Текст книги "Alouette, little Alouette…"

Аллуэтта сказала шепотом:

– Спасибо, ты меня выручаешь. Нет, просто спасаешь. А что предпочитает шеф?

Анечка чуточку помедлила с ответом.

– Понимаешь, у него вкусы очень простые. Кофе любой, лишь бы крепкий и сладкий. Булочек ему не надо, хотя их тоже ест. Но любит больше, как я заметила, поджаренные гренки с козьим сыром от фирмы Вайт энд Вайт.

Аллуэтта спросила с сильно бьющимся сердцем:

– А здесь такой есть?

Анечка покровительственно улыбнулась:

– У нас есть все. Нужно только назвать правильно. И отчетливо, здесь твоего голоса еще не знают.

Аллуэтта кивнула с некоторым запозданием, ну да, здесь же принтеры, что печатают все: от металлических конструкций до утонченных блюд, отвратительно, но так везде. Только в высшем свете по-прежнему делается эксклюзивно вручную и очень дорого, зато качество… хотя злые языки утверждают, что эти чемпионы кулинарии используют те же принтеры, чувства человеческие не в состоянии отличить еду, приготовленную самым лучшим поваром, от той, что составляет автомат и выдвигает на лоток принтера.

– Вайт энд Вайт, – повторила она. – Хорошо, только бы не перепутать.

– Если что, – шепнула Анечка, – спрашивай у меня.

– Спасибо.

Глава 7

В лаборатории странная тишина, все чинно за столами, хотя еще не успели излазить все огромное помещение, исцеловать каждый дюйм ККК-3С, навосхищаться возможностями, и всему виной эта дочка мультимиллиардера, что восхотела находиться здесь, и все, ничего с этим не поделаешь.

Аллуэтта старалась держаться ниже травы и тише воды, до обеда ходила с тряпкой, стараясь не приближаться к столу Максима, потом все же решилась и подошла к Анечке.

– Помоги, – взмолилась она. – Нет, убирать я буду сама, расскажи, кто здесь и что. Чтоб я ориентировалась!

Анечка посмотрела на нее искоса, словно хотела спросить, а оно ей надо, если сегодня же к вечеру ее вообще не будет в их городке, но смолчала, а потом начала рассказывать, сперва нехотя, затем разошлась, глаза заблестели, даже на щеках румянец стал ярче.

Максим, оказывается, работал с геном SUMO-1, уже показавшим прекрасные результаты у больных кардиомицитом, страдающих от врожденной сердечной недостаточности, а сейчас довел трудную работу до успешного финиша, повернув вспять сердечную недостаточность у стариков, у которых сердца когда-то были в порядке, но поизносились.

Как Аллуэтта поняла, гораздо проще лечить даже ранее считавшиеся неизлечимыми болезни, чем на уровне нейронов заставить омолаживаться стареющую ткань, потому что врожденная болезнь – это всего лишь сбой, который легко исправить введением нужных перепрограммированных генов, а вот бороться со старением намного труднее, потому что за ним следят даже не десятки, а сотни, как оказалось, программ и нужно их отключить все до единой.

– Здорово, – прошептала она. – А Френсис?

– Френсис, – тоже шепотом пояснила Анечка, – входит в пятерку лучших в мире метаболомиков. Ты даже не представляешь, что это такое!

– Не представляю, – покорно согласилась Аллуэтта.

– А вот Джордж, – сказала Анечка, – звезда геномики. Он картирует мутации генов с такой скоростью и точностью, что целой бригаде не угнаться, да и не набрать во всем мире на бригаду таких умельцев.

Еще Аллуэтта узнала, что Георгий и Евген исследуют возможности клеточной терапии, а вот Анечка, кто бы подумал, занимается посттранскрипционным сегментом, что вообще непостижимо, как это она может подготавливать мышек для такой ужасной участи, как вкалывание им толстой иголкой всяких там генов, что меняет мышек, иногда немножко омолаживает, но чаще всего старит и заставляет болеть…

Еще Анечка словоохотливо сообщила Аллуэтте, что обычно микро-РНК состоит из двадцати двух нуклеотидов, одна микро-РНК может регулировать сотни генов, восемьдесят процентов генома человека под их надзором и регуляцией, и Аллуэтта кивнула с понимающим видом, дескать, ну да, а как же, это же так естественно, конечно же, двадцать два нуклеотида, а не двадцать один или двадцать три!

После обеда в лаборатории появился, словно невзначай, сам Томберг, прошелся, осматривая помещение, кто как устроился, Аллуэтту вроде бы не замечал вовсе, да и она сама старалась не попадаться на глаза, чувствуя щекотливость положения.

Некоторую напряженность чувствовали не только Максим и Аллуэтта, Евген натужно заулыбался и сказал громко:

– Данил Алексеевич, а почему вы не крионируете Самсику?.. Это же такая замечательная собака!.. Мы все ее любим, она вас обожает, а нас всех чует издали, встречает, как гостеприимная хозяйка…

Томберг вздохнул, на лицо набежала тень.

– Вы свою, безусловно, крионируете?

– Еще бы! – воскликнул Евген. – Обязательно!

– Вам, простите за нескромный вопрос, сколько лет?

– Тридцать, – ответил Евген. – Это комплиментарный вопрос, мне всего тридцать, а я работаю у самого Томберга! Это я так, в порядке обязательного подхалимажа.

Томберг улыбнулся, кивнул.

– И собачка-то у вас первая?

– Да, – ответил Евген, – мне было восемнадцать, когда я сумел купить, с помощью родителей конечно, однокомнатную квартиру и сразу же выбрал в питомнике самого замечательного щенка из всех существующих на свете!.. Сейчас ему уже двенадцать, а боксеры до десяти доживают редко…

– У вас и пес трансгуманист, – сказал Томберг.

– Стараюсь, – сказал Евген, – всеми добавками подкармливаю, иногда даже укольчик поддерживающий в ляжку, терпит, доверяет…

Томберг смотрел с великим сочувствием, кивал, но Евген все не мог понять эту странную смесь сочувствия с жалостью.

– Как я вас понимаю, – сказал наконец Томберг. – Сейчас вы думаете, что зачерствел старик… Молодежь всегда так думает, все люди моего возраста, по их мнению, черствые маразматики. Ладно-ладно, это я так, про общее восприятие… В общем, моя Самсика у меня уже одиннадцатая. Не все, конечно, доживали до десяти… Каждого я любил и обожал. Но представьте себе, вот я крионировал бы своего первого любимца?.. Потом второго? Третьего?.. Что я делал бы потом с целой стаей?.. Раздать другим людям, оставив себе одного, жестоко. Да и как выбрать, всех их любил безумно. Да и они уже не щенки, других не признают. Только я у них был любимым вожаком стаи, которого обожали, которым восхищались и гордились!

Френсис раскрыл рот, о дальних перспективах не задумывался, голова забита всегда наукой, а тут такое… гм…

– М-дя, – сказал он жалко, – а тем, кто замораживает кошек, придется еще хуже… Штук по двадцать наберется в криокамере?

Томберг развел руками, лицо оставалось грустное.

– Возможно, Самсику как раз и крионирую, так как ей осталось не больше года, а я думаю проскрипеть дольше. Даже если заведу еще одного – я не могу без преданной и любящей собаки, то две в доме – это еще нормально. Но три – перебор, все-таки я не заядлый собачник, я заядлый генетик… Может быть, даже более упертый, чем наш Максим Максимович…

Максим, услышав свое имя, повернулся, но сперва его взгляд упал на Аллуэтту, задержался, а потом с таким усилием соскользнул, что слышно было, как гупнуло о пол.

– Гм, – сказал Томберг, – ну ладно, обживайтесь на новом месте. А я пока пойду… тоже обживаться с мыслью, что у нас есть ККК-3С.

Аллуэтта постепенно осваивалась, вся лаборатория не так уж и велика, гостевой зал в ее дворце в Ницце и то просторнее, аппаратуры тоже не так уж и много, всего пять столов со старинными дисплеями во всю поверхность, продвинутая электроника с непонятными для нормального человека программами, одна сразу сообщила ей на встроенный в ухо приемник, что у нее раздражительность выше нормы на двенадцать процентов, это не опасно, но рекомендуется дышать глубже.

Анечка – толстая беспечная пышечка, которой всегда не везло с парнями, но не отчаивается, работа прекрасная, в лаборатории вокруг одни молодые и неженатые мужчины, чувствует себя в большой и дружной семье, и хотя блестящих открытий в науке не совершила, но это к лучшему, иначе начали бы смотреть с подозрением, как на говорящую лошадь. Зато по исполнительности и скорости работы даст сто очков даже неутомимому Джорджу.

Георгий Курицин – невысокий, согбенный от постоянного сидения сперва за книгами, потом за монитором и в конце концов за микроскопом, звезда нейрохирургии, предложивший целый ряд новых методов по манипуляции генов.

Джордж Руденшток – такого же роста, как и Георгий, но толстенький, не толстый, а именно толстенький – это тот же вес, но когда у человека всегда на лице приветливая улыбка, если постоянно ласков и услужлив, никогда от него грубого слова не услышишь, то именно толстенький, слегка толстенький, сколько бы там ни зашкаливало на весах.

Евген Катигорошко отличается от других тем, что единственный, кто помнит о своей национальности. То ли троллит, то ли прикалывается, но время от времени напоминает скромно, что он не какой-нибудь Евгений, а Евген, одно из древнейших имен в мире, потому что украинское и означает на праязыке ариев «сало», но иностранцы могут звать его просто Юджином.

Френсис и на работе одет так же щегольски, как и тогда на их симпозиуме, что, как объяснил тогда ей Ильяс, означает на греческом «большая попойка». Под белым халатом прячется новинка от Перчиччи или Герда Бонкса, на лице обычно веселая и беспечная улыбка плейбоя, хотя работоспособностью может посоперничать с Сизифом, и, как сообщила восторженно Анечка, за ряд уникальных по точности и виртуозности работ заслужил репутацию одного из лучших генетиков мира.

Сам Максим, как она подслушала, помимо общего управления, еще и работает над тем, чтобы мысленно можно было не только управлять приборами и гаджетами, но и связываться с людьми, но уже на клеточном, биологическом уровне, а для этого нужно что-то нарастить прямо в нейронах, чем он и занимается.

Сперва это будет только узнавание друг друга, передача простейших ощущений, а потом дойдет и до смысловых сообщений. И будет эта связь полностью защищена, и передавать можно будет намного больше и точнее, чем с помощью примитивных радио– и телесигналов.

Этот первый день работы тянулся в самом деле мучительно долго, но отец промахнулся с прогнозом. Все получилось бы так, как он предсказал, однако она, пометавшись в ярости, решила рассматривать это все как игру, в которой у нее именно такая роль и потому нет ничего унизительного ходить с тряпкой в руках и вытирать пыль, подавать кофе и булочки, переносить клетки, внутри которых крохотные, такие смешные мышки, снова убирать несуществующую грязь…

В конце рабочего дня она исхитрилась все же подойти к столу грозного шефа, спросила почти шепотом:

– Скажи, чем я тебе так не нравлюсь?

Он бросил в ее сторону косой взгляд.

– Непонятно? Волосы слишком длинные.

Она опустила голову и молча отошла, дальше еще раз принесла вежливому Джорджу кофе, а милой Анечке еще и горку бутербродов, дождалась, когда ушли Георгий и Джордж, хотела остаться подольше: Максим все еще трудится, – но приблизился Френсис и сказал тихо:

– Аллуэтта, для первого дня достаточно.

– Я не устала, – возразила она.

– Да, – согласился он, – танцы под алертардом в ночных клубах до самого утра закаляют и дают крепость мышц, уже знаем. Но существует законодательство, запрещающее сверхурочную работу. За это штрафы…

– Я заплачу, – ответила она с должным высокомерием.

Он посмотрел искоса.

– Но мы еще и законопослушные граждане.

– Правда? – спросила она с сомнением.

– Почти, – ответил он уклончиво. – Так что давай топай отседова и отдыхай. Для тебя поискать ночные клубы?

Она изумилась.

– Зачем?

– Я думал, ты без них жить не можешь.

– Какие, – спросила она с презрением, – могут быть ночные клубы в такой глуши?

– Теперь глуши не существует, – напомнил он. – Хотя старикам и отсталым, понимаю, трудно примириться с новым миром.

– Я не старая, – возразила она. – Так что до завтра. Не опаздывай!

Он улыбнулся ей в спину: молодец, держится, хотя от усталости голос сел, а лицо стало бледным. Вряд ли завтра сумеет вовремя поднять отяжелевшее после непривычной работы тело, но как властно велела ему не опаздывать, залюбоваться можно!

Едва она вышла, он сказал весело:

– Максим, вставай! Можно не прятаться.

Максим ответил обидчиво:

– Прятаться?

– Страусятничать, – пояснил Френсис. – Только вместо песка у тебя микроскоп.

– Да иди ты, – ответил Максим вяло, – никуда я не прячусь. Просто не хочу конфликтов.

– Избегаешь.

– Избегаю, – согласился Максим.

– Конфликты не обязательны, – заверил Френсис. – Бери шинель, пойдем домой.

Максим поднялся, повернулся. Френсис вздохнул с сочувствием. Морда у шефа в самом деле усталая, словно помимо работы еще и переживает, что делать с новой работницей и как с нею общаться.

Глава 8

Выйдя за ограду научного центра, медленно побрели по аллее. Френсис рассказывал, что ему выделили крупногабаритную квартиру и трансформирующийся автомобиль, что на одном баке может перелететь Атлантический и даже Тихий океан, а еще сиденья могут превращаться в двуспальную кровать…

– Еще бы, – сказал Максим саркастически, – вот что тебя прельстило, гад ты полосатый.

– Почему полосатый, – обиделся Френсис. – Я что, зебра? Или бурундук?

Он покосился на весело скачущего по газону массивного боксера редкого тигрового окраса. Тот увидел их с Максимом, ринулся навстречу, но остановился в двух шагах и всмотрелся с ожиданием в круглых собачьих глазах.

Морда седая, как и уши, но собаки этой породы сохраняют игривость, прыгучесть и живость до последнего дня, а когда им первым сумели продлить жизнь почти вдвое, то сразу выяснилось, что собаки в двадцать лет гораздо умнее, чем они же в десять.

Френсис развел руками.

– Извини, дорогой, играть с тобой некогда. Вернись к хозяину вашей общей квартиры, пусть он бросает тебе мячик. А ты носи ему почаще, чтобы он размялся, а то земля под ним уже прогибается, как молодой лед.

Боксер развернулся и ринулся обратно, а Френсис пробормотал ему вдогонку:

– С ними уже почти решили. А если бы и не решили, мир бы не рухнул.

– На них опробовали один из вариантов, – уточнил Максим. – Да и то каждый раз обходится почти в миллион долларов. Думаешь, Томберг не продлил бы жизнь своей Самсике?.. Но откуда у нашего директора миллион долларов, хотя на его открытии кардоцилиса фармацевты заработали почти полтора триллиона только за первые пять лет…

– Не завидуй, – сказал Френсис, – без этих энергичных дельцов и мы бы сидели без денег. А так подбрасывают от щедрот на эксперименты. Ничего, мы, в отличие от них, знаем, что уже живем в сингулярности. Только даже мы почему-то ждем какую-то не такую… Но уже все ускорилось и продолжает ускоряться! Помню, мне так жаль было выбрасывать совершенно исправный мобильник, но как быть, когда появились более мощные и навороченные? Потом и от навороченных пришлось отказаться, когда пришли носимые… а теперь вот их тоже, не успев привыкнуть и даже налюбоваться, выбрасываем!.. Да, имплантаты рулят, круче их нет ничего, но это сегодня, а завтра придет катард, страшно подумать!

– Ничего не страшно, – сказал Максим независимо. – Катард – это круто!

– Тоже жду, – признался Френсис. – Иногда даже мерещится, тьфу-тьфу, что технический прогресс мог бы двигаться и побыстрее.

– Мне тоже, – признался Френсис, – просто дрожь пронимает. Но это мы готовы, а как другие?.. Многие и сейчас живут, как при Пипине Коротком.

Максим проводил взглядом хозяина боксера, толстого высокого и крепкого мужчину, о возрасте говорят только остатки седых волос вокруг лысины.

– Как думаешь, сколько ему?

Френсис тоже посмотрел вслед статной фигуре.

– От пятидесяти до ста. Одет хорошо, собака породистая. Наверняка провел курс реавилитации, а то и не один.

– Вот-вот, – сказал Максим. – Сейчас уже и самые ленивые начинают избавляться от последних своих болезней… если, конечно, финансы позволяют. Тем самым тоже войдут в число тех, кто перешагнет столетний рубеж.

– Слышу в твоем голосе тревогу, – сказал Френсис.

– А тебе не тревожно? – спросил Максим. – Пока нет даже теоретических догадок, как хотя бы замедлить катастрофическое старение головного мозга с возрастом. Вот-вот получим по всему миру то, что уже получаем вот так, в ограниченных пока масштабах.

– Что?

Максим сказал с досадой:

– А ты посмотри вокруг. Стремительно растет число этих здоровых и краснощеких столетних, у которых прекрасное сердце и крепкие ноги. Но они уже идиоты! Мозг, ты же помнишь с уроков в школе, после пятидесяти лет начинает довольно быстро терять массу…

Френсис сказал беспечно:

– Ха, подумаешь! Не только массу, теряет самые важные отделы, что заведуют логикой и научным, говоря проще, мышлением. Но не трогает самые важные, по мнению организма, отделы мозга, что отвечают за пищеварение, терморегулирование и двигательные функции. И вот если сейчас этих столетних идиотов с румянцем во всю щеку еще не так уж много, то со временем их будут массы. В сто двадцать лет… я даже не представляю, что это будет!

– Раньше эти долгожители сидели в пансионатах, – заметил Максим, – где их никто не видел. И родственники не показывали этих развалин людям… Но теперь они, здоровые и крепкие, выходят на улицы, имея в черепе мозг чуть больше, чем у крысы… Это что там за дурацкую рожу громоздят над дорогой?

– Завтра первое апреля, – напомнил Френсис. – Всемирный день дурака. Весь народ ликует, понимая, что это его день. Работать никто не любит, кроме гиков вроде нас, а вот дурака валять…

Максим поморщился.

– Не люблю первое апреля. Да что там не люблю, просто ненавижу! Вся эта тупая толпа, что читает гороскопы и Нострадамуса, в этот день начинает натужно острить: так положено, так принято, так указано… Вообще не люблю, когда мне указывают, а тут вообще предписывают в этот день именно острить и прикалываться!

Френсис улыбнулся.

– Ты чего такой злой? Толпа есть толпа. Ей нужны указатели. Стрельцам в этот день везет, Козерогам в следующий, а Обезьянам с Раками со среды по пятницу… Простому человеку нужны хэллоуины, первое апреля, Восьмое марта, День армии, Рождество, дни рождения, еще какая-нибудь хрень, ибо простейшему необходима указывающая длань вождя, как бы он ни назывался: обычаями, религией, уставом партии, модой, верой…

– Все равно противно, – сказал Максим. – Слишком много в сингулярность пройдет тех, у кого деньги.

Френсис покачал головой.

– Эти гороскопщики точно не пролезут. У них денег нет и не будет. А те, у кого есть, гороскопы не читают. Они их составляют… Думаешь, твой банкир верит во что-то, кроме своей деловой хватки?.. Три ха-ха. А с точки зрения эволюции он один из лучших представителей вида хомо: силен, инициативен, креативен, сумел взобраться на вершину пирамиды, обойдя сотни миллионов других карабкателей… Что, не хочется оказаться в сингулярности вместе с таким тестем?

Максим сказал в сердцах:

– Да пошел ты.

– Он будет там, – сказал Френсис уверенно, – как и сильнейшие в спорте, музыке, литературе, агрономии, астрономии, менеджменте… А не войдут плохие инженеры, плохие менеджеры, все слабые, тупые и никчемные, которым и сейчас хорошо, дай им только больше денег, долгую жизнь без болезней и телевизоры во всю стену… Ладно, встретимся завтра!

Они хлопнули друг друга по рукам, жест из пещерного времени, уж сингуляры точно не будут обмениваться рукопожатиями ни при встречах, ни при прощаниях, улыбнулся и, остановив кабриолет с автоводителем, лихо прыгнул через борт сразу на сиденье.

Максим ускорил шаг и через десять минут подошел к подъезду своего дома. Неожиданно и непрошено всплыло в памяти очень серьезное лицо Аллуэтты с вопрошающими глазами, стиснул челюсти и сказал себе твердо, что стремительно идем, даже бежим, в ослепительное будущее с новыми возможностями, потому сексуальные удовольствия пора прекращать получать только тем единственным способом, что доступен, скажем, крысам. Человек стремительно удаляется от животного… хотя пока еще животное.

Но лицо не исчезало, он сам ощутил, что бросил гранату мимо цели. Сейчас вовсе не сексуальный интерес к этой дуре, а странное желание вытолкать ее из лаборатории на улицу и сказать сварливо, что не ее это дело – мыть пробирки, усадить в такси, укутать ей ноги, чтоб не дуло, подложить под спину подушечку и отправить… куда отправить…

Странное ощущение, но отправить прочь почему-то не хочется. Мужчины вообще-то обязаны по факту рождения мужчинами заботиться о женщинах. И не только о своих. Вообще заботиться, потому что женщины – главное в мире.

Двери перед ним торопливо распахивались, прыгали в потолок, в пол и в стены, а он шел, быстрый и злой, и уже в своей квартире стремительно подошел к кофейному аппарату и взял выдвинутую на лоток чашку с горячим кофе, который кухня начала заботливо готовить, едва увидела его подходящим к дому.

Рядом с чашкой вывалился горячий поджаренный хлебец, манипулятор моментально накрыл его тонким слоем козьего сыра.

– Спасибо, – буркнул Максим.

– На здоровье, – вежливо ответила кухня.

Мелодично звякнуло, приятный женский голос коммуникатора произнес:

– С вами желает поговорить Сильвестер Фирестоун. Ответить?.. Отложить?.. Игнорировать?

Максим запнулся на миг, но рефлекс вежливого человека заставил сказать:

– Отвечу.

Через мгновение на экране появилось крупное лицо магната. За его спиной возвышаются белоснежные стены дворца в арабском стиле, слева на экран наползают и тут же исчезают из вида колышущиеся под легким ветерком длинные листья пальм.

Он невесело усмехнулся, увидел напряженного, как струна, молодого нейрохирурга.

– Я в курсе, – проговорил он, – Аллуэтта успешно проработала свой первый день. Первый день в жизни, кстати.

Максим пробормотал:

– Я в самом деле сожалею, но другой работы ей не нашлось. Да и, думаю, не найдется.

Фирестоун сказал спокойно:

– Это ее выбор. Не терзайтесь, я же вижу. Вам неловко, жалость еще не проклюнулась, но проклюнется. Вас это удивит, но я за то, чтобы вы держались… дольше. И строже.

Максим спросил глупо:

– Почему?

Фирестоун пожевал губами, подумал, ответил неспешно:

– Сначала позвольте заверить, нашу сделку считаю выполненной. Полностью. Вы ее приняли, Аллуэтта у вас поработала… Мы не оговаривали срок, помните? Потому уже завтра можете ее уволить.

Максим пробормотал:

– Но это будет не совсем… порядочно.

– Но мы не обговорили срок, – напомнил Фирестоун. – Так что все законно и даже порядочно. Но если отойти от темы договора, то я очень хотел бы, чтобы она задержалась у вас подольше. Наверное, вы догадываетесь зачем.

– Ни в малейшей мере, – заверил Максим.

Фирестоун коротко усмехнулся.

– Простите, не поверю.

– И все же?

– Она избалованна, – произнес Фирестоун почти доверительно. – Что делать, я старался в меру сил воспитывать ее работящей, но жена баловала и позволяла все. В этих случаях, как можете догадаться, ребенок всегда выбирает то, что легче и приятнее.

– Нужно, – сказал Максим вежливо, только чтобы что-то сказать, – обоим родителям воспитывать одними и теми же словами?

– Да, – ответил магнат со вздохом, – но и это спасает редко. Улица и приятели почти всегда сильнее родительского влияния. Там свобода, бунтарский дух против родительского произвола, романтика неподчинения вообще всему на свете.

Максим сказал с кривой улыбкой:

– То-то мне родители говорили в моем детстве: с этим мальчиком не дружи, он плохой, с этой девочкой тоже…

– У вас мудрые родители, – сказал магнат со вздохом. – И окружение вам подбирали правильное. Завидую им белой завистью. У нас не получилось… И друзья у нее были такие, всех бы утопил, и мать… В общем, шансов практически не было. Я уже смирился, но тут вдруг… я уж и не думал, что она в самом деле способна влюбиться. Все ее подруги так всю жизнь и порхают по курортам, рассекают волны на яхтах и превращаются либо в бездетных стерв, либо в конце концов выходят замуж за таких же стареющих самцов и пытаются в старости жить, как молодые. На это смотреть жалко и противно.

Максим сказал почти мирно:

– Человек вы хороший… где-то глубоко внутри. Но жестокий. Ради своей дочери готовы ломать жизни другим. Это честно?

Магнат развел руками.

– Вообще-то, вы правы. Я обычно средства не очень-то выбираю. Но где я сейчас ломаю жизни? Никто же вас не принуждает на ней жениться!.. И даже спать с нею.

Максим возразил:

– Все в лаборатории знают, что мне навязали эту красивую куклу за большие деньги. И я оказываюсь в роли жиголо, на этот раз все намного хуже: я добровольно иду на эту жигольность. А ей каково, вы подумали?.. Над нею же откровенно ржут!

Магнат посмотрел на Максима с нескрываемым интересом.

– Вам что, ее жалко?.. Вообще-то, понимаю, нам всегда женщин жалко. Инстинкт, знаете ли. На этом и попадаемся.

– Не жалко, – отрезал Максим – Просто это издевательство над нею ничего хорошего не даст.

Магнат отмахнулся.

– Это ее проблемы. Вообще-то, она настолько уверена в своей неотразимости, что это ржание ее ничуть не заденет. Как я думаю. А к вам, повторяю, просьба: если будет возможность, продержите ее подольше. Ну, сколько сможете. Хотите, я прямо сейчас еще десяток миллионов подкину?..

– Мыши столько не стоят, – буркнул Максим.

Фирестоун вскинул брови:

– Мыши? При чем тут мыши?

– Опыты проводим на мышах, – объяснил Максим – А на слонах… это наши цеховые шуточки.

Магнат сказал бодро:

– Могу организовать стадо слонов. Вам откуда: из Африки или Индии?

– Это была только шутка, – нервно повторил Максим. – Нет-нет, у нас средств хватает. И оборудование уже закупили. Но ваши воспитательные меры вряд ли сработают.

– Почему?

– У нас все знают, – объяснил Максим, – кому мы обязаны установкой ККК-3С и новым помещением. Смеются не над нею, а надо мной. А ее даже жалеют.

Магнат крякнул.

– Эх… я знал, что это будет, но рассчитывал, что начнете жалеть хотя бы через пару недель.

– Через пару недель, – заверил Максим нервно, – она вообще нам на головы сядет!

Магнат заулыбался во весь огромный рот, словно Максим сказал невероятно смешную шутку.

– Вообще-то, она такая, – сказал он доверительно, – но и вы человек из кремня!.. Она разобьется о вас, как океанская волна, и ляжет у ваших ног. Только продержитесь подольше.

– Что значит продержитесь? – пробормотал Максим. – У меня что-то вообще нет намерения хоть когда-то и кому-то сдаться.

– Очень на это надеюсь, – сказал магнат серьезно. – Я сейчас прощаюсь, не буду отнимать у вас время, но на будущее просил бы позволения еще разок с вами связаться… если будет крайняя необходимость.

– Хорошо, – ответил Максим кисло. – Если будет крайняя необходимость…