скот забирали на мясо.

– Все, – сказал Иггельд с отвращением, – никуда больше не сворачиваем, сразу домой. Хватит, насмотрелись!

Черныш мерно взмахивал крыльями, скользил легко, и хотя земля внизу проплывает неспешно, теперь и Ратша понимал, что на самом деле несутся ненамного медленнее выпущенных из лука стрел.

– И что? – спросил Ратша.

Он сидел за его спиной, угрюмый и злой, сразу погрузневший, с опущенными плечами. Иггельд крикнул навстречу ветру:

– Буду укреплять Долину!

– Рано, – бросил Ратша.

– Полагаешь, к нам не придут?

– Про башни магов забыл?

– Нет, но…

– Думаешь, артане пройдут? Пока что никто не мог их миновать и уцелеть!

Иггельд крикнул:

– С ними идет Придон! А это такой… я видел его, понимаю, что его ничто не остановит. Он герой, к тому же обезумевший герой, а это вообще такое, что я не понимаю и понимать не хочу…

В голосе Ратши послышалась насмешка:

– Не понимаешь, из-за чего обезумел?

– Нет, я понимаю… вернее, знаю. Но, ты прав, этой дури я не понимаю.

Ратша бросил загадочно:

– Все придет. Попадешься и ты в эти сети. Все равно по дороге надо заглянуть в Город Драконов. Если ты собрался укреплять наше убежище всерьез.

Вскоре высокие острые шпили гор расступились, нехотя открывая упрятанное ровное плато, густо заставленное домами, сараями, складами. Еще в воздухе ощутился характерный запах большого скопления драконов, а огромные ямы котлованов отсюда просто небольшие выемки в скальном грунте, правда, домики для людей еще меньше.

Черныш благоразумно сделал правильный разворот, чтобы опускаться по плавной дуге, всего лишь раскинувши кожаные паруса, а не переваливать через высокие горы, пошел красиво и растопыренно над домами и домиками. Черная тень скользила внизу, люди вскидывали головы, тут же опускали, в Городе Драконов увидеть летящего дракона что в обычном – скачущего всадника или нагруженную телегу.

Иггельд миновал дома – город огражден стеной, сюда никакой враг не поднимется, да и драконов устрашится, не говоря уже о черных башнях магов, – но все равно опустился за рядом крайних домов. Черныш ахнул от возмущения: это ж сколько драконов не увидит, не познакомится, не обнюхается, не подерется, выясняя, кто сильнее, а с каждым годом выяснять такое все приятнее, но Иггельд сказал строго:

– Жди здесь! Охраняй!

Он снял и швырнул на землю просторный непродуваемый плащ, в нем просто спасение на встречном ветру, Черныш тут же с готовностью плюхнулся задом возле пахнущего любимым и замечательным родителем плаща, улыбнулся во всю пасть, а в глазах вспыхнула мечта: эх, хотя бы кто попытался прийти за этим плащом, украсть! Он бы им показал, а родитель бы увидел, как он стережет, какой он послушный, как он его любит и как старается выполнить любое его пожелание…

Ратша оглянулся, хмыкнул, покачал головой.

– Не завидуй, – сказал Иггельд. – Завидовать нехорошо.

– Почему? – удивился Ратша. – Зависть – это такое понятное и естественное чувство…

– Все равно нехорошо, – сказал Иггельд серьезно, настолько серьезно, что Ратша заподозрил, что властелин драконов наконец-то пошутил, но нет, лицо Иггельда абсолютно серьезное, даже истово-скорбное от предельной серьезности. – Вон артане от зависти к нашим богатствам даже войну начали!

Ратша смолчал, что артане бьются и друг с другом, просто выясняя, кто же сильнее, кто отважнее, кто кого сумеет побить, какие уж тут богатства, ладно, пусть врага считает хуже себя, так легче воевать, спокойнее, нет жалости, когда приходится резать глотку.

Иггельд все оглядывался, шел быстро, чтобы не заставлять дракона в очередной раз долго ждать, неловко, это же не человек, дракон не понимает, почему лучший друг и папочка уходит так надолго, для него час – вечность. Ратша едва поспевал следом, прикрикнул наконец сердито:

– Может, в самом деле перейдем на бег?.. Ты уж давай, не прикидывайся, что идешь, а не скачешь галопом!

Иггельд засмущался, развел руками, сказал виновато:

– Понимаешь, он же смотрит вслед… Вот зайдем за дома…

– Эх ты, – буркнул Ратша, – тонкошкурый… К Теодорику?

– Да. Если он еще глава города.

– Шутишь? Недавно его пожаловали за особые заслуги. Теперь он настоящий берич! Правда, без владений, но с его хваткой он скоро весь Город подгребет под себя, сделает вотчиной, дальше он пойдет детям по наследству.