Текст книги "Засекреченное будущее"

Юрий Михайлович Поляков
Засекреченное будущее
Сборник

* * *

© Поляков Ю. М., 2021

© Книжный мир, 2021

«Умное чтение – это национальное достояние!»

Зачем существует литература? Каково предназначение Мастера? И кого можно назвать мастером, а кого вежливый человек наградит лишь многозначительным молчанием? Почему российская культура все тридцать постсоветских лет подвергается погрому? Как создавалась и работает система либеральной диктатуры в культурной жизни нашей страны? На эту тему беседуют писатель Юрий Полякова и главный редактор издательства «Книжный мир» Дмитрий Лобанов. Поводом к разговору послужил выход в этом издательстве книги Юрия Полякова «Зачем вы, мастера культуры? О русской литературе и искусстве».

Д. Лобанов. Юрий Михайлович, мы сейчас пытаемся выходить их пандемии. Как Вы думаете, наши люди, наши сограждане, этот период много читали книг?

Ю. Поляков. Думаю, тот, кто вообще много читает, тот в изоляции прочитал еще больше. Впрочем, некоторые мои знакомые радостно со мной делились, мол, наконец-то руки дошли, до академического Достоевского или Писемского… Ну, а кто мало читает, надеюсь, тоже приобщился… Хотя, конечно, соблазнов много. Интернет ведь тоже чтение… Другое дело – уровень этого чтения. Но все-таки в карантине шансов снять с полки книгу было больше, чем в обычной суете, беготне. Не исключаю, что пандемия и поспособствовала возвращению интереса к книге…

Д. Лобанов. Всё-таки, по наблюдениям издателя, снижается интерес к чтению именно сложных, больших текстов. С чем Вы это связываете? Я помню, как в позднем Советском Союзе люди бились в очередях за книги, сдавали за талоны макулатуру, записывались в очереди, и хорошая библиотека считалась признаком достатка, интеллигентности семьи.

Ю. Поляков. Это так, хотя бывало по-разному. Помню, попал я в гости, будучи еще студентом-филологом, в один дом обеспеченных по советским понятиям людей, не чуждых культуре. Пока накрывали на стол, я, конечно, с восхищением изучал библиотеку и обнаружил, что большинство собраний сочинений никогда не раскрывались: странички склеены. Только когда я взялся за «Библиотеку мировой фантастики», пошли прочитанные тома. При советской власти тоже читали по-разному, но дело в том, что тогда людям давалось образование университетское. Конечно, не все заканчивали университеты, я вот выпускник пединститута, мне умные люди объяснили, что в МГУ с моей рабоче-крестьянской анкетой лучше не соваться, все равно отдадут предпочтение тем, кто потом, получив диплом МГУ, отъедет на историческую родину. Речь об университетском принципе советской системы образования, дающего систематизированное знание основ наук. Сталин после революционных экспериментов с народным просвещением, вроде педологии, вернулся к опыту дореволюционной гимназии, исключив чрезмерное увлечение мертвыми языками, но сохранив системный подход. А он невозможен без навыков вдумчивого чтения больших сложных текстов. Именно поэтому при советской власти невозможно было достать серьезную научную, философскую, к примеру, литературу, она пользовалась большим спросом.

Никогда не забуду, как нашел в каком-то сельпо «Философию общего дела» Федорова, а в Москве её можно было купить только у книжных барыг на Кузнецком мосту, переплатив раз в десять! Даже люди без высшего образования тянулись к серьезной литературе. Вы будете смеяться, но книги Юлиана Семенова считались легковесной литературой, особенно его бесконечные продолжения про Штирлица. Над ними просто уже смеялись. А сейчас читаешь Семенова и отдаешь должное: человек хотя бы понимал, что пишет… Помню и такие сетования, мол, хороший писатель Константин Симонов, но последний том «Живых и мертвых» он явно надиктовывал. А это сразу видно по упрощенной структуре фраз. И такие разговоры я слышал отнюдь не в филологической среде…

Образование, которое у нас внедрялось в 1990-е «асмоловыми» (был такой заместитель министра образования), а сегодня навязывается усилиями «грефов», по своей сути фрагментарно, мозаично, предполагает усваивание упрощенных, коротких текстов. Учебники пишут именно по этому принципу. Конечно, для человека, получившего такое с позволения сказать образование, Достоевский – мука мученическая. Под этот запрос на необременительное чтение подстраивается и современная литература…

Д. Лобанов. В отечественной истории «поэт был больше, чем поэт», а писатель – «властителем дум». Как Вы думаете, с чем это связано, почему это у нас в Отечестве так?

Ю. Поляков. Во-первых, это связано с тем, что русская литература довольно долго оставалась в лоне церкви, но даже выйдя из него в конце XVII века, осталась учительной, сохранила обостренный интерес к нравственно-религиозной проблематике. Во-вторых, наша литература всегда отличалась очень высоким художественным уровнем, увлекая и покоряя читателей. У нас, я считаю, одна из самых серьезных литератур в мире, если не самая серьезная. Но есть и третья причина, она вязана с нашей политической историей. Дело в том, что мы до начала ХХ века развивались как монархия с довольно серьезными ограничениями свободы слова, хотя не такими тотальными, как сейчас пытаются представить. Например, Булгарин был скорее не доносчик, а составитель аналитических записок в верха, но содержание, направленность этих записок кое-кому выходило боком. Достаточно почитать секретные донесения Булгарина, они теперь переизданы. Там есть очень интересные и глубокие наблюдения. Но это к слову… А так как не было легальной оппозиции царю, то не существовало оппозиционной трону легальной прессы, за исключением потаенной, за которую сажали, и эмигрантской. Но и тут все не так просто: просвещенное общество, например, чутко следившее за публикациями «Колокола», отвернулось от него, едва Герцен поддержал польских мятежников, отличавшихся свирепой жестокостью по отношению к православным. Оппозиционная пресса появилась лишь после революции 1905 года, а до этого ее функции выполняла изящная словесность. В ней искали ответы на проклятые политические вопросы.

Во многом эта традиция продолжилась и при Советской власти. По мере того, как большевики расправлялись со своими врагами, оппонентами, попутчиками и союзниками (бескровно была поглощена лишь Еврейская рабочая партия), они закрывали и их печатные издания. Например, эсеровское «Знамя труда», где Блок печатал свои знаменитые поздние поэмы. И поэтому литература, несущая в себе комплекс не только художественно-нравственных, но и общественно-политических идей, стала отчасти выполнять роль оппозиции, за что многие писатели сурово поплатились. Романы и повести читали в библиотеках и в Кремле, читали не только как беллетристику, но и как тексты, содержащие критику общества и власти. Кстати, не за всякую критику карали, если это была «правильная», «нужная» критика, могли и поощрить. Например, Шолохов в «Тихом Доне» очень своевременно упрекнул большевиков за расказачивание, ведь этот кошмар был делом рук Троцкого, его как раз выдавливали из власти, хотя до ледоруба в черепе было еще далеко.

Думаю, этот опыт русской классической и советской литературы сегодня тоже востребован, ведь мы, в конечном счете, после Перестройки и 90-х всё равно пришли к жесткой вертикали власти. Причем, не по чьему-то злому умыслу, по логике Истории. Просто всё поняли, что цена плюрализма – распад страны и кошмар беспредела. Нет уж, давайте мы вернемся к старой доброй вертикали… Когда я входил в литературу, ее восприятие, прочтение с точки зрения политики было очевидно. Именно так читали романы Белова, Астафьева, Бондарева, Трифонова… Искали в них прежде всего свежие общественно-политические сигналы, а лишь потом оценивая их художественное качество. Вот почему такой громкий успех имели «Дети Арбата» Рыбакова или «Тучка» Приставкина – вещи, написанные довольно слабо.

Кроме того, литература выполняла еще одну своеобразную функцию – она легализовала табуированные темы. Успех моих первых вещей таких, как «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Работа над ошибками», «Апофегей», связан именно с этим. Впрочем, если бы только с этим, то сегодня их бы забыли, как большинство «перестроечных бестселлеров», а их, тем не менее, переиздают и читают.

Почему сейчас нет такого ажиотажного спроса на литературу? По той же самой причине: несмотря на жесткую вертикаль, оппозиционные партии и пресса у нас есть. Есть свобода слова, ограниченная лишь чувством самосохранения. Да, оппозиция у нас не радикальная.

А зачем нам радикалы? Чтобы в царя-батюшку бомбы метать? Спасибо, не надо… Да, у нас есть, конечно, табуированные темы. Но по сравнению с тем, что было при царе-батюшке и при советской власти, их ничтожно мало. И всё равно: если этого нет в телевизоре у Соловьева, то это есть в Интернете. Спрос на литературу, как «восполнительницу» табуированных тем ушел. Теперь она может заинтересовать остротой, занимательностью, художественностью слова, неожиданным взглядом на проблему, которого не могут предложить, скажем, журналисты или политологи. И, понятно, прежних тиражей нет…

Я разбирал свою библиотеку и наткнулся на первое издание моей повести «ЧП районного масштаба» в 1986 году в «Московском рабочем», а это было, замечу, не самое крупное издательство в СССР, так – среднее. Знаете, какой тираж? 100 тысяч первый завод, понимаете! А другая книжка, «Апофегей», которую выпустил одно из первых акционерных издательство в 1990 году. Первый завод – 250 тысяч! Можете себе представить? Конечно, сейчас это практически невозможно. Тем не менее, я думаю, в нашем обществе литература традиционно играет гораздо большую роль, чем в тех же Соединенных Штатах…

Д. Лобанов. В имперской России был спор между западниками и славянофилами, в советской – были почвенники и прогрессисты… Сейчас что-то подобное наблюдается в нашей литературе?

Ю. Поляков. Да, безусловно. Несколько лет назад я написал статью «Кустарь с монитором» – о состоянии нашей современной литературы, о судьбе писателей. В этой статье есть главка о «двухобщинной литературе». Дело в том, что в нашей словесности сосуществуют, почти не соприкасаясь, подобно разным конфессиям, как бы две общины. Одна из них – это продолжатели почвеннического направления с традиционной русской и имперской проблематикой. Эта «община» продолжает лучшие традиции русской и советской литературы, в ней очевидна «самая смертная связь», как выразился Николай Рубцов, с судьбой своей страны, своего народа, острое чувство ответственности за будущее. Эти авторы стремятся понять и объяснить читателю, в чём наша сегодняшняя беда, болезнь, угроза, которая опасна для самого существования нашей цивилизации.

Да, для самого существования… Если, допустим, лет сорок назад алармистам-почвенникам (Абрамову, Чивилихину, Солоухину, Кожинову, Распутину, Белову) могли возразить, мол, что вы всё ноете? Что с вашей «снеговой уродиной» Россией может случиться, такая великая и огромная? У СССР двадцать воздушных и шесть танковых армий, четыре группы войск, семь военных округов! Куда «эта страна» денется? Делась же!? Сузилась. 25 миллионов русских оказались за границей, на положении людей второго сорта. В Прибалтике, например. Мы самый большой разделенный народ в мире! Этими проблемами в Кремле кто-то занимается? По-моему, никто… И кстати, сколько было разговоров о том, чтобы включить тему разделенного русского народа в новую редакцию Конституцию, обязав Государство Российское вернуть желающих, а это миллионы, на историческую родину. Между прочим, таким образом можно было бы восполнить недостаток рабочих рук, не заполоняя наши города и веси мигрантами, чуждыми нам в культурно-религиозном и этническом плане. Нет! Не захотели…

Теперь-то мы понимаем, что это было не нытье, а предупреждение, увы, не понятое по-настоящему. Так вот, первая община нашей словесности – это продолжение почвеннической ветви. И она существует у власти на положении падчерицы. Ее старательно замалчивают на государственном информационном уровне. Достаточно сравнить, как чествуют в юбилеи и хоронят традиционалистов и либералов, кому ставят памятники… Это очень показательно. Почвенники, как правило, не попадают ни в какие короткие премиальные списки, да и в длинные тоже… Кстати, слово «почвенник» часто используется как синоним слова «русский». Это направление старательно и умело маргинализируется. Помню, как я, еще будучи главным редактором ЛГ, спросил одного из руководителей Роспечати: «Почему у Вас такой странный выбор участников международных книжных ярмарок?» Он мне ответил так: «Пока я тут работаю, ни одного почвенника в делегации не будет!». А это ведь слова крупного государственного чиновника, следовательно, точка зрения самого государства. В противном случае его давно бы выгнали со службы за такие слова… Вторую литературную общину я называю «интертекстуалами». Это сравнительно небольшая группа. Если сложить все «лонг-листы» наших раскрученных премий, то мы и получим ее списочный состав. Ну, может быть, надо добавить еще десяток городских сумасшедших из Интернета. Группа, как видим, небольшая, но очень влиятельная, потому что она контролирует все литературное пространство через либеральные средства информации, которые государство в лице Ельцина отдало, как говорится, на кормление нашим прогрессистам еще в начале девяностых. В «Экслибрис» (приложение к «Независимой газете») один критик предложил рецензию на мой роман «Любовь в эпоху перемен», статью приняли, заверстали в номер. Но ее в подписной полосе увидел главный редактор Ремчуков, записной либерал, к слову сказать, во времена перестройки стажировавшийся в Пенсильванском университете. Он снял рецензию со словами: «Полякова у нас не будет ни в каком виде!»

При основателе «Независимой» Виталии Третьякове такое было невозможно.

Когда я редактировал ЛГ, мне тоже попадались материалы, с которыми я не был согласен, например, с оценками того или иного писателя. Но я никогда их не снимал из номера, а заказывал еще одно – альтернативное мнение. У «интертекстуалов» жесткая, почти тоталитарная организация. Не зря я в свое время, хлопнув дверью, ушел из академиков «Большой книги», назвав ее «лохотроном». Там раздают коврижки только своим, идейно близким авторам. Чужие там не ходят!

Впрочем, «интертекстуальная» община в российской словесности – явление довольно сложное, и объяснить ее специфику исключительно этнической «сплоткой» нельзя, хотя эта «сплотка» прослеживается, как, впрочем, и у почвенников. Однако все гораздо сложнее. Борьба идей тоньше, чем этническое противостояние. В чем особенность «интертекстуалов»? Они действительно очень любят русский язык, они любят русскую литературу. Они Пушкину готовы простить стихотворение «Клеветникам России» за то, что он был гением русского слова. Но они не связывают русский язык с судьбой нашего народа и русской государственности. Слова и люди отдельно. Понимаете, наш великий и могучий для них как латынь. Ну, пал Рим – и хрен с ним! Латынь-то осталась! Еще можно тысячу лет на ней говорить, писать, творить… А еще есть наследие замечательных римских писателей: Гораций, Овидий, Вергилий, его можно толковать, цитировать…

У «интертекстуалов», даже талантливых, нет «смертной связи» с русским народом, русской историей, русским государством, русской футурологией… Они напоминают мне пассажиров круизного лайнера, сидят в шезлонгах, пьют, закусывают, пишут что-то, глядят на мимо проплывающие острова, спрашивают:

– Слушай, а куда плывем-то?

– Какая разница? Мы же отдыхаем! А если корыто пойдет ко дну, нас спасут, ведь вокруг цивилизованные страны!

О том, что в трюмах вкалывают какие-то чумазые работяги, которых спасать никто не будет, их не волнует… Вот такое примерно отношение у «интертекстуалов» к нашей стране. Но именно поэтому их литература практически не востребована. Мы в свое время в «Литературной газете» печатали списки продаж книг писателей на базе информации сети Московского Дома Книги, а это было тогда почти сорок магазинов. Начались скандалы, потому что лауреаты всех этих премий не верили, что у них за год продано всего 10–15 книг. Особенно запомнилась ситуация с одним гордым лауреатом Нацбестселлера: за год ушли всего два экземпляра. Хорош бестселлер! Из-за скандалов мы были вынуждены прекратить публикацию этих рейтингов. Нет, мы не испугались, испугались директора магазинов – им откровенно угрожали. Повторю: сочинения так называемых интертекстуалов, хотя среди них есть и способные люди, не вызывают широкого интереса, если только, конечно, их искусственно не раскручивают, как это было с Гузелью Яхиной, с ее беспомощным текстом про Зулейху, открывающую глаза. А раскручивали, потому что текст в значительной степени русофобский.

Обо всех этих проблемах я пишу давно. Лет 10–12 назад в статье «Писатели и ПИПы» я ввел эту аббревиатуру – ПИП, персонифицированный издательский проект. Не надо путать писателя с ПИПом – это разные профессии. Сейчас в Интернете в спорах о современной литературе нередко, раскавычив, приводят мои соображения 10–15-летней давности. Хоть бы ссылки иногда давали, первопроходцы исхоженных мест! В свое время в «Литературной газете» мы часто обращались к теме «премиального лохотрона», нас не любили и побаивались. Особенно Роспечать. К сожалению, мой преемник в ЛГ начинающий прозаик Максим Замшев решил, что самый короткий путь к литературному успеху это славословие в адрес тех, кто организует премиальный лохотрон. Но газета, которая не хочет ни с кем ссориться, не интересна читателям. Так или иначе, но эта тема снова стала табуированной.

Именно поэтому мне пришла в голову мысль собрать вместе мои статьи разных лет, посвященные этой теме, и предложить издательству «Книжный мир», с которым плодотворно сотрудничаю уже не первый год. Кстати, в название я вынес заголовок моей нашумевшей статьи «Зачем вы, мастера культуры?», которая была опубликована в ЛГ в 2005 году. Особенно читателям понравилось название первой главки – «Молчание кремлят», где я писал об отсутствии у нас продуманной культурной политики, направленной на укрепление Державы. Нет ее и поныне…

Ключевой остается позиция, разделившая нашу литературу на две общины. Должен ли писатель ощущать ответственность за свою страну, свой народ? Должен ли идти на конфликты с властями предержащими, если они, на взгляд писателя, совершают что-то, идущее во вред стране и народу? Я, например, в 1990-е году считал, что ельцинский курс преступен, что сейчас уже говорит даже Владимир Соловьев в эфире (а он лишнего не скажет!) я открыто высказывал тогда свою точку зрения, у меня были неприятности, мои книжки изымались из магазинов, статьи обо мне выбрасывались из энциклопедий, учебников, справочников и так далее.

Но, заметьте, это была месть за идеи, а не возмездие за нецелевой расход государственных средств, как в случае с Серебренниковым. Но сколько было шума! А вот замечательный публицист, историк, директор института Русской цивилизации Олег Платонов попал под следствие именно за свои взгляды. И тишина… Когда я в телеэфире сказал о том, что Платонова преследуют явно за политическую позицию, участники дискуссии как-то странно на меня посмотрели, а ведущий торопливо сменил… Впрочем, это тема отдельного и, поверьте, Дмитрий, небезопасного разговора. Впрочем, когда у нас честная литература, болеющая за свой народ, была делом безопасным? Никогда.

Июль, 2020 год

1. Заметки на полях сражений

Сапог победителя

Американцы задумали разъяснить россиянам «особенности истории, культуры и политики США». К этому делу Госдеп решил привлечь наших школьников, которые и должны разработать образовательные проекты и продвигать «более широкое понимание истории США». Почему школьников? Юность доверчива…

В этом проекте удивляет все, начиная с выделенной суммы – 350 тысяч долларов, примерно во столько нашему олигарху обходится хороший пикник с участием партнеров и девушек из эскорта. А тут за смешные деньги хотят, повлияв на молодое поколение, искоренить естественный антиамериканизм россиян, испытавших на себе глобальный эгоизм и жуликоватость США. Заметьте, нам собираются шире разъяснить американскую историю как раз в тот момент, когда они совершенно с ней запутались и валят памятники всем знаковым своим деятелям, начиная с Колумба. Сначала сами пусть разберутся у себя, а потом других учат. Мы же это давно прошли и еще в 1970-е пели в стройотряде под гитару:

 
Колумб Америку открыл,
Страну совсем для нас чужую.
Дурак, он лучше бы открыл
На нашей улице пивную…
 

Самое удивительное, что Госдеп предлагает российским школьникам постигать и пропагандировать героическую историю Штатов после того, как президент Трамп вообще забыл упомянуть нашу страну среди держав-победительниц во Второй мировой войне. Клиника! Знаете, в психиатрии есть такое понятие, как «снижение уровня этической чувствительности», а это явный признак нарастающего слабоумия. Как в анекдоте: «А когда заиграла похоронная музыка, он единственный догадался пригласить вдову на танец!»

Разумеется, реализация проекта, как и оранжевые революции, возложена на посольство США в Москве. Интересно, какое наглядное пособие пришлют оттуда нашим школьникам? Неужели, ботинок негра (афроамериканца), исцелованный потомками белых работорговцев? Что ж, тогда пусть в каждую школу приходит посол США Джон Салливан, целует кирзовый сапог нашего воина-освободителя (возьмем из музея) и просит прощение за хамство Трампа в отношении СССР – главного победителя Гитлера. А там посмотрим, но думаю, нашим школьникам лучше пока пошире изучить собственную историю, не все помнят имена маршалов Победы.

Да, совсем забыл: в обязанности получателей американских грантов входит и «найм специалистов из США». Этакий микро-ленд-лиз. Денежки должны вернуться к папочке. Вот это классик и называл «торгашеским духом капитализма».

«Аргументы и факты», июль 2020