Текст книги "Реминискорум. Пиковая дама"

Идея с медитацией провалилась. Но ведь надо же что-то делать. Нужно как-то прогнать чертову ведьму из своих мыслей. Что способно напрочь перебить любые навязчивые мысли? Гениально! Как это он раньше не додумался! Ему нужен секс. Немедленно. Секс – лучший переключатель. Вас могут терзать любые заботы и волнения, но стоит заняться сексом, и все они уходят. Так устроила мудрая эволюция, потому что продолжение рода важнее, чем самосохранение. Главное – успеть передать потомкам свои гены. И неважно, если даже ты через минуту погибнешь. Главное – то, ради чего ты появился на свет, ты уже совершил. Поэтому в минуту опасности так обостряется желание. Поэтому мысли о сексе перебивают все остальные – по крайней мере, собственно во время секса. И вот почему ему прямо сейчас, немедленно нужна женщина!

Антон хватается за телефон, открывает список контактов, но палец над экраном вновь зависает в нерешительности. Кого он может сейчас позвать? Последний любовный цикл был давно, и теперь постоянной девушки у него нет. О всех бывших не стоит и думать – он расставался с ними так, что если он даже приползет к их дверям на коленях и будет умолять о помощи, они не откроют. Есть, конечно, несколько хороших подруг, в основном замужних, с которыми он периодически встречается. Такая необременительная дружба, не лишенная приятных моментов. Скорее всего, кто-то из них сейчас свободен и мог бы приехать. Но что будет, когда они окажутся здесь, в его перевернутой вверх дном квартире с завешанными и заклеенными зеркалами? Вместо секса они станут о нем беспокоиться и предложат поговорить, ведь они считают себя его подругами. А потом они станут сплетничать, и это очень опасно, потому что они из своих, из высшего круга, а сплетни здесь расходятся мгновенно. Нет, это невозможно. Нужен кто-то случайный, чужой. Такие одноразовые перепихоны у него случались регулярно. Идешь в клуб, снимаешь девушку, потом забываешь о ней. Вот только идти в клуб сегодня нет ни сил, ни возможности. Да там элементарно опасно – наверняка зеркала повсюду. Первый раз Антон пожалел, что никогда не сохранял контакты своих случайных партнерш. Стоп! Есть идея!

Антон кидается на кухню, к мусорному ведру, роется в нем. Обычно педантичный и аккуратный в быту, из-за последних событий он не выбрасывал мусор уже несколько дней. Наконец с криком «Эврика!», что по-древнегречески, как известно, означает «Нашел!», он выуживает из объедков смятый квадратик картона. Это визитка Риты, которую она пыталась всучить ему утром. В качестве профессии обозначено «фэшн-консультант». Ну конечно, что же еще. Он набирает номер. Рита отвечает сразу. Он говорит:

– Это я, Антон. Приезжай, ты мне нужна. Приезжай прямо сейчас.

Она соглашается, не задавая лишних вопросов, и это хорошо. Слава богу и «Яндекс-такси», она приезжает через пятнадцать минут. Он встречает ее внизу у двери, сразу ведет наверх, в спальню, подталкивает к кровати:

– Раздевайся!

– А поговорить? – криво улыбается она.

– Потом! Все потом! – кричит он и набрасывается на нее.

Он возбужден до предела, стояк невозможный. Он практически насилует ее, раз за разом засаживает, жестко, с максимальной амплитудой, вбивая в нее и вытряхивая из себя весь ужас и кошмар, в который за два дня превратилась его жизнь. Она сначала в шоке. Потом пытается сопротивляться, но он сильнее. Потом она подчиняется, подстраивается, врубается в ритм и даже начинает энергично подмахивать, пружиня ногами, но это ему сейчас не нужно. Он обхватывает ее руками, сковывает движения, наваливаясь всем телом, и она покорно принимает его. Он мощно разряжается в нее и тут же чувствует, как и ее сотрясает оргазм. Он падает с нее, откатывается в сторону, замирает. Закрывает глаза – там чудесное ничто. Никаких женщин с горящим взглядом, просто темнота. Он чувствует благодарность и немного раскаяния.

– Что это было? – тихо спрашивает Рита.

– Чем ты недовольна? – огрызается он. – Ты же кончила!

– Бедный мой, – говорит она и кладет ему руку на лоб.

Он лежит, по-прежнему закрыв глаза, и эта рука и этот тихий голос отчего-то напоминают о детстве, когда он болел, а мама сидела у его кровати. Ему вдруг становится так жалко себя. Он остался один, совсем один, и когда пришла беда, даже некому рассказать, некому пожаловаться.

– Знаешь, – говорит он, – ты не сердись на меня. Я не всегда такая сволочь. Просто в последние дни со мной что-то происходит…

– Я знаю, – говорит она. – Ты хороший. Талантливый. Сильный. У всех бывает черная полоса.

– Нет, – перебивает он ее. – Это не просто черная полоса!

И вдруг слова сами собой потоком начинают извергаться из него. Он разом вываливает на нее всю эту историю – с момента встречи с профессором до момента, когда он ей позвонил. Замолкает, чувствуя странное облегчение. Она сидит на подушках, смотрит на него.

– Ну и что мне теперь делать? – спрашивает он, словно и в самом деле надеется, что она откуда-то знает правильный ответ.

– Если хочешь, – осторожно говорит она, – я знаю одного психоаналитика. Он очень помог одной моей подруге…

– Заткнись! – вопит он в бессильной ярости.

Ему снова хочется ударить ее, вместо этого он изо всех сил лупит по подушке. Подушка улетает к двери. Все напрасно. Любая близость – иллюзия. Она ни черта не поняла. Зачем только он ей все рассказал.

– Убирайся! – кричит он. – Чтобы ноги твоей здесь больше не было! И не вздумай никому об этом рассказывать!

Он больше ни секунды не может видеть ее и поэтому, схватив с пола еще одну бутылку, убегает в ванную, с грохотом захлопывая за собой дверь. Садится на край джакузи, включает воду. Смотрит на аккуратно занавешенное зеркало, запрокидывает голову, и вот уже бульканье водки, обжигающей горло, сливается с басовитым журчанием водяных струй.

Среди ночи он просыпается – в воде, в мокром халате, с пустой бутылкой в руке. Его немедленно рвет, долго, до желчи. Прямо в роскошную ванну, в которой он лежит. Хорошо еще, что он не успел наполнить ее до конца. Хотя бы не утонул. Он выбирается из джакузи, сбрасывает облеванный мокрый халат, наклоняется к раковине, полощет рот, потом долго, с пристрастием чистит зубы. Плетется в комнату и рушится на кровать. Закрывает глаза. Никаких женщин в черном. И он мгновенно снова вырубается.

И все-таки она приходит к нему во сне, преследует. Он бежит от нее через зеркальный лабиринт, ударяясь о твердые холодные зеркала, пробивая их всем телом, и они рушатся с приятным мелодичным звоном. Дзинь-дидидинь! Дзинь-дидидинь! Стоп, да это же мой собственный телефон звонит. Антон с трудом разлепляет глаза. Шлепает рукой по тумбочке в поисках телефона, не глядя подносит к уху.

– Антон Петрович, – зудит телефон в ухо голосом его собственной персональной помощницы Марины. – У вас что-то случилось? Господин Шаповалов уже десять минут ждет вас в студии. Мне передать ему, что сеанс отменяется?

Вот черт, лихорадочно соображает Антон. Это сколько же я проспал? Блин, да какая разница! Не важно, сколько проспал, а важно, чтó именно он чуть было не проспал. Речь шла о сеансе позирования, который он еще на прошлой неделе назначил одному из ключевых клиентов – Сергею Васильевичу Шаповалову, префекту одного из московских округов. Такого человека стоит злить только в том случае, если ты уже мертв, а он пока не мертв. Может быть, безумен, но все еще жив. И если он еще собирается как-то разобраться со своей жизнью и вернуть ее в прежнее русло, то ради этих грядущих светлых дней стоит сделать над собой усилие и не разочаровывать такого достойного заказчика.

– Передай, что буду через пять минут. Проси прощения за задержку, я приду и все ему объясню, – кричит Антон в трубку и опрометью мчится в ванную.

В ванной пахнет рвотой, нужно вызывать уборку, но сейчас заниматься этим некогда. Быстро споласкивает лицо, возвращается к себе, натягивает свежую майку, штаны, рабочую рубашку. Ссыпается по лестнице вниз, на секунду останавливается у двери, пытаясь вспомнить, что он сделал вчера вечером со стоящим при входе ростовым зеркалом, но отступать уже некуда, и, натянув на лицо дежурную приветливую улыбку, он входит в студию.

Шаповалов сидит в привычном кресле для позирующих клиентов, заполняя его всей своей бегемотоподобной тушей. Свет из наклонных окон, специально прорубленных в крыше, как всегда идеально ложится на его лицо. Лицо, как и следовало ожидать, недовольное.

– Антон Петрович, – цедит он, – ты знаешь, сколько стоит мое время?

– Сергей Васильевич, не вели казнить, вели миловать. Случилось кое-что серьезное, но я уже все разрулил. Я вас раньше не подводил, и впредь, обещаю, ничего подобного не случится.

– Ладно, – ворчит говорящий бегемот в кресле, – все равно уже приехал к тебе. Давай малюй, что ли.

Антон споро выкатывает на стандартное место заготовку начальственного портрета, начатую на предыдущем сеансе. Перекладывает заранее подготовленные помощницей принадлежности – кисти, краски, палитру. Привычно вглядывается в лицо позирующего, потом переводит взгляд на набросок на холсте. Погружает кисть в краску, готовится нанести первый мазок. Сейчас он сосредоточен. Все вчерашние треволнения забыты. Какой там секс – работа! Вот настоящий переключатель для увлеченного своим делом мастера! Сегодня он планировал поработать над областью глаз. Это ключевая зона на лице. Именно она во многом определяет то, как воспринимается портрет зрителем. Помните у Гоголя – портрет, словно живой, следит взглядом за несчастным героем. А всего лишь известный трюк – такая иллюзия возникает, если расположить зрачки строго по центру. Гораздо труднее добиться передачи взглядом определенного настроения, мысли, чувства, внутреннего достоинства. Тут важны нюансы: наклон и прищур глаз, морщинки, напряжение глазных мускулов. Антон любил и умел рисовать глаза. И это тоже был один из его маленьких секретов: преображая лицо, он в минимальной степени изменял глаза, и тогда, узнавая собственный взгляд, клиент принимал лесть портрета за истину. Сеанс продолжался сорок пять минут (на пятнадцать минут его опоздания меньше запланированного). За это время Антон ни разу не вспомнил о зеркалах или женщине в черном. В конце сеанса Шаповалов, как всегда, спросил, можно ли взглянуть, как продвигается работа, а Антон так же традиционно ответил, что незавершенные работы смотреть нельзя. Префект, кряхтя, выбрался из кресла и исчез за дверью парадного входа. Слышно было, как Марина в прихожей вскочила и бросилась его провожать. Антон подошел к неоконченному портрету, чтобы еще раз взглянуть на результат сегодняшних трудов, – и замер как вкопанный. На едва намеченном портрете Шаповалова с его узнаваемыми рыхлыми чертами, большим носом, широким лбом под шапкой густых седых волос резким пятном выделялась детально прорисованная зона глаз. Только глаза были не шаповаловские, вечно хитро прищуренные, складочно-отечные. Проступая из-под маски префекта, на Антона яростно взирали широко распахнутые глаза безумной ведьмы из зеркала. Получается, вот что он так упоенно рисовал весь этот битый час.

Антон осел на стул. Да уж, если он больше не может рисовать, не управляет своим даром, значит, это действительно все. Конец. Пора сдаваться в дурку.

– Антон Петрович, на сегодня больше ничего не запланировано. Я вам еще нужна? – оказывается, Марина уже вернулась, проводив сановного клиента, и теперь стоит рядом с ним, ожидая указаний. А какие тут могут быть указания?

– Нет, Марина, спасибо. Ты свободна… И кстати, знаешь что? Отмени-ка все встречи на эту неделю. Пожалуй, пора мне уехать из Москвы, проветриться. И ты тоже съезди куда-нибудь.

Марина кивает – не в первый раз. Она всех предупредит, и никто не будет волноваться, что он куда-то пропал. К таким ситуациям она уже привыкла – если шеф говорит, что хочет проветриться, значит, намечается очередной плановый загул. Галерея будет продолжать работу в обычном режиме, но студия будет закрыта, офис тоже, а значит, и она может насладиться небольшим незапланированным, но хорошо оплачиваемым отпуском. Все-таки в работе на капризного и непредсказуемого гения, помимо недостатков, есть и свои преимущества.

– Значит, я пошла?

– Да, иди. И закрой там все снаружи.

– Хорошо, до свидания!

– До свидания.

Слышно, как ее каблучки стучат за дверью. Она собирает свои вещи, выходит, запирает замки парадного входа. Слышно, как гремят, опускаясь, внешние жалюзи. Все. Тишина.

Антон сидит и тупо смотрит на портрет префекта с глазами безумной фурии. Смотрит. Смотрит. Никаких мыслей нет, он только знает, что сидеть и смотреть – это все, на что он сейчас способен. Через некоторое время он замечает, что совсем стемнело. Тогда он встает, включает свет и возвращается на свое место возле портрета. Он еще не понимает, чтó будет делать дальше, но чувствует, как какая-то смутная решимость начинает крепнуть в нем. Что-то постепенно закипает внутри. Бесчувствие и апатия постепенно вытесняются пришедшей из глубины души молодой, азартной злостью. Вот, значит, как. Ей мало зеркал. Мало снов и кошмаров. Она пришла на его территорию. В его студию. На его холст. Отлично! Она проникла на портрет – так будет ей портрет! Здесь не ее – его царство. Здесь он – царь и Бог! Он – творец и разрушитель. Его мастерство, его дар – это его щит и меч, других у него нет. Это последний рубеж его внутренней обороны. Здесь, на этом рубеже он и вступит с ней в свой последний и решительный бой. Он ее напишет. Он вглядится в нее, исследует ее, выявит ее секрет, покажет этот секрет всему миру – и после этого она потеряет свою власть над ним!

Антон достает подрамник с чистым холстом, новый комплект кистей, на секунду замирает – и потом сильными уверенными движениями набрасывает очертания той самой рамы старинного зеркала из коллекции проклятого музея, а в раме темный силуэт платья, белое пятно лица, обрамленного замысловатой высокой прической. Нос, скулы, тонкие губы, морщины, нахмуренные брови и, наконец, эти горящие глаза с их безумным напряженным взглядом. На секунду отходит, чтобы взглянуть на текущий результат своей работы. Общее сходство, несомненно, схвачено. Однако жизни и тем более страсти в портрете нет. Нет тайны. Нет загадки, наваждения. Пока что это годится разве что в качестве иллюстрации к той самой детской страшилке. Но он и не рассчитывал, что все будет так просто. Не таков был его план. Только теперь и начинается самое главное.

Он берет только что написанный портрет ведьмы из зеркала и переносит его на кресло. Ставит туда, где несколькими часами ранее ему позировал грузный префект. Берет новый подрамник с чистым холстом. Теперь замысел ясен. Первый портрет ведьмы он использует вместо натуры. И, глядя на него, напишет новый портрет – преображенный! Он использует против нее свой дар, свой трюк, свою способность проникать в суть людей при помощи тренированного художественного воображения. Привычным усилием воли он представляет, что нарисованная рама зеркала находится не за ведьмой, а перед ней, и потом мысленно поворачивает сцену, чтобы увидеть, чьим отражением она является… В тот же момент жар опаляет его лицо, а перед мысленным взором проносится вереница каких-то неясных образов: худая изможденная девочка лежит в постели и смотрится в старинное ручное зеркальце; нет, это мужчина лежит в постели, его лицо и тело покрыто страшными язвами, похоже, он умирает; странное светящееся дерево растет на площади безлюдного города; красивый старинный город лежит в руинах после землетрясения… Снова жар и корчащееся в огне лицо прекрасной молодой женщины. Удар и темнота.

Он открывает глаза. Оказывается, он упал со стула и лежит там же – перед пустым холстом на втором подрамнике. Он поднимается, отряхивается, смотрит на портрет, стоящий на кресле для позирования. Ему кажется, что ведьма на портрете улыбается. Ладно. Никто и не обещал, что будет легко. Он вновь сосредотачивается и мысленно повторяет свой зеркальный трюк, стараясь на этот раз зафиксировать только одно изображение – молодую женщину в огне. И это ему удается. Пока мысленный контакт с воображаемым зеркалом не пропал, он быстро, резкими мазками, в несвойственной себе манере, набрасывает на втором холсте ее лицо. Портрет получается… и в то же время не получается. Черты лица мерцают и размазываются, словно на лицо одной девушки одновременно накладываются черты другой. Но к этому он тоже готов. Это он уже видел раньше. Это означает, что вслед за первым приходит второе отражение, чуть слабее, чем предыдущее. Он умеет управлять этим процессом – так он искал подходящий прообраз для портретов своих клиентов. Только раньше он всего лишь листал последовательность воображаемых отражений лица заказчика, пока не найдет нужное, а теперь он хочет успеть запечатлеть каждое из отражений ведьмы – в том порядке, как они открываются ему. Он хватает новую заготовку и судорожно набрасывает вновь открывшиеся женские черты. Едва успевает схватить, запечатлеть самое основное, как новое отражение приходит ему на смену. Оно еще чуть слабее, и от него требуется еще чуть больше напряжения, чтобы его удержать. Но он не обращает на это внимания. Главное – успеть. И он пишет, пишет. Не разбирая, использует все, на чем можно писать, все, что подворачивается под руку. Когда заканчиваются подрамники с пустыми холстами, он, не замечая того, пишет поверх уже готовых портретов, стоявших в углу студии в ожидании отправки. Лихорадка открытия истины о чем-то сокровенном и крайне важном просто сжигает его. Он уже давно не может стоять на ногах. Он и сидит-то с трудом. Глаза его слезятся, руки дрожат. Все тело горит, как в огне. Он мысленно тянется к ней из последних сил, но за очередным – он давно сбился со счету – уже совсем призрачным отражением ему больше не открывается ничего. Темнота. Тупик. И вдруг – снова удар, словно со всего размаха влетел в бетонную стену.

Придя в себя, он обнаруживает, что лежит посреди своей студии. Портрет дамы в зеркале по-прежнему стоит на кресле. А вокруг него разбросаны десятки женских портретов, скорее, набросков, хотя есть и неплохо проработанные. Чтобы охватить всю эту картину целиком, он встает и начинает раскладывать портреты рядами на полу. Рядов получается неожиданно много. В центр он помещает исходный портрет ведьмы в зеркале. Потом, пошатываясь, лезет на высокую стремянку, которую иногда использовал при работе над полотнами крупного размера. Укрепившись наверху стремянки, он вглядывается в сотворенную им мозаику. Отсюда разложенные на полу портреты напоминают осколки разбитого зеркала, в котором отражается одно и то же женское лицо. В то же время он начинает понимать, что лица-то совсем разные. И притом знакомые. Вот только откуда он их знает? Еще несколько секунд сознание отказывается признавать очевидное, но потом пелена спадает, и он разом узнает их всех. Это не просто какие-то женщины. Это его женщины. Все те, кого он любил и растоптал, чтобы поддерживать огонь своего дара. С кем спал по дружбе и дружил в спальне. Весь его чертов донжуанский список, за исключением, может быть, каких-то уж совсем случайных эпизодов, о которых он и сам не помнит. Даже Рита, с которой он и виделся-то всего два раза, была здесь. Самый плохо прорисованный портрет в нижнем углу мозаики. Вероятно, это она и была тем самым последним призрачным отражением, за которым больше не было новых отражений. Теперь понятно, почему. Чертова ведьма опять провела его! Окончательно побила на его собственной территории. Вместо своих отражений она подсунула ему образы из его собственного прошлого. Что это – просто жестокая издевка победителя над проигравшим или она что-то хотела ему этим сказать? Как это понимать? Если все они – ее отражения, то кто она, черт побери, такая? Не иначе как сама богиня Изида, вечная женская сущность, явившаяся отомстить ему от имени всего женского рода за его прегрешения. Да нет, это уже полный бред.

Стремянка вдруг заходила под ним ходуном – это разом задрожали все его бесконечно усталые мышцы. Предельно осторожно, рискуя свалиться и переломать себе все кости, он все-таки спустился со стремянки. И тут же сел, прислонившись к стене. Ноги больше не держали его. Он чувствовал себя так, словно сутки напролет работал без сна и отдыха, без еды и, главное, без питья. Голова кружилась. Во рту все пересохло и потрескалось. В горле словно открылся прямой портал в пустыню Сахару. Самое смешное, что проведенное в студии время легко можно было оценить по количеству написанных портретов. Даже если на каждый портрет у него уходило не более двадцати минут, то он явно работал без перерыва больше двадцати часов. Он вытянул из кармана мобильник – дата на экране подтверждала, что он где-то потерял целый день. После всего, что с ним произошло, это открытие не вызвало даже тени удивления. Подумаешь, написал за сутки семьдесят портретов своих бывших женщин. Обычное дело. Просто он очень устал. И еще очень хочет пить. Сначала ему казалось, что усталость победит и тогда он наконец-то сможет уснуть. Но победила жажда. Она заставила его встать и на трясущихся ногах повела наверх, по лестнице, а потом через спальню в кухню, где он схватил из холодильника первую попавшуюся бутылку (это оказался апельсиновый сок) и, давясь и обливаясь, высосал ее всю. Потом ему под руку попалась бутылка боржоми, и ее он тоже выпил не отрываясь, из горла, удивляясь щекотке в носу от злых пузырьков. Потом в голове слегка прояснилось, и только тогда стало ясно, сколько там еще тумана. Явилась первая здравая мысль: «Раз у меня упадок сил, нужно выпить кофе. А потом что-нибудь поесть».

Антон включил кофеварку. Дождался сигнала, подставил чашку. Взял чашку с горячим ароматным кофе (от одного запаха уже легче думается!) и, держа ее в руке, полез в холодильник за молоком. И вот это была ошибка. Потому что рядом с молочным пакетом на полке стояла эмалированная кастрюля с черт знает каким содержимым, о котором он совсем забыл, и оно, соответственно, наверняка уже давно испортилось. Он понял, что это ошибка, сразу – в тот же момент, как в блестящем кастрюльном боку, словно в кривом зеркале в комнате смеха, гротескно отразилась его собственная физиономия. И тут же поверх этого кривого отражения проступило знакомое лицо с безумным взглядом. Оно почему-то, вопреки всем законам оптики, вовсе не было искажено. Взгляд ведьмы прожигал его насквозь, чего-то молчаливо требовал, тянул к себе…

– А-а-а, твою мать! – завопил Антон от дикой боли: на этот раз он выронил и опрокинул на себя чашку свежесваренного кофе.

Дверца холодильника захлопнулась, контакт прервался. Обожженная нога адски болела. Штаны были бесповоротно испорчены. Кофе он так и не выпил. Зато в голове что-то внезапно щелкнуло, и все частички загадочного пазла окончательно встали на свое место.

Он с самого начала ошибся, решив, что дело в зеркалах. Кастрюлька не была зеркалом, но он увидел в ней отражение ведьмы. Значит, дело не в зеркалах, а в отражениях!!! Вот где ее территория! Это все объясняло. Ничего удивительного не было в том, что она могла приходить к нему не только в зеркалах, но также и во снах и даже в картинах. Ведь все это в некотором смысле отражения! Отражения реальности – неважно, в чем или в ком. Вот что на самом деле имел в виду гребаный профессор. Его, Антона, дар, его особое художественное видение тоже ведь напрямую связано с отражениями. Конечно, он не смог победить ее на своей территории, потому что это была и ее территория, только очень-очень маленькая ее часть. Она, вероятно, владеет и управляет ею столетиями. Она знает об этой отраженной реальности все – то, о чем он даже и не начал еще подозревать, гордясь тем, сколько всего знает и умеет, как замечателен и оригинален его талант. Она имеет полное право ненавидеть его, смеяться и издеваться над ним. Однако, пожалуй, при последнем контакте он не чувствовал ни ненависти, ни издевки. Было какое-то требование. Скорее… она его звала. Да, точно звала. Теперь он явственно вспомнил, что когда он увидел ее в первый раз – там, в галерее, – то тоже чувствовал нечто схожее: оцепенение, тягу, какой-то зов. Тогда все прервалось из-за разбившегося бокала, как теперь из-за опрокинутой чашки кофе. Еще одно буквальное отражение в этой истории… вот только вариант с чашкой оказался существенно больнее. Обожженная нога настоятельно требовала к себе внимания.

Чертыхаясь, он поплелся в ванную. Осторожно стянул штаны. Достал из шкафчика мазь от ожогов. Намазал, морщась от каждого прикосновения. Присел на край ванны, вертя тюбик в руках и задумчиво глядя на занавешенное полотенцем зеркало. Положил тюбик на край раковины. Потянул за полотенце, еще раз, потом резко дернул. Полотенце слетело, чудом не потащив за собой зеркало, однако зеркало уцелело и снова было открыто. Антон встал перед ним и заглянул. Зеркало не отразило ничего необычного. Разве что необычным был он сам – изможденный, небритый, со странной асимметричной прической, маскирующей вырванный клок волос на виске, с ввалившимися лихорадочно горящими глазами. Но на этот раз он хотел увидеть в зеркале не себя. Он больше не желал прятаться и убегать. Он стремился увидеть ее… и поговорить. С ней. С владычицей отражений. С хозяйкой того искусства, которому он посвятил жизнь, но, видимо, не узнал и сотой доли того, что следовало. Если она хочет его смерти – пусть. Возможно, это даже справедливо. Пусть забирает эту никчемную жизнь. За всех тех женщин. За то, что годами продавал свой талант в обмен на место в кругу богатых и знаменитых. Но сначала они должны поговорить.

Чувствуя себя глупо, он постучал по зеркалу. Замер, ожидая ответа. Ответа, естественно, не было. Прокашлялся. Еще раз заглянул в зеркало.

– Эй, – сказал он шепотом, – ну давай уже, выходи. Я здесь. Я готов. Я все понял. Я жду тебя… Блин, ну не помню я, что там положено говорить. Кажется, Пиковая дама, приди… Ну где же ты?

Ответа не было.

– Давай же! Где ты? Приходи уже, сука!!! – заорал он и стукнул кулаком по зеркалу. Брызнули осколки, рука окрасилась чем-то теплым и красным.

Но перед самым этим моментом – возможно, ему это только почудилось – все же мелькнуло в зеркале нечто. Словно на яркое изображение освещенной ванной слабым мазком наложилось иное изображение – комнаты со стеной из зеркал, мужчины, стоящего перед зеркалом, и женщины в черном, стоящей у него за спиной.

Так вот куда она меня звала, понял он. Вот где она меня ждет и где ждала с самого начала. Это было так просто и настолько очевидно, что он даже удивился, как он мог этого не понять, как мог этому сопротивляться.

Теперь он уже не спешил. Аккуратно перебинтовал руку, а заодно и обожженную ногу. Тщательно оделся – в тот же костюм, в котором был, казалось, так давно, а на самом деле каких-то пару дней назад, на открытии галереи. Рубашку, правда, надел чистую. Даже ботинки почистил. Как-никак, он собирался на важное свидание.

Вызвал такси, дождался сообщения «У подъезда вас ожидает машина…» и спокойно вышел, не забыв запереть за собой дверь. Сел в такси, назвал адрес «Армы», откинулся на заднем сиденье, провожая взглядом удаляющуюся светящуюся вывеску «Антон Соколов. Портреты современников». Такси свернуло за угол, и вывеска исчезла из виду.