Текст книги "Русь юродская"

Спросить немого
Юродивый Андрей Ильич Огородников

В лютую стужу декабря 1825 года, четырнадцатого дня, на главную площадь Симбирска вышел бородатый, взлохмоченный старец, одетый единственно в долгополую льняную рубаху, подходящую более для облачения умершего – причем самого недостаточного, из убогого дома, – нежели для прогулок по губернскому городу, зимой к тому же. В руках у странного была корявая ветка двух аршин, которую он держал на плече, как обычно служивый чин держит ружье на карауле.

Старец встал на середине площади и, не шелохнувшись, простоял, будто рекрут на часах, до вечера.

Горожане недоумевали: что бы это значило? что еще выдумал их юродивый Андрей Ильич? на что намекает? Сам-то он нипочем не расскажет – нем от рождения. Но говорить не умеет, а все разумеет: у него всякое приключение со значением.

Выяснилось недоразумение спустя несколько дней, когда в Симбирск добрался курьер из Петербурга. Оказывается, четырнадцатого числа в столице вышел бунт: какие-то фармазоны смутили солдат ополчиться против верховной власти. Они привели служивых на главную площадь к самым царевым палатам, пошумели, погрозились, да к вечеру и разбежались кто куда, устрашившись царского гнева. Такие вести дошли до Симбирска. И тут обыватели смекнули: вот на что им указывал Андрей Ильич! А может, не только указывал человек Божий, но, вооружившись рогулькой, и сам восстал на защиту самодержавной власти от якобинцев! Кто его разберет…

Жизнеописание симбирского блаженного Андрея Ильича Огородникова представляет собою вполне традиционное для юродивого повествование, которое, казалось бы, можно пересказать буквально в нескольких словах: родился в благочестивой семье, по природе, как обычно, был смиренным, кротким, богобоязненным, с ранних лет сделался «убогоньким», как именовали на Руси безумных Христа ради, прославился редкостным аскетизмом и даром чудесного предвидения.

Что же в этом замечательного? Обычная биография блаженного. Разве что свои пророчества и откровения Андрей Ильич не вслух обнародовал – он практически не разговаривал, – а каким-то образом изображал, как в случае с восстанием декабристов.

Родился Андрей Ильич в Симбирске в 1763 году. Новорожденный был настолько слабеньким, болезненным, простудливым, что, пожалуй, кроме родителей – малоимущих мещан, – никто из близких не надеялся отметить хотя бы следующих именин чахлого дитя. Ходить Андрей начал лишь после трех лет. А говорить так никогда и не научился. Он сумел освоить единственное словосочетание – «мама Анна» – и произносил его всю жизнь, даже и спустя многие годы после смерти родительницы: он так обращался и к сестре, и к племяннице.

А в семь лет он вдруг совершенно преобразился. Хворающий прежде от малейшего ветерка, теперь он круглый год ходил в одной длинной рубахе и босиком, позабыв какие бы то ни было хвори. Вскоре он стал почитаться среди земляков святым праведником, блаженным. Впрочем, как почти всегда это случалось с юродивыми, нашлось в городе и немало досужих недоброхотов – и не только малолетних, – которые забавлялись, преследуя юродивого, насмехаясь и глумясь над ним: то мукой обсыплют, то смолой заляпают, а то просто ударят или толкнут в грязь потехи ради.

Но Андрею Ильичу такие преследования, кажется, были вовсе не в тягость. Он не только их никогда не избегал, но, напротив, усугублял свои неприятности. Константинопольский его тезка убегал от докучавших ему детей. А симбирский Андрей, бывало, стоит, переминается с ноги на ногу, бормочет что-то невнятное – «бум-бум-бум» – и лишь улыбается на детские шалости, порой далеко не безобидные. Иногда, впрочем, он на несколько дней исчезал, скрывался где-то – видимо, все-таки ему хотелось побыть одному, отдохнуть от чрезмерного внимания к своей персоне со стороны некоторых заинтересованных лиц.

Андрей Ильич был одним из немногих юродивых, у кого имелось постоянное место жительства: после смерти родителей он одно время жил у брата, а когда умер и последний, блаженного стала опекать его сестра Наталья, для чего даже вышла из монастыря. Одна из горячих почитательниц Андрея Ильича, местная помещица Е. А. Мельгунова выстроила на свой счет домишко в усадьбе осиротевшей дочери старшего брата юродивого – Агафьи. Там Андрей Ильич с сестрой и поселился. Мало того, сердобольная помещица ежегодно выделяла Наталье Ильиничне средства на содержание блаженного брата. Так что можно сказать, дружная семья Огородниковых жила пристойно и небездоходно.

Но, разумеется, у Андрея Ильича было своеобразное понимание достаточного существования. Единственная холщовая рубаха, как мы отмечали, составляла весь его гардероб. Питался он чаем с черным хлебом. Впрочем, хлеб любил помазать медком. Самым изысканным лакомством блаженного был компот из сушеной ягоды. Некая маловерная симбирженка однажды сказала кому-то: какой он святой? все чай пьет только с медом! Назавтра к ней пришел Андрей Ильич, склонился над поганым ведром и принялся есть помои.

В другой раз один почитатель юродивого решил угостить его коврижкой. Но по дороге малодушно подумал: зачем я несу ему такую большую коврижку? пожалуй, и не съест всю; лучше бы я детям половину отломил. Но все-таки не стал возвращаться и скрепя сердце принес гостинец целиком. Андрей же Ильич, приняв от доброхота коврижку, отломил от нее небольшой кусочек, а остальное вернул назад.

А какая-то симбирская помещица послала однажды к празднику Андрею Ильичу от своих щедрот целый воз провизии: крупы всех сортов, яиц, масла, конечно, его любимого меда и прочего. Посыльные стали уже таскать кульки и кадушки в хижину, где жил блаженный с сестрой, как вдруг прибежал Андрей Ильич, замахал на холопов руками, забранился неразборчивой бранью и знаками показал людям грузить провиант назад в телегу и уезжать восвояси. Оказалось, что помещица, бывшая редкостным деспотом, щедро одаривая знаменитого блаженного, едва не на смерть заморила своих крепостных. Принять даров от такой жертвовательницы Андрей Ильич, естественно, не мог.

И в Симбирске, и даже его за пределами Андрей Ильич почитался «святым праведником», «человеком Божиим». Многие искали его внимания, будто какой высокопоставленной чиновной особы. Широкое же почитание симбирского юродивого началось с 1810-х годов. Тогда ставший уже знаменитым Серафим Саровский говорил визитерам из Симбирска: «Зачем вы ко мне, убогому, ходите в такую даль? У вас лучше меня есть – Андрей Ильич. Его спрашивайте». Люди вначале недоумевали: о чем его вообще можно спрашивать, ведь он же несчастный убогий, безрассудный, к тому же нем как рыба… Но скоро жители Симбирска убедились в необыкновенных способностях Андрея Ильича, а потом научились понимать и пророчества его без слов.

Вот что заметили симбирские обыватели. Если, скажем, Андрей Ильич заходит в чей-нибудь двор или в самый дом с метлой и начинает там ни с того ни с сего подметать, владельцев ожидают перемены – скорее всего, им предстоит неожиданно съехать отсюда или по какой-то надобности продать имущество. И это еще в лучшем случае. А то и вовсе потерять все в огне. Но вообще-то Андрей Ильич считался в Симбирске верным хранителем от огненных бедствий: пока он был жив, больших пожаров город не знал.

Или приходит юродивый к кому-нибудь и не милостыни спрашивает, а сам подает хозяину монетку. Такого случая чаял весь Симбирск. Это означало, что человека ждет какой-то прибыток. Если же Андрей Ильич подаст щепку или горсть землицы, то тут уж жди беды – верное предуведомление о скорой смерти в доме.

Большинство юродивых были желанными гостями в лавках у торговцев – они могли брать там все, что заблагорассудится. Естественно, безвозмездно. Это повсюду в России считалось указанием на ожидающий лавочника скорый коммерческий успех. Так и в Симбирске для Андрея Ильича были открыты все заведения: только зайди, человек Божий, и возьми, что душа пожелает!

Но однажды Андрей Ильич заглянул в бакалейную лавку и, не обращая внимания на расплывшегося в улыбке радушного хозяина, подбежал к бочке с маслом и вынул из нее затычку. Масло забулькало на пол. Пока хозяин пришел в себя от неожиданности и поспешил к бочке, чтобы поскорее заткнуть ее, масло все вытекло. Лавочник разгневался на Андрея Ильича – можно чудесить, но не так же, в такой разор ввел, безумец! – и выгнал его вон. А когда затем он осматривал бочку, то с ужасом обнаружил, что в ней лежит задохнувшаяся в масле гадюка.

А как-то случилось, что Андрей Ильич заговорил! То есть не то что заговорил, но во всяком случае показал, что речевые его возможности не исчерпываются известным всему Симбирску выражением «мама Анна». Из поместья в город привезли некоего барина, впавшего в помешательство ума: в припадках он злословил Господа, как неблагоразумный разбойник. Андрей Ильич пришел, как обычно, запросто в господский дом. К его визитам там, наверное, привыкли. Он встал посреди комнаты и принялся по своему обыкновению раскачиваться из стороны в сторону. Тем временем кто-то из прислуги понес в комнату к болящему блюдо с закусками. Андрей Ильич преградил ему путь, не позволяя пройти, и даже оттолкнул лакея, причем громко произнес: «Он Бога бранит!» Этот случай, наряду с еще немногими подобными, свидетельствует, что немота Андрея Ильича не являлась недугом, но была подвигом, который он оставался волен прервать в любой момент, однако не сделал этого до самой кончины.

Андрей Ильич прожил 78 лет. Почувствовав приближение смерти, он перестал выходить на улицу, а в самые последние дни так и вовсе не поднимался с постели. Узнав, что блаженный опасно занедужил, к его одру поспешили прийти многие жители Симбирска. Умер он 28 ноября 1841 года. Проститься с юродивым Андреем Ильичем сошелся весь город. Таких многолюдных похорон Симбирск не знал никогда ни до, ни после этого. Похоронен блаженный был в Покровском монастыре.

В конце XIX века вместо прежнего невзрачного камня«саркофага» над могилой Андрея Ильича был сооружен величественный 400-пудовый чугунный монумент с портретом покойного. Андрей Ильич изображен «ловцом человеков»: в долгополой рубахе и босой, он идет по родному Симбирску, вытянув вперед руки, словно раскрывший объятия всякому, кто верит в его заступничество, в его предстательство перед Господом.

В обносках и со знанием французского
Блаженная Анна Ивановна

На Смоленском кладбище в Петербурге, кроме могилы Ксении, есть еще одна очень почитаемая могила, в которой погребена блаженная Анна Ивановна.

Время ее рождения неизвестно – считается, где-то конец XVIII века. О происхождении тоже достоверных сведений нет: по некоторым данным, Анна была дочерью генерала Лукашева, по другим же свидетельствам, она принадлежала к старинному дворянскому роду Пашковых. Единственное, в чем сходятся все показания, так это в том, что она была из интеллигентной, благородной семьи.

Окончив институтский курс и будучи по роду дамой высшего круга, Анна вскоре познакомилась с одним гвардейским офицером и полюбила его. Да и гвардейцу благородная девица как будто понравилась. Анна уже воображала себя блистательной поручицей гвардии, счастливой матерью благородного уважаемого семейства, но вдруг этот офицер… женился на другой.

Для девушки это было величайшим потрясением, катастрофой. Из жизнерадостной, восторженной девицы Анна в одночасье превратилась в разочарованного, отчаявшегося, поникшего человека, лишенного какого-либо оптимизма.

Анна решила, что причина такой неприятности заключается в ней самой. Да, думала она, вокруг меня всегда было много людей неискренних, лицемерных, злобных, коварных; но это же мое общество, мой круг… и сильно ли я сама от них отличаюсь?! Так кого же винить? Здесь, на земле, переполненной злом, истинного счастья, наверное, быть не может. Истинное счастье лишь на небесах, в единении с Богом. Стало быть, чтобы найти это счастье, нужно порвать со всем земным, неправедным, нужно умереть для греха и родиться для жизни новой и вечной.

Придя к такому убеждению, Анна решительно порвала с прежней своей жизнью. Она вдруг исчезла из Петербурга. И несколько лет о ней не было, как говорится, ни слуху ни духу. Чем эти годы она занималась – неизвестно. Но можно предположить, что Анна жила в каких-то монастырях, встречалась с подвижниками, которые и наставили ее принять тяжкий крест юродства.

Возвратилась в Петербург Анна другим человеком. Вместо шелков и бархата на ней теперь были надеты самые убогие обноски. На голову она поверх причудливого чепца накручивала цветастый ситцевый платок. Одной рукой опиралась на страннический посох, другой придерживала закинутый за спину узел с добром.

Ни собственного жилья, ни хотя бы какого-то еще пристанища в Петербурге у нее не было. Анна целыми днями ходила со своим узлом по улицам. Как и прежде блаженной Ксении, ей все старались подать какую-нибудь милостыню, угостить, накормить, приглашали в дом, в лавку. От гостинцев Анна не отказывалась, она все складывала в бездонный мешок. Но уже назавтра она появлялась в городе опять с полупустым узлом – все, что ей давали, она немедленно раздавала бедным. По некоторым свидетельствам, когда мешок у нее совсем пустел, она клала в него несколько камней, чтобы страннический ее подвиг не казался праздным променадом налегке. Иногда Анна Ивановна заходила в институты и пансионы, разговаривала там с воспитанницами, причем, к всеобщему удивлению, свободно изъяснялась с ними по-французски и по-немецки.

В советское время существовала такая замечательная по-своему категория граждан – бичи. Их ни в коем случае не следует путать с современными бомжами. Единственное, что у них общего: слова бич и бомж – аббревиатура. Расшифровывается бич – бывший интеллигентный человек. Бичи появились после упразднения ГУЛАГа. Тогда многие тысячи «политических», выйдя на свободу, не смогли по разным причинам вписаться в жизнь вне запретки: у кого-то не осталось ни кола ни двора, кто-то потерял всех близких за долгие годы неволи, кто-то просто не чувствовал в себе больше сил, энергии, чтобы начать жизнь заново после четверти века Колымы и т. д. И вот эти люди – а среди них было довольно много интеллигенции, то есть бывшей теперь уже интеллигенции – так и доживали свой век в странствиях, уповая единственно на чью-нибудь милость. Кстати сказать, они почти никогда не протягивали руки – интеллигентность не позволяла. Но при желании такому бывшему интеллигентному человеку вполне по плечу было, подобно Кисе Воробьянинову, просить милостыню на разных языках – жё нё манж па сис жур, – чему его еще в детстве мог научить какой-нибудь monsieur l`Abbe, француз убогий. Говорят, таких бичей можно было встретить по вокзалам Транссиба еще и в 1970-е годы. Но уже со следующего десятилетия наступила эпоха бомжей. Которые, нужно заметить, отличаются от своих предшественников так же, как неандертальцы отличаются от кроманьонцев.

Блаженную Анну Петербургскую вполне можно назвать первым русским бичом – все признаки налицо!

В отличие от большинства юродивых Анна отнюдь не избегала вносить в свое существование некоторый комфорт. И возможно, в этом опять-таки сказывалась ее бывшая интеллигентность. Так, например, ночевать она предпочитала в приличных домах – чаще всего у разных священников. Дочь священника о. Василия Чулкова рассказывала: «Часто заходила к нам Анна Ивановна. Почти каждый день она приходила в наш храм или к утрени, или к ранней обедне; приложится к иконам, раздаст милостыню нищим, а потом и к нам зайдет. У нас она и обедала, и чай пила, и ночевала».

Блаженная всегда приносила этой поповой дочке отрезы ткани, что ей подавали на милость доброжелатели, и говорила: «Тата, Тата, на, возьми ситец да сшей скорее юбку, или платье, или кофту». – «На кого шить-то, Анна Ивановна?» – «Не твое дело, ты шей, мало ли голых-то, кому-нибудь будет впору!»

Однажды Тата говорит блаженной: «Вот, Анна Ивановна, я скоро выхожу замуж. Тогда уж не буду шить тебе юбок, платьев». – «Полно, полно городить вздор-то, – отвечала Анна. – Тебе еще рано замуж. А вот этот молодец скоро женится», – она указала на кого-то. И действительно, этот человек вскоре шел под венец. Анна Ивановна вообще женитьбу предсказывала всегда безошибочно.

Как в свое время Ксению Петербургскую, так теперь и Анну Ивановну очень жаловали всякие торговцы и извозчики: они считали, что если блаженная заглянет к ним в лавку или сядет в пролетку, их непременно ждет прибыток.

С извозчиками Анна обычно расплачивалась по полной стоимости их услуги. Даст, скажем, пятиалтынный лихачу, так тот не берет. «Дай лучше копеечку, – говорит. – Не надо мне твоего пятиалтынного». Извозчики почему-то верили, что именно копеечка юродивой Анны принесет им удачу.

Анна Ивановна предсказывала грядущие события. Причем если некоторые юродивые пророчествовали иносказательно, так что их слова становились понятными только тогда, когда пророчество сбывалось, то блаженная Анна говорила чаще всего совершенно определенно. Как, например, владыке Нафанаилу.

Забрела Анна как-то в Александро-Невскую лавру. И там во дворе ей повстречался архимандрит Нафанаил. Блаженная, как обычно, попросила благословения у священника, а потом говорит ему: «Архимандрит, ты скоро будешь епископом!» Высокопреподобный был еще довольно молодым человеком и, естественно, не ждал никаких новых производств. Но прошло совсем немного времени, его посвятили в архиереи и назначили петербургским викарием. Епископ Нафанаил стал очень опекать юродивую, заботиться о ней. Понимая, как нелегко Анне Ивановне живется без дома, без пропитания, владыка исхлопотал ей место в одной из богаделен.

Но жизнь в богадельне – это не удел юродивых. Анна Ивановна скоро оттуда ушла. Она увидела, как бездеятельно живут там на счет казны призреницы, проводя все свое время в празднословии, в греховных злобных пересудах всех, кто только им на язык попадется. Блаженная пыталась вначале миром урезонить пересудчиц, но, не сумев их усовестить, стала тогда изо дня в день донимать своих товарок по богадельне укорами и порицаниями.

Упрямые же в своих грехах богаделенки, решив тогда извести незваную обличительницу, стали чинить ей всякие козни. Вряд ли им удалось бы переменить блаженную на свой лад. Да Анна Ивановна и сама не пожелала оставаться в этой пусть и благоустроенной, но, по сути, неволе. Вскоре она оказалась там, где и полагается быть юродивому, – на улице.

Однажды Анну пригласили на поминки в купеческую семью. Среди прочих гостей там был протоиерей о. Гавриил. Все говорили о том, каким добродетельным и праведным был покойный и как ему поэтому легко было умирать. В связи с этим о. Гавриил сказал Анне, что ей-то, наверное, будет совсем легко предстать перед Господом: она так много странствовала, столько потрудилась в своей жизни. «Батюшка, – отвечала Анна Ивановна, – я всегда готова умереть. Я всю жизнь к этому дню готовилась. Да вот что мне жаль: когда я умру, то ты не проживешь и недели».

Спустя какое-то время о. Гавриил повстречал Анну Ивановну на улице, юродивая подошла нему попросить благословения. «Ах, это ты, Анна Ивановна!.. – обрадовался старой знакомой священник. – Все еще странствуешь? А я думал, тебя уже и в живых-то нет. Ну, ладно, Господь тебя благословит». – «Вот спасибо, батюшка, за благословение, – ответила блаженная. – А о смерти лучше не говори. Помнишь, я тебе сказала, что как только я умру, так и ты после того недолго проживешь. Вот и теперь я то же скажу: как только я умру, и не успеют меня похоронить, как и по тебе будут панихиды служить».

Так и получилось. В самый день смерти Анны Ивановны о. Гавриил тяжело заболел и через два дня умер.

Другому священнику – отцу Александру – Анна Ивановна как-то сказала: «Ну, батюшка, ты скоро будешь большим священником, видишь – все бугорки да бугорки, горки да горки, кресты да кресты, а деревьев-то, деревьев-то сколько?! Вот там ты и будешь большим священником». Кажется, в этой реплике ничего такого иносказательного нет: очевидно, речь идет о кладбище, и, следовательно, блаженная предсказывает собеседнику место в каком-то кладбищенском храме.

И действительно, очень скоро предсказание Анны Ивановны сбылось: о. Александр был возведен в сан протоиерея и назначен настоятелем храма на Большеохтинском кладбище.

Юродивая нередко навещала о. Александра в новом его приходе. И вот однажды она пришла к нему с подарками: Анна Ивановна подала отцу настоятелю два куска ткани и сказала: «Возьми, батюшка, эти куски, они тебе пригодятся к свадьбе». – «К какой свадьбе? – удивился о. Александр. – У нас не предвидится никакой свадьбы». – «Ладно, ладно, бери, батюшка, – усмехнулась Анна Ивановна. – Будет свадьба». Прошло совсем немного времени, и за обеих поповых дочек неожиданно посватались женихи. А там скоро и свадьбы справили. Вот тогда и пригодилась ткань Анны Ивановны – сколько из нее вышло всякого шитья невестам в приданое.

Прозорливой блаженная Анна была не только в предсказаниях. Она могла услышать чью-нибудь речь, не находясь в непосредственной близости от этого человека. Равно могла прочитать и самые его мысли.

Так однажды она случайно попала на крестины к дьякону. Хозяева ждали гостей у окна. И вдруг видят, что первого гостя им Бог посылает – нищенку-юродивую Анну. Дьякон обреченно вздохнул: «Ах, эта Анна. Опять тащится… Ну куда я ее дену? Придут кум, кума, батюшка, может быть, гости еще. Что я с ней буду делать?» – «Ну, ладно, не волнуйся, – успокоила мужа родильница-дьяконица, – я возьму ее к себе на кухню». Едва она это проговорила, как блаженная, не дойдя двух шагов до главного входа, свернула и направилась к черному.

Когда Анна вошла в кухню, она, копируя слова и интонацию дьякона, сказала хозяйке: «Ах эта Анна… опять притащилась… ну куда вы ее денете?.. Придет кум, кума, батюшка, гости… Что с ней, оборванкой, будете делать? Разве в кухню ее?» Она выжидающе посмотрела на вконец смутившуюся дьяконицу. И добавила: «Да не переживайте, не помешаю я вам – уйду и из кухни. На вот возьми копейку-то: у вас достаток невелик, авось и копеечка сгодится. Это первый подарок вашему новорожденному». Вручив копейку, она тотчас вышла.

Одному попу с попадьей Господь все никак не давал детей. Сильно они переживали из-за этого. Пришла к ним раз Анна Ивановна и говорит: «Бог знает, кому что нужно… До сих пор Он не давал вам детей, а теперь скоро даст… А какая девочка-то будет хорошая!..» И буквально через какие-то дни батюшке с матушкой подкинули новорожденную девочку. Они ее крестили Анною – в честь блаженной, предсказавшей и, верно, вымолившей им великое счастье.

Эта Нюра была потом первой любимицей Анны Ивановны. Блаженная часто ее навещала, будто крестницу. Когда же девочка подросла, Анна Ивановна стала помогать родителям в ее духовном воспитании: блаженная приносила ей ткань (судя по жизнеописаниям, ей почему-то милостыню чаще всего подавали отрезами ткани) и просила сшить что-нибудь для бедных – косоворотки, юбки, сарафаны.

В восемнадцать лет Нюра сделалась совершенною красавицей. Батюшка с матушкой хотя и понимали, что дочь – чужое сокровище, думать даже боялись о расставании с ней. Но, увы, судьба обошлась со стариками на редкость безжалостно.

Как-то пришла к ним Анна Ивановна, вынула из своего мешка узелок с пряниками и орехами, протянула девушке и сказала: «Возьми эти орешки и пряники – тебе скоро гостей угощать. Много гостей у тебя будет. А это вот еще возьми, – достала она затем кусок коленкора, – и сшей себе мешок для своих вещей. Сокол тебя ждет. Да с таким полетом, что ты с ним далеко-далеко улетишь, мы тебя и не увидим».

Ни сама дочка, ни родители не придали этим словам значения. Но неожиданно к девушке посватался жених. Причем для поповой дочки это было, наверное, самое желанное сватовство. Ее руки попросил профессор духовной семинарии, которому предлагали место священника в церкви одного из русских посольств за границей. Видимо, он не был пока еще посвящен и ему срочно требовалось жениться. Естественно, от такой завидной партии Нюра не отказалась. Родители также, как ни печалились, ни кручинились, не замедлили благословить дочку. Скоро отгуляли и свадьбу. Вот тогда и сбылось предсказание блаженной о многочисленных гостях. Но затем, на беду стариков, сбылось и следующее пророчество Анны Ивановны. Новобрачные уехали за границу. И больше поп с попадьей дочку никогда не видели. Верно, какие-то очень важные, уважительные обстоятельства не позволили ей хотя бы однажды навестить родителей.

Кстати, на этой же Нюриной свадьбе Анна Ивановна сделала еще одно предсказание, оставшееся в памяти ее почитателей. На свадьбе, помимо прочих гостей, была племянница отца невесты – Клавдия Михайловна Иванова. В разгар веселья юродивая вдруг подошла к девице и повязала ей на голову розовую ленту. «Видишь, – сказала она, – какой бутон розовый я тебе на голову надела. Всю жизнь тебе, милая, быть таким розовым бутоном». Спустя многие годы, уже глубокой старицей, Клавдия Михайловна рассказывала, что она тогда нисколько не поняла загадочных слов Анны Ивановны. И лишь через сколько-то лет она догадалась: блаженная предсказывала ей безбрачие. Что и сбылось.

В июне 1853 года русские войска вступили в Дунайские княжества. Началась Восточная война. И, казалось, событие, случившееся в то же самое время в Петербурге, никто не заметит. Но на удивление это событие вызвало у жителей столицы большее сочувствие и интерес, чем наступившая война.

Первого июля город облетело известие: умерла блаженная Анна Ивановна. Тысячи людей разных званий и сословий поспешили на Сенную к Спасской церкви проститься с блаженной.

Незадолго перед своей кончиной Анна попросила, чтобы ее похоронили в могиле родителей на Смоленском кладбище. Это были одни из самых многолюдных похорон в Петербурге. В жизнеописании Анны Ивановны говорится, что на кладбище ее провожали десятки тысяч людей. Возглавлял процессию преосвященный Нафанаил – тот самый, которому Анна предсказала архиерейство.

Обратим внимание: до нас дошла не только дата кончины юродивой, но и подробности ее похорон. Ничего подобного нет в случае с Ксенией Петербургской – ее смерть петербуржцы как-то проглядели.

Но – на удивление! – у Ксении есть могила и надгробие на Смоленском кладбище, а у Анны Ивановны ни того ни другого нет: революция не пощадила место упокоения блаженной.

А прежде ее могила была очень почитаемой. К ней приходили многочисленные паломники, молились, поминали, набирали, как обычно, землицы в кулек. В конце XIX века там вкопали новый дубовый крест с неугасимою лампадой, а над самим холмиком установили своего рода часовню – металлическую решетку под сенью. Но когда разразилась неистовая большевистская борьба с почитаемыми русскими святынями, в том числе и с захоронениями, имеющими у православных верующих сакральное значение, часовня, крест, да и сама могила юродивой Анны были уничтожены.