Текст книги "Дом правительства. Сага о русской революции"

Он любил и пошутить и посмеяться всякой нашей шутке и острому словцу. Лукаво прищурив глаз, он встречал каждого нового гостя, «церемонно» представлял своей жене, Фекле Родионовне, приглашал к столу и начинал «допрашивать»:

– Ну, молодой человек, вижу, по глазам вижу, что сочинили вы что-то необычайное. Не секретничайте, батенька, не секретничайте…[639]639
  А. Исбах, На литературных баррикадах (М.: Советский писатель, 1964), с. 8–10.


[Закрыть]

Александр Серафимович

Крестьянка из Тульской губернии, Фекла (Фекола) Родионовна Белоусова много лет работала в семье Серафимовича, пока не вышла за него замуж в 1922 году, когда ему было пятьдесят девять, а ей – тридцать. Они жили с матерью Феклы, которую все называли Бабулей, – сначала в Первом Доме Советов по соседству с Воронскими, а потом в отдельном доме на Пресне.

Серафимович любил петь народные песни. По словам одного из членов его кружка:

Голос у него был весьма посредственный, но пел он с большим увлечением и при этом сам себе дирижировал. Неизменным нашим слушателем была теща Серафимовича, большая поклонница его пения. Бывало, сидим с ним, поем, а теща, подперев рукой щеку, смотрит на него с умилением и восхищенно повторяет:

– Какой голос! Какой голос!

Ему, конечно, это льстит, но все же он с напускным равнодушием и некоторым задором говорит:

– Постой, теща, мы еще не так споем![640]640
  А. Серафимович, Собрание сочинений, т. 7 (М.: ГИХЛ, 1960), с. 532; Воспоминания современников об А. С. Серафимовиче (М.: Советский писатель, 1977), с. 103, 121.


[Закрыть]

Но на первом месте шла литература. По воспоминаниям Исбаха, главным событием в жизни кружка был вечер, когда Серафимович читал рукопись «Железного потока».

Вечер этот был каким-то необычайно торжественным. Особенно блестел ярко начищенный самовар, и стол был уставлен всякой снедью. Фекла Родионовна даже испекла исключительные, замечательные пироги.

Вокруг стола сидели писатели старшего поколения: Федор Гладков, Александр Неверов, Алексей Силыч Новиков-Прибой. Мы, юнцы, скромно отступили на второй план.

Белый отложной воротничок Александра Серафимовича был ослепителен.

Фекла Родионовна потчевала вином и пирогами.

Александр Серафимович, как всегда хитро подмигнув нам, прищурил глаз.

– Я, братцы, хитрый… Вот подпою вас, хлопцы, чтобы подобрее были. А потом критикуйте…

Читал он хорошо, неторопливо, с выражением.

Чтение продолжалось до полуночи. И как же мы были горды за нашего старика, достигшего своей творческой вершины[641]641
  Исбах, На литературных баррикадах, с. 14.


[Закрыть].

А старик гордился ими. «В драку лезьте, не щадя сил, – говорил он (по воспоминаниям Гладкова), – и победа будет на вашей стороне. Чего вы возитесь с этой вашей публикой? Да, может быть, они и вредители…»

Основные дискуссии происходили в Доме печати. Александр Серафимович восседал в президиуме среди комсомольцев, как патриарх. И часто, выступая с резкой, задиристой речью, мы оглядывались на него, замечали его ободряющую улыбку, лукавый прищуренный глаз и снова, уже увереннее, бросались в бой[642]642
  Там же, с. 15; Воспоминания современников об А. С. Серафимовиче, с. 113.


[Закрыть].

В июне 1925 года Политбюро объявило перемирие. «В классовом обществе, – писал Бухарин в постановлении «О политике партии в области художественной литературы», – нет и не может быть нейтрального искусства, хотя классовая природа искусства вообще и литературы в частности выражается в формах, бесконечно более разнообразных, чем, например, в политике». С одной стороны, партия видит в пролетарских писателях «будущих идейных руководителей советской литературы» и «всемерно поддерживает их и их организации». С другой – решительно борется против «легкомысленного и пренебрежительного отношения к старому культурному наследству» и «претенциозного, полуграмотного и самодовольного комчванства». В сферах жизни, имеющих отношение к «огромной силе чувства», партийное вмешательство имеет границы. «Руководя литературой в целом, партия так же мало может поддерживать какую-либо одну фракцию литературы (классифицируя эти фракции по различию взглядов на форму и стиль), как мало она может решать резолюциями вопросы о форме семьи, хотя в общем она, несомненно, руководит строительством нового быта»[643]643
  Власть и художественная интеллигенция (М.: Демократия, 1999), с. 53–57.


[Закрыть].

Обе стороны отпраздновали победу, и после короткого затишья война возобновилась. Леопольд Авербах, выдвинувшийся в руководители РАППа, заявил, что «Карфаген Воронского должен быть разрушен». Воронский ответил обобщением и предупреждением:

Авербахи – не случайность. Он – из молодых да ранний. Нам примелькались уже эти фигуры вострых, преуспевающих, всюду поспешающих, неугомонных юношей, самоуверенных и самонадеянных до самозабвения, ни в чем не сомневающихся, никогда не ошибающихся. Разумеется, они клянутся ленинизмом, разумеется, они ни на йоту никогда не отступают от тезисов. В нашей сложной, пестрой жизни их вострота подчас принимает поистине зловещий оттенок[644]644
  Воронский, «Мистер Бритлинг», с. 201.


[Закрыть].

Тридцать первого октября 1925 года бывший сокамерник Воронского и его главный покровитель в ЦК, нарком по военным и морским делам Михаил Фрунзе, умер от отравления хлороформом во время операции язвы желудка. Спустя три месяца Борис Пильняк посвятил Воронскому «Повесть непогашенной луны» (о том, как герой Гражданской войны умирает от отравления хлороформом во время операции язвы желудка). Командир Гаврилов не хочет ложиться на операцию, но «негорбящийся человек», чьи движения «прямоугольны», а «каждая фраза – формула», говорит ему, что операция и сопряженный с ней риск в интересах революции: «Историческое колесо – к сожалению, я полагаю – в очень большой мере движется смертью и кровью, – особенно колесо революции. Не мне и тебе говорить о смерти и крови». В ночь перед операцией Гаврилов заходит к своему старому товарищу, Попову, который живет с маленькой дочерью в одном из Домов Советов. Попов подробно рассказывает ему, как от него ушла жена – «о всех мелочах расхождения, которые всегда так мучительны именно своей мелочностью, той мелочностью, той мелочью, за которой не видно большого». Командир вспоминает свою жену, «которая уже постарела и все же единственная на всю жизнь для Гаврилова». Поздно ночью он встает и собирается уходить.

– Ты мне дай почитать чего-нибудь, только, знаешь, попроще, про хороших людей, про хорошую любовь, о простых отношениях, о простой жизни, о солнце, о людях и простой человеческой радости.

Такой книги не нашлось у Попова.

– Вот тебе и революционная литература, – сказал, пошутив, Гаврилов. – Ну ладно, я еще раз почитаю Толстого.

Он перечитывает «Юность» и на следующее утро умирает во время операции. Операция показывает, что язва зажила. Попов получает письмо с последней просьбой Гаврилова:

Алеша, брат! Я ведь знал, что умру. Ты прости меня, ведь ты уже не очень молод. Качал я твою девчонку и раздумался. Жена у меня тоже старушка, и знаешь ты ее двадцать лет. Ей я написал. И ты напиши ей. И поселяйтесь вы жить вместе, женитесь, что ли. Детишек растите! Прости, Алеша.

Есть мелочность, за которой не видно большого, и есть революционная необходимость, которая движется смертью и кровью. А где-то между ними есть хорошие люди, хорошая любовь, простые отношения, простая жизнь, солнце, люди и простые человеческие радости, в том числе и самые важные – женитьба и дети. Только командир Гаврилов – «человек, который имел право и волю посылать людей убивать себе подобных и умирать», – понимает это, и только потому, что пришла его очередь умирать. «Революционная литература» не может дать ни знания, ни утешения. А Толстой может[645]645
  Б. Пильняк, Повесть непогашенной луны (София: неопубл.).


[Закрыть].

Через несколько дней после публикации «Повести» в майском номере «Нового мира» Политбюро назвало ее «злостным, клеветническим и контрреволюционным выпадом против ЦК и партии» и распорядилось об изъятии тиража. «Констатировать, что вся фабула и отдельные элементы рассказа Пильняка «Повесть непогашенной луны» не могли быть созданы Пильняком иначе, как на основании клеветнических разговоров, которые велись некоторыми коммунистами вокруг смерти тов. Фрунзе, и что доля ответственности за это лежит на тов. Воронском. Обьявить тов. Воронскому за это выговор. Предложить тов. Воронскому письмом в редакцию «Нового мира» отказаться от посвящения Пильняка с соответственной мотивировкой, которая должна быть согласована с секретариатом ЦК»[646]646
  Власть и художественная интеллигенция, с. 66–67.


[Закрыть].

В письме заведующему Главлитом И. И. Лебедеву-Полянскому Пильняк объяснил, что повесть появилась в результате его разговора с Воронским («о том, как индивидуальность всегда подчиняется массе, коллективу, всегда идет за колесом коллектива, иногда гибнет под этим колесом») и что в том же разговоре Воронский рассказал ему «о смерти и мелочах быта товарища Фрунзе». В письме в редакцию, согласованном с секретариатом ЦК, Воронский отверг посвящение Пильняка как «в высокой степени оскорбительное»[647]647
  Исключить всякие упоминания… Очерки истории советской цензуры (Минск: Старый Свет – Принт, 1995), с. 71–72; Воронский, «Письмо в редакцию», Новый мир (1926, № 6), с. 184.


[Закрыть].

Пролетарские писатели торжествовали: разрушение Карфагена было делом времени. В майском номере «Красной нови» Воронский обратился к своему непосредственному начальнику, наркому просвещения Анатолию Луначарскому:

Люблю жизнь, и трудно расставаться душе моей с телом. Но, если суждено мне принять конец, то пусть он будет не от руки Авербаха. Не лестно мне умирать от него. Погибнуть на поле брани в лобовых атаках тяжко, но почетно и – «есть упоение в бою», – но задохнуться от «литературных газов» Авербахов – да минет меня чаша сия[648]648
  Воронский, «Мистер Бритлинг», с. 203.


[Закрыть].

Просьба Воронского была частично удовлетворена. Атака не была лобовой, но удар нанес не Авербах. 12 января 1927 года «Правда» опубликовала «Злые заметки» Бухарина. «Крестьянские поэты», которым покровительствовала «Красная новь», погрязли в «блинном национализме» и «шовинистическом свинстве». «Есенинщина – это отвратительная, напудренная и нагло раскрашенная российская матерщина», а «широкая русская натура – по сути дела внутренняя расхлябанность и некультурность». «Если и в прежние времена это кокетничанье своей собственной интеллигентской слюнявостью, бессильем, безволием, жалкой дряблостью было отвратительно, то оно становится прямо нестерпимым в наше время, когда нужны совсем другие характеры, энергичные и волевые, а не труха, которую давно пора свалить в мусорный ящик»[649]649
  Н. Бухарин, «Злые заметки», Революция и культура (М.: Фонд им. Бухарина, 1993), с. 104–110.


[Закрыть].

Удар попал в цель. Воронский любил крестьянских поэтов (особенно Есенина) и регулярно печатал их в своем журнале, а его недавно начатые воспоминания изображали «блинную Россию» как моральную и эстетическую ценность. («Покойно лежала, поблескивая медными бликами, плавно изгибаясь, светлая река. За рекой уходили вдаль поля. На холмах виднелись деревеньки, за ними стоял молчаливый, торжественный сосновый бор. Мерно плыл медленный, далекий благовест».)

Но дело не в блинах и не в благовесте. По мнению Воронского, «широкая русская натура» – особый случай интуиции, которая ведет к истине, «минуя сознательное, аналитическое мышление». Ленин – истинный пророк, потому что он «русский с головы до пят». «Есть в нем что-то от округлости, проворности и легкости Платона Каратаева, от непосредственной мужицкой породы, от Владимира и Костромы, от Поволжья и наших неуемных полей». Широкая русская натура – это, разумеется, «хулиганство, пьянство, бесцельное озорство, безделье, пренебрежение к организованному труду, к культуре», но это и «огромный запас свежих, неистраченных сил и мощных жизненных инстинктов, цветущее здоровье, богатство и разнообразие эмоций и мыслей, отзывчивость, способность молодо и жадно воспринимать разнообразные впечатления и отвечать на них, неудовлетворенность достигнутыми результатами, размах в работе, в постановке задач, правдоискательство, самоотверженность, отсутствие мелочности, педантизма, высокомерия и самодовольства, неизбалованность, выносливость, наблюдательность». Без широкой русской натуры не было бы ни Толстого, ни Ленина, ни революции[650]650
  A. Воронский, «Об индустриализации и об искусстве», Искусство видеть мир (М.: Круг, 1928), с. 167–168; Воронский, Искусство и жизнь, с. 266–268.


[Закрыть].

Для рационалистического (кальвинистского) крыла партии такой взгляд был неприемлем. По мнению Керженцева, партии нужна «здоровая литература», а пролетарским читателям – «любовь к ответственности». Как писал Бухарин в заключение «Злых заметок»:

Нам нужна литература бодрых людей, в гуще жизни идущих, храбрых строителей, знающих жизнь, с омерзением относящихся к гнили, плесени, гробокопательству, кабацким слезам, разгильдяйству, кичливости и юродству. Величайшими людьми буржуазии были не люди вроде гениального пьяницы (Верлена), а такие гиганты, как Гёте, Гегель, Бетховен, которые умели работать, как никто. Величайшие гении пролетариата – Маркс, Энгельс, Ленин – были величайшими тружениками, с огромной трудовой культурой. Блаженненькие «нищие духом», Христа ради юродивые, кафешантанные «гении» на полчаса – подальше от них! Поближе к замечательной жизни, которая распускается на земле, поближе к массам, перестраивающим мир![651]651
  П. Керженцев, «Об ошибке тт. Троцкого, Воронского и др.», Октябрь (1925, № 1), с. 117; Бухарин, «Злые заметки», с. 110.


[Закрыть]

Довершили дело авербаховский РАПП и отдел печати ЦК под началом Сергея Гусева (Якова Драбкина, отца последнего секретаря Свердлова, Елизаветы Драбкиной). В апреле 1927 года Воронский утратил влияние на редакционную политику «Красной нови», а 13 октября 1927 года Политбюро вывело его из редколлегии. Дружба с Троцким сделала решение необратимым[652]652
  Мадuire, Red Virgin Soil, с. 177–186; Динерштейн, A. K. Воронский, с. 175–178.


[Закрыть].

* * *

Из трех основных задач партии в 1920-е годы – подавление врагов, обращение неверных и дисциплинирование избранных – главной была третья. В 1922 году, вскоре после введения НЭПа и запрета на «фракции», Бухарин напомнил товарищам по партии, что «единство воли» всегда было основой большевизма.

То, что филистеры оппортунизма считали «антидемократизмом», «заговорщичеством», «личной диктатурой», «глупой нетерпимостью» и пр., – на самом деле было прекраснейшим организационным принципом. Подбор группы единомышленников, горящих одной и той же революционной страстью и в то же время совершенно единых по своим взглядам, – был первым необходимейшим условием для успешной борьбы. Это условие было обеспечено беспощадным преследованием всяких уклонений от ортодоксального большевизма. Но это беспощадное преследование, постоянная самочистка, сплотило ряды основной партийной группы в такой кулак, который нельзя разжать никакими силами.

Вокруг этого кулака «сплачивались остальные, т. е. основные партийные кадры».

Суровая дисциплина большевизма, спартанская сплоченность его рядов, его строжайшая «фракционность» даже в моменты временного сожительства с меньшевиками, крайняя однородность взглядов, централизованность всех рядов – были всегда характернейшими признаками нашей партии. Все партийные работники были крайне преданы партии, партийный «патриотизм», исключительная страстность в проведении партийных директив, бешеная борьба с враждебными группировками всюду – на фабриках и заводах, на открытых собраниях, в клубах, даже в тюрьме – делали из нашей партии какой-то своеобразный революционный орден. Оттого так неприятен был тип «большевика» всем либеральным и реформистским группам, всем «безголовным», «мягким», «широким», «терпимым».

Оттого и Христос исторгнул теплых – не холодных и не горячих – из уст своих. Бухарин, выросший на Большой Ордынке на краю Болота, прочел Откровение св. Иоанна «внимательно, от доски до доски». Его статья о партийной дисциплине заканчивается следующими словами:

Пережив ужасную гражданскую войну, голод и мор, становится на ноги великая Красная страна, и труба победы зовет призывным зовом рабочий класс всего мира, колониальных рабов и кули на смертный бой с капиталом. Впереди несметной армии идет мужественная фаланга бойцов, в рубцах и шрамах, под славными знаменами, пробитыми пулями и разодранными штыком. Она идет впереди всех, она всех зовет, она всеми руководит.

Ибо это – железная когорта пролетарской революции – РКП[653]653
  Н. Бухарин, «Железная когорта революции», Избранные произведения (М.: Политиздат, 1988), с. 35, 38; Бухарин, Времена, с. 179.


[Закрыть].

Накануне последнего боя потребность в суровой дисциплине росла в прямой пропорции к трудности ее поддержания. «Чем дальше растет наша партия, – писала ее совесть, Арон Сольц, в 1924 году, – тем труднее сохранить те товарищеские отношения, которые создались на почве совместной борьбы, но тем она необходимее, тем больше товарищи должны чувствовать, осознать все то, что требуется для такой вольной дисциплины. Легче сохранить товарищеские хорошие отношения, когда мы составляем группу в 20 человек, чем когда нас 80 тысяч человек, как московская организация». Секты во власти превращаются в церкви, а церкви со временем «бюрократизируются» (как сказал бы Сольц). Тем временем болото порождает капитализм и буржуазию «постоянно, ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе». Чтобы остаться железной когортой, партия должна была, как завещал Ленин, «опять и опять с этой нечистью бороться, опять и опять, если эта нечисть пролезла, чистить, выгонять, надзирать»[654]654
  Сольц, «О партэтике», с. 277.


[Закрыть].

Первой предпосылкой внутреннего единства была жесткая кадровая политика. Большевистские ритуалы посвящения мало отличались от пуританских. За предварительным дознанием следовала публичная исповедь перед общим собранием. Кандидаты излагали свои духовные биографии и отвечали на вопросы о преодоленных соблазнах и искренности обращения. Свидетели ручались за характер кандидата и подтверждали подлинность отдельных эпизодов. Допрос касался ошибок, неточностей и противоречий. Главным большевистским новшеством было деление кандидатов на три категории по социальному происхождению: пролетарии считались добродетельнее крестьян, а крестьяне добродетельнее «прочих». Главным новшеством времен НЭПа было снижение требований к знанию священного писания. До революции большевики-пролетарии превращались в интеллигентов. При диктатуре пролетариата партийные интеллигенты превращались в пролетариев (или, по выражению Воронского, авербахов). Исключение составляли «старые большевики», которые руководили диктатурой пролетариата[655]655
  Igal Halfin, Terror in My Soul: Communist Autobiographies on Trial (Cambridge: Harvard University Press, 2003), с. 43–95; Charles Lloyd Cohen, God’s Caress: The Psychology of Puritan Religious Experience (New York: Oxford University Press, 1986), с. 137–161; Walzer, The Revolution of the Saints, с. 222–223.


[Закрыть].

Основными инструментами внутрипартийной дисциплины были чистки и взаимное наблюдение. По словам Майкла Уолцера, английские «святые» XVII века «втягивались в странную и непрестанную деятельность пуританской конгрегации: аккуратное конспектирование проповедей, неукоснительное посещение бесчисленных собраний, тесное и непрерывное общение с людьми, которые не приходились им родственниками, и, самое главное, безусловное подчинение круглосуточной бдительности святых. Пуританство требовало не только истовой набожности, но и активного участия»[656]656
  Walzer, The Revolution of the Saints, с. 223. Также см.: Philip S. Gorski, The Disciplinary Revolution: Calvinism and the Rise of the State in Early Modern Europe (Chicago: the University of Chicago Press, 2003), с. 19–34; Christopher Hill, Society and Puritanism in Pre-Revolutionary England (New York: Schoken Books, 1967), с. 124–132, 225–249.


[Закрыть].

Большевизм требовал того же. Или, как сказал гонитель Воронского Сергей Гусев на XIV съезде партии: «Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, то есть смотреть и доносить». Но не все большевики это понимали. «Если мы от чего-либо страдаем, – продолжал Гусев, – то это не от доносительства, а от недоносительства». Партия захватила власть в огромной империи, жители которой ничего не знали о большевизме; исходила из того, что доступ в царство свободы возможен только при условии обращения неверных; и считала идеальными кандидатами рабочих и крестьян, сочетавших чистоту целевой аудитории Иисуса («славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам») с «отсталостью» и идеологической уязвимостью. Партия срочно нуждалась в новых членах; новые члены страдали от язв, «оставленных социализму по наследству от капитализма»[657]657
  XIV съезд ВКП(б). Стенографический отчет (М.: Госиздат, 1926), с. 600–601.


[Закрыть].

Большевизм требовал не только активного участия, но и жесткой централизации. Он не мог ограничиться ни ежедневными сеансами критики и самокритики, типичными для общежитийных сект (таких как шейкеры, члены Гармонического общества или Библейские коммунисты Онейды), ни «наставлениями и увещеваниями», практиковавшимися в пуританских общинах Новой Англии (чье спасение не зависело от обращения других колонистов, не говоря уже об индейцах). Массивная бюрократия с монополией на насилие и доступом к дефицитным товарам пыталась сочетать сплоченность и исключительность с материальными стимулами для потенциальных членов. «Вольная дисциплина» Сольца определялась и поддерживалась специальными чиновниками – в том числе из руководимого Сольцем Комитета партийного контроля.

От пролезшей в партию нечисти избавлялись при помощи публичных инквизиций («чисток»). Большинство нарушителей были новообращенными, а большинство нарушений имели отношение к отсутствию самодисциплины: пьянство, «склоки», «излишества», «половая распущенность», «протекционизм», «бюрократизм», «растраты», «задолженность» и «нарушения партийной дисциплины в виде непосещения партийных собраний, неуплаты членских взносов и проч.». «Исполнение религиозных обрядов», распространенное среди сельских коммунистов, считалось признаком отсталости, а не отступничества. Гораздо большую озабоченность вызывали «связи с чуждым элементом». Самыми опасными – и чрезвычайно редкими – были акты сознательного инакомыслия[658]658
  «Проступки против партийной этики» и «О партэтике. Проект предложений Президиума ЦКК II Пленуму ЦКК РКП(б)», Партийная этика, с. 395–463 и 155–170; Kharkhordin, The Collective and the Individual in Russia, с. 35–74.


[Закрыть].

Расхождения в интерпретации исходного откровения ведут к расколам и формированию новых сект. Всякая ортодоксия предполагает возможность ереси (от греческого «выбор»), и все истинные пророки предупреждают о ложных («ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных»). Когда секта монополизирует государственную власть (построив свое собственное государство, как в случае ислама и Тайпина, или захватив существующее, как в случае христианства, большевизма и «Талибана»), ереси оказываются вне закона. Интенсивность преследования зависит от статуса ортодоксии: чем выше милленаристские ожидания и чем туже кольцо вокруг избранных, тем острее необходимость в разоблачении предателей и изгнании не горячих и не холодных[659]659
  Мф. 24:24.


[Закрыть].

Большевистский аналог Первого никейского собора (запрет фракций на X съезде партии) совпал с отсрочкой исполнения пророчества. Партийное большинство защищало статус-кво от реформаций, апеллировавших к сектантскому братству и милленаристскому максимализму. Левые (троцкисты, зиновьевцы и «объединенные» троцкисты и зиновьевцы) напоминали о том, что мелкое производство порождает капитализм и буржуазию постоянно, ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе, призывали к немедленному искоренению растений, не насаженных небесным отцом, и протестовали против «разделения партии на секретарскую иерархию и «мирян». Оппозиции сменяли друг друга, но основные требования оставались прежними: НЭПу, как компромиссу с отсталостью, нужно положить конец, а партии, как локомотиву истории, нужно покончить с «бюрократизмом»[660]660
  «Заявление 46-ти в политбюро ЦК РКП(б) 15 октября 1923», Известия ЦК КПСС (1990, № 6), с. 189–194 (цитата о мирянах на с. 190).


[Закрыть].

«Вопросом вопросов» было отношение к крестьянству. Великий инквизитор НЭПа Бухарин предостерегал против возврата к «военному коммунизму» и желания некоторых «чудаков» устроить крестьянской буржуазии «Варфоломеевскую ночь». Оппозиция обвиняла «группу Сталина – Бухарина» в «недооценке капиталистических элементов развития нынешней деревни и затушевывании расслоения крестьянства»[661]661
  Бухарин, «О Новой экономической политике и наших задачах», Избранные произведения, с. 135–137; Ю. Фельштинский, ред., «Проект платформы большевиков-ленинцев (оппозиции) к XV съезду ВКП(б)», Коммунистическая оппозиция в СССР, (1923–1927), т. 4 (Benson, VT: Chalidze Publications, 1988), с. 125.


[Закрыть].

И те и другие пользовались данными экономистов-аграрников, которые делились на блинных националистов и авербахов. Организационно-производственная школа, выросшая из дореволюционной агрономии и возглавляемая директором Института сельскохозяйственной экономики при Тимирязевской академии А. В. Чаяновым (отец которого родился крепостным), утверждала, что цель крестьянского хозяйства – не максимизация прибыли, а удовлетворение минимальных потребностей, причина имущественного расслоения – соотношение работников и едоков внутри семьи, а развитие капитализма в русской деревне столь же маловероятно, сколь нежелательно. Школа аграрников-марксистов, состоявшая из молодых членов партии и возглавляемая директором Аграрного института Коммунистической академии Львом Крицманом (который никогда не жил в деревне), утверждала, что классовое расслоение отражает неравенство в отношениях к средствам производства, пропасть между сельскими капиталистами и наемными работниками неуклонно расширяется, обострение классовой борьбы в условиях монополии партии на власть неизбежно и желательно (хоть и не в такой степени, как утверждают оппозиционеры), а решение «вопроса вопросов» состоит либо в победе социализма в результате роста кооперации (как Ленин предсказал в 1923 году), либо в победе социализма в результате победы капитализма (как Ленин предсказал в 1899 году)[662]662
  Susan Gross Solomon, The Soviet Agrarian Debate: A Controversy in Social Science, 1923–1929 (Boulder, CO: Westview Press, 1977); Terry Cox, Peasants, Class, and Capitalism: The Rural Research of L. N. Kritsman and his School (Oxford: Clarendon Press, 1986); А. Чаянов, Избранные труды (М.: Колос, 1993). Цитата Крицмана по: «Десять лет на аграрном фронте пролетарской революции» в: Л. Крицман, Пролетарская революция и деревня (М.; Л.: Госиздат, 1929), с. 8. Об аргументах, что данные аграриев-марксистов о дифференциации классов необязательно есть поддержка взглядов оппозиции на XV съезде, см.: А. Гайстер, Расслоение деревни (для пропагандистов) (М.; Л.: Московский рабочий, 1928). Предсказания Ленина ср.: В. Ленин, Развитие капитализма в России (1899) и О кооперации (1923); см.: Gross Solomon, The Soviet Agrarian Debate, с. 76–86.


[Закрыть].

Ответы на вопросы зависели (как учил Ленин) от того, кому принадлежит власть. Все большевики – и оппозиционеры, и ортодоксы – исходили из того, что существует неделимая истина, основанная на подлинном откровении, и что любое отклонение от этой истины есть «буржуазный уклон». Все были согласны, что нет ничего важнее единства партии и что в данный момент единство партии важнее, чем когда-либо. Как писал Радек от имени объединенной («большевистско-ленинской») оппозиции в 1926 году: «Оппозиция не только не может защищать существование фракций, но, наоборот, является самым решительным их противником».

Как отличить истинные взгляды от фракционных? Первым критерием было соответствие идеологической ортодоксии. «Всякий шаг отхода от классовых позиций пролетариата к позициям мелкой буржуазии, – писал Радек, – родит и должен рожать отпор пролетарских элементов партии». Степень близости к классовым позициям пролетариата мерилась ленинским аршином. Бухарин, недавно выздоровевший от «детской болезни», обвинял оппозицию в желании восстановить военный коммунизм, отмененный Лениным в 1921 году[663]663
  Фельштинский, ред., Коммунистическая оппозиция, т. 2, с. 49–50.


[Закрыть].

Что делать? Как определить, что сказал бы Ленин? Кто на деле борется «не только с болотом, но и с теми, кто поворачивает к болоту»? На XIV съезде партии Филипп Голощекин обратился к членам Центрального комитета от имени местных руководителей: «Товарищ Ленин умер, и никто из вас не может претендовать занять это место. Каждый из вас имеет недочеты, но каждый из вас имеет очень многое, что делает вас вождями, и только все вы вместе можете заменить Ильича; мы требуем, чтобы все вы вместе работали и руководили нашей партией»[664]664
  XIV съезд ВКП(б), с. 401.


[Закрыть].

Вожди не могли работать вместе, потому что не могли договориться о том, кто должен руководить руководителями. Некоторые заявления о преданности ленинским идеям подкреплялись заявлениями о физической близости к земному Ленину, но поскольку Ленин не назначил преемника и оставил пренебрежительные отзывы обо всех кандидатах, споры о месте среди апостолов неизменно возвращались к спорам об идеях. Спустя три месяца после того, как он подписал «письмо сорока шести» (в котором осуждалось «разделение партии на секретарскую иерархию и «мирян»), и за неделю до смерти Ленина Осинский подверг сомнению легитимность Центрального комитета:

Товарищ Троцкий совершенно правильно сказал этим безгрешным апостолам ленинизма, объявившим себя апостолами Ленина, а ленинские слова превратившим в святцы, он им сказал: «Никакое апостольство не обозначает правильности линии. Если вы будете придерживаться на деле линии товарища Ленина, вы – ленинисты. Но то, что вы являетесь его учениками, само по себе ничего не значит. Были ученики Маркса и выветрились»[665]665
  Правда (1924, 13 января), с. 4–5.


[Закрыть].

Другим методом определения истины было голосование. «Большевизм» произошел от слова «большинство», «демократический централизм» означал подчинение меньшинства большинству, а главный аргумент против оппозиционеров заключался в том, что они идут против воли большинства. Но что, если большинство идет «по пути примирения, а не по пути борьбы»? Крупская, которой не раз указывали на то, что физическая близость к Ленину сама по себе ничего не значит, напомнила делегатам XIV съезда партии, что они не «английские юристы».

Для нас, марксистов, истина – то, что соответствует действительности. Владимир Ильич говорил: учение Маркса непобедимо, потому что оно верно. И наш съезд должен озаботиться тем, чтобы искать и найти правильную линию. В этом – его задача. Нельзя успокаивать себя тем, что большинство всегда право. В истории нашей партии бывали съезды, где большинство было неправо. Вспомним, например, стокгольмский съезд. Большинство не должно упиваться тем, что оно – большинство, а беспристрастно искать верное решение. Если оно будет верным, оно направит нашу партию на верный путь[666]666
  XIV съезд ВКП(б), с. 165–166. На IV съезде в Стокгольме (1906) у меньшевиков было большинство в ЦК.


[Закрыть].

Смысл партийных съездов заключается не в голосовании, а в поиске истины посредством публичных исповедей. По выражению Крупской, «съезду каждый должен сказать по совести, что волновало и мучило его последнее время». Бухарин, например, усугубил свое отступничество, «трижды отрекшись» от истины[667]667
  Там же, с. 159.


[Закрыть].

Спустя два года Крупская присоединилась к большинству и объяснила факт существования оппозиции потерей классового чутья. Партия «выражает то, что масса чувствует и переживает»; линию партии определяет ее Центральный комитет; отказ подчиниться Центральному комитету есть предательство чувств и переживаний массы. Идти по верному пути означало следовать за вождями. Основным принципом партии, по выражению Бухарина, была «полная лояльность к ее руководящим учреждениям». Таков принцип всех рутинизированных сект: епископы обладают монополией на толкование откровения, потому что они епископы. Харизма должности не зависит от метода посвящения в должность, а святой Петр не перестает быть преемником Христа только потому, что трижды от него отрекся[668]668
  Там же, с. 152 (цитата Бухарина); XV съезд ВКП(б). Стенографический отчет (М.: Партиздат, 1935), т. 1, с. 171.


[Закрыть].

Полная лояльность к руководящим учреждениям – неизбежное следствие признания легитимности официального наследования. Как сказал Бухарин 26 октября 1927 года, в разгар борьбы с объединенной оппозицией: «Одно из двух – или пусть оппозиционные товарищи выйдут и открыто скажут: мы не верим, чтобы у вас была сейчас пролетарская диктатура в стране! Тогда пусть они на нас не гневаются, если мы им скажем, что тогда гнусным лицемерием является ваше заявление о том, что вы желаете защищать такую страну от внешнего врага»[669]669
  Бухарин, Избранные произведения, с. 351.


[Закрыть].

Члены партии, выступающие против партийного руководства, заслуживают исключения; «исключенный же из партии», по выражению Голощекина, «это выплюнутый партией, – значит, враг партии». Любое несогласие с Центральным комитетом есть союз с врагами партии. По словам Бухарина, «этот сброд цепляется за фалды оппозиции, стремится пролезть с ними в щель и объявить себя их союзниками… Вот почему совершенно прав по отношению к теперешнему времени был товарищ Каменев, который еще в январе 1925 года говорил, что «оппозиция Троцкого стала символом всех антикоммунистических сил»[670]670
  XV съезд, с. 170 (Голощекин); Бухарин, Избранные произведения, с. 363–364.


[Закрыть].

Бухарин был совершенно прав по отношению к товарищу Каменеву: оппозиционеры тоже выступали против «фракций». Не всякая ортодоксия – ересь, но всякая ересь – измена. Как сказал Рыков на XV съезде партии в декабре 1927 года, «товарищ Каменев окончил свою речь тем, что он не отделяет себя от тех из оппозиционеров, которые сидят теперь в тюрьме. Я должен начать свою речь с того, что я не отделяю себя от тех революционеров, которые некоторых сторонников оппозиции за их антипартийные и антисоветские действия посадили в тюрьму. (Бурные, продолжительные аплодисменты. Крики «ура». Делегаты встают)». Партия всегда «запрещала защиту некоторых взглядов»; чтобы остаться в партии, оппозиционеры обязаны от таких взглядов отречься. В противном случае, по словам секретаря московской контрольной комиссии и бывшего начальника следственного отдела ЧК Григория Мороза, «придется заняться отсечением издевающихся над партией зарвавшихся оппозиционных дворян»[671]671
  XV съезд, с. 248–253, 487.


[Закрыть].