Текст книги "Ярмарка наград"

– Подъём, – грубо прокричал ему один из старожилов обиталища и ударил ногой по его кровати. – С этого момента твоя очередь дежурить.

Парень молча поднялся и пошёл к двери.

– Постой, – окликнул его Лёнька. – Не спеши. Сначала присядь и расскажи о себе. А ты, Корявый, не мельтеши перед глазами, твоя химия ещё продолжается и кончится не скоро. Смотри мне, рога быстро пообломаю, если вперёд меня дела решать будешь.

За ужином парень поведал, что зовут его Николаем, а кличут Колом, что под арест попал он недавно и в одной из камер на подселении нарвался на сборище беспредельщиков. Как только я переступил её порог, понял, что настоящая скверна и подлинные злоключения только начинаются. «До этого были цветочки, теперь – ягодки», – сразу же объяснили мне и стали издеваться с особой жестокостью: не давали ни есть, ни пить, постоянно избивали, а однажды связали и впятером изнасиловали.

– И за что же они тебя? – спросил Лёнька.

– А ни за что. На воле боксёром был, вроде, неплохо дрался на ринге, в комсомольскую дружину ходил, ловил разную шпану, но только за дело. А кто ненароком попадался, подзатыльником отделывался. Теперь сам среди них оказался, вот и лёг на поле битвы. Сопротивлялся, сколько мог. Но кто же стаю шакалов уймёт?

Лёнька с интересом слушал рассказ Николая и вспоминал своего мастера из училища Коркина Егора Викторовича:

«Он был такой же сильный, смелый, всегда шёл напролом и, главное, никогда не ябедничал. А я и мои прихвостни из стаи старались всячески навредить ему. Зачем мы это делали, я не понимаю до сих пор и вспоминаю об этом с сожалением. Если бы открутить плёнку истории назад, я бы начал смотреть этот фильм под другим ракурсом или вообще не пошёл на него».

А Николай всё говорил и говорил, впиваясь в Лёнькины глаза, словно, гипнотизируя его. И когда он дошёл до самого страшного в своём повествовании, вдруг зарыдал, уткнув лицо в ладони. В камере наступила кромешная тишина, даже ужин и тот остался не у дел.

– Ты чего? – спросил его Лёнька и похлопал по плечу.

Тот ещё некоторое время понуро сидел и всхлипывал, а когда несколько успокоился, продолжил:

– Никогда не думал, что мой закадычный друг, с которым прошёл огонь, воду и медные трубы, с которым и в радость, и в горе всё делил пополам, станет таким ничтожеством.

Все продолжали молчать и с интересом смотрели на Николая.

– Он предал тебя? – поинтересовался Лёнька.

– Хуже. Он был в той же камере и наравне со всеми, если не больше, издевался надо мной.

Лёнька встал, подошёл к зарешёченному окну и посмотрел на небо. Там, высоко, высоко, средь тёмных облаков кружили и каркали вороны. Никакого просвета, никакого намёка на тонкий лучик света вокруг не наблюдалось. Он лёг на кровать и больше в этот вечер ни с кем не разговаривал. А через неделю «закадычного» в кавычках друга Николая обнаружили на прогулочном дворе с заточкой в горле.

Агония

Эту историю мне поведал человек с богатым тюремным прошлым, в жилах которого тогда, после своего извержения, только-только остывала лава агонии. Звали его Фёдоров Игорь, по кличке Федот. Это был ещё совсем молодой старик, познавший жизнь во всей её перевёрнутой с ног на голову красе и деталях. За его плечами уже болтался непомерно тяжёлый мешок с грузом, в который едва вмещалось многотомное досье преступлений, изученных следователями с такой скрупулёзностью, что их в обозримом прошлом разбросало на несколько ходок в места лишения свободы по всей стране.

Помню, истоптав не менее дюжины высоких приёмных, оборвав немало телефонов, заручившись санкциями протеже и, наконец, получив особые разрешения начальства, я тихо вошёл в палату медсанчасти одной исправительно-трудовой колонии особого режима. Заключённый неподвижно лежал на больничной койке. Его горло обрамлял ядовито-обжигающий след странгуляционной борозды от удавки. И только по судорожным конвульсиям конечностей можно было понять, что глубоко в подсознании ещё звенела до предела натянутая нить последних жизненных сил, которая, казалось, вот-вот оборвётся и унесёт его в мир совершенно других измерений.

– Здравствуйте! – еле слышно произнёс я. Игорь открыл глаза, непонимающе обвёл взглядом помещение и, обнаружив меня, спросил:

– Кто вы?

– Железнов Павел, – представился я, журналист-обозреватель отдела криминальной хроники краевой газеты. Хотел бы задать вам несколько вопросов.

– А зачем? – озадачил меня Игорь. – Не надо. Я не тот персонаж, который вам нужен. Поищите среди других. Может быть, и найдёте.

– Но мне и читателю, надеюсь, тоже, интересны будете именно вы, ваше прошлое, настоящее и будущее.

– Да кому я нужен, если самому себе уже опротивел. До ручки дошёл, жить не хочется.

– Зря вы так о себе. В жизни каждого может случиться такое, что, не приведи господь, перешагнуть трудно. По себе знаю.

Игорь отрешённо смотрел в потолок и молчал. Чтобы как-то расшевелить его я начал обходные манёвры.

– У вас, наверное, мать есть, отец, жена, дети, наконец? Невозможно просто так взять и всё вычеркнуть из жизни.

– Невозможно, – устало повторил Игорь. – Это вы верно сказали. Но, бывало, так накуролесишь, или твою душу так наизнанку вывернут, что жить не хочется. А платить по счетам, как ни крути, надо. Вот и пляши по жизни с этой музыкой. А от себя всё равно никуда не убежишь. Кому надо, на том свете найдут и спросят.

– И всё же давайте по порядку. Вот хотя бы сейчас: «О чём вы думаете?»

В это время Игоря охватил истошный приступ кашля. Продолжительному спазму лёгких, казалось, не будет конца.

– Вы не думайте, это не заразно, – сквозь удушающий хрип простонал он. – Бронхиальная астма здесь у каждого второго, если не у первого. Мы к этому уже привыкли.

Наконец он тяжело выдохнул, ещё раз прокашлялся и начал своё повествование:

– Вы знаете, перед самым вашим приходом мне снился сон, будто под непрерывную дробь даула и чарующие звуки гармошки на освещённую ярким солнцем поляну откуда-то сверху с криком «Асса» выпрыгнули два лихих джигита с кинжалами в зубах и начали зажигательно вытанцовывать лезгинку. Вслед им лебединым клином выплыли стройные чеченки в национальной одежде и закружили страстных ребят плавно изгибающимся водным потоком, не оставляющим в сердце ни капли пространства для тревоги и печали. Так продолжалось до тех пор, пока этот кадр резко не сменился на завьюженный пролесок, слабо освещаемый туманной луной, и перед моим лицом выросла огромная фигура одинокого волка. Он мучительно сопротивлялся порывам жуткого ветра, а его страшный вой, оскал и вздыбленная шерсть выдавали в нём бессилие и неимоверную усталость. В какой-то момент волк из поля зрения исчез и вместо него в кружеве леденящей вьюги опять пронеслись душераздирающие крики «Асса». Но теперь солнечная поляна утопала в расползающихся повсюду бордовых красках густой крови.

Игорь на некоторое время прервал рассказ, облизал иссохшие губы и продолжил:

– Знаю, это смерть приходила ко мне позлорадствовать, когда я болтался в петле. Но Всевышнему, видимо, было не угодно принять меня в свою обитель, и он ниспослал мне ангелов в виде друзей по застенкам. Они и воспротивились моим желаниям покончить жизнь самоубийством.

– А что привело вас на путь душевного самоистязания? Разве исход жизни должен зависеть от безумной её отдачи в руки сатаны?

– Сатана изначально сидит в каждом из нас. Только поначалу кто-то его не замечает и даже сотрудничает с ним, сам того не понимая. Кому-то он даже в радость. А он есть, он самим Господом в нашу душу с рождения заложен, чтобы был противовес добру. Иначе безмерное благоденствие станет превалирующим и постепенно превратится во зло. Это как вино: поначалу – во благо, а когда много и без конца – камень на шею – и в воду.

Заинтересовавшись, я несколько приподнялся, взял в руки стул, придвинул его к больному и присел на краешек.

– Но это же всё абстрактно. А что в вашем случае конкретно послужило решающим шагом попытаться свести счёты с жизнью?

– Хм-м-м, – улыбнулся Игорь и перешёл на полушёпот. – Для этого надо для начала попробовать её прожить. Но, скажу сразу, только не здесь. Здесь для этого не лучшее место. У меня, по крайней мере, это не получилось. А я, поверьте мне, повидал на своём веку немало. Куда только судьба меня не заносила, где и кем я только не был, чего только не насмотрелся, чего не испробовал. Всё пришлось понюхать и нутром, каждой жилкой прочувствовать.

– А подробнее можно? – спросил я.

– Если вы думаете, что я нахожусь в том месте, где можно изливать душу, вы глубоко ошибаетесь. Здесь у каждой стены, у каждой параши есть уши, а они лишних слов не любят.

– А если так? – спросил я и передал блокнот с ручкой Игорю.

– Что, в шпионов будем играть? Это всё равно не поможет. Лучше напрягайте слух и мотайте на ус. Только в газетёнке своей аккуратнее пишите, чернилами сильно не брызгайте. Ну, в общем, без этих самых, как его, страшилок. Знамо, любит ваш брат писать всё, что было, и не было. Заварите кашу, а потом расхлёбывай её. Поэтому знайте, если что лишнее в прессу просочится, я в отказ сразу уйду. Лады?

– Договорились, – согласился я и спрятал блокнот с ручкой в сумку.

– Вот и хорошо, – успокоился Игорь. – Теперь по делу. Буду краток. Имейте в виду, время играет против вас. Ищите мясо на костях, а мысль ловите в каждом моём слове.

И он, ещё раз прокашлявшись, продолжил:

– Сначала меня, как и всех других, прописали, причём, от души. Вы когда-нибудь видели гимнаста на растяжке, которого по ногам били, чтобы они ровнее ложились?

В воздухе повисла томящая пауза.

– Видели? – ещё раз переспросил он, внимательно посмотрев мне в глаза. – Так вот, это только разминка. Настоящая тренировка начинается, когда тебя ведут сквозь строй активистов с палками, пытающихся нацепить на тебя свои повязки и закрепить это действо фотографиями, чтобы другим в назидание было. Вроде как полицаев из нас готовили, чтобы потом сексотили. Так они пытались сломать нас и морально, и физически, подавить в нас всякую волю к сопротивлению и заставить по их примеру выслуживаться. Те же самодеятельные организации, которые по закону являются добровольными, а на деле принудительными; мытьё полов или иная уборка помещений: вроде бы ничего зазорного, а по негласной традиции – это путь в низшую касту тюремного сословия. Людей в буквальном смысле слова убивают, ломают им руки, ноги, поджигают. Даже в сортир и тот по каким-то надуманным талончикам ходить разрешают.

– Поджигают? – удивился я.

– Да, да, вы не ослышались, поджигают. Со мной тоже так поступили однажды. Было дело, отказался полы мыть, «Не моя очередь», – говорю. Так авторитет приказал своим людям связать меня, снять портки, подозвал обиженного, пригрозив, что изнасилует, а другие в это время поднесли к моей бороде зажигалку и подожгли её.

– Это для чего, чтобы бороду сбрил?

– Нет. Это на их иезуитском наречии называется: «Соблюдай, мол, гигиену, борода у тебя слишком длинная, сейчас мы её укоротим».

Не удалось. Не на того напали. Правда, по соплям получал и не раз, но чтобы вот так до самого дна и в раскорячку, никогда не опускался.

Игорь на минуту задержал дыхание, стараясь подавить в себе новые спазмы кашля, и, забыв поговорку, что «Язык мой – враг мой», яростно продолжил изливать душевную рану:

– Кстати, на производстве у них тоже приёмчики из НЭПа остались. Сколько свою задницу не напрягай, всё равно в лидеры никогда не вырвешься. Перевыполнение плана уйдёт в пользу тех, кто у станков прохлаждается. Это у них братской помощью называется, для того чтобы прохиндеев и лодырей за их «стахановский труд» в кавычках на свободу скорее выпустили. А ты как-нибудь потом, если, конечно, повезёт.

Я не говорю уже о еде. Это же седьмая вода на киселе. Разжиженная килька в томате, слегка сдобренная капустой, у них купеческой ухой называется. Собака и та её нюхать не будет, нос отвернёт. А вы видели, как измеряют давление через кормушку? Да что там давление, бывало, даже зубы через неё дёргали.

– Значит, вы всё же не стерпели издевательств, раз решили наложить на себя руки? – еле успел вставить я вопрос в образовавшуюся паузу.

– Издевательства – это, скорее, отголоски фашизма в самых ярчайших его проявлениях. А попытка суицида уже другая история, – несколько сбавил обороты Игорь. – Совершенно другая. Проиграл в карты. Сначала сел под дурака «без интереса» играть, несколько раз для видимости подфартило, а потом, когда втянуло и азарт появился, влип по самые уши, причём, как оказалось, на приличную сумму. Срок расчёта для верности мне тогда скостили, из дома, мол, выпроси. А когда посылка подошла, затребовали в разы больше, пеня у них, видишь ли, набежала. Тут и поехало без остановки: ещё, ещё и ещё.

Родственники тоже сглупили: один раз через посыльного наркотики передали. Да ядрёные такие, до самой печёнки продирало. Где они их выискали, уж и не знаю. Только после этого заказы посыпались на мою голову один за другим. Ну, а долг тем временем оставался, и, когда я дёрнулся: «Хватит», напомнили мне о нём и ещё пригрозили, что кое-кому не поздоровится.

Думал-думал я и однажды решил отыграться, рискнул супругу на кон поставить, денег-то не было. А она у меня молодая, красивая, лебёдушка, одним словом. Когда братва увидела её фото, слюнями вся изошла. Всё, что было в заначке, на стол выкатила. И снова я проиграл. Потом уже отпираться было бессмысленно: перо в бок или пиши записку, чтобы сдалась добровольно, без всяких там закидонов. Тут и нашло на меня удавку к батарее привязать. Конечно, страшно было, но безысходность взяла верх. Теперь вот здесь валяюсь, и как быть дальше – не знаю.

* * *

От Игоря я уходил с чувством глубокой вины за нашу пенитенциарную систему. Конечно, всё, что он мне тогда наговорил, в криминальную рубрику газеты не вошло, да и незачем это было делать. Её старорежимные порядки и без того у всех на слуху.

Единственное, я отыскал его супругу и поговорил с ней. По своему душевному складу она не в пример мужу, действительно, оказалась на редкость благочестивой женщиной. Пугать её байками из колонии я не стал, тем более что большинство из них она уже знала.

Участковый Завьялов, который сопровождал меня в этом вояже, всё время стоял в стороне и разговаривал с родителями Игоря. Они были полны надежд, что их сын скоро выйдет на свободу с чистой совестью.

В конце своего визита я не вытерпел и поведал ему историю с карточным долгом. Надеясь на его профессиональный этикет, я попросил:

– Пусть это останется между нами. А супруге попробуйте обеспечить личную безопасность. Она в этом совершенно не виновата.

– Вы знаете, – ответил мне тогда этот на удивление умный и проницательный человек в форме капитана, – мне, кажется, мы сможем вместе помочь семье Игоря выпутаться из долговой ямы, хотя, если честно, мне бы не хотелось.

– Понимаю вас, – согласился я с ним. – Игорь, безусловно, поступил подло, и прощения ему нет, но на кону честь ни в чём не повинной женщины.

– Ну, насчёт её виновности или невиновности я говорить ничего не буду, служебная тайна, так сказать, – подправил меня Завьялов, – а вот выпутаться из клещей преступного мира у Игоря и его половинки шанс имеется, и мы попробуем этим воспользоваться.

В тот же вечер мы встретились с двоюродным братом Игоря, Владимиром, чей бизнес поступательно шёл в гору. В ходе беседы он поначалу для видимости ужаснулся: «Игорю, что ли?», но, подумав, проявил готовность без проволочек оказать своему шурину любую материальную помощь и закрыть его карточный долг по месту отбывания наказания. Вскоре нужные деньги окольными путями поступили взыскателю и сыграли свою окончательную роль в решении назревшего вопроса.

Прошло время, семья Игоря после продолжительной разлуки вновь воссоединилась, её кровоточащие раны стали зарубцовываться. А постоянную работу вернувшемуся из заключения родственнику предоставил всё тот же Владимир. Но это уже совсем другая история…

Эпилог

Сеанс голографического урока давно закончился, свет в помещении был погашен, а молодые люди всё стояли и, не снимая виртуальных очков, вглядывались в тёмный овал Колизея, ожидая на его миниатюрной арене появления новых событий такого близкого, но уже далёкого прошлого.

– Валерий Николаевич! – первым нарушил тишину Алексей, обращаясь к своему наставнику. – Объясните, пожалуйста, какую роль играла подсадная утка в условиях тюремной камеры того времени? Она что, так ненавидела индивидуумов, оступившихся в жизни?

– Нет, Алексей, – отреагировал воспитатель. – Скорее это были люди, которые не смогли найти себя в этой жизни, но ради справедливости, как они думали, пытались испортить её другим. В те времена охранные спецслужбы ещё не обладали такими техническими возможностями, какие у них без риска расшифровки есть сейчас. Посмотрите на этот прибор, который, как вы, наверное, думаете, фиксирует ряд жизненно необходимых для меня параметров.

И Валерий Николаевич продемонстрировал всем чёрный светящийся браслет в виде часов на своей руке.

– С одной стороны, совершенно правы те, кто так думает. Но, кроме этого, он ещё передаёт эхосигналы о чистоте ваших помыслов, задумок и желаний, а потом систематизирует их, архивирует и информирует меня в случае крайней необходимости. Поэтому у людей моей профессии теперь нет надобности вести оперативную работу с каждым из вас в отдельности. Думаю, это понятно. Причём дистанция поиска нужного объекта для этого прибора практически неограниченна.

– Ух ты! – воскликнул Серёга. – Вот бы мне такую штуковину.

– А зачем она тебе? – на всякий случай поинтересовался Валерий Николаевич.

– Да, сосед мой, Колька, постоянно списывает у меня все контрольные по математике. В итоге учусь только я, а хорошие отметки мы делим поровну. Несправедливо.

– Действительно, нехорошо получается, – согласился с ним наставник. – А ты ко мне чаще обращайся по этому поводу, я тебя наведу на путь истины. Кстати, прибор уже показывает, что твой сосед и сегодня таит в себе грех совершить подобное отступление от общепринятых правил поведения. Так что будь внимателен.

Серёга выискал глазами в толпе Кольку, насупившись, посмотрел на него и показал свой несоразмерный с возрастом кулак.

– И ещё, – добавил Валерий Николаевич. – Твою малиновую жвачку сейчас со смаком перемалывает зубами вон тот молодой человек в углу. Вкусно, да? – поинтересовался он у воришки.

Тот побагровел и выплюнул объект кражи изо рта.

– Что, и это тоже ваш прибор показал? – спросил Серёга.

– Нет, – с усмешкой ответил ему Валерий Николаевич. – Это определил мой глаз визуально и причём с большой долей вероятности.

Толпа в мгновение ока заразилась неуправляемым хохотом, постепенно сошедшим на нет.

– А о каких деньгах в хронике шла речь? – неожиданно выделился среди других Павел. – И, что за «дурь» такая? Непонятно.

– Знаете, ребята! Мне тоже малоизвестна история происхождения денег, но, насколько я знаю, эта система была введена для справедливого перераспределения в обществе её ценностей, в том числе товаров народного потребления. К сожалению, как следствие своей временности и последующей ненужности, она вылилась в орудие власти и подавления всякого инакомыслия. Поэтому давно изжила себя и перешла в совершенно другие плоскости.

Ну, а «дурь» – это тот же сахар для дураков и конченых идиотов. Думаю, среди вас подобных сладкоежек уже не осталось.

Ещё вопросы есть?

Валерий Николаевич внимательно обвёл взглядом аудиторию. Но его ожидания завершить на этом мероприятие не оправдались. Со всех сторон на него стали сыпаться всё новые и новые вопросы. В конце концов, он выждал томительную паузу, улыбнулся и заключил:

– Давайте оставим что-нибудь для следующего раза. Не стоит бежать впереди паровоза…

Выбор
(Психологический триллер)

Человек часто стоит перед выбором: либо простая истина, либо удивительная ложь…

Георгий Александров

Пролог

Иван Кузьмич стоял, вцепившись посиневшими от напряжения пальцами в ограждение железнодорожного моста, и с пугающим безразличием смотрел на пробегающие под ним поезда. Там, внизу, где манящие блеском рельсы убегали в неизвестность, было сыро и холодно. Пронизывающий до костей ветер с остервенением срывал и гнал по запутанным колеям одинокие листья. Душа ныла и трепетала от ужаса неизбежности.

– Эй! – неожиданно крикнул кто-то, одёрнув и резко прижав его к себе. – Вы чего здесь прилипли, жить надоело, что ли? Пойдёмте, простынете ещё, воспаление лёгких подхватите, потом беды не оберёшься.

И неизвестный, крепко взяв его под руку, повёл в сторону лестницы. Что было потом, Кузьмич помнил с трудом. Очнулся он только на скамейке придорожного сквера. Щемящая боль в груди резала тело вдоль и поперёк. Рядом с ним сидел молодой человек атлетического телосложения в спортивной одежде.

– Что ж вы, папаша? Так и разбиться недолго, – с чувством глубокого сострадания говорил он, профессионально массируя ему кончики пальцев.

Иван Кузьмич сквозь туман, обволокший глаза, посмотрел на своего спасителя и простонал:

– Как вас зовут? На кого мне молиться?

– Родители Христой нарекли, – по-простецки ответил юноша. – А молиться на меня не стоит. Лучше бога просите, если что, он всем нам истинный помощник в благих делах и учитель. Вы сами-то как себя чувствуете?

– Всё нормально. Вот только сердце, – еле перебирая губами, прошептал Иван Кузьмич и вдруг стал судорожно глотать воздух, после чего обмяк и погрузился в небытие.

Сознание вернулось к нему нескоро. Обнажённый, как показалось, он лежал на пляже, в зените ярко светило солнце. Оно слепило, отчего он щурился и не мог открыть глаза. Вокруг щебетали райские птицы, порхали белые ангелы. Внезапно светило камнем упало за горизонт, и организм стал откуда-то изнутри проявлять признаки жизни.

– Всё, – устало сказал человек в медицинском халате и покинул помещение операционной.

Через некоторое время за ним последовали ассистенты.

В палате клиники, куда положили Ивана Кузьмича, было тихо, слегка пузырилась капельница, хронометр прибора мерно вычерчивал кривую состояния больного. Юная медсестра заботливо суетилась возле его кровати, выполняя все предписания лечащего врача. Но изменить что-либо было уже невозможно. Мучительные воспоминания, не выходившие из головы, ежедневно ломали в нём борца за жизнь, и он, не в силах сопротивляться этому, постепенно угасал и физически, и морально, а, значит, неизбежно приближался к своему концу.

– До чего же всё было глупо и мерзко, – мысленно подводил он черту под исковерканной судьбой. – А как хочется начать жизнь с чистого листа…