Текст книги "Время не устает"

 
Включаю телевизор:
                                           танки, грохот,
Врага под корень режет пулемёт…
А бабушка моя тревожно вздрогнет,
Вязанье сложит,
                                   в кухню перейдёт,
На всю квартиру —
                                         крики, рёв орудий…
– Куда же ты?
– Да мочи, милый, нет.
– Так это ж – немцев!
– Тоже, внучек, люди…
В борьбе с фашистским зверем пал мой дед!
 

 
На фронте не убили никого!
Война резка —
                               в словах не нужно резкости:
Все миллионы —
                                    все до одного —
Пропали без вести.
Дед летом сорок первого пропал.
А может быть,
                              ошибся писарь где-то,
Ведь фронтовик безногий уверял:
Мол, в сорок пятом
                                         в Праге
                                                         видел деда!
…Сосед приёмник за полночь включит,
Сухая половица в доме скрипнет —
И бабушка моя
                                проснётся,
                                                      вскрикнет
И успокоится: дед взял на фронт ключи…
 

 
На экране – круговерть,
Леденящие моменты,
Но ему не умереть:
Впереди еще пол-ленты!
Нужно милую обнять,
С крутизны фашиста скинуть,
Потому легко понять,
Что герой не может сгинуть.
Эта логика проста.
Но идёт на пользу нервам.
В это верит даже та,
Чей герой пал
                              в сорок первом.
 

 
Она его не позабудет —
На эту память хватит сил.
Она до гроба помнить будет,
Как собирался,
                                уходил,
Как похоронку получила
И не поверила сперва,
Как сердце к боли приучила,
Нашла утешные слова,
Что, мол, у жизни —
                                           тыща граней,
А нежность —
                             разве это грех?
Но был погибших всех желанней,
Но павших был достойней всех.
И на года,
                     что вместе были,
Она взирает снизу ввысь…
А уж ведь как недружно жили:
Война – не то бы разошлись.
 

В городе Сланцы в братской могиле похоронен поэт Г. Суворов. Каждый год издалека в его день рождения на могилу приезжает женщина с цветами…

 
Говорят, что она каждый год приезжает сюда,
На могилу солдатскую, в городе этом неблизком,
И положит цветы, и стоит, вспоминая года,
Что лежат непробудно, как мертвые,
                                                                     под обелиском.
 
 
Говорят, что покоится тут молодой лейтенант,
Фронтовая любовь, ослепившая сердце когда-то.
Он был весел и смел. Он имел неуёмный талант
И к стихам и к войне —
                                      той, что не пощадила солдата.
 
 
Летней ночью в округе победно поют соловьи.
Зимней ночью метель дышит с болью,
                                                                    как наша эпоха.
Говорят, ничего нет на свете дороже любви,
А они её отдали всю – до последнего вздоха.
 

 
Он погиб восемнадцати лет —
Затерялся в кровавых потёмках.
Вот его комсомольский билет,
Изрешеченный, в бурых подтёках.
 
 
Парень шёл, выбивался из сил,
Но о смерти не думал заране
И свои документы носил
Возле сердца, в нагрудном кармане.
 
 
Значит, в сердце ударил свинец…
Я стою, словно смерти отведав.
Боже! Сколько пробитых сердец!
Люди! Сколько пробитых билетов!
 
 
А ведь мог он вернуться живой,
Если б строчку в Устав дописали:
«Комсомольцам, идущим на бой,
Выдаются билеты из стали…»
 

 
Неуёмная зависть
                                    мальчишечьи души томила:
Конармейцы галопом
                                  врывались в тревожные сны,
А наутро ребята
                                  судьбу укоряли уныло,
Что явились на свет
                       только после Гражданской войны.
Но недолго казалась война
                                        романтической сказкой —
На июньской земле
                                 засыпали бойцы под дождём,
И когда они видели
                                  храбрые сны о Гражданской,
Говорили друзьям,
                     что приснилось им детство и дом…
Этим людям,
                    всей грудью
                                     хлебнувшим и горя, и гари,
Всем живущим по крови,
                               по пролитой крови родным, —
Я внимаю с любовью,
                                        за землю мою благодарен,
Но я даже во сне —
                                         никогда —
                                                              не завидую им!
 

 
Комплект газеты «Правда»
За сорок первый год.
Почины и парады:
«Дадим!»,
«Возьмём!»,
«Вперёд!».
Ударники, герои,
Гул строек по стране…
Июнь.
             Двадцать второе.
Ни слова о войне.
Уже горит граница,
И кровь течёт рекой.
Газетная страница
Ещё хранит покой.
Уже легли утраты
На вечные весы.
Война достигнет завтра
Газетной полосы.
Мы выжили.
                           Мы это
Умели испокон.
Мне свежую газету
Приносит почтальон…
 

 
Жил в европах профессор.
                                   Когда он встречал человека,
Убежденного в том,
                              что война разразиться должна,
То сердился, кричал:
                             «В середине двадцатого века —
Вы поймите – никак
                                  не возможна большая война!
Вы подумайте здраво:
                                    кругом крейсера, самолёты,
Танки, бомбы, снаряды,
                    тротил – чёрт возьми! – аммонал…
Ну, какая война?
                                    Люди всё-таки не идиоты!»
И об этом профессор
                                        весомый трактат написал.
«Почему будет мир» —
                                   золотятся слова на обложке.
Эта книга в одном
                                      из музеев лежит на виду.
А для справки добавлено:
                                    автор погиб под бомбёжкой
В середине столетия —
                                             в сорок четвертом году.
 

 
Мальчишки не играют в мир —
Они в войну играют.
Вот восьмилетний командир
Отряд свой собирает.
Ура! Стрекочет автомат,
Бабахают пистоны.
Сурово «пленные» молчат,
А «раненые» – стонут…
Воюют парни от души:
Вот «враг» уже сдаётся…
А игры тем и хороши,
Что жизнь в них познаётся!
 

 
Уходя из детства, оглянись!
Чистый воздух набери всей грудью.
Как бы дальше ни сложилась жизнь,
Лучше детства ничего не будет.
И не потому, что детворе
Не знакомы взрослые печали, —
Просто лучшей жизненной поре
Определено стоять в начале…
 

 
Давайте чаще думать о вчера —
Ведь мы вчера сегодняшними стали.
Из детского забытого двора
Ведут пути в немыслимые дали.
Двор маленький и нам уже в упор.
В таком от дружбы никуда не деться:
Обременённый шпагой «мушкетёр»
Бросает вызов рыжему «индейцу».
Уже в игре возможно различить
И неучей, и будущих учёных:
Одна занозы пробует «лечить»,
Другой уже косится на девчонок.
Один всегда шатается без дел,
Второй чуть что – размазывает слёзы,
А третий где-то что-то подглядел
И мелом на стене строчит доносы.
Уже есть правдолюбцы и лжецы,
Есть трусы, ограждённые отцами,
Есть мальчик, сочиняющий концы
К историям с печальными концами…
И все с опаской смотрят за забор,
Где слышен гул автомобилей грозных,
Где строгий светофор глядит в упор
И где запрещено гулять без взрослых.
И невдомёк смышленой детворе,
Что там всё те же – радости, напасти
И что на роковой проезжей части
Законы те же, что и во дворе…
 

 
Найдёшь позабытое фото
Впервые за несколько лет,
А в мире прибавилось что-то,
Чего-то давно в мире нет…
На карточке: мамой ведомый,
Я чем-то обижен до слёз —
На фоне старинного дома,
В котором родился и рос.
А рядом – чужому неведом,
Но виден и маме, и мне,
Отец мой с новёхоньким «ФЭДом»
«Внимание!» крикнул извне…
С тех пор из былого маячит,
От глупой обиды поник,
Нахмуренный худенький мальчик —
Мой девятилетний двойник.
 

 
Христос ходил по водам, как по суше,
Хоть обладал такой же парой ног.
Мне десять лет – и я Христа не хуже,
Но по воде бы так пройти не смог.
Так значит, я – совсем не всемогущий?
И для меня есть слово «никогда»?!
Не может быть,
                                 Наверное, погуще
Была вода в библейские года…
 

Михаилу Петракову

 
Я давно не встречался
                              с друзьями мальчишеских лет.
Вечно занят делами,
                                   ответственными и пустыми.
Но не в этом беда,
                            в том, что даже стремления нет,
Как бывало, смеяться,
                              тужить, разговаривать с ними.
Понимаешь, читатель,
                                          всё это гораздо грустней,
Чем простая хандра,
                                    раздражение или усталость.
Видно, что-то плохое
                                          в душе происходит моей,
Если к первым товарищам
                                      в ней теплоты не осталось.
 

 
Учитель мой, которого недавно
Я слушать был готов с раскрытым ртом.
Остался очень умным, очень славным,
Но говорить стал как-то не о том.
Его слова о прошлом, настоящем
Впивались в ум всего лишь год назад,
Теперь я замечаю, как всё чаще
Они в прозрачном воздухе висят.
Учитель мой не видит за рассказом,
Как вьётся к потолку словесный пух,
Как сквозняки рассеивают фразу,
Лишь он для новой переводит дух.
Учитель милый смотрит просветлённо,
Как много дал он сердцу и уму,
Как просто с ним вскрывать судьбы законы,
Да жить по ним придётся самому…
 

И.А. Осокиной

ВОСПОМИНАНИЕ ПЕРВОЕ: Я – УЧЕНИК

 
Учитель по доске стучит мелком,
Через плечо поглядывая строго,
А я смотрю – клокочет за окном
Внеклассный мир —
                                            я жду конца урока.
Есть мир, что виден лишь из окон школ —
Огромный, многоцветный, многошумный.
Звенит звонок —
                                    и всё, что ты прошёл,
С доски стирает в тишине дежурный…
 

ВОСПОМИНАНИЕ ВТОРОЕ: Я – УЧИТЕЛЬ

 
Я объясняю новый материал.
(Контрольную на днях пришлет РОНО!)
Я говорить, а класс внимать устал.
А хмурый Кошкин смотрит за окно.
Я понимаю, знаю по себе, —
Что, может быть, вот именно сейчас
Он первый раз подумал о судьбе,
В душе перешагнув девятый класс,
И невзначай свою судьбу связал
С осенним ветром в городском лесу…
– Ну, Кошкин, повтори, что я сказал!
(Контрольная работа на носу!)
 

 
Я прохожего толкнул,
                                              я извинился.
Присмотрелся повнимательней —
                                                                       и вдруг…
Боже милостивый,
                                        как он изменился,
Школьный мой товарищ,
                                                     старый друг!
Он стоит большой, черноволосый,
На себя тогдашнего похож,
Задаёт весёлые вопросы
С присказкой своей:
                                           «Ну ты даёшь!»
А в плечах —
                           какая-то сутулость,
В голосе ребячливом —
                                                 надлом…
Друг мой, друг,
                                вот время и коснулось
Нас испепеляющим крылом.
 

 
Мне кажется, я
                                вырастаю из нашей любви,
Как детской порой
                              вырастал из ребячьей одежды.
Всё, впрочем, сложнее,
                                                но как это ни назови,
Душе не подходят
                                      былые мечты и надежды.
Так что же я медлю?
                                       Так что же тяну эту боль?!
Конечно, привычка…
                             Но есть радикальные средства!
Да только потом
                             не вернёшься в былую любовь,
Как в детство своё.
                             …А я так торопился из детства!
 

 
Неполучившаяся плёнка!
А где теперь они —
По неумелости влюбленных
Засвеченные дни?
Лес, обессилевший от охры,
Одними нами жил!
Развел руками друг-фотограф
И плёнку отложил.
Тот лист, с шипением погасший,
В холодный пруд упав,
Теперь уже не настоящий.
Мой друг, конечно, прав!
Где выбиравший хвою ветер,
Как шпильки из травы?
Есть правота во всём на свете —
И мы с тобой правы.
Прав некто, засветивший плёнку.
Никто не виноват.
На красных фотоснимках клёнов
Запечатлён закат…
 

 
Её, наверно, можно миновать,
Влюбившись сразу
                                        вдумчиво и зрело,
И навсегда утратить
                                           благодать
К ней возвращаться —
                                               к первой, неумелой,
Загадочной, застенчивой, слепой,
Чтоб, испытав,
                               как счастье убывает,
И вспомнив удалое:
                                          «Есть любовь!»
По-взрослому поправиться: «Бывает».
 

 
Нынче дом этот не интересен,
Потому что живущая в нём
Героиня «младенческих песен»
Не живет больше в сердце моем.
Незнакомке вослед просветлённо
Погляжу…
                      Мир волнующе нов!
Это – юность. Начало сезона.
А в Москве – мириады домов!
Тыщи тел, тыщи лиц незнакомых,
Увлечённых своею судьбой.
Ухожу… Знаю, делаю промах,
Что так просто прощаюсь с тобой.
Радость жизни пока ещё телом
Ощущаю…
                       Сомненья – под спуд!
…Светят окна в дому опустелом —
Дом старинный: его не снесут!
 

 
Люби, брат, как получится,
Не думая о том,
Что из любви получится
И где твой будет дом.
 
 
Коль сразу две понравятся,
Влюбляйся сразу в двух.
Пусть многим не понравится,
Такой свободный дух!
 
 
Живи, мой брат, по-своему,
Ведь всё, как ни кружись,
Устроит жизнь по-своему —
На то она и жизнь…
 

 
Холодный сумрак у истоков лета.
И ветер от усердия осип.
Скрипучий лес.
                                 Мне кажется, планета
Скрипит, вертясь вокруг своей оси.
У горизонта будто бы светает…
А может, небосводу ночь мала.
Ужели звёзды кто-нибудь считает?
Всё небо, словно крошево стекла.
Стараюсь думать о тебе,
                                                   о счастье…
Но всё выходит как-то о тепле.
Холодный ветер мысли рвёт на части
И клочья злобно гонит по земле.
Как будто на меня погода взъелась!
Пытаюсь тщетно
                                    к ветру стать спиной.
– Стой! Кто идёт? —
                               Нет, показалось…
                                                            Зрелость
Приходит, не замеченная мной.
 

 
Близких залпов доносятся гулы.
Незнакомо строчит пулемёт.
Рядом бой!
                        Но развод караула
В гарнизоне спокойно идёт.
Я вернусь в «караулку»,
                                                   ладони
Подержу над огнём и засну.
…Очень любят у нас в гарнизоне
Кинофильмы крутить про войну!
 

 
С армейским другом, пиво попивая,
Сидеть и разговаривать о том,
Что караулы, почта полевая,
Ученья, – всё осталось за бортом.
Теперь в любую пору и погоду
В труде – отчасти, полностью – в гульбе
Подчинены с тобой мы не комвзводу,
Придирчивому,
                                 а самим себе!
Конечно, мы, товарищ, не бесхозны.
На подчиненье выстроен весь мир,
Но ведь начальник, даже самый грозный,
Он все-таки ещё не командир!
И если наш покой пребудет прочен,
И если не пойдёт разрядка вспять,
Нас по тревоге не поднимут ночью,
Чтобы под полной выкладкой гонять.
Но, помня все солдатские невзгоды,
Грущу я не о грохоте сапог…
А вот бы на «гражданку» мне комвзвода —
Я всюду бы успел, я всё бы смог!
 

 
Я вспоминаю строевые песни:
Ты можешь быть усталый и больной,
Но если приказали, то хоть тресни,
Скрипи зубами, но шагай и пой
О том, что ты всегда стоишь на страже,
О том, что номер почты полевой
Во сне твоя девчонка помнит даже,
О том, что горд солдатскою судьбой!
И пусть давно уже хожу не в ногу,
И не ношу – почти – защитный цвет,
И даже начинаю понемногу
В поэзии торить свой скромный след,
И пусть меня журналы помещают,
А критики не рвутся запинать, —
Поэту никогда не помешает
Привычка – по команде запевать!
 

 
Ты, Держащая море и сушу
Неподвижно тонкой рукой!
 

А. Блок

 
Я как-то научился жить без писем,
Сам не пишу, да и не жду уже.
И от работы почты независим,
Живу с приятной лёгкостью в душе.
Но помню я себя совсем иного:
Пилотка, сапоги, ремень ПэШа…
В плену у почтальона полкового
Была моя солдатская душа.
Я на плацу шагал сквозь мокрый ветер,
Я выполнял команды комполка,
Но правила мной тонкая рука,
Чертившая мой адрес на конверте…
 

 
Я уже много лет
                                  собираюсь тебе написать —
Расспросить, как дела,
                                   как устроилась жизнь
                                                                       и так дале..
Рассказать о себе,
                                     о работе своей…
                                                                       Но опять
День проходит за днём —
                             и письмо ты получишь едва ли.
Помнишь красную осень,
                                   от листьев сгорающих дым?
И какой-то щенок
                                    увязался за нами вдогонку…
Он вертелся в ногах,
                                          не давая остаться одним,
Как я злился тогда
                                       на себя и на ту собачонку!
Это очень смешно.
                                  Как бы мы хохотали с тобой,
Если были бы вместе.
                            Но вместе мы больше не будем.
Всё прошло-миновало.
                                  Осталась лишь нежная боль.
Это лучшее чувство —
                                      из всех,
                                                что отпущены людям.
 

 
До свиданья, любовь!
                            Обязательно встретимся снова.
В сердце пусто не будет —
                                       напрасно душой не криви!
В расставании, милая,
                                               нет ничего рокового.
Это – анахронизм:
                             погибать от несчастной любви.
Переменятся чувства —
                                           и мы переменимся сами.
Так со сменой жильцов
                                     свет иначе мерцает в окне…
Но высокие женщины
                                          с пристальными глазами
До последней черты
                                   будут горестно дороги мне…
 

 
Прости! Ах, как с тобой всё сложно!
Взгляни в окно. Да не сердись!
Автобус, дребезжит чем можно,
И мчится, грязь взметая ввысь.
Гляди, чернеет лес за полем.
Он, как огромная толпа,
Которая без общей воли
Нерасторопна и глупа.
Смотри, деревья, что поближе,
Навстречу дальним тем иду,
Те притомились, отстают,
Те догоняют…
                             И я вижу,
Как бестолково дерева,
В сугробах потеряв дорогу,
Бредут рассеянно, не в ногу,
Идут кто в лес, кто по дрова…
В межсосенной неразберихе
Автобус наш им не догнать.
За нами вслед несутся крики,
Скрип сосен, крики подождать…
А мы – быстрей,
                            а грязь – всё выше!
Взлетает прямо до небес…
Что наша ссора! Посмотри же:
В противоречье целый лес!
 

 
Мы с ней целовались
                           в холодных и гулких подъездах,
Пугаясь внезапных
                                        шагов и гремучих замков.
В тетради моей
              «икс» всегда пребывал в неизвестных.
И наш математик
                                  ругался: «Не спи, Поляков!»
Мой школьный роман!
                                  Неужели всё это случилось?
Чудесное время.
                               Невинный и нежный пустяк…
А вот у неё —
                      жизни правильной не получилось:
Хотела, как лучше,
                                     да только случилось не так.
И вот мы опять
                       с ней идём по-старинному, рядом.
Она – о разводе, о сыне…
                                                     И вдруг невпопад:
– Сама виновата…
                      Да ладно! А помнишь, в десятом?!
– Конечно, всё помню…
                                               Наверно, и я виноват…
 

 
На доброту,
                         привычку и уют
Любовь распалась.
                                       И пребудет с нами.
Бегут минуты,
                               дни мои идут,
Чтобы, собравшись,
                                          сделаться годами.
Настырный дождь ручьями в землю врос.
Фонарь в себя вбирает свет как будто…
Подумать только —
                                         это же всерьёз:
Бессонница, мелькнувшая минута,
Невнятный разговор с самим собой,
Навязчивая горечь сигареты…
И это всё
                   я назову судьбой,
Когда наступит время для ответа?!
А может быть,
                              совсем чуть-чуть труда,
Как в сказке про расколотое блюдце?
Итак,
            уют, привычка, доброта!
Уют, привычка…
                                   Вдруг они сольются?..