Текст книги "О хирургии и не только"

Глава 3
Я – хирург

Хотя и жизнь, и труд хирурга тяжелы, усыпаны шипами, все же, по-моему, никакая другая профессия не может приносить столько душевного удовлетворения, как профессия хирурга!

Что может сравниться со счастьем, которое испытываешь, победив в поединке смерть?

Федор Углов

И вот долгожданный диплом в кармане! В нем написано «врач-лечебник». И еще написано, что диплом с отличием. Чтобы получить такой диплом, надо было иметь за все шесть лет учебы не более 25 % четверок У меня была всего одна четверка по гигиене. Утешало лишь то, что поставлена она была не за знания, а за драку. Еще на втором курсе я умудрился подраться с доцентом кафедры гигиены. Но я же не знал, что он доцент! А он меня запомнил и специально принимал экзамен сам. Он «пытал» меня минут сорок и не дрогнувшей рукой поставил «четыре». Хотя, если быть честным, «красный» диплом не дает абсолютно никаких привилегий, а лишь тешит честолюбие его владельца. За все годы моей работы никто и никогда не поинтересовался цветом корочек моего диплома. Гораздо важнее было самому знать и чувствовать, какие у меня познания в хирургии. К моменту окончания института я имел в своем багаже несколько самостоятельных аппендэктомий, умение обрабатывать несложные раны, представление о том, как надо поступать при многих неотложных хирургических заболеваниях. И главное, огромное желание стать хирургом!

Поселок Мин-Куш, куда мы приехали, был довольно своеобразным. Градообразующим предприятием были урановые рудники и обогатительный завод. Но запасы урана в то время уже иссякали, и через три года рудники закрыли. Я несколько раз спускался в шахты, видел своими глазами, как добывают уран. Поначалу было страшновато – радиацию боятся все. Успокоил меня санитарный врач, по совместительству и дозиметрист, нашей СЭС. Он сказал, что даже если на только что добытой руде просидеть голым задом целые сутки, ничего плохого не случится. Но таких экспериментов мы не проводили, а за три года, что я проработал в этой медсанчасти, ни разу не видел заболеваний, связанных с лучевыми повреждениями.

Особенность нашего поселка состояла в том, что он весь был поделен на микрорайоны, каждый из которых располагался на своей площадке. Самая низкая, 16-я площадка находилась на высоте 1800 метров над уровнем моря. От нее вела дорога вверх на 17-ю площадку, затем шли 18-я, 19-я и так далее и, наконец, последняя, Ак Гулак, располагалась на высоте 2900 метров. Так что передвижение по поселку представляло определенные сложности и, что очень важно для хирургов, такое построение городка способствовало высокому травматизму среди горожан.

В медсанчасти работали три хирурга: заведующий отделением Геннадий Ж., Николай А. и Раиса Р. Все они были молодыми людьми лет тридцати с небольшим, но мне казались очень опытными эскулапами. В принципе все они были хорошими хирургами, и я многому у них научился. Когда я уже работал в Москве, стал профессором, мне очень хотелось найти их, но этого, к моему великому сожалению, сделать не удалось.

Итак, я начал работать цеховым терапевтом. А как же моя хирургия? Свободной ставки хирурга не было, я ждал переезда Раисы Р. в другой город. И вот в моей трудовой книжке появилась заветная запись «переведен на ставку хирурга»! Я готов был прыгать от радости, мне хотелось кричать: «Я – хирург!!!» Пожалуй, это был один из самых ярких и радостных моментов в моей жизни.

Работа в медсанчасти началась с курьеза. Вечером Раиса Р. оперировала пациента с острым аппендицитом. Операция проводилась, естественно, под местной анестезией и продолжалась уже достаточно долго – никак не удавалось найти отросток.

Ургентная служба в медсанчасти осуществлялась таким образом, что по очереди на дому дежурил один хирург, остальные занимались своими делами и сообщать о своем местопребывании были не обязаны. В тот день таким ургентным хирургом была Раиса Р. Поскольку ситуация в операционной становилась критической, был поставлен в известность главврач. Он принимал меня на работу, знал, что я вскоре буду работать хирургом, поэтому приказал мне помочь Раисе. Но она отвергла мою помощь, процедив сквозь зубы, что не нуждается в помощи студента. К счастью, в это время нашли Николая А., правда… совершенно пьяным! Тем не менее его доставили в операционную. Когда он мылся на операцию, его приходилось поддерживать, ибо стоять самостоятельно ему было затруднительно. Потом его заботливо одели в халат, натянули на него перчатки, и я подвел его к операционному столу. Николай засунул руку в рану, произвел там некие манипуляции и буквально через минуту вытянул слепую кишку с червеобразным отростком. Удалил его и… упал возле стола, моментально уснув. Ну что тут скажешь? Мастерство и профессионализм не пропьешь! Не буду читать нотаций, морализировать по этому поводу и призывать к трезвому образу жизни. Я просто рассказал о забавном случае в моей профессиональной биографии.

Я весь погрузился в работу, довольно много оперировал сам. Мои старшие товарищи, видя такой энтузиазм, отдавали мне все простые операции. Ничего экстраординарного мы не оперировали, но я приучался думать, решать проблемы самостоятельно, и часто мне это удавалось. На этом этапе работы молодые врачи проходят одно важное испытание: уверенность, которую ты постепенно приобретаешь, грозит перерасти в самоуверенность. Я не стал исключением, но жизнь преподнесла мне хороший урок.

Меня, ургентного хирурга, вызвали в отделение по поводу больной с травмой ноги. Я пришел в больницу и увидел пострадавшую – молодую женщину в сопровождении друзей. Вся компания до этого отмечала какое-то событие и была в хорошем подпитии. Я внимательно осмотрел больную, диагностировал растяжение связок голеностопного сустава, наложил тугую повязку, рекомендовал покой в течение нескольких дней и отпустил домой. Пациентка и ее друзья смотрели на меня с явным недоверием, граничащим с неприязнью, но я не изменил своего решения, записал в журнал регистрации паспортные данные пострадавшей, диагноз, где помимо растяжения указал еще и алкогольное опьянение. Закончив свои дела, я ушел домой, но уже через пару часов был снова вызван в больницу. Прихожу и вижу своего разъяренного шефа, Гену Ж. Далее следует диалог на повышенных тонах:

– Что ты наделал?

– Я оказал необходимую помощь травмированному человеку.

– Почему не сделал рентгенологическое исследование? Почему поставил диагноз «на глаз»?

– Потому что был уверен в диагнозе!

– А ты знаешь, кто она такая?

– Нет, конечно.

– Она жена одного из «отцов» нашего города!

– Ну и что?

– Я сделал ей это исследование. Моли Бога, что там ничего не нашли! Но только представь, что бы они с тобой сделали, окажись там не растяжение связок, а хоть маленькая трещинка! Ты бы легко отделался, если бы вылетел с треском с работы. И потом, зачем ты написал про алкогольное опьянение? Ты взял кровь на анализ, проверил в ней содержимое алкоголя?

– Не говори глупости! Во-первых, она была пьяна. И это было видно невооруженным глазом. Во-вторых, эта проба у нас не делается.

– Она может прийти завтра утром, обвинить тебя во лжи и действиях, порочащих честь уважаемой и известной всему городу женщины. Мой тебе совет: вырви страницу и перепиши все заново.

Я последовал совету шефа, инцидент прошел без последствий, но многому меня научил. В травматологии даже опытный врач не всегда четко может определить наличие или отсутствие перелома. А уж при моем тогдашнем опыте о возможности ошибки и говорить нечего. Спасибо, Геннадий Иванович!

Расскажу еще об одном случае, ставшем для меня очень сильной «прививкой» от самоуверенности. Как-то ночью привезли больного с автомобильной травмой. С нашими дорогами и особенностями структуры поселка, о которых я рассказывал, это было довольно частым событием. Я обследовал пациента, сделал ему рентгенологическое исследование. Результат привел в изумление и врача-рентгенолога, и меня: в грудной полости мы увидели петлю тонкой кишки! А это значит, что у больного разрыв диафрагмы. Я тут же вызвал шефа. Через минуту он был на месте. Выбора у нас не было – состояние больного довольно тяжелое, необходима срочная операция. Анестезиолог нам не полагался по штату, но Геннадий в свое время прошел месячную специализацию по анестезиологии, владел азами: умел интубировать и кое-что еще. Но, увы, не так много, как хотелось бы. Так вот… он интубировал больного, наркоз проводила медсестра, а мы начали операцию, то есть оперировал Гена, а я помогал. Мы оперировали через абдоминальный разрез и ушивали диафрагму всю ночь. Потом, через много лет, когда я уже стал доктором наук, сделал не один десяток чрезплевральных операций, когда рассекалась, а потом сшивалась диафрагма, я пытался вспомнить и проанализировать, что же мы делали несколько часов, когда, по идее, это должно было занять несколько минут. Безусловно, сказалось отсутствие опыта, ведь мой стаж работы исчислялся одним годом, но и Гена оказался не на высоте. К утру больной умер у нас на операционном столе. Это была первая смерть, когда я принимал в операции непосредственное участие. Сказать, что мы очень переживали, не сказать ничего! Обида, величайшая досада на самих себя, чувство вины перед молодым парнем, умершим у нас на руках, перед его родственниками, желание возвратиться к началу операции и сделать все по-другому, желание бросить хирургию к чертовой матери и уйти в терапевты, а еще лучше в диагносты или лаборанты! Описать словами все эмоции и переживания, которые бурлили в душе, невозможно. Это может понять лишь хирург, переживший такую же ситуацию и не сошедший с ума!

У каждого, запомните, каждого врача есть свое кладбище. И чем известнее и опытнее врач – тем это кладбище у него больше. У начинающего врача его, конечно, может и не быть какое-то время – но только какое-то время. Причины банальны: это и ошибки (не ошибается тот, кто ничего не делает), это и в ряде случаев неизбежная смерть пациента. Врач ходит рядом со смертью, кто-то ближе, кто-то дальше… Это нормально: люди умирают, и при этом зачастую умирают на руках у врачей. Такова жизнь.

Мы оформили протокол операции, историю болезни, и я поплелся домой. Помимо переживаний на меня навалилась тяжелая усталость: ничего не хотелось, только лечь, закрыть глаза и забыться хоть на время. Но не успел я умыться, как меня опять вызвали на операцию – привезли мальчика с аппендицитом. Вспомянув снова всех чертей с матерями, я поплелся в приемный покой. Осмотрел ребенка: клиника была похожа на аппендицит, и я решил оперировать его. Мальчика увезли в операционную и начали готовить к операции. На стол его уложили, разумеется, совершенно голого. Я мою руки, и тут подходит ко мне операционная сестра, уже немолодая и опытная, и говорит, что у мальчика на теле множественные петехиальные высыпания. Из-за усталости и малой опытности я ответил, что это не важно, и довольно быстро произвел аппендэктомию. Отросток, к моему удивлению, оказался неизмененным. На следующий день состояние ребенка ухудшилось, усилились кожные проявления, появился жидкий стул с примесью крови. Ребенка осмотрели старшие товарищи – хирург, педиатр – и поставили диагноз: геморрагический капилляротоксикоз, болезнь Шенлейн-Геноха. Моя операция существенно не ухудшила состояния мальчика, но была абсолютно бесполезной и ненужной. Отец ребенка, простой рабочий-шахтер, доступно объяснил мне (ему уже рассказали, что операция была ошибочной из-за неверного диагноза), что если его сын умрет, он и меня убьет. Мы, конечно, сделали все, чтобы спасти мальчика, а когда ему стало лучше, отправили во Фрунзе, в институт гематологии. Поскольку я остался жив и сейчас об этом рассказываю, значит, ребенок выздоровел. Во всяком случае, отец больше в нашу медсанчасть не обращался. Но чувство вины не покидает меня до сих пор – ведь опытная операционная сестра чуть ли не носом ткнула меня в правильный диагноз. И я не оправдываю собственное неверное решение усталостью. Меня подвела самонадеянность. Сейчас я точно знаю, что на ошибках учатся. Главное, научиться их признавать, как бы неприятно это не было.

Да, я совершил ошибку по неопытности. Это плохо. Но еще хуже, когда ты можешь оказать помощь, но не делаешь этого. Очень яркий пример того, как не надо поступать, продемонстрировали мои опытные коллеги. Дело в том, что для проверки работы детского отделения из медсанотдела к нам приехали две уже немолодые женщины – педиатры. На второй день их пребывания (вернее, не день, а уже поздний вечер) меня вызвали наши детские врачи. Привезли ребенка, отравившегося беленой. Состояние было тяжелое, он был без сознания. Заведующая детским отделением, опытная и милая женщина Клара К, делала все для его спасения, проводилась дезинтоксикационная терапия. Ей в голову пришла мысль, что в таких случаях помогает обменное переливание крови, то есть выпускается порционно кровь ребенка и вливается донорская кровь. Чтобы подтвердить свое представление о лечении, она позвонила в гостиницу нашим проверяющим коллегам. Ей казалось, что они старше, а значит, опытнее. Но проверяющие дамы отказались прийти, отказали в совете и помощи. Тогда Клара и вызвала меня. Я выделил переднюю берцовую артерию довольно легко (хотя раньше у таких маленьких детей это не делал), и мы на свой страх и риск произвели обменное переливание. Как мы радовались выздоровлению ребенка, я помню до сих пор. И до сих пор помню тех двух дам, назвать которых врачами у меня язык не поворачивается!

В нашей хирургической деятельности нам очень не хватало анестезиолога. Это ограничивало и затрудняло проведение сложных хирургических операций. Я не открою Америку, если скажу, что местная анестезия раствором новокаина очень хороша при небольших операциях, мелких травмах, но не для полостных операций. В нашей стране местную анестезию в деталях разработал, применял сам и широко пропагандировал академик А.В. Вишневский. Он, безусловно, корифей, большой хирург, но его местная анестезия значительно задержала развитие хирургии в нашей стране. Весь мир уже широко применял различные виды ингаляционного наркоза, что значительно расширило объем хирургических вмешательств, а мы в этом сильно отставали. Мне рассказывали, что сам А.В. Вишневский начинал все операции (даже в грудной полости) под местной анестезией, но в конце концов не выдерживал стонов пациентов и тогда говорил своему анестезиологу: «Введите ему какого-нибудь дерьма, чтобы он не орал» – и продолжал операцию при нормальном общем наркозе. Я тогда больших операций не делал, а такие мои операции, как аппендэктомия, грыжесечение, холецистэктомия, остеосинтез и тому подобные, протекали почти безболезненно под местной анестезией. Но однажды мне довелось поработать анестезиологом. Мой коллега заинтубировал больную и начал операцию в брюшной полости. Уже не помню, что именно он делал, но меня поставил на проведение наркоза. Это я делал в первый и, к моей радости, в последний раз. Все шло гладко, но тут я заметил, что у больной расширяются зрачки. Я кричу: «Генка, зрачки расширяются! Что делать?» А в ответ: «Да иди ты… У меня тут свои проблемы!» Очень помог. Я никуда не пошел, а просто увеличил дозу эфира. Все прошло гладко и у меня, и у него, и, главное, у пациентки.

Помимо хирургии я на полставки заведовал отделением переливания крови. Отделение было «крупным» – я и медсестра, но вдвоем мы выполняли довольно большой объем работы. Наша медсанчасть располагалась высоко в горах, до Фрунзе – 400 километров, единственным транспортным средством были машины, так что нам приходилось во многом обходиться собственными силами. Я регулярно производил забор крови, расфасовывал ее, определял группу и маркировал сам каждый флакон, приклеивая соответствующие этикетки. Проблем с кровью у нас никогда не было, так как штат доноров был вполне приличный. Довольно частый забор и маркировка флаконов с кровью однажды мне очень помогли. Дело в том, что этикетки групп крови разного цвета. II группа – синяя, III – красная… Эти цвета настолько въелись в мое сознание, что я их не мог перепутать никогда. Однажды я оперировал молодую женщину, предполагая, что у нее аппендицит. Вскрыв живот, увидел море крови – оказалась внематочная беременность. Тут же распорядился подключить переливание третьей группы крови. Операция проводилась вечером, других врачей, кроме меня, не было. Я продолжал операцию, медсестра подключила кровь. Внематочную беременность я оперировал первый раз. Операция в целом совсем не сложная, но для тех, кто делал ее много раз. А для первого раза все сложно. Я весь был поглощен своими действиями, но зная, что переливание крови – врачебная процедура, бросил взгляд на ампулу крови и увидел синюю этикетку! Молнией мелькнула мысль, что при III группе крови этикетка должна быть красной! Я не сдержался. «Дура, – заорал я – ты что переливаешь?!» Она мигом отключила систему, принесла нужную кровь. Ошибочное переливание иногруппной крови – всегда судебное разбирательство. Именно по этой статье чаще всего возбуждаются судебные дела против врачей. Меня спас мой хоть и небольшой, но опыт. И еще – Бог помог!

Чтобы показать широкий круг наших обязанностей, расскажу еще об одном забавном эпизоде. Поскольку штат врачей у нас был ограничен, Гена Жуков на полставки работал еще и судмедэкспертом. А когда он уходил в отпуск, на месяц я оставался на этой должности. И вот в очередной раз я исполняю обязанности судмедэксперта… Где бы я ни находился, я всегда оставлял свои координаты. Как-то я был в кинотеатре, и посреди сеанса раздается объявление по громкой связи: «Патютко, на выход!» Я вышел, меня уже ждал следователь, примерно моего возраста, милиционер и еще какие-то люди. Следователь сказал, что в бане обнаружен труп мужчины. Мы все направились туда. Я лихорадочно вспоминал свои скромные познания в судебной медицине, по каким признакам можно хотя бы ориентировочно определить причину смерти, время ее наступления и прочее. Подходим к бане, там уже толпится народ. Первым в баню входит следователь, с суровой миной на лице осматривает, нет ли следов, проверяет окна. Все очень сосредоточенны. Заходим в саму баню, видим, лежит голый мужчина, предположительно – труп. Я наклоняюсь над ним, и – о, ужас! – на моих глазах он медленно поднимается, растерянно озирается вокруг и спрашивает: «Мужики, а что вы здесь делаете?» Оказывается, он немного перебрал и заснул, а собутыльники ушли, оставив его одного. Мы вышли из бани под дружный хохот собравшейся толпы. На этом моя карьера судмедэксперта закончилась.

Так протекали наши рабочие будни. Нельзя сказать, что все проходило гладко. Были у нас стычки с заведующим отделением. Я никогда не отличался покорностью, и если имел свою точку зрения, свое мнение, всегда его отстаивал. Но в общем и целом больших и серьезных разногласий в коллективе не было. Мы дружно работали и не менее дружно отдыхали.

Но меня никогда не оставляла главная мысль – стать большим хирургом, и я никогда не забывал слова М.С. Петрова, что большая хирургия – это онкология. Я всегда помнил тот совет, что он мне дал. И я поставил себе цель – поступить в аспирантуру в Институт онкологии во Фрунзе. С первых дней работы хирургом я приступил к подготовке в аспирантуру: самостоятельно изучал английский язык, учил философию и сдал на отлично кандидатский минимум по этим предметам. Язык на отлично, разумеется, я не знал, но оценку получил в основном за храбрость, ибо никто, кроме меня, за всю историю кафедры, работая на периферии, экзаменов кандидатского минимума никогда не сдавал.

Итак, кончался наш срок обязательной трехлетней работы на периферии. Сейчас я с большой радостью и – не буду скрывать – с грустью вспоминаю те годы. Больших операций я не делал, потолком моих действий были холецистэктомии и ушивание перфоративного рака желудка, но я все-таки чувствовал, что у меня многое получается. Но самое главное – я научился действовать самостоятельно, решать многие вопросы без посторонней помощи. И это – самый главный итог работы.

Впрочем, и сейчас, даже в хирургических клиниках Москвы, за два года учебы ординаторы, как правило, не делают ни одной операции самостоятельно. Мой же личный опыт к тому моменту составил не менее 150 самостоятельных операций. Это еще раз говорит в пользу того положения, что после окончания института молодых специалистов надо отправлять работать на периферию в обязательном порядке.

Но сейчас распространена совсем другая точка зрения. В большой статье «Образование хирурга – занятие длиною в жизнь» профессор С Л. Дземешкевич пишет, что «обучение на последипломном этапе может быть только в условиях современной клиники». Во-первых, в современную хирургическую клинику попасть простому студенту нелегко. Во-вторых, за могучими плечами ведущих хирургов клиники молодому специалисту трудно, пожалуй, невозможно, быть самостоятельным. Я не говорю уже о минимальной возможности участию в операциях из-за большого числа желающих это сделать. Так что я не стал бы так категорично утверждать, что, только работая после института в клинике, можно стать хирургом, стать профессионалом.

Через три года работы я подал документы на поступление в аспирантуру в Институт онкологии и радиологии во Фрунзе. Работать онкологом в столь престижном институте было пределом моих мечтаний. Три года я спал и видел себя хирургом-онкологом в столице Киргизии. Директором института в то время был очень известный ученый профессор Алексей Ильич Саенко. Впрочем, его знали и за пределами Киргизии, так как им был опубликован ряд монографий, в частности «Рак желудка» (довольно популярная книга в среде хирургов-онкологов). Я довольно хорошо знал профессора: во-первых, он читал нам лекции и вел занятия на шестом курсе, во-вторых, я видел несколько операций в его исполнении и считал его виртуозом. Особенно потрясла меня операция межлопаточно-грудного вычленения. Это очень травматичное вмешательство, когда удаляется верхняя конечность единым блоком с лопаткой и ключицей. Он провел ее филигранно! В-третьих, в течение нескольких лет он был нашим соседом по дому и порой даже здоровался со мной. В общем, А.И. Саенко был светило недосягаемой величины, учиться у которого дано только избранным.

Но все-таки я решил поступать к нему в аспирантуру. На экзамен я пришел в бодром расположении духа, ведь английский и философию я сдал на отлично. Мне оставалось сдать специальность, то есть онкологию, но я добросовестно штудировал ее три года, и особых сомнений в поступлении у меня не было. И вот встреча с великим онкологом состоялась. Алексей Ильич посмотрел на меня с кислой миной и монотонным, тихим голосом (он всегда так говорил) изрек буквально следующее: «Ты, конечно, можешь сдавать экзамены, но в аспирантуру я тебя принять не могу, так как на это место у меня уже есть кандидат – врач, работающий у меня уже два года, хорошо мне известный и киргиз по национальности». Я спросил, зачем же мне тогда сдавать экзамены? На это он таким же тихим голосом ответил, что это неплохая тренировка. Я поблагодарил его, повернулся и ушел. Вся жизнь перевернулась в этот момент. Я понял, что в Киргизии, где моя alma mater, мне ничего не светит ни сейчас, ни позже. Но и расстаться со своей мечтой я не мог! Хорошо, что на тот момент я еще не уволился с работы. Значит, буду продолжать работать районным хирургом.

Но как мне было стыдно возвращаться с поражением, даже не вступив в сражение. Полное фиаско, причем навсегда! Рядом никого не было: жена оставалась в Мин-Куше, друзья-однокурсники разъехались. Я остался один на один со своей болью и обидой. Что делает русский человек в такой ситуации? Правильно, идет и напивается. Я сделал то же самое. Но это не принесло облегчения, наоборот, на душе стало еще муторнее. Приплелся домой и завалился спать. На следующий день встал поздно, собрав вещи, решил уехать в Мин-Куш. Мои невеселые мысли прервал телефонный звонок, который оказался колоколом судьбы. Моя дорогая тетушка Зоя Федоровна (я уже говорил, что она работала в Минздраве), ничего не объясняя, попросила срочно приехать к ней по очень важному вопросу.

Когда я приехал, она сообщила мне, что только что пришло письмо из Москвы. Московский институт онкологии предоставляет одно место Киргизии в клинической аспирантуре. Вступительный экзамен нужно сдавать уже через неделю в Москве. Так как подготовленного врача киргизской национальности на тот момент не было, а за такой срок нового кандидата подготовить просто невозможно, Минздрав решил предложить это место мне. «Поедешь?» – улыбаясь, спросила тетя. Я подхватил ее на руки и крепко расцеловал. Так, благодаря случаю, в мой судьбе произошел крутой поворот. Впереди меня ждала Москва и моя мечта.

Естественно, что жена уволилась с работы и приехала ко мне в Москву. Так же как и у меня, ее профессиональная карьера развивалась благодаря случайным совпадениям. Дело в том, что, еще учась в институте, Римма мечтала работать психиатром, ее всегда больше привлекало изучение не соматического, а психического статуса человека. Но в Мин-Куше должности психиатра не было вообще. В Москве же она была вынуждена работать там, где было место, а это была только ставка терапевта. Но через год к нам пришло сообщение из Киргизии, что есть одно место в целевую аспирантуру в Институт медицинской генетики. Учась в институте, единственное, что мы знали о генетике, так это то, что она – «продажная девка империализма». Жене пришлось очень серьезно заняться постижением весьма сложных задач, но она упорный человек, выучила генетику на отлично и легко поступила в аспирантуру. Забегая вперед, скажу, что она много лет работала доцентом на кафедре медицинской генетики Института усовершенствования врачей и успешно учила врачей этой сложнейшей науке.