Текст книги "Утро не судное"

Роман

Утро не судное

Глава 1

Неухоженный подъезд, лестничная площадка. Дверь приоткрылась медленно, как бы нехотя. Пятясь, выдвинулся фасадной частью Валерий Сюньков, сотрудник журнала «И так далее», избравший себе псевдоним Пил Игримов. Стоя на площадке, он настойчиво и небезнадёжно пытался удержать дверь, стремящуюся закрыться резко и решительно. Валерий проявлял настойчивость. Таинственная личность, находящая по ту стороны баррикады, упорствовала и, похоже, побеждала. И тут Пил Игримов взмолился: «Поймите… Материал о помилованных – это не мой каприз! Читатели ждут продолжения!» Но суровый голос из-за двери подчеркнул однозначность ситуации: «Ждать не вредно! Спасибо! Помиловали… Хоть в петлю! Писатели!»

Дверь резко закрылась. Валерий потряс уставшей кистью, только что сжимавшей сохранявшую надежду на продолжение беседы дверную ручку, с досадой сплюнул на нечистый пол и решительно двинулся вниз по лестнице. «Я её что ли нарисовал? Художники!» – так странно он прокомментировал инцидент.

А его визави, немолодой мужчина в мятых потасканных спортивных брюках и майке не первой свежести, испытывая лёгкое чувство победы, решительно повернул ключ, подумал и не менее решительно водрузил на место предохранительную цепочку. «Хрен вам всем!» – лаконично пробормотал он и пошёл в комнату. Не без опаски подошёл к зеркалу, повернулся к нему спиной и, отчаянно вывернув голову, стал осматривать плечи. Татуировка – загляденье: крупная ярко-цветная ящерица. Мужчина отвернулся, размял движением головы шею и вернулся к осмотру. «Переползла… Не понравилось на спине?.. Место ищешь под солнцем? Нет здесь места. А остальная живность? Скушала? Может, и меня? Лучше бы я не опоздал на тот поезд!» – ворчал он дружелюбно и жалобно. Состояние его было близким к истерическому. Было от чего – ящерица слегка пошевелила головой и двинула хвостом.

Валера резво выскочил из подъезда, оглянулся на вычисленное заранее окно грубияна и, в глубине души слегка переживая поражение, быстро направился в сторону автобусной остановки. Он досадовал по поводу творческой неудачи и успокаивал себя мыслью о том, что свет клином не сошёлся на этом дёрганом типе. Трудно ему объяснить, что в течение сорока минут забыть перекрыть воду в кранах, а потом неожиданно об этом вспомнить, положить в холодильник ключи от квартиры, с трудом их найти, а затем, на выходе, один из них сломать, сесть не на тот автобус, подвергнуться на вокзале нападению инвалида-попрошайки, попасть в милицию, а там выяснить, что паспорт остался дома, – это слишком много. Но именно это «слишком многое» позволило ему тогда опоздать… Трудно объяснить!

Ох уж мне эти аномалии! И у меня случаи были. Студентами пьянствовали. Пошёл я за бутылкой. Через мост – время теряю. Понёс меня чёрт через железнодорожные пути. Товарный состав стоит. Оттепель, снег, естественно, подтаявший. Скользко, то есть. Решил под вагоном пролезть. Сам я – в длинном пальто, модном. Что-то остановило, за ворот удержало. Стою я и не могу шевельнуться. Даже как-то неловко стало – наваждение? А поезд в тот момент и тронулся. Не выскочил бы я из-под вагона в том пальто. Получается, я тоже помилованный? Да таких помилованных… Шестое чувство, интуиция… Мне моё шестое чувство подсказывает: если пошла чёрная полоса, надо просто переждать, и ворота в полосу светлую сами откроются. И остаётся только уповать на философский смыл окраски зебры.

Поток сознания стремился к бесконечности, закручивались пенистые буруны, вздымались волны, где-то близко зарождался девятый вал, как вдруг кто-то нежно и одновременно цепко подхватил Пилигрима за локоть. Валерий не сбавил шаг, его неожиданный попутчик следовал рядом, и со стороны было странным наблюдать, что гражданин, так ловко пристроившийся к почти бежавшему разработчику новых творческих и финансовых проектов, шёл, еле передвигая ноги, лениво, не проигрывая при этом в скорости передвижения. Впрочем, это мог быть обман зрения.

Попутчик, несмотря на приличную жару, одетый в длинный серый плащ, не скрывающий худощавую фигуру, при шляпе, продолжая поддерживать Пилигрима пол локоток, громко зашептал ему на ухо: «Валерий Сюньков? Он же Пилигрим? Валерий… Только не останавливайтесь, только вперёд. Прошу вас!»

Валерий остановился.

Мужчина тоже остановился, досадливо сморщился и сокрушённо покачал головой. Он говорил с укоризной и быстро:

– Что же вы так… Вся конспирация – насмарку! Впрочем, приземлённые наблюдатели нас не интересуют…

Незнакомец широко улыбнулся, приветливо приложил два пальца к шляпе и даже изобразил нечто напоминающее щёлканье каблуками. Пара мешала прохожим. Несколько озадаченных и спешащих граждан их слегка толкнули. Мужчина бережно приобнял Валерия, осторожно подвёл к кромке тротуара. Женя лихорадочно прокачивал ситуацию, она упрямо не прокачивалась. Незнакомец заговорил:

– Разрешите представиться. Женя. Можно Женька. Можно Женечка. Можно Евгений. Можно Иннокентий Лазаревич. Смотря какому случаю подобает…

Валерий думал. Он посмотрел на прохожих, на стайку голубей неподалёку, на свои изрядно поношенные туфли – нигде поддержки на экстренный случай не просматривалось. А случай мог, он чувствовал, перерасти в экстренный. Потому он и посмотрел на незнакомца так, как мог посмотреть только он – с недоумением, ожиданием, надеждой и уважением. Женя оценил этот взгляд и удовлетворённо хмыкнул.

– У меня к вам дело! Огромной важности, – быстро сказал он почему-то явно небрежно. – Дело – не терпящее отлагательств и надругательств над моим собственным достоинством. Мы – деловые люди. Уверен, мы поймём друг друга!

Валерий только и произнёс:

– Я к вашим услугам…

Женя всем своим видом показал, что он восхищён такой выдержкой. В его глазах – одобрение и торжественность. Сунул руку в карман. Валера забеспокоился. Женя достал из кармана диктофон, нажал кнопку – включил. Треск, шум, обрывки классической музыки. Женя с удивлением и досадой пожал плечами:

– Надо же! Хотел, чтобы торжественно… Специалисты речь подготовили… А тут – такой конфуз. – На мгновенье задумался, сунул диктофон в карман и решительно продолжил: – Мне нужно… Мне нужно, образно говоря, завладеть одной… не принадлежащей мне вещью. Мне, конечно, стыдно. Но ради успеха нашего общего дела я стараюсь преодолеть это противоречивое чувство. А взамен я предоставлю вам много других, не принадлежащих вашей уникальной персоне вещей. Идёт? По рукам?

Валерий был удивлён таким содержательным и прямолинейным предложением. В глубине дремлющего сознания проснулся, зашевелился и осмотрелся по сторонам его величество азарт. Со стороны их дальнейшая беседа выглядела как немой диалог с живой жестикуляцией. Женя понимающе кивал. Валерий загибал пальцы сначала на правой руке, затем на левой. Видимо, условий, выставленных им в обмен на участие в дерзком предприятии, было немало. Пальцев не хватило. Женя услужливо протянул свою руку.

Глава 2

Антон шёл по битому кирпичу, перемешанному с кусками битума, размякшего от жары. Желтовато-чёрная с блёстками смесь прилипала к ботинкам. Приходилось время от времени очищать подошвы, что отвлекало и нервировало. Что это за труба? На десятки километров вокруг нет ни одной стройки или заводика захудалого. Она тянулась метров на сорок. С ее поверхности свисали лохмотья пергаментно-битумной изоляции. Ещё не ржавая. Труба – справа, солнце – слева. Может, перелезть на ту сторону, в тень, что жариться-то? Скользко, грязно… Дойду, не растаю.

Это могла быть какая-нибудь брошенная стройка. Здесь-то? Во всяком случае, работы велись не так давно: коррозия металл почти не тронула… Ах, какие мы наблюдательные! А если отсутствие коррозии есть результат воздействия? Может, это просто очередной реквизит?

Теорий много родилось. Есть и у меня некоторые мысли. Я, конечно, людей смешить не хочу, но и молчание в данном случае не золото. Кто нас наказывает? Или проверяет? Хозяин? Сидел он на крыльце своего дома небесного и услышал возню в кустах, на Земле то есть. И запустил туда, в кусты, камнем или какой другой штуковиной, что под руку попала. Взвизгнуло что-то и убежало – то ли собака, то ли кошка, то ли человек какой бестолковый. А он сидит и ждёт, когда к нарушителю спокойствия раскаяние придёт или понимание, что, на мой взгляд, одно и то же. И пока никаких мёр не принимает. Пока.

А в кустах этих мы – главные. И не пристало нас каменьями или хлыстами воспитывать – взрослые уже. Но, если мы главные и взрослые, значит, мы за всё в ответе. Скажем мы так хозяину? Если скажем, то и разговор завяжется. А если не скажем? Тогда, получается, не в ответе? Кто мы тогда? И как к нам относиться?

Плохо, когда выхода нет для одного, даже для многих. Но когда нет выхода для всех? Этот Город… Не можем мы ничего сделать, ровным счётом ничего. Ни пулей, ни бомбой, ни лаской, ни обманом. И даже сдаться на милость победителя не получится.

Помню, как нас после эксперимента на выживание построили – тощих, голодных, обгоревших чуток. И сказали, мол, видите: человек может всё, даже невозможное. Но чуть позже очкарик какой-то мимоходом добавил: да, может, но когда есть надежда или мотивация сверхповышенная. Тогда каждый из нас, выживающих, знал, что пройдёт время, и мы вернёмся к нормальной жизни. А, если кто и не вернётся, сгинул не зря. Да и силком никто не тянул, это тоже немаловажно.

Но, если «выживающему» сказать, что будет только так и всегда, как он себя поведёт? Будет ли он философом или, например, законопослушным гражданином? Особенно, если внутренне содержание подкачает. И ведь подкачает! Кто в себе уверен? Не думаю, что многие.

А если кто и уверен, если не трепло, то имеет в виду этот самоуверенный экстример, ситуации, так сказать, апробированные. А если лавина пошла неожиданно? И человек с ней ранее никогда не встречался – даже в мыслях? А если это не лавина, а прёт с горы что-нибудь совершенно непонятное, уродливое, разноцветное, с растопыренными ветвями вместо рук или лап, никогда ранее не виданное? И при этом не поймёшь, чего ожидать-то – весёлого розыгрыша или ножа в спину?

И тут Антон замер – глухой чмокающий звук. То ли из трубы, то ли из-за трубы. И надо бы упасть. Но ведь потом не отстираешься. Антон стал спиной к металлу. На земле – тень. Но ведь солнце в лицо. Тень – расплывчатая, чуть справа. Попытался повернуться – не получается. Спина словно прилипла к трубе – как магнитом припечатало. Теперь точно не отстираешься! И воздух – густой, как в русской бане. Опять чмокнуло.

Он вспомнил, как ругались эксперты. «Что вы мне говорите? Воздух стал гуще и теплее? А давление, радиация, ионизация, скорость ветра… Так же нельзя работать!», – распекал один. А второй ему отвечал: «Ты, как приехал, неделю из домика не вылезаешь, а коэффициент к зарплате идёт, значит, можно…»

Спина застыла – не шевельнуться. Спина – спиной. Но руки свободны. Антон достал пистолет, заслал патрон. Подумал при этом: а на хрена он мне нужен? И зачем вообще здесь оружие? Инструкция! А какой идиот… Да какая разница, какой. Я, человек с оружием дружащий, не понимаю, зачем оно здесь нужно. Не то, что трудно, нет – невозможно определить рамки его применения. Ни в качестве защиты, ни в качестве нападения. Нет здесь ни того, ни другого. И не может быть.

Возня идёт сложная, и надо разбираться, делать что-то. Но без оружия. Так я считаю. А что ствол выхватил – это рефлекс. Но палить в белый свет не собираюсь. Другое дело, если придётся его употребить в личных, так сказать, целях. Не хотелось бы стать безответной жертвой какой-нибудь гадости. Или её, эту гадость, успокоить или себя. Но об этом лучше не думать. Надо будет – употребим.

Тень ушла вправо – объект сверху. Антон попытался оторваться – бесполезно. Опять чмокнуло. Ну, зараза! Прилип. Труба начала вибрировать. По спине – мурашки, в глубине, в мышцах – слабые уколы. Антон почувствовал явную головную боль и мягкое прикосновение к… мозгу.

Через мгновенье тень на земле распалась на лоскуты, и то, что было тенью, закружилось сначала по земле, затем отделилось от поверхности и чёрным вихрем, состоявшим из кусков тьмы, ударило Антона в лицо, как сильный ветер с песком. На мгновенье он увидел свет сквозь рваные клочья и затем почувствовал, что спина более не скована неведомой силой. Всё – отключился магнит. Он сделал шаг вперёд, развернулся и одним прыжком, чуть подстраховавшись рукой, заскочил на злополучную железяку. Никого и ничего. Ну и чёрт с тобой, чмокало-глюкало.

Вдали хорошо виден Город. Сегодня виден. Стоит сам по себе, словно выдавленный из песка, и плюёт на всех. Антон не был допущен на объект. Нет, не так: Город его, как и многих-многих других, не принимал. Лишь некоторым он сделал и, возможно, сделает исключение. Припоминается что-то вроде: Объект, прилегающая к нему территория являются составными частями явления, находящегося на такой стадии технологической мощи, что оно не может быть ликвидировано, блокировано или смягчено никакими земными средствами.

А посему, хочешь – утирай плевок, хочешь сам плюй, хочешь бомбу бросай или на танке прорывайся, результат всегда один – никакой.

Глава 3

Она проползает по руке, перебирается через плечо и тихо пристраивается на спине, между лопатками. В зеркале это хорошо видно. Она неподвижна, и лишь веки время от времени слегка приоткрываются и поясняют: не сплю – задремала, всё вижу, слышу, я тебе мешать не буду, но знай – я здесь. Передвижение её не ощущается. Только увидеть можно: то она на спине, если зеркало есть, то на плече, на груди. С того момента, как она появилась, всё другие герои и участники этого жуткого мультика стали исчезать. Она их прогнала, а, может, просто, извините за натурализм, съела. Может же быть такое? Если прогнала, то где же они прячутся сейчас? Под диваном, за шкафом, под ковром… Стоп: надо проверить под ковром. Как она относится к этому поиску? Одобряет? Не одобряет? Или ей вообще до всего происходящего дела никакого нет? Живёт себе, ползает помаленьку.

Хозяин я для неё или среда обитания? Вопрос, конечно, философский, но делать-то что?

Как быть в такой ситуации? Чем закончится поход в больницу – понятно. Посоветоваться с друзьями? Не таким однозначным, хочется верить, будет исход, но с известной житейской вероятностью можно предположить полную неудачу этого зова о помощи. Что делать? Мытьё, протирка спиртом и прочими хорошо зарекомендовавшими себя превентивными веществами результатов не дали. Может сесть в ванну с какой-нибудь соляной кислотой – разбавленной, конечно? Страшно – больно, наверное… Человек – существо сильное, живучее, многое может вытерпеть. Но этот кошмар! На лице она не появлялась ни разу. Сон поначалу был ужасным, теперь восстановился. Засыпаю и думаю: утром проснусь, а её нет. А внутри голос – спокойный, доброжелательный, немного насмешливый: а куда ж она денется? Куда она от тебя денется? – так и говорит. И добавляет: а ты от неё?

И всё же… Что это? Болезнь? Колдовство? Месть? Повода вроде не было. Ничего странного в жизни моей не происходило. Единственное, что внесло некоторое разнообразие, так шумиха эта журнальная. Да, был случай такой – с женой поругался. Поскандалил даже. И билеты порвал, и деньги швырял, и кричал, и матерился даже, и сказал даже, что думаю. И так решительно сказал, что самому страшно стало – на мгновенье. И чтобы этот страх преодолеть, решил не останавливаться, так сказать на достигнутом. И понёс… Всё высказал. Тоже мне нашли подкаблучника. Пусть не путают со своей мамашей мягкость с мягкотелостью, взвешенность в действиях с трусостью, доброжелательность с заискиваньем. Не ожидали от меня такого? Как же тут ожидать: молчит человек и молчит, хоть в морду ему наплюй. Вот и прорвало. Кончилось тем, что развелись. Не знаю, плохо ли хорошо – время покажет. А эта вода, хулиган, милиция… Не попал я на тот поезд. Взрыв – и говорят, и писали – был страшный. И поездов тех было два, и погибло там – тьма…

А случаев таких, оказывается, немало. Об этом и написали. И меня туда же. И тот гость намекал, что надо бы тему продолжить, интересно, мол, люди звонят, пишут. Но как продолжить, если именно в то утро, когда этот репортёр нежданный явился, несколькими часами раньше, первые картинки мультяшные и надписи появились. В зеркале увидел. Когда умывался. А затем картинки и слова стали преобразовываться и множиться, как образцы настенного творчества в школьном туалете. И вся эта неожиданная прелесть – в цвете. И всё рисунки передвигаются. Передвигались. Появилась она. Картинок уже через минуту стало меньше. Теперь их вовсе нет. А она есть. Но тогда она их ещё не всё съела. А я ж раздетым вышел, без рубахи имеется в виду. Почему, не могу объяснить? Но не могу я так: один я, совсем один, и тут кошмар этот происходит, с ума можно сойти. Я подумал: может, это всё мне кажется? Вот и вышел.

Он мне про везенье рассказывает – это мне! – а я за глазами его слежу. И вижу: рассматривает он мою галерейную грудь, картинки, то есть. Делаю вывод: настоящие. Но не вижу я ни удивленья, ни отвращенья, ни укора в глазах его только интерес и азарт что ли. Это ж каким надо быть толстокожим, непрошибаемым! Мне даже показалось, что подружке моей ползучей он игриво подмигнул.

Я кое-что читал про загадки всякие, измерения пространственные. И вот что подумал. Если жизнь существует трёхмерная, то может же быть она, или какие-нибудь другие жизни, двумерной? Жизнь, так сказать, на плоскости. Может, картинки эти и гостья моя последняя – последняя ли? – это есть та жизнь? Понимаю, нелепость получается. А что ещё может получиться? Понимаю, что надежды на избавление случайное нет. Почти нет. Рано или поздно придётся сделать решительный шаг. В какую сторону – милиции, больницы, журнала этого, будь он неладен, – не знаю, но сделать придётся. Но пока не решаюсь.

И уж вроде набрался сил, взял себя в руки… Утром вчера проснулся, смотрю, а она на стене. Прогуляться вышла. Подползла к розетке, уткнулась в неё носом, как бы принюхивается. Только кончик хвоста слегка подёргивается. Ну что тут делать. Разум мне кричит: беги, беги, другой возможности может не быть. А сердце не пускает. Не пускает и всё. И ничего при этом не объясняет.

И что же я сделал? Протянул я руку к стене, упёрся в неё пальцами. И она медленно по пальцам переползла по кисти и расположилась на предплечье. Кто зайдёт, удивится. Любитель, он же ценитель позавидует. Прекрасная татуировка, скажет, ящерица – как живая. Кто ж такое чудо сотворил, поинтересуется. А я ему не скажу.

Глава 4

Майский дождик обратился вполне приличным ливнем. Хляби небесные разверзлись не на шутку, к счастью, ненадолго. Выглянуло солнышко, резали глаз яркой зеленью мокрые деревья, последние водяные струйки рисовали на пыльном оконном стекле замысловатые узоры. Рой Каташов посмотрел на обнадёживающее небо, перевёл взгляд на узоры, попытался найти в причудливых рисунках закономерность – не получилось.

«Мрачное утро, грустное утро, тяжёлое, нерадостное…» Рой перебрал ещё несколько эпитетов к началу столь содержательно начавшегося дня и остановился на одном: «Дурное утро!»

Последнее время Рой ловил себя на том, что неосознанно подпадает под влияние своего собственного произведения: чаще и чаще «улетает» – в мир, созданный его воображением.

И поначалу легко там было, и если обнаруживался какой дискомфорт, то всё в твоих руках: можно сколько душе угодно переделывать и ваять по собственному усмотрению. Где-то решительно покромсать абзацами и сшить оставшееся. Где-то, пользуясь абсолютной монополией на критику и редакторство, подправить слегка и увести пока ещё несуществующего читателя совсем не в ту степь.

Однако проходило несколько дней, и «швы» уже представлялись грубыми, из-за небрежно перевязанных ниток выглядывали уши, за кои он притащил казавшиеся ему оригинальными и необычными обстоятельства. Путь «не в ту степь» оборачивался кюветом, а то и тупиком. И возникал вопрос: а надо ли было нарушать более-менее стройную сложившуюся картину? И ответ рождался всё же утвердительный. Не смотря на всё очевидные и, возможно, ещё невидимые огрехи, сочинение приобретало новые штрихи, новые акценты и новое звучание. То есть вмешательства были не лишними.

И к чему же привёл этот творческий волюнтаризм? А привёл он к тому, что Рой сам залез в такие авторские дебри, откуда его уже не мог вывести даже предполагаемый читатель. Начав с концепции преимущественно философской, он быстро в ней разочаровался – гордыня и тщеславие не лучшие спутники в писательском деле. Хотелось тиражей и известности, со всеми вытекающими отсюда радостями. Перешёл к формату коммерческому.

И опять фиаско. Слепленные неискренней фантазией суровые детективы, стрельба, погони, таинственные архивы, бессмертные диверсанты и ногастые зубодробящие китайцы достали его раньше, чем весь этот экшн приблизился к логическому завершению. Стало горько, противно и… стыдно. Рой плюнул на всё и забросил неблагодарное занятие.

Надо было на что-то жить. Подвернулся этот прохвост Пилигрим, и Рой после несложной и нетрудоемкой трансформации поделился с активным бездельником несколькими идеями, адаптировав их под журнальный вариант. И понеслось. Автором проекта, конечно, был Пилигрим, и Рой, конечно, не возражал. Он не был штатным работником журнала. Да и светиться в несколько сомнительных, спорных и шумных ракурсах у него не было никакого желания.

Почти полгода давала кушать хлеб с маслом раскрутка темы группы Дятлова. Да, это была эксплуатация извечной тяги к тайне неискушённого читателя. Но надо признать и не без гордости заявить, что направление было отработано творчески, вдумчиво, трудно и… честно. И что немаловажно – пересиливать себя не пришлось. Роя действительно ещё давно заинтересовала мутная история, выглядевшая в разнообразной журнально-телевизионной подаче одной из немногих, действительно достойных внимания.

Во-первых, она было полностью реальна. Во-вторых, сохранилось немало прямых и косвенных свидетельств, позволяющих воссоздать печальную и запутанную картинку прошлого. Кипы писем, копии протоколов, экспертиз, выписки из архивов, фотографии пару месяцев были основной составляющей сновидений, и наступил даже момент, когда граница между реальностью и миром морфея стабильно нарушилась. И казалось бы, вопрос отработан по-джентльменски – без явной пурги, подтасовок и конспирологических витиеватостей. Во всяком случае, так выглядела трактовка со стороны.

Но сам Рой прекрасно понимал, что при правильно выбранной конструкции, при более-менее профессиональном размещении в ней содержания всё равно есть нюансы, которые не позволяют назвать тему закрытой. Предложенный читателю героический финал – только одна из версий. Дело прошлое, и вряд ли доведётся ещё раз вернуться к этой истории.

Затем родилось новое направление. Надо признать, что никакой революционной новизны в нём было. Про везунчиков, назовём их так, опоздавших на поезда, самолёты, корабли, ставшие жертвами катастроф, писалось с избытком. Подмечено, задокументировано, что действительно на почти всех без исключения трагические маршруты процент опозданий и неявок значительно выше среднестатистического. Однако одно дело констатация интригующего факта, другое дело – копнуть это факт глубже и с разных сторон. Упор был сделан на судьбы везунчиков. И там открылось много интересного.

Конечно, на всю эту журнальную шелуху имелся взгляд и иной, отличный от широко открытых глаз наивного и ленивого читателя. Взгляд, так сказать, без протокола. Мы часто путаем объективные события и их субъективную оценку. Немало людей опаздывало на различные транспортные средства и мероприятия самым нелепым образом. Но в памяти и народной молве остались и пробрели особое толкование именно те случаи, которые получили трагическую окраску: несчастья, взрывы, обвалившиеся потолки…

Но можно ли рассматривать это как везенье или избавленье? Ведь живёт человек не одной поездкой, полётом, плаванием и прогулкой. И уж кто знает, отчего избавился и что приобрёл везунчик, если его жизнь рассмотреть в более длительном периоде, без привязки к единичному событию. Но это уже философия, это другая песня и другая история. Но если слегка схитрить и сделать упор на бытовую арифметику, то есть, где развернуться и разгуляться рукастому журналисту.

На страницах журнала фигурировали реальные люди, фотографии, интервью. Процесс трудоёмкий, но и результативный. Став даже ненадолго публичными фигурами, герои расследования вольно и невольно включались в игру, и от этого документально-художественная компания выигрывала вдвойне.

Рой относился ко всей этой активной возне иронично. Но возня давала занятость, если проще – кормила. Получив в свои руки достаточный объём аналитического материала и имея возможность фильтровать необходимый вымысел, откровенное враньё, милое приукрашивание и грубое передёргивание, он всё же согласился с зыбким, спорным, но интересным выводом. Почти всё везунчики столкнулись после избавления с серьёзной компенсацией в виде не менее нелепого, непредсказуемого и неожиданного наказания. Вывод требовал дополнительного подтверждения, и Рой без особого усердия формировал статистическую базу. Но делать однозначные выводы он был пока не в праве.

Ажиотаж спадал, и если не кривить душой, вся эта катавасия ему изрядно надоела. И как-то постепенно, ненавязчиво вновь проснулся интерес к почти заброшенной книге. И вместе с интересом неожиданно выскочила из тёмного угла авторская гордость, которая резко отстранила не такое уж давнее желание пойти по пути коммерческому и настоятельно потребовала твёрдости и самопожертвования. Рой согласился и вернулся к первоначальному проекту, который уже за пару недель его основательно вымотал. Созданный воображением новый образ деформированного расстоянием пришедшего из звёздной глубины сигнала был интересен, но он никак не мог сообразить, как его прилепить к первоначальному варианту своего творения.

Посему разговор с зашедшим «на огонёк» хитромудрым Пилигримом был коротким, чай поспешным, обмен мнениями пустым. Что гостя не так уж смутило. Рой любезно предоставил ему возможность забрать всю электронную почту – пусть сам копается и намекнул, что желает свести своё участие в феноменальном проекте до минимума.

Когда покоритель читательских сердец и умов покинул обитель, Рой довольно долго смотрел на неплотно прикрытую творческой личностью дверь и пытался вспомнить и понять, зачем личность конкретно приходила. Не вспомнил и не понял. «Чёрт с ними – и с Пилигримом, и с дождём вашим, и с книгой, которая уже достала, и с днём дурным…» Рой плотно закрыл дверь и поймал себя на мысли, что очень хочет не видеть её открывающейся.

Глава 5

Валерий Сюньков в соответствии с инструкциями, полученными по телефону, разыскал пивную. Заведение – не ахти какое, но что поделаешь – вошёл. Быстро нашёл указанное место. Женя сидел за пустым столиком и олицетворял собой безграничное радушие. Приглашающим жестом указал ему на место справа от себя. Но сесть не на что: там пустое место. Валерий смутился. Женя ловко достал из-под стола солидный офисный стул и царственно указал на него двумя руками. Гость последовал приглашению, был осторожен. Женя посмотрел на часы и повёл себя поначалу сухо и официально:

– Вы удивительно точны. Точность – вежливость ваших королей.

Валерий выдавил из себя улыбку. Не нравилось ему всё это. Но тянуло, ох, как тянуло.

– Вы принесли? – спросил Женя.

Валерий молча протянул ему флэшку. Хотелось от неё избавиться – что уж тут скрывать.

– Прекрасно. Лояльность по отношению к организации – прежде всего. А то – сами знаете… – строго и задумчиво произнёс Женя, помедлил и продолжил: – И мы своё слово держим.

Достал из кармана плаща незапечатанный пакет из грубой бумаги и протянул его Валерию. Новоиспечённый член таинственной организации не удержался, заглянул – какие-то бумаги и деньги. Хотелось посчитать – никак нельзя. Женя сменил тон на более фамильярный:

– Я рад, что вы решили украсить своим присутствием это приветливое заведение. У меня вопрос первый и, полагаю, для вас неожиданный. Просветите меня: что здесь делают эти люди?

Вопрос обескуражил собеседника. Но молчать нельзя.

– Какие? – осторожно спросил Валерий.

– Эти всё, скрашивающие наше одиночество, – пояснил Женя и окинул взглядом пивную.

– Отдыхают, – кратко ответил Валерий.

– От чего и от кого они отдыхают?

– От жизни, от работы, от семьи, от начальства…

Женя глубоко задумался, достал из-под стола кружку пива, отхлебнул.

– Денег у вас теперь много, можете угостить всех присутствующих. Люди примут это с пониманием и благодарностью. Хотя, мне кажется, лучшим вариантом для них была бы полная и надёжная изоляция от жизни, то есть, от всего того, что вы мне минутой раньше перечислили. По-моему, это называется смерть.

Валерий пытался оценить глубину высказанной мысли, у него это плохо получалось. Помолчу пока, подумал он. Женя от него ответа и не требовал, заговорил сам.

– Я вот поутру стихи набросал, – задумчиво сказал он и прочёл с вдохновением: – Безумству храбрых поём мы песню…

Женя оборвал чтение и с восхищением посмотрел на Валерия.

– Это о вас. И подобным вам. Спасибо вам за то, что вы есть. А я, в свою очередь, полон уверенности, что вы полны благодарности нам за то, что мы есть. За творческий союз!

Женя достал из-под стола второй бокал пива и поставил его перед Валерием. Лихо стукнул по нему своим и душевно отпил. Он был полон восторга и умиления, даже утёр слезу.

Валера был тронут, но он не забывал о поручении нового и весьма неожиданного шефа и как человек дисциплинированный готов был доложить об исполнении. Собственно, и докладывать было почти нечего, но его вины в этом не было. Женя пояснил ему, давая инструкции, что имел место на днях странный казус. Шла женщина по дороге и встретила своего покойного мужа. Дело, в принципе, житейское, как выразился Женя, но женщина та самая упала в обморок и была доставлена в больницу. Вот Валерию и надо было посетить пострадавшую, побеседовать, уточнить детальки. Валера, конечно, проникся. Посетил даму, поговорил. И мутная такая история нарисовалась…

– Итак, что там, в больнице? – спросил Женя.

– Представляете, еле к ней в палату пробился. Она в шоке, накололи её лекарствами. Может, привиделось…

– Сердце женское не обманешь, – строго вмешался Женя. – Получается, сбежал стервец.

Женя с досадой стукнул кулаком по столу. Некоторые посетители, кто с осуждением, кто с интересом, на него оглянулись.