Текст книги "О хирургии и не только"

Но я слишком отвлекся от хирургического кружка и доцента С.Г. Горина. К тому времени мы с моим братом Сергеем уже созрели для того, чтобы что-то делать своими руками. Поэтому интерес к кружку у нас постепенно пропал, мы посещали его лишь время от времени, а потом и совсем прекратили. У нас возникла идея оборудовать операционную в сарае. Мы затратили много сил, чтобы превратить заброшенное строение во вполне приличную операционную: настелили пол и обили стены, провели электричество и поставили обогреватель, и даже оборудовали «послеоперационную палату». Нашими «пациентами» стали кролики, которых мы оперировали под местной анестезией. Я до сих пор признателен своему тестю, который выступал спонсором нашего мероприятия.

Мы совершенно справедливо считали, что прежде всего в абдоминальной хирургии надо освоить методику сшивания полых органов. Этим мы и занялись, по очереди оперируя кроликов, меняясь местами в ролях «хирург-ассистент». Основные операции, которые мы проводили, это резекция желудка, тонкой кишки, гемиколэктомия и так далее. Могу похвастаться, что ни один кролик не умер ни во время операции, ни в ближайшем послеоперационном периоде. Постепенно начала появляться определенная уверенность в работе, да и весь этот опыт очень пригодился впоследствии.

Из отдельных технических приемов, доступных для тренировки в обычных условиях, – это вязание узлов. Быстрота и методическая правильность вязания узлов, во-первых, ускоряют операцию, во-вторых, эстетически операция выглядит по-иному, когда хирург быстро, красиво и правильно вяжет узлы. Так вот на лекциях, которые нам были не очень интересны, мы часами вязали узлы, соревнуясь в количестве и качестве. Допустимый минимум, по моему мнению, это 60 узлов в минуту, максимум – не ограничен. Мой личный рекорд 80 узлов в минуту. Меня сейчас очень удивляет, когда ко мне в аспирантуру, ординатуру приходят молодые врачи и говорят, что с институтских пор мечтают быть хирургами, а на операциях я вижу, что они совершенно не умеют вязать узлы. Просто затянуть узелок может барышня, штопающая чулок, а хирург обязан делать это профессионально. Вот почему, встречаясь с подобными пробелами, я даже не прошу, а приказываю моим ученикам заняться постижением техники вязания узлов. И большинству из них это удается сделать.

Уже на четвертом курсе я твердо решил стать абдоминальным хирургом. Торакальная, сосудистая и нейрохирургия меня как-то не привлекали. Может быть, потому, что я практически не видел эти операции, да и в то время они в СССР были не так развиты, как абдоминальные. Тем не менее я старался как можно больше почерпнуть и в других разделах хирургии, в частности в травматологии. Я прекрасно понимал, что, работая в районе, мне непременно придется встретиться с травмой. Поэтому иногда я ходил на дежурство в травматологию и приобрел определенный опыт в этом разделе.

Очень хорошо помню случай, невольным свидетелем которого я стал, придя на дежурство в какой-то праздничный день. Такие дни изобилуют так называемой пьяной травмой. И вот привезли больного с множественными рваными ранами лица, в состоянии выраженного алкогольного опьянения. Дежурная женщина-травматолог уложила пострадавшего на стол и начала обработку ран, а мне поручила записывать в амбулаторную карту последовательность ее действий. Все это время операционная оглашалась отборным матом, которым виртуозно владел наш сильно нетрезвый пациент. Хирург, женщина средних лет, спокойным, я бы сказал, нежным голосом уговаривала буяна: «Миленький, ну потерпи немного, ну не ругайся ты так, скоро закончим…» Только вот пациента такая реакция врача не успокаивала, а все больше распаляла, и нецензурная брань переходила уже все границы. В это время в кабинет зашел ответственный дежурный – травматолог. Он постоял, слушая весь этот мат, молча подошел к голове пьянчуги, взял его за волосы, поднял голову и сильно ударил об стол. Сразу же наступила абсолютная тишина. Хирург обернулся ко мне и спокойно сказал: «Запиши в диагнозе еще и сотрясение головного мозга». Вот таковы мои университеты!

До сих пор не могу однозначно ответить, прав ли был тот хирург. Да, бить никого нельзя – ни больных, ни здоровых. Но порой встречаются такие персонажи, которые не понимают никакого другого языка, кроме грубой физической силы. Поэтому я все же больше склоняюсь к оправданию такого поведения хирурга, но не считаю, что его поступок – образец для подражания.

Поскольку я затронул морально-этические проблемы, расскажу еще один эпизод, касающийся отношений «врач – больной». Это произошло во время отдыха на Иссык-Куле. Я во время плавания в очередной раз вывихнул правую руку, у меня уже был так называемый привычный вывих. Со мной был мой брат Сергей, мы сразу же обратились в медпункт, имевшийся в этой курортной местности. Вокруг меня собралась толпа из врачей как работающих в санатории, так и отдыхающих, но хирурга среди них не было. По тому, как вся эта компания принялась вправлять мне вывих, я сразу понял, что они понятия не имеют, как это делается. Экзекуция продолжалась минут тридцать, пока я не сказал, что уже не могу терпеть боль. Мне понятно искреннее желание этих милых людей помочь мне, но подобная помощь приносит больше вреда, чем пользы.

Дальше было еще лучше: нам выделили старый уазик, чтобы добраться до ближайшей больницы, где есть хирург. Этот поселок находился в 60–70 километрах от места нашего отдыха. Ехать предстояло не меньше часа, рука болела невыносимо, я забился в угол и сидел молча с закрытыми глазами. Минут через пятнадцать наш водитель взял еще одного пассажира. Голосовавший на дороге мужчина лет сорока оказался очень общительным и приятным попутчиком. Вскоре выяснилось, что он ассистент кафедры травматологии нашего института. Если не считать, что боль в руке усиливалась и я остро чувствовал каждую кочку на дороге, до поселка Рыбачий мы добрались вполне благополучно. Мы зашли в первую попавшуюся (и, наверное, единственную) больничку. Наш попутчик, которого здесь хорошо знали, принялся оказывать мне помощь. Она была абсолютно профессиональна! Он ввел мне 10 кубиков новокаина в полость сустава и вправил вывих буквально за пару минут.

По воле судьбы, уже после окончания института я попал на специализацию на кафедру травматологии, и моим наставником оказался тот самый хирург. У нас с ним быстро установились хорошие отношения, и как-то я спросил его, помнит ли он тот случай, когда вправил вывих на Иссык-Куле одному молодому человеку? Оказывается, он помнил. Я сказал, что именно я был тем молодым человеком, и поинтересовался, мог ли он вправить мне вывих сразу, на том самом месте на дороге, где мы его встретили? Его положительный ответ заставил меня недоумевать – зачем же я тогда больше часа мучился, терпел боль? Услышав ответ на этот вопрос, я был шокирован. Он сказал, что если бы сразу вправил мне вывих, то мы бы не довезли его до Рыбачьего, а ему позарез нужно было туда попасть! Потом засмеялся и сказал, что ничего страшного со мной не случилось, а боль надо уметь терпеть, ибо впереди ее, к сожалению, будет еще немало. И он оказался прав. Сейчас все это я вспоминаю с улыбкой, а тогда мне было достаточно обидно.

После четвертого курса началась производственная практика. Из предложенных районных больниц мы по наитию выбрали город Джалалабад. Я до сих пор с большой признательностью отношусь к местным врачам и особенно хирургам, вспоминая тот месяц. Естественно, основное внимание мы уделяли хирургии и проводили в операционной все свободное время. Остались в памяти моменты, имевшие для меня, как для будущего врача, большое воспитательное значение.

Заведующим хирургическим отделением был мужчина лет 35–40. К моему глубокому стыду, я не помню ни его имени, ни фамилии. Но тогда он был для нас Бог! И вот однажды по «скорой» привезли мальчика лет 13–14 с сильными болями в ноге. Заведующий поручил молодому хирургу заняться мальчиком, мы выступали в роли помощников и одновременно обучающихся. В процессе осмотра пациента и сбора анамнеза выяснилось, что ребенок упал с крыши сарая, после чего и появилась боль. Хирург диагностировал перелом бедра и продемонстрировал нам ряд симптомов, характерных для этой патологии. Мы внимательно слушали и «наматывали на ус». Затем приступили к лечению – сделали заднюю гипсовую лангету, приложили ее к ноге и начали бинтовать гипсовыми бинтами. Мы уже собирались везти мальчика на рентгенологическое исследование, когда в кабинет зашел заведующий хирургией. Он внимательно посмотрел на наши действия, крепко выругался и велел снять все, что мы так тщательно наматывали. Почему? Ведь мы все так грамотно и хорошо сделали? Но заведующий молча обработал антисептиком переднюю поверхность бедра, обезболил новокаином и произвел глубокий разрез. Из раны выделилось около 500 мл густого гноя – это была глубокая флегмона бедра. Для меня до сих пор тайна за семью печатями, как он с одного взгляда поставил диагноз?! Отныне мы утвердили его в должности Бога навсегда!

Кстати, в то время не было никакой диагностической аппаратуры, кроме допотопных рентгеновских установок, и были врачи, которые лишь благодаря своему опыту и знаниям проявляли чудеса диагностики. Так, рассказывали о поразительных способностях в разрешении сложных диагностических проблем главного хирурга Киргизии И. Е. Михайленко. Однажды его пригласили на консилиум, где несколько хирургов не могли разобраться в диагнозе. В комнату зашел И.Е. Михайленко, начал снимать пиджак, чтобы надеть халат, но, бросив взгляд на пациента, вновь взялся за пиджак «Хрены вы, у больного кишечная непроходимость», – коротко бросил Михайленко, повернулся и ушел. Диагноз оказался верным, больного успешно прооперировали.

Сейчас, к сожалению, такое искусство диагностики ушло в прошлое. УЗИ, КТ, МРТ, ПЭТ делают ненужным, как думают многие врачи, общение с больными. Остается лишь сожалеть, что уже нет диагностов, способных поставить диагноз без применения машин.

Был еще один поучительный момент, связанный с хирургической этикой, вернее просто с этикой. Я уже говорил, что мы много занимались хирургией, много ассистировали на операциях, пусть не очень больших и сложных, но могущих дать необходимую практику перед началом самостоятельной работы. Так вот, ближе к концу практики заведующий разрешил нам с братом самостоятельно произвести аппендэктомию. Такая возможность вскоре представилась: в приемный покой поступил мальчик 13 лет. Мы осмотрели его, установили диагноз – острый аппендицит. Ответственный дежурный подтвердил его, и мы пошли в операционную, на ходу бросив жребий, кто из нас двоих будет хирург, а кто – ассистент. Быть хирургом выпало моему брату Сергею, хотя это было весьма условно, ведь оперировали мы вдвоем. Всю операцию рядом стоял заведующий хирургией. Операция прошла абсолютно нормально, нам не было сделано ни одного замечания. Довольные собой, мы шли из операционной по коридору, когда навстречу нам выбежал разъяренный отец мальчика. Он был буквально вне себя от гнева. «Что, натренировались на моем сыне?! Имейте в виду, если с ним что-нибудь случится, я убью вас обоих, а эту больницу разнесу к чертовой матери!!!» – орал он. И это были самые легкие слова в его гневном монологе. К счастью для всех, послеоперационный период у мальчика прошел абсолютно гладко и он, как и положено, был выписан на седьмой день.

Порой я задаю себе вопрос, а как бы вел себя я, узнав, что моего ребенка оперировали даже не молодые врачи, а студенты-практиканты? Ведь на лбу у нас не было написано, что мы буквально живем хирургией и уже кое-чему научились. Нет, моя реакция была бы абсолютно такой же, как у этого отца. Дело, как мне кажется, в другом. Если заведующий хирургией доверил мальчика нам, сам всю операцию находился рядом и мог при малейшем затруднении, если бы оно возникло, сразу вмешаться, то не стоило говорить отцу ребенка, кто именно его оперировал. Он был вправе скрыть это.

Практика наша успешно закончилась, прошли каникулы и начались занятия на пятом курсе. Пожалуй, основное влияние на мою дальнейшую хирургическую специализацию оказала кафедра госпитальной хирургии, заведовал которой профессор З.И. Игембердиев. Он был одним из первых хирургов киргизской национальности, получивших образование в Москве (окончил 1-й Московский мединститут в 1933 году). Помимо основных занятий на кафедре, я посещал и кружок, проводя там все свободное время, включая и каникулы. Именно там я встретил прекрасного человека, отличного хирурга и доброжелательного наставника – Михаила Сергеевича Петрова. Он вел у нас занятия и, видя мое пристрастие к хирургии, где-то в конце курса занятий сказал мне: «Юра, если ты хочешь быть хирургом – иди в онкологию. Там поистине большая хирургия». Эти слова глубоко врезались в мое сознание. Ко времени окончания института я уже твердо знал – буду хирургом-онкологом. Я до сих пор часто вспоминаю с глубокой благодарностью Михаила Сергеевича! Как и у Н.Н. Пирогова, о котором я писал ранее, в моей жизни встретился добрый друг и наставник. Его благожелательное отношение ко мне и мудрый совет определили всю мою дальнейшую жизнь в профессии.

С М.С. Петровым связан еще один случай, непосредственным свидетелем которого я оказался. В этом эпизоде, на мой взгляд, ярко проявлены неординарные отношения между хирургом и пациентом. Была назначена плановая операция молодому мужчине с довольно сложной для того времени патологией – язва анастомоза резецированного желудка с пенетрацией в ободочную кишку и возникновением желудочно-ободочного свища. Из-за этого больной был крайне истощен, поскольку тогда было невозможно провести полноценное парентеральное питание. Больного привезли в операционную, уложили на операционный стол. В это время в операционную зашли профессор З.И. Игембердиев и ассистент М.С. Петров. Больной спросил у анестезиолога, кто именно будет его оперировать. На что анестезиолог ответил, что операцию будет проводить профессор Игембердиев. Тогда больной резко сел и громко заявил, что в этом случае он отказывается от операции. «Или пусть оперирует Петров, или я уйду!» – в ультимативной форме заявил пациент. Это все слышал З.И. Игембердиев. Он подошел к операционному столу и спокойно сказал: «Не волнуйся. Оперировать будет Петров». Я стоял рядом и видел, что стоило ему это спокойствие. Подобное поведение больного – огромная травма для хирурга, никому не пожелаю пережить такое. Но профессор З.И. Игембердиев очень достойно вышел из этого положения. Он мог повернуться и уйти, хлопнув дверью, но профессор пересилил себя, встал на место ассистента и активно помогал М.С, Петрову. К сожалению, больной умер на столе. Это была первая смерть на операционном столе, которую я увидел собственными глазами. Я пережил ее очень тяжело и помню отчетливо до сих пор. Могу представить, каково в тот момент было оперирующим хирургам! Поведение же профессора З.И. Игембердиева на всю жизнь стало для меня образцом врачебной и человеческой этики, выдержки и владения собственными эмоциями. На первом месте всегда должен стоять пациент с его прихотями, с его, пусть и не всегда обоснованными, капризами и желаниями.

И еще я хотел бы вспомнить один важный момент. Я был в операционной, ждал, когда привезут планового больного.

За соседним столом врач-анестезиолог будила больную после операции. Пациентка, киргизка по национальности, ни слова не понимала по-русски. Но это простительно, ведь она находилась в своей стране. Врач, в свою очередь, не понимала ни слова по-киргизски и демонстрировала полную беспомощность. А вот это уже непростительно, ибо если ты живешь и работаешь в стране, то просто обязан знать ее язык, хотя бы разговорный. Ситуация выходила из-под контроля. Оглядевшись по сторонам и увидев темноволосого мужчину, то есть меня, врач закричала: «Скажи ей, чтобы дышала, глубоко дышала!» Я тут же подошел к столу и сказал все, что она просила. Сказал на киргизском языке. Я ведь планировал работать в республике по крайней мере три года. Причем работать не в столице, а в районе, где далеко не все знали русский язык. Поэтому я старался овладеть киргизским языком хотя бы в контексте врачебной практики, что мне удалось и не раз пригодилось. Должен заметить, что отношение киргизского населения к русскому врачу, умеющему изъясняться на местном наречии, гораздо лучше и доверительнее, в чем я впоследствии не раз убеждался на собственном опыте. По-моему, это аксиома: если живешь и работаешь в какой-то стране и уважаешь ее законы и население, будь добр выучить язык. К сожалению, не все следуют этому правилу.

Летом после пятого курса мы отправились на полуторамесячные военные сборы, которые проходили в десантном полку в Узбекистане, неподалеку от города Чирчик. В памяти остались неимоверная жара, сапоги, бесконечные кроссы в противогазах и без, перловая каша и подсчет дней – когда же это закончится?! Зато двухлетние занятия на военной кафедре и эти сборы сделали нас офицерами запаса – после окончания института и мужчины, и женщины получили звание «младший лейтенант медицинской службы». Впоследствии я дослужился до старшего лейтенанта и в этом звании ушел в запас. Это потрясающая военная карьера!

Шестой курс запомнился мне постоянными дежурствами в «неотложке» в основном на кафедре у профессора Максима Ефимовича Фридмана. Выпускник Иркутского мединститута, профессор М.Е. Фридман внес огромный вклад в развитие хирургии в Киргизии. Прекрасный хирург, умный педагог, блестящий лектор и просто обаятельный человек, по мнению его коллег и многочисленных учеников, явился основателем интеллектуального подхода к неотложной хирургии в Киргизии. Я до сих пор помню его замечательные лекции. Для меня именно профессор М.Е. Фридман являлся тогда идеалом хирурга и педагога.

Поскольку учеба наша заканчивалась, очень актуальной стала проблема выбора места работы. Тут возникло одно важное обстоятельство, способное серьезно изменить всю дальнейшую жизнь: по чьему-то приказу лучшие студенты-выпускники должны были направляться служить в армии военными врачами. Мы с братом вошли в этот список. Но как же наша мечта стать хирургами?! В условиях армии пройти специализацию по хирургии и потом работать в военном госпитале было практически нереально. У меня все прошло гладко – поскольку после третьего курса я перенес операцию по поводу привычного вывиха плеча (нет худа без добра!), меня признали негодным к военной службе. А вот Сергею не удалось избежать участи военного врача. Во время учебы в институте он был очень активен: ленинский стипендиат, комсорг института. И он посмел отказаться от армейской службы! Сергей написал в ректорат института очень подробное письмо, где объяснял, что мечтает быть хирургом, что готов поехать работать в любой, самый удаленный уголок страны и тому подобное. Но только не в армию! Увы…. Его поведение разбирали на парткоме института, в ректорате, лишили ленинской стипендии, разжаловали из комсоргов и… отправили служить в армию. К великому моему сожалению, судьба брата оказалась печальна. Он как знал, что ему не надо служить. Впоследствии там он и пропал: потихоньку спился, был уволен из армии и оставшуюся жизнь проработал простым травматологом в поликлинике при какой-то больнице в городе Фрунзе (ныне Бишкек). А ведь по своим способностям и таланту он был выше меня, он мог стать потрясающим хирургом. Во всяком случае, я так считаю. Нет, я уверен в этом! Какая была необходимость в мирное время призывать в армию человека сугубо гражданского, не скрывавшего своей неспособности к военной службе? На чьей совести осталась сломанная жизнь замечательного человека и талантливого хирурга? Увы, этого уже не узнать никогда и исправить ничего невозможно…

То, что я поеду работать в район, сомнений не вызывало. В то время работа по распределению на периферии после окончания института считалась обязательной. Остаться работать во Фрунзе было малореально, но возможно – стоило лишь подключить родственные связи. Сестра моей матери, Зоя Федоровна Шалавина, заведовала в то время детским отделом в Министерстве здравоохранения Киргизии и могла добиться для меня направления в какую-нибудь хирургическую клинику нашего института. Но ни она, человек кристальной честности, ни я не хотели этого. Если положено ехать работать на периферию, значит, надо ехать. В таком обязательном распределении я и сейчас не вижу ничего плохого. Подобная государственная политика позволяла полностью или почти полностью укомплектовать периферийные больницы квалифицированными кадрами. Во всяком случае, эти больницы нормально работали, не закрывались, как это происходит сейчас.

Нередко молодые специалисты обосновывались на периферии надолго. Немаловажным обстоятельством было и то, что работа вдали от научных центров и клиник приучала к самостоятельности, когда за спиной нет ассистентов, доцентов и профессоров, надо самому принимать решения и брать на себя ответственность за них. Не понимаю, почему сейчас после окончания института дают свободный диплом – плыви куда хочешь. И многие уплывают в различные коммерческие структуры, где хорошие зарплаты, но где нет настоящей медицины, даже если эти структуры медицинского профиля.

Что я могу еще сказать? Такие столпы хирургии, как С.С. Юдин, Н.Н. Блохин, Н.В. Склифосовский и другие, начинали свою хирургическую деятельность именно в маленьких больничках, не видя в том ничего зазорного для себя. Я пошел тем же путем. Ну вот, хоть этим я похожу на великих!

Нам с женой предложили поехать работать в закрытый режимный городок, так называемый почтовый ящик. Так мы оказались в поселке городского типа под названием Мин-Куш (Тысяча птиц). Предстояла жизнь в маленьком поселке, затерявшемся в горах Тянь-Шаня…