Текст книги "Alouette, little Alouette…"

Глава 12

Еще около часа священник просто прогуливался по огромной территории лаборатории, так это выглядело, потом подошел к Максиму и долго стоял у него за спиной, словно понимая, что происходит на дисплее.

Максим постепенно накалялся, священник как будто чуял, а может, и чуял, профессия обязывает, вдруг сказал негромко:

– Я придумал, как вы можете обращаться ко мне…

Максим обернулся, так жутко перекривив шею, что в затылке стрельнуло.

– Ну?

– Отец Дитрих, – сказал священник еще тише. – Я тоже играю в ту байму, о которой сейчас говорили ваши Георгий и Джордж. Только я не позволяю себе кач троллей, эльфов или еще чего-то нечестивого!.. Я там великий инквизитор, а имя успел взять «Отец Дитрих», опередив сразу сто человек на долю секунды. И там воюю за церковь, за веру, за величие человека.

Максим сказал потрясенно:

– Блин… У вас какой левел?

– Девяностый, – ответил священник гордо. – Пока предельный, хотя обещают в аддоне добавить еще пять вместе с новыми локациями.

– Братство «Святого Христа»? – спросил Максим. – Альянс Северный, клан Вечной Весны, гильдия Светлого Меча?..

Священник гордо улыбнулся.

– Ого, знаете?

– Еще бы, – ответил Максим. – Я в клане Меченосцев, мы с вами в одном альянсе. Боремся против Темных. Увы, у меня левел пока лишь восемнадцатый, но в церкви, видимо, больше времени для кача.

– У меня доспехи архангельские, – ответил священник скромно, – а меч вообще получил из рук самого Гавриила за уничтожение Содома! Я его уже восемь раз стирал с лица земли, но больше ничего не выпало. А умение паладина восстанавливаться после ранений получил еще на восьмидесятом.

– Здорово, – признал Максим с завистью. – Тогда, гм, вам появляться здесь будет не так уж… трудно. Вот там свободный дисплей, видяха ультра, даже при осаде замков не тормозит, будь там миллион сражающихся, ультравысокое разрешение, и все настройки на пределе… Можете пока попробовать, если свой пароль вспомните.

Священник кивнул и быстрыми шагами направился к указанному месту, а опустился в кресло так стремительно, словно упал.

Френсис, который все замечает, подошел на цыпочках и прошептал, оглядываясь на священника:

– И на фига ты ему брякнул про свободный дисплей?

– Можешь не шептать, – сказал Максим, – теперь уж ничего не услышит.

Фрнсис оглянулся.

– Ага, сразу в пати и на босса… Конечно, с таким левелом в любой отряд ухватят!

– Потому я и брякнул, – ответил Максим чуточку виновато. – Девяностый, это же надо!.. Само вырвалось, когда он вот так скромно, что чуть не лопнувши, упомянул о своем левеле и доспехах, каких не было даже у Ахилла…

– Ну да, – согласился Френсис, – я бы тоже зауважал. Но теперь надо думать, как выжить этого попищу.

– Я лоханулся, – признал Максим. – Но шеф никогда не бывает виноватым, верно? Так что берись, исправляй. Одно дело, когда он будет заглядывать к нам на четверть часа, даже хорошо, поржем над шаманом, разрядка нужна, но – время делу, а не потехе!

Аллуэтта резко повернулась, запоздало уловив намекающие знаки Анечки. Максим шел не к ним, но, заслышав громкие голоса, остановился, вперил тяжелый взгляд в Аллуэтту.

Ее пылающее гневом лицо начало медленно терять боевую окраску, она опустила голову и даже помяла в ладонях передник..

– Что случилось? – спросил Максим.

Она ответила с великой неохотой:

– Мы тут обсуждали появление этого… ну, жертвоприносителя. Это же какая дикость! У нас что, Средневековье?

Он ответил мирно:

– В какой-то мере да. У вас на цепочке что, фигурка из гороскопа?

Ее рука взметнулась к груди, там на тонкой цепочке тревожно заколыхалась крохотная фигурка сказочного животного, попытавшегося сбежать от грозного босса.

– Да, – ответила она послушно, – это Козерог. Но это не суеверие, а просто украшение…

– И смарагд в колечке, – добавил он, – защищает от дурного глаза. Дикое суеверие, кстати. Церковь против этого борется. Если уж всю правду, то именно церковь первой взялась масштабно вытаскивать человечество из тьмы и дикости. Причем все человечество, а не какой-то свой народ. Запретила человеческие жертвоприношения, запрещала войны и кровавые турниры, отлучала самых воинственных от церкви, запрещала луки и арбалеты, проповедовала доброту, строила при монастырях школы, где учили народ грамоте…

По ее лицу было видно, что контрдоводов у нее море и два океана в придачу, но вдруг шеф возьмет и уволит, потому лучше молчать в тряпочку, зато Френсис сказал с неудовольствием:

– Шеф, мы это знаем. Аллуэтта говорит о другом…

– А дело в том, – сказал Максим, – что человечество нужно тащить из тьмы долго, очень долго. Церковь этим и занималась. Но сейчас наконец-то наблюдается расцвет взращенной в стенах монастырей науки и высоких технологий! Мы тоже тащим человека из тьмы, да еще и намного быстрее, чем церковь, чего церковь пока принять не может. Или не верит глазам своим.

Георгий сказал зло от своего стола:

– Значит, церковь должна отступить и не мешать.

Максим развел руками:

– Дорогой, где ты видишь мир из одних ученых?.. Некоторое время будем тащить человека вместе, потом церковь постепенно уйдет в прошлое, а мы потопаем дальше одни. А пока на лечение от сглаза, на приворотные зелья и амулеты люди тратят по семнадцать миллиардов долларов ежедневно… до тех пор и для церкви найдется работа.

Френсис охнул в недоверии:

– Неужели… семнадцать миллиардов?

– Загляни в инет, – посоветовал Максим. – Посмотри, сколько стоят услуги ведьм, колдунов и прочих экстрасенсов. И как часто к ним обращаются. Мы все еще в Средневековье, дружище!.. А что с церковью трения… так это норм. Придет время, ототрем ее от процесса. В сингулярности – точно мы будем, она – нет.

Аллуэтта некоторое время кипела, рвалась возражать, дети и женщины живут больше эмоциями, но то ли не отыскала убийственных доводов, то ли не решилась раздражать, гордо вскинула голову и ушла вытирать несуществующую пыль со столов, ровная и уже холодная, как айсберг.

Священник пробыл перед монитором недолго, босса сообща завалили, и пати распалась, а девяностолевельному уже неинтересно в сольном каче. Осада только через трое суток, новые пати для рейдов на боссов тоже начнут собирать не раньше, чем все закончат работу и после ужина сядут к мониторам.

Все как-то сразу заметили, что он отодвинулся от стола, размял плечи и поднялся.

– Сейчас проповедь закатит, – сказал Георгий.

– Или кадилом по колбам шарахнет, – ответил Джордж. – Я его тогда самого…

Священник величаво огляделся, перекрестился, отчего громадный крест на груди передвинулся с одной стороны на другою, и нехотя вернулся на место.

Все наблюдали, как огляделся, кого бы просветить насчет направляющей роли партии и церкви, заметил прилежно рассматривающего что-то мелкое на матовом стекле Евгена, направился уверенно и важно к нему, явно заблудшему чаду, они же все заблудшие, только церковь безупречна, потому и ведет это стадо к свету, а эти дураки еще и упираются, о каком-то прогрессе и знании говорят, когда апостолы четко сказали: никакие знания человеку не нужны, а только вера и ничего, кроме веры.

Максим поглядывал искоса вслед священнику, очень не хотелось бы, чтобы этот вчерашний день вмешивался и вообще путался под ногами, но тот прошел мимо скрюченного над микроскопом нейрофизиолога и отправился к кофейному аппарату, перекрестил его и велел сварить ему крепкий кофе.

Максим перевел дыхание: не стоит позволять мешать Евгену, тот уже несколько месяцев работает с поведенческими реакциями муравьев, у тех в мозгу всего один ганглий, редко у какого два, и Евген обещал одним махом решить загадку их сложного общества, когда у муравьев по ганглию, а сообща создают то, что не всякий дворник сумеет, а еще и перепрограммировать этот ганглий, чтобы работал, как пять, а лучше – дюжина.

Это намного легче, уверял он, чем разобраться в ста миллиардах ганглий в человеческом мозгу, из которых почти все ни хрена не делают, а есть просят.

Ревнивее всего к нему присматривается Френсис: хитрый хохол выбрал, по его мнению, более легкий путь, вдруг да в самом деле обгонит, способ многообещающий.

Оглянувшись на священника, он подошел к Евгену, сказал самым доброжелательным голосом умудренного жизненным и научным опытом товарища:

– Кончал бы возиться с этими тараканами! Лучше бы помог моим мышам сделать контрольные замеры после внутривенных вливаний.

– Сам ты таракан, – сообщил Евген, – а это муравьи!

– А что, – изумился Френсис, – есть разница? На физиологическом уровне?

– На физиологическом и у тебя нет, – пояснил Евген добросовестно, не замечая иронии, – а вот на социальном… Муравьи, к примеру, разумны, а вот ты и тараканы, увы-увы…

Френсис изумился:

– Это с чего вдруг твои мураши?

– На мой взгляд, – терпеливо пояснил Евген и даже постучал костяшками по столу, глядя на Френсиса очень выразительно и весьма намекающе, – единственное различие между разумным и неразумным – это война и взаимоистребление. Ни одно животное не убивает себе подобного! Только люди и муравьи.

Священник, который так хочет величаться ником самого отца Дитриха, подошел с чашкой в руке, прислушался и сказал Френсису с мягкой строгостью:

– Чадо Френсис, вы не политкорректны! А церковь, придумавшая политкорректность и вдалбливавшая ее в головы верующих, этого не одобряет.

Френсис изумился:

– В чем? Это же строго научные данные.

– В науке нужно выделять только факты, – сказал священник наставительно, – которые учат милосердию, терпимости, толерантности и мультикультурности. Например, в муравейниках, как я слышал, живут всякие мелкие жучки, которых муравьи не обижают и даже подкармливают…

– Как и мы домашних собачек, – сказал Френсис, – кошечек и прочих попугайчиков. Но при чем тут…

– При том, – мягко, но настойчиво прервал отец Дитрих. – Мы должны выпячивать факты добра и милосердия и замалчивать факты зла и несправедливости. Наука должна быть социально ориентированной! Этому учит церковь, это путь ко всеобщему очищению и покаянию.

Евген поддержал от своего места с восторгом:

– Все верно сказал товарищ священник!.. Наука должна быть социально ориентированной. Обязана. Зачем нам наука, что не идет навстречу церкви и трудящимся?.. Простой человек, налогоплательщик, на котором стоит вся наша демократическая система, понимает, что есть наша наука, а есть не наша. Наша – это которая придумывает, как получить урожай на полях и огородах выше, чем деланье не нужных народу айфонов и айпадов. Это не наша вбухивает миллиарды долларов на не нужные народу телескопы на каких-то там орбитах, а еще строит коллайдеры, из-за которых черные дыры одна за другой… Нет чтобы еще один храм Василия Блаженного или Христа Спасителя… Кстати, он нас спас от Наполеона или от Мамая?

Священник выслушал, повернулся к Френсису и сказал наставительно:

– Видите? Чадо Евген хоть и младший научный сотрудник, но понимает все как старший! Точно заслуживает прибавку к жалованью и продвижение по служебной лестнице. Только не от Наполеона спас, а в честь победы над Наполеоном этот храм воздвигнули!

Он вперил взыскующий взор в Максима, тот дернулся: как-то трудно отделаться от ощущения, что священник не то прикалывается, не то троллит, ну как можно всерьез нести такую чушь, неужели мы в самом деле проходим очередной этап Средневековья, куда от реалий денешься…

– У нас, – сказал он, видя, что все взгляды скрестились на нем, – нет служебной лестницы!

– Тогда по научной, – уточнил священник. – В науке тоже нужно двигать нужных обществу товарищей.

Френсис добавил шепотом:

– А не всяких там шибко умных.

Священник покосился в его сторону с подозрением ответственного и поставленного самим Господом человека.

– Чадо, вы что-то сказали?

– Да, – воскликнул Френсис с восторгом, – я все понял, как только вы сумели выразить все мудро и емко, просто афористично! Наука существует на отчисления с налогов, потому должна и служить народу и даже людям!.. А что простому демократичному человеку и его огороду дают эти коллайдеры?..

– Вот-вот, – сказал священник авторитетно и, гранитно развернувшись, словно статуя на колесиках, двинулся к выходу. – До завтра! Хотя, может быть, и пропущу по великой занятости пару деньков или недель…

Френсис сказал шепотом ему вслед:

– Не пойму, прикалывается или всерьез?

– Тоже ломаю голову, – признался Максим. – А великая занятость его на ближайшие дни обеспечена. Альянс Серых Рыцарей объявил войну альянсу Северному.

Евген вздохнул.

– Никакого прикола. Вообще-то, очень положительный товарищ, я заглянул в его досье. Не пьет, не курит, не замечен, не привлекался, морально устойчив, жену не бьет, даже собаку не обижает, с соседями здоровается, в ванной не дрочит… С таким можно в разведку: не предаст, не бросит, прикроет огнем, а раненого вытащит, ибо так принято и так положено. Разве не такие должны рулить и даже править?

Френсис сказал нерешительно:

– Ну, вообще-то, как бы да… Но, я слышал, что рулить должны подонки. Или мерзавцы.

– А кто лучше?

– Ты хотел спросить, кто хуже?

– Ну да, кто хуже, чтоб лучше? Шеф, а вы как думаете?

Максим огрызнулся:

– Ну, у тебя и вопросы!.. Чего это я буду о политике думать? Давай я тебе расскажу лучше, как умножать два на два?

– Это и без тебя знаю, – ответил Френсис с самым независимым видом. – Если, конечно, отыщу калькулятор.

– Тогда иди и делай, ты еще вчерашние результаты не положил мне на стол!

Френсис исчез с подчеркнуто испуганным видом. Максим покосился на Аллуэтту, та разносит кофе, у каждого стола останавливается, что-то спрашивает, вон Евген даже мышь вытащил из бокса и, держа за хвост, рассказывает ей что-то горячо, тыкая пальцем в толстое мышье пузцо.

Аллуэтта подставила ладони, Евген осторожно опустил туда подопытную. Его голова почти касается Аллуэттиной. Максим ощутил непонятное неудовольствие, отвернулся к микроскопу.

Чем-то доставшимся от диких предков ощутил приближение Френсиса, хотя тот не сопел, не хрюкал, не топал и не распространял дурные запахи. Во всяком случае, Максим ничего не слышал, но зачуял и повернулся навстречу, уже злой и взъерошенный.

– Ну чего тебе, инсургент?

Френсис сказал испуганно:

– Ничего, шеф, ничего личного, все по делу. Не помешал бы микроскопик…

– У тебя же два!

Френсис поморщился.

– У моих разрешающая способность всего двухтысячекратная, а больше и не выжать из оптических.

– А ты что, на электронный замахнулся?

Френсис поморщился.

– Кому нужно это старье?.. Мне бы сканирующе зондовый… А лучше зондово-агельнотентриновый…

– Ого, – сказал Максим. – А тебе он остро нужен?

Френсис сказал тихо:

– Не так уж и остро, но через полгода нужен будет позарез! А просить нужно сейчас. Особенно пока Аллуэтта еще здесь. Уйдет – ни хрена не получим.

Максим осторожно повернул голову, но увидел, что Аллуэтта смотрит в его сторону, и торопливо перевел взгляд дальше, царственно обозревая пространство, сказал громко:

– Если зондово-тентриновый, то можно поставить вот там… или вон там… Места хватает, хотя это здоровенная установка, похожа на поставленный на попа танк.

– На какого попа? – спросил Френсис. – Отца Дитриха?

– Да какой из него отец Дитрих, – сказал Максим сварливо. – Тот был худой, насколько я помню.

– В мечтах мы все худые, – ответил Френсис. – Я видел твоего аватара!.. Какие перья, какой голос!.. Про два меча вообще молчу. Ты чего так напрягся? Аллуэтта?

Максим поморщился.

– Не напоминай мне об этой дурехе.

– От умных женщин, – сказал Френсис, – уходят к настоящим. Твоя Аллуэтта – настоящая, чего ты нос воротишь? Из-за того, что богатая?..

– Эта дура, – переспросил Максим в диком изумлении, – настоящая?

Френсис воззрился на него с покровительственным интересом.

– А ты думал? Что такое настоящая?.. Женщина в первую очередь должна быть любящей и преданной. Потом – все остальное. А у твоей Аллуэтты…

– Она не моя!

– Ничего, – утешил Френсис злорадно, – будет. У нее и то, что в первую очередь, и что во вторую, и что в третью!.. У нее все есть!.. А еще и то, чего у других нет. Да из-за таких женщин войны начинались!..

– Дикие были, – сказал Максим с отвращением. – Мы в сингулярность идем или куда?

– Лучше идти с женщинами, – сказал Френсис мечтательно. – Хоть в сингулярность, хоть в засингулярность…

Георгий запустил в ящичек пару белых мышек, поискал взглядом Аллуэтту, но то ли пожалел, то же решил, что испугается и выпустит по дороге, понес сам, посвистывая и что-то намурликивая бодрое.

Френсис проводил его взглядом, не выпуская из поля зрения и Аллуэтту, сказал философски:

– Ученый может сыграть роль жиголо… А почему бы и нет, если после рюмки алкоголя жаждется приколоться? А женщины… ну, на то они и женщины, чтобы не увидеть разницы.

Максим сказал нервно:

– Но конфа закончена, мы в работе. Шуточки за бортом!

– Это для тебя, – протянул Френсис, – но вот кто-то жаждет продлить.

Он говорил достаточно громко, Джордж сдвинул наушники и уточнил зловещим голосом:

– А некто вообще не считает это шуточкой.

Френсис проговорил трагическим голосом:

– Неужели нашего шефа заставят жениться на дочери мультимиллиардера?

– И мы потеряем ученого, – подхватил Джордж. – Какой светильник разума погас! Какое сердце биться перестало!

Максим прикрикнул:

– Но-но, сердце еще бьется. И светильник вы пока не загасили, морды злорадные, хоть и стараетесь… Все за работу!.. Порадуем нашего священника данными о божественном вмешательстве в эволюцию.

Джордж полюбопытствовал:

– А какими-такими данными?

– Любыми, – отрезал Максим. – Научное мышление зародилось в монастырях, так что вся наука – порождение церкви. И все, что сделаем, во славу церкви. А если она, дура, этого не понимает, то и хрен с нею! Дети обязаны идти дальше родителей.

– Вот мы и пойдем, – сказал Френсис бодро, – а церковь как хочет.

Глава 13

Аллуэтта уже поняла, что в научно-исследовательском центре около сотни лабораторий, но ввиду получения установки ККК-3С лабораторию Максима поспешно расширили, убрав перегородки между несколькими отдельными соседними кабинетами. Туда же попал один из находившихся на этаже залов.

Кабинет директора на том же этаже, что хорошо и плохо, как посмотреть, но это Аллуэтте объяснять не пришлось, взрослые тоже не любят оказываться под наблюдением и всегда лишней опекой других взрослых.

Под левой стеной теперь установили сотни клеток, которые и клетками не поворачивается язык назвать, там в роскоши и самых идеальных условиях живут лабораторные мыши. Остальные, их совсем немного, посаженные на диету или уже с введенными вирусами, расположены на расстоянии, чтобы не тревожили своим жалобным писком пока еще не затронутых опытами сородичей.

Теперь это ее задача – ухаживать за ними, кормить, чистить клетки. Правда, испугаться не успела, добрый Джордж, видя ее ужас, все же объяснил, что все идет само собой, нужно только ввести команду, это делает экспериментатор на своем лабораторном столе-экране на всю столешницу.

А мышки такие беленькие, милые и чистенькие, что привычный женский ужас при виде мышей лишь коснулся слегка и тут же испарился.

Она потихоньку подошла к Френсису и, дождавшись, когда тот c усилием оторвал взгляд от монитора и потер кулаками уставшие глаза, проворковала сладеньким голоском:

– Френсис…

Он повернул голову, заулыбался.

– Alouette, little Alouette,

Alouette, play the game with me!..

Она сказала с достоинством:

– Бессовестный!.. Ни в какие гаммы с тобой играть не буду, и пальчик свой никуда не положу. Скажи лучше, что сейчас Максим делает?

Френсис ответил вопросом на вопрос:

– А почему тебя так вдруг заинтересовало?

– Да он второй день, – объяснила она, – темный, как грозовая туча. Даже Анечка от него шарахается.

– Вообще-то, он работает, – сказал Френсис. – Понимаешь, это такое странное занятие. Не совсем как бы танцы в ночном клубе…

– Френсис, – сказала она с укором. – Хоть ты не доставай этими ночными клубами!

– Извини, – ответил он. – Понимаешь, трудно удержаться, когда видишь эксплуататоршу у своего стола с половой тряпкой в руках. Извини, это само рвется изнутри некое пролетарское, хотя никто из моих предков пролетарием не был, а все равно пролетарий живет в каждом!..

– Френсис…

– Что он делает? – повторил он. – Ну как бы тебе подоступнее… Редактирует геном.

– А что это?

– Да так, – ответил он и чарующе улыбнулся. – Не важно. Скажу по секрету, от мышей уже перешел к людям, что тоже в некотором роде мыши, только покрупнее. Хотя разрешения еще не получил, но заявка уже отправлена. Он создает нужную часть генома человека… это как взять страницу учебника и заменить там все буквы, но сделать это чрезвычайно аккуратно. Понимаешь? Без опечаток и затертых мест, как бывает в книге, а уж в геноме и подавно…

Она охнула.

– Разве так можно?

– Ты в каком плане? – спросил он с подозрением. – В этическом?

– Нет, – поспешно сказала она, понимая, что этика – это что-то ругательное, – это в самом деле сделать можно? Подправить?

– Мы это уже делаем, – ответил он гордо. – А заведует всеми чудесами, меняющими мир, наш великий Максим! А ты – жиголо, жиголо…

Она вскрикнула виновато:

– Не напоминай, а то прямо тут сквозь землю!

– Не надо, – сказал он деловито. – Этажом ниже резервуары с жидким гелием. Ты знаешь, сколько это стоит?

– Бессовестный, – упрекнула она. – А меня совсем не жалко?

– Жалко, – сказал Френсис, глядя на нее честными бесстыжими глазами. – Но жидкий гелий, ты же понимаешь, нам нужен предельно чистый…

Меньше всего Максим ожидал увидеть после работы лимузин Фирестоуна, но тот обогнал его и остановился впереди в пяти шагах.

Магнат вышел, мощный и уверенный, такие были на море пиратами, а на суше ковбоями и грабителями дилижансов, широко улыбнулся замедлившему шаг Максиму.

– Я же говорил, – сказал он дружески, – еще увидимся.

Максим пробормотал:

– Не думал, что так скоро.

– Я тоже не думал, – признался магнат. – Но тут и минута свободная выдалась, и Аллуэтта ведет себя очень странно, а это любимая дочь и, увы, единственная.

Максим нехотя ответил на рукопожатие, пальцы у отца Аллуэтты крепкие, словно постоянно держит реальные вожжи, смиряя коней ретивых, а голос звучит еще напористее и увереннее, чем в прошлый раз.

– Странно? – переспросил он. – Может, тогда ее сразу в психушку?

Магнат ухмыльнулся.

– Да уж, по современным меркам… Но я застал времена, когда такое поведение, как у нее сейчас, не показалось бы странным. Для него существовали другие определения, теперь почти исчезнувшие.

Максим промолчал, спрашивать о таких определениях чревато, не хотелось бы о них слышать вовсе.

Магнат махнул автомобилю, и тот послушно покатил рядом с бровкой, не обгоняя и не отставая, а сам Фирестоун пошел рядом с Максимом.

– Да, конечно, – сказал он с иронией, но в то же время как-то доверительно, – я сволочь и свинья уже потому, что у меня семьсот миллиардов долларов, не так ли?

Максим сдвинул плечами.

– Я разве говорил именно так?

Фирестоун снова ухмыльнулся.

– Ты не политик и не бизнесмен, чувства скрывать не привык. Что думаешь, то у тебя на лице, в глазах, жестах, мимике… Но в то же время считаешь Гейтса, Джобса, Цукермана, Стивенберга, Дормана… заработавшими свои миллиарды честно? Представь себе, так можно и в торговле, строительстве, да в любом виде деятельности. Ты ж понимаешь, я все эти деньги не проем, просто правильнее трачу то, что остальные просрали бы, пропили, пустили бы по ветру… Я трачу с пользой! Хотя я, конечно, не Берт Ласкастер, у того два триллиона долларов, но и мои семьсот миллиардов что-то значат в наше время.

Максим увидел, что воротила смотрит на него с ожиданием, вздохнул и ответил нехотя:

– Да, к сожалению. Но не в моем мире. Так что извините.

Он хотел было ускорить шаг и оторваться от мультимиллиардера, но Фирестоун ухватил его за рукав.

– Погоди, парень. Я даже знаю, что ты подумал, было в твоих глазах что-то нехорошее. Дескать, и эти электронные деньги вскоре уйдут вслед за бумажными.

– Я этого не сказал, – произнес Максим вежливо.

– Но подумал, – сказал магнат. – Но пока они есть, давай пользуйся!

– Нет, – сказал Максим.

Фирестоун сказал настойчиво:

– Погоди! Ты не понял. Я не собираюсь для своей дочери что-то делать особенное. Напротив, я очень доволен, что у вас ее заставили работать уборщицей. Это здорово! Я бы сам так хотел ее нагнуть, да у меня не получилось бы.

Максим смотрел угрюмо и с ожиданием.

– Ну?

– Ты заставил ее работать, – сказал Фирестоун – Вы все там заставили! Первые дни, когда нагружали ее так, чтобы бросила и ушла, она приходила без сил и едва доползала до кровати. Сейчас уже втянулась.

– У нее оказалось больше выносливости, – буркнул Максим – чем все ожидали.

– Я от нее далек, – сказал Фирестоун, – но присматриваю. Аппаратура следит за ее здоровьем, а я за характером. Не скажу, что ей нравится, как с нею у вас поступают, но пока что держится. Не знаю, насколько хватит духу, но я хотел бы, чтобы ты сумел держать ее вот так… в черном теле или как-то еще, но я вижу, что в ней что-то начинает выправляться.

Максим сказал мрачно:

– Я не воспитатель.

– Меня жизнь воспитывала, – сказал Фирестоун, – потому многое узнал позже, чем мог бы.

– Вы наверстали, – пробормотал Максим.

– Аллуэтта, – сказал Фирестоун, – может узнать раньше, чем довелось мне. Уже узнает другую жизнь… Я эгоист, для меня важнее то, что ты делаешь с моей дочерью, чем твоя работа, хотя, слышал, она ценится очень высоко.

– Спасибо.

Фирестоун всмотрелся в его лицо, чуть качнул головой.

– Ты мне нравишься, парень.

– Польщен, – буркнул Максим.

– Ладно, – сказал Фирестоун дружелюбно, – мы же не враги. Давай действовать заодно. Мужчины мы или кто?.. Должны действовать сообща. Тем более у нас есть возможность совместными усилиями сделать доброе дело.

– Выкрутить руки Аллуэтте? – сказал Максим. – Но это как-то гадко. Ваша позиция понятна, но моя какая-то подленькая.

– А тебе ничего и не надо делать, – сказал быстро Фирестоун. – Раз уж ей так хочется заполучить тебя, то ты просто держись и не поддавайся.

Максим сказал недовольно:

– Думаете, это трудно?

– У меня нет следящих камер в вашем институте, – сказал Фирестоун. – Так что скажу сразу: не знаю.

– Она и не пытается меня нагнуть, – сообщил Максим. – Или как-то еще поймать, покорить, захомутать, подчинить…

– А что делает?

– Ничего, – отрезал Максим.

Фирестон покачал головой, в его глазах появилось и начало разрастаться изумление.

– Правда? Неужели так серьезно?

– Что серьезно?

– Моя девочка, – проговорил Фирестоун странным голосом, – наконец-то все-таки влюбилась… Неужели влюбилась?

Максим вздрогнул.

– Бросьте эту песню.

– Но если она, – сказал Фирестоун, – довольствуется тем, что находится в одном помещении с тобой? Ну да, она же вся в меня…

Максим сказал резко:

– Прекратите! Я не хочу ничего об этом слышать.

– Почему? – спросил Фирестоун с интересом. – Не готов, как говорят у молодежи, к серьезным отношениям?.. Знаешь, на самом деле никто к ним не готов. Особенно те, кто говорит уверенно, что вот теперь-то готовы. Это всегда цунами… Подхватывает тебя, как щепку, и несет, и несет…

– Это вы что-то несете, – отрезал Максим. – Я не из таких, кого может что-то подхватить из тех инстинктов, что достались нам от динозавров. Но я обещаю не увольнять Аллуэтту, пока она сама не захочет уйти!

Фирестоун кивнул.

– Прекрасно, – сказал он деловым тоном. – Это я и хотел услышать. Еще увидимся!

Он хлопнул, подмигнул заговорщицки, словно они в одном тайном обществе, и быстро пошел к автомобилю, послушно притормозившему у самой кромки дороги.

– Сомневаюсь, – пробормотал Максим, но магнат уже сел и сам, по старинной привычке, закрыл дверцу. Максим не знал, услышал ли его этот напористый делец с запоздалой программой перевоспитания взрослой дочери.