Текст книги "Дом правительства. Сага о русской революции. Книга вторая. В доме"

Спустя шесть месяцев, в апреле 1935 года, Грановский был назначен начальником Центрального управления железнодорожного строительства СССР, и семья переехала на постоянное жительство в Дом правительства. По воспоминаниям Анатолия:

За пять лет Березники изменились до неузнаваемости. Когда мы приехали, это был маленький поселок, окруженный лесами и болотами и состоявший из трех каменных и нескольких деревянных домов. Теперь это был промышленный центр, в котором жило 75 000 рабочих с семьями.

Мы уезжали в специальных вагонах. На станцию проводить нас пришло много народу. Все улыбались и желали нам счастья. На некотором отдалении стояли рабочие, которые пришли поглазеть. Их лица ничего не выражали[196]196
  Granovsky, I was, с. 24.


[Закрыть].

«По-разному отнеслись работники химкомбината к этой перемене, – писал начальник планового отдела Федорович. – Одни с облегчением вздохнули – наконец-то освободились от деспотичной власти Грановского, другие отнеслись к этому с сожалением, третьи были как бы на перепутье: что их теперь ждет?»[197]197
  Федорович в: Исторический очерк, с. 178.


[Закрыть]

Первой задачей первой пятилетки было созидание – «устройство особых фундаментов, способных сохранить устойчивость зданий на болотистой почве», и строительство «белых спокойных зданий, светящихся больше, чем есть света в воздухе». Второй было разрушение – осушение «урчащего и гниющего» болота и истребление населяющих его вредителей. Самая радикальная из сталинских революций происходила в густой тени кранов, труб и мачт. Она должна была совершить то, о чем «кустарь» Петр Первый не мог и мечтать и на что ни одно государство в истории не могло решиться: превратить всех сельских жителей – хлеборобов, рыболовов, скотоводов, оленеводов и следопытов – в государственных служащих.

Индустриализация нуждалась в иностранном оборудовании; иностранное оборудование стоило денег; деньги платили за зерно; зерно подлежало изъятию в виде «дани» (как выразился Сталин). А поскольку своевременное поступление дани от крестьянских хозяйств не могло быть гарантировано, крестьянские хозяйства должны были быть разрушены.

В среде сектантов-милленаристов то, что необходимо, – неизбежно, а то, что неизбежно, – желательно. Коллективизация была предсказана (предписана) Марксом, Энгельсом и Лениным; то, что она была необходима, означало, что она вот-вот начнется, а то, что она вот-вот начнется, означало, что имеющий уши – услышит. 7 ноября 1929 года Сталин заявил, что «основные массы крестьянства» решили отвернуться от векового уклада и, «несмотря на отчаянное противодействие всех и всяких темных сил, от кулаков и попов до филистеров и правых оппортунистов», последовать за партией по пути «великого перелома» и «сплошной коллективизации»[198]198
  И. Сталин, «Год великого перелома», Сочинения, т. 12, http://petrograd.biz/stalin/12–1.php.


[Закрыть].

Ноябрьский пленум 1929 года подтвердил факт перелома, а 27 декабря Сталин выступил на организованной Крицманом конференции аграрников-марксистов и сказал, что, поскольку деревня не пойдет за городом по своей воле, «социалистический город может вести за собой мелкокрестьянскую деревню не иначе, как насаждая в деревне колхозы и совхозы и преобразуя деревню на новый, социалистический лад». А поскольку мелкокрестьянская деревня (в отличие от кулацкой) готова к тому, чтобы в ней насаждались колхозы и совхозы, партия немедленно переходит к политике «ликвидации кулачества как класса». 6 января 1930 года Центральный комитет утвердил новую линию, а 30 января Политбюро издало «строго секретное» постановление «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации»[199]199
  И. Сталин, «К вопросам аграрной политики в СССР. Речь на конференции аграрников-марксистов», Сочинения, т. 12, http://petrograd.biz/stalin/12–4.php; В. Данилов, Р. Маннинг, Л. Виола, ред., Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание, т. 2 (М.: РОССПЭН, 2000), с. 126–130.


[Закрыть].

Борис Бак. Предоставлено Никитой Петровым

Все сельские жители были разделены на бедняков, середняков и кулаков. Критерии отбора оставлялись на усмотрение местных чиновников (в основном мобилизованных горожан). «Генеральная линия» предполагала, что бедняки с готовностью примут насаждаемые городом колхозы и совхозы, середняки сделают выводы из успеха бедняков и судьбы кулаков, а кулаки будут ликвидированы посредством конфискации имущества и деления на три группы. Третью группу рекомендовалось расселить в пределах районов проживания на специально выделенных участках, вторую – выслать в «необжитые и малообжитые местности», а первую – «немедленно ликвидировать путем заключения в концлагеря, не останавливаясь в отношении организаторов террористических актов, контрреволюционных выступлений и повстанческих организаций перед применением высшей меры репрессии». Согласно приблизительным контрольным цифрам, ОГПУ Средней Волги должно было «немедленно ликвидировать» 3–4 тысячи человек и выслать 8–10 тысяч; Северного Кавказа и Дагестана – 6–8 и 20 тысяч соответственно; Украины – 15 и 30–35 тысяч и так далее. Всего 49–60 тысяч человек подлежали заключению в лагерь или расстрелу и 129–154 тысячи – высылке. Приказ ОГПУ от 2 февраля 1930 года уточнил, что члены семей лиц первой категории причисляются ко второй категории, а цифры по второй и третьей категории относятся к семьям, а не к отдельным лицам. В целом «мероприятия» затрагивали около миллиона человек, но окончательные цифры оставались предметом торга чекистов, заинтересованных в перевыполнении плана, наместников «необжитых и малообжитых местностей», заинтересованных в сокращении числа бездомных, и командиров ударных строек, заинтересованных в бесплатной рабочей силе. Полпред ОГПУ по Средневолжскому краю Борис Бак предложил к высылке 6250 семей, но добавил, что «при необходимости эта цифра, конечно, может быть увеличена». Неделю спустя, 20 января 1930 года, он объявил о начале «массовой операции по изъятию из деревни контрреволюционного актива кулацко-белогвардейских элементов» числом 10 тысяч человек (Бак был родственником начальника ГУЛАГа Матвея Бермана и его соседом по Дому правительства). В разгар коллективизации в 1930–1933 года около двух миллионов человек были высланы в необжитые и малообжитые местности. Те, что не умерли в пути, построили свои собственные «спецпоселения»[200]200
  Трагедия советской деревни, т. 1, с. 727–729, т. 2, с. 126–130, 163–167; Н. Ивницкий, Репрессивная политика советской власти в деревне, 1928–1933 гг. (М.: Институт российской истории РАН), с. 131; Lynne Viola, The Unknown Gulag: The Lost World of Stalin’s Special Settlements (New York: Oxford University Press, 2007), с. 32 и др.; В. Кондрашин, Голод 1932–1933 годов: Трагедия российской деревни (М.: РОССПЭН, 2008), с. 76.


[Закрыть].

Некоторые из несосланных кулаков и подкулачников уехали на строительство вечных домов в Березниках, Кузнецке и Магнитогорске: «пермяки, вятичи и прочих окружных губерний жители, где непосильно стало крестьянствовать по стародедовским заветам, а новых не было пока».

Тех, кто не уехал, били, обирали, обыскивали и морили голодом, пока они не вступили в колхозы. Согласно отчету о «перегибах» в одном из подведомственных Борису Баку районов:

В с. Гальцовка Лунинского района раскулачен середняк Мишин за то, что на собрании он выступил против колхозов, у него было изъято все имущество, вплоть до столовых ложек, детских лыж и игрушек. Этот Мишин 40 лет работал батраком и путевым сторожем, до последнего времени платил 10 руб. с/х налога, активист. Дети его имеют подарок от Н. К. Крупской – библиотечку.

В селе Усть-Инза Лунинского района при раскулачивании кулака Имагулова в час ночи на мороз была выселена из дома вся семья. Замерз ребенок, обморожена больная сноха Имагулова. (Прошло два дня, как родила.)[201]201
  Трагедия советской деревни, т. 2, с. 299.


[Закрыть]

Вступившим в колхозы хлеборобам, рыболовам, скотоводам, оленеводам и следопытам «спускались» производственные планы, составленные на основании научных прогнозов, а также нужд снабжения городов и доходов от экспорта. Невыполнение плана грозило новыми обысками и избиениями. 28 июня 1932 года Бак писал о массовом выходе из колхозов: «Обычно, вслед за подачей заявлений, колхозники пытаются разобрать лошадей, которых приходится сводить обратно принудительным порядком, перестают выходить на работу, в силу чего срываются такие важнейшие кампании, как прополка, сенокос и силос, а также пары и зябка» (сам Бак вырос в Иркутске, в семье ссыльного счетовода).

Другими формами протеста были бегство, бойкот, забой скота и убийство активистов. Бак отреагировал осуждением «перегибов» на местах, а также «ликвидацией кулацких и антисоветских группировок, арестами антисоветских элементов, усилением политической информации и применением мер профилактики через сеть». Правительство отреагировало постановлением от 7 августа 1932 года, в котором приравняло обобществленное семейное имущество к государственной собственности и ввело «в качестве меры судебной репрессии за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества высшую меру социальной защиты – расстрел с конфискацией всего имущества». Решительное проведение в жизнь оптимистичных производственных планов привело к голоду, от которого погибло от 4,6 до 8 миллионов человек[202]202
  По сельскохозяйственной статистике см.: С. Уиткрофт, «О зерновых балансах и оценках урожайности в СССР в 1931–1933 гг.», Трагедия советской деревни, т. 3, с. 842–865; С. Уиткрофт, «О демографических свидетельствах трагедии советской деревни в 1931–1933 гг.», Трагедия советской деревни, т. 3, с. 866–867; В. Данилов, «Введение», Трагедия советской деревни, т. 1, с. 17; R. W. Davies, Stephen G. Wheatcroft, The Years of Hunger: Soviet Agriculture, 1931–1933 (New York: Palgrave Macmillan, 2004), с. 123–136, 239–249 и др.; цитата Бака см.: Трагедия советской деревни, т. 3, с. 394–397; постановление от 7 августа 1932 г. см.: Трагедия советской деревни, т. 3, с. 453–454. Анализ «избыточной смертности» во время голода см.: Davies, Wheatcroft, The Years of Hunger, с. 412–420. По оценке Уиткрофта, речь идет о 5,7 млн.


[Закрыть].

Активистам и чиновникам всех уровней надлежало проявлять большевистскую твердость, не допуская перегибов и головокружения от успехов (осужденных Сталиным в марте 1930 года). Черта, отделявшая твердость от перегибов, была подвижной и в то же время невидимой. Роман Терехов, который вступил в революционное движение из-за «полной ненависти к лицам неработающим и хорошо живущим, в особенности к начальству» (и начал вооруженную борьбу с попытки убить цехового механика), стал первым секретарем Харьковского обкома и членом ЦК компартии Украины. В декабре 1932 года он посетил Кобелякский район и обнаружил «вакханалию наглого обмана государства». Районное руководство, писал он первому секретарю компартии Украины, «попустительствовало, а порой прямо поощряло растаскивание и разбазаривание хлеба», игнорируя директивы ЦК и обкома «о прекращении всякой выдачи печеного хлеба на общественное питание», допуская воровство зерна «путем срезывания колосков», раздавая хлеб «лодырям и рвачам» и создавая резервные фонды для учителей и нетрудоспособных. По рекомендации Терехова, всех виновных арестовали и привлекли к суду. Руководители района были приговорены к десяти годам лагерей, а колхозные должностные лица (счетоводы, мельники, сторожа, пасечники) переквалифицированы в кулаки. «Кроме того, – писал Терехов, – нами приняты меры к оздоровлению организации, очистке ее от переродившихся элементов и кулацких агентов»[203]203
  Трагедия советской деревни, т. 3, с. 588–597; Коллективизация и голод на Украине, 1929–1933 (Киев: Наукова думка, 1993), с. 573–576.


[Закрыть].

Роман Терехов с дочерью Викторией

Через несколько дней Терехов приехал в Москву и сообщил Сталину, что план нереален, а колхозники умирают с голоду. По свидетельству Терехова, Сталин ответил: «Нам говорили, что вы, товарищ Терехов, хороший оратор, оказывается, вы хороший рассказчик – сочинили такую сказку о голоде, думали нас запугать, но – не выйдет! Не лучше ли вам оставить посты секретаря обкома и ЦК КП(б)У и пойти работать в Союз писателей, будете сказки писать, а дураки будут читать». 24 января 1933 года Терехов был снят с должности и переведен в ЦК профсоюза металлистов (а спустя год – в Комиссию советского контроля). Его жена, Ефросинья Артемовна, была назначена помощницей заведующего поликлиникой № 2 Санупра Кремля. Тереховы и их дети, девятилетняя Виктория и двухлетний Геннадий, въехали в квартиру 108 в Доме правительства[204]204
  И. Зеленин, Сталинская «революция сверху» после «Великого перелома» 1930–1939. Политика, осуществление, результаты (М.: Наука, 2006), с. 95; Правда (1964, 26 мая).


[Закрыть].

В Харькове Терехова сменил первый секретарь Киевского обкома Николай Демченко, который оказался тверже в борьбе с саботажем и осторожнее в разговорах со Сталиным. Хрущев, высоко ценивший его преданность партии, вспоминал следующий рассказ Микояна.

Приехал однажды товарищ Демченко в Москву, зашел ко мне: «Анастас Иванович, знает ли Сталин, знает ли Политбюро, какое сложилось сейчас положение на Украине?» (Демченко был тогда секретарем Киевского обкома партии, причем области были очень большими.) Пришли в Киев вагоны, а когда раскрыли их, то оказалось, что вагоны загружены человеческими трупами. Поезд шел из Харькова в Киев через Полтаву, и вот на промежутке от Полтавы до Киева кто-то погрузил трупы, они прибыли в Киев. «Положение очень тяжелое, – говорил Демченко, – а Сталин об этом, наверное, не знает. Я хотел бы, чтобы вы, узнав об этом, довели до сведения товарища Сталина»[205]205
  Н. Хрущев, Воспоминания, т. 1, с. 32, 71.


[Закрыть].

В сентябре 1936 года Демченко был назначен заместителем наркома земледелия и въехал в Дом правительства с женой Миррой Абрамовной (начальницей высших учебных заведений наркомата путей сообщения) и их сыновьями, семнадцатилетним Николаем и восьмилетним Феликсом (рожденным в год смерти Дзержинского).

Григорий Петровский и его сын Леонид

Другим украинским руководителем, сочетавшим твердость с заступничеством, был председатель республиканского ЦИК Григорий Петровский. «Помощь нужно оказать еще и потому, – писал он Молотову 10 июня 1932 года, – что от голода крестьяне будут снимать недозревший хлеб, и его много может зря погибнуть». В качестве сопредседателя всесоюзного ЦИК и кандидата в члены Политбюро Петровский получил квартиру в Доме правительства. Там же жил его сын Леонид, командир дивизии и старый большевик. Другой сын Петровского, Петр, сидел в тюрьме как нераскаявшийся правый уклонист[206]206
  Davies, Wheatcroft, The Years of Hunger, с. 113–114, 118, 145; С. Кульчицкий, «Общий и региональный подходы к истории великой трагедии народов России и Украины», Современная российско-украинская историография голода 1932–1933 гг. в СССР (М.: РОССПЭН, 2011), с. 160; О. Хлевнюк, Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры (М.: РОССПЭН, 2010), с. 186–187; Н. Зенькович, Самые секретные родственники. Серия: Элита (М.: Олма-Пресс, 2005), с. 305.


[Закрыть].

Выросших на Украине Терехова, Демченко и Петровского можно было обвинить в национализме. Но и первые секретари республик, ни один из которых не был родом из вверенной ему территории, подозревались в склонности к сочинительству. Их главной задачей было выполнение плана; голодная смерть колхозников препятствовала решению этой задачи. На Октябрьском пленуме ЦК (1931 года) Молотову пришлось публично отчитать Филиппа Голощекина, назвавшего план для Казахстана «невозможным»[207]207
  Davies, Wheatcroft, The Years of Hunger, с. 91, 147, 325. См. также: Gerald Easter, Reconstructing the State: Personal Networks and Elite Identity in Soviet Russia (Cambridge: Cambridge University Press, 2000), с. 117–132; Кондрашин, Голод 1932–1933 годов, с. 83–84.


[Закрыть].

Самым очевидным способом борьбы с мягкотелостью, вызванной кумовством и местным патриотизмом, была краткосрочная мобилизация чиновников центрального аппарата. Специалиста по семейному праву Якова Бранденбургского послали на Нижнюю Волгу, экономиста-плановика Соломона Ронина – в Азово-Черноморский край, а Осинского (по-прежнему директора Центрального управления народно-хозяйственного учета) – в Татарстан. Основателя Монгольской народной республики и ректора Коммунистического университета трудящихся Востока Бориса Шумяцкого направили в Московскую областную комиссию по раскулачиванию. Но и на них нельзя было положиться. Бранденбургский, по словам его дочери, «появляясь ненадолго в Москве, плакал так, что, не будь я свидетельницей этих сцен, я бы не поверила». (Его с позором вернули в Москву в марте 1931 года, до начала массового голода.) Ронин, по рассказу его дочери, пришел в ужас от увиденного и вернулся домой к XVII съезду партии в январе 1934 года. Осинский, по свидетельству Анны Лариной, был одним из тех друзей ее отца, которые «не были в оппозиции к сталинской политике коллективизации, но воспринимали сообщения о положении в деревне трагически». В мае 1933 года он писал Шатерниковой из мест, где работал Ронин: «При объезде насмотрелся я всех тех делов, о которых рассказывали мне приезжие отсюда уполномоченные и рассказывал я тебе. Все сие можно наблюдать по всей западной части Северного Кавказа от Азовского моря до гор». Шумяцкого перевели из комиссии по раскулачиванию на пост руководителя советской кинематографии. Карьера главного идеолога истребления Донских казаков Сергея Сырцова кончилась, когда он выступил против «дутых планов» и коллективизации «мерами ГПУ»[208]208
  Трагедия советской деревни, т. 1, с. 699, т. 2, с. 137–138; И. Аграчева, «Член партии с 1903 г.», Вести-2, (Израиль, 1 июня 1995), с. 10; интервью автора с Г. С. Рониной, 1 октября 1997 г.; Ларина, Незабываемое, с. 268; АРАН, разряд V, оп. 1–0, д. 11, л. 54 об.; Хлевнюк, Хозяин, с. 57–72 (цитаты на с. 60, 70).


[Закрыть].

Павел Постышев

Наибольшей эффективностью отличались чрезвычайные комиссии под руководством известных своей твердостью членов высшего руководства (в первую очередь Андреева, Кагановича, Молотова и Постышева). В самые хлебные районы – Нижнюю Волгу и Украину – был командирован бывший «ситцепечатник» из Иваново-Вознесенска и член комиссии по «выселению и расселению кулаков», Павел Постышев. По приезде на Нижнюю Волгу он получил телеграмму от Сталина и Молотова об аресте двух местных руководителей по обвинению в саботаже хлебозаготовок. «Предлагаем: первое – всех подобных преступников по другим районам арестовать; второе: немедленно судить и дать пять, лучше десять лет тюремного заключения. Приговора с мотивировкой опубликовать в печати. Исполнение сообщать». Выступая в Балашове в декабре 1932 года, Постышев сказал, что план должен быть выполнен «любыми средствами» и при любых обстоятельствах. Когда один из обкомовских секретарей возразил, что план выполнить невозможно, «потому что мы перевеяли мякину, перемололи очень много соломы, но до плана далеко – больше нам нечего перемалывать и перевеивать», Постышев предложил освободить его от должности. Предложение было принято[209]209
  Трагедия советской деревни, т. 3, с. 12, 575; Кондрашин, Голод 1932–1933 годов, с. 154–162.


[Закрыть].

Некоторых «низовых работников» пришлось наказать за перегибы, но ни у Постышева, ни у местных руководителей не было сомнений относительно цели его визита. Районным прокурорам и народным судам предписывалось «производить немедленное изъятие всего обнаруженного хлеба» и «применять ко всем злостным срывщикам выполнения плана хлебозаготовок… максимальные меры репрессий, в особенности в отстающих районах – с обязательным применением конфискации имущества, а в необходимых случаях и ссылки». 12 июня 1933 года первый секретарь крайкома сообщал, что, «если бы не помощь секретаря тов. Постышева, Нижне-Волжский край не справился и не выполнил бы плана хлебозаготовок». В течение следующих полутора лет население края (разделенного в январе 1934 года на Саратовский и Сталинградский) сократилось примерно на миллион человек. Но Постышева там уже не было. В конце декабря 1932-го они с Кагановичем получили задание «немедля выехать на Украину на помощь ЦК КП(б)У и СНК УССР» и «принять все необходимые меры организационного и административного порядка для выполнения плана хлебозаготовок». Постановлением ЦК от 24 января 1933 года (объявившим об увольнении Терехова) он был назначен вторым секретарем ЦК Компартии Украины. Постышев и его сын от первого брака, восемнадцатилетний Валентин, переехали в Харьков, а потом в Киев. Вскоре к ним присоединились жена Постышева, партработник и «красный профессор» Татьяна Семеновна Постоловская, и их сыновья, двенадцатилетний Леонид и десятилетний Владимир (а также сестра и мать Постоловской). На случай приездов в Москву за ними оставили другую – меньшую по размерам – квартиру в Доме правительства. По воспоминаниям Леонида, Валентин сопровождал отца в его первой поездке по сельским районам и был так поражен увиденным, что отцу пришлось собрать семью и «прочесть лекцию» о непозволительности антипартийных разговоров[210]210
  Трагедия советской деревни, т. 3, с. 598–601; Кондрашин, Голод 1932–1933 годов, с. 154–162; Зеленин, Сталинская «революция сверху», с. 92–94, 100–101; В. Кондрашин, «Голод 1932–1933 в современной российской и зарубежной историографии: взгляд из России» в: В. Кондрашин, ред., Современная российско-украинская историография, с. 68; интервью автора с Л. П. Постышевым, 1 октября 1998 г.


[Закрыть].

* * *

Наибольшее количество голодных смертей в период коллективизации приходится на Нижнюю Волгу, Украину и Северный Кавказ, но в исчислении на душу населения на первом месте Казахстан, который в период между 1929 и 1934 годом потерял 39 % сельского населения (около 2 млн. 330 тысяч человек). Количество этнических казахов сократилось примерно вдвое: 1,2–1,5 миллионов человек умерли от голода и около 615 тысяч эмигрировали за границу или в другие районы СССР[211]211
  Isabelle Ohayon, La sédentarisation des kazakhs dans l’URSS de Staline: Collectivisation et changement social (1928–1945) (Paris: Maisonneuve et Larose, 2006), с. 235–240. См. также: NiccolÒ Pianciola, «The Collectivization Famine in Kazakhstan, 1931–1933», в: Halyna Hryn, ed., Hunger by Design: The Great Ukrainian Famine and Its Soviet Context (Cambridge: Harvard University Press, 2008), с. 103, 108; NiccolÒ Pianciola, «Famine in the Steppe: The Collectivization of Agriculture and the Kazak Herdsmen, 1928–1934», Cahiers du monde russe, 45/1–2 (January-June 2004), с. 137; Зеленин, Сталинская «революция сверху», с. 107; Трагедия советской деревни, т. 3, с. 688.


[Закрыть].

Первым секретарем крайкома Казахстана был «Дон Кихот», зубной врач, друг Свердлова и организатор убийства царской семьи – Филипп Голощекин. По описанию тогдашнего руководителя информационного отдела крайкома: «Голощекин был довольно крепко сложенный, хотя и поседевший уже мужчина лет 50, живой и необычайно подвижный; его голубые выразительные глаза, казалось, всюду поспевают и все подмечают. Задумываясь, он то и дело поглаживал свою острую бородку всей горстью левой руки. Выступая, он говорил живо, легко, с интонацией; жестикуляция как бы дополняла его и без того выразительную речь». Видимо подражая Сталину, он любил разговаривать, расхаживая с трубкой в зубах[212]212
  Л. Ахметова, В. Григорьев, Первые лица Казахстана в сталинскую эпоху (Алматы: Казахский национальный университет им. аль-Фараби, 2010), с. 26, 44.


[Закрыть].

Революция сверху должна была довести до конца Октябрьскую революцию и исполнить ленинское пророчество темпами, о которых сам Ленин не смел мечтать. В Казахстане ей предстояло пройти путь большей части истории человечества. «Сейчас, товарищи, – заявил Голощекин на XVI съезде партии, – мы находимся в таком периоде, когда в отсталых национальных республиках осуществляется предсказанная Владимиром Ильичом еще на II конгрессе Коминтерна возможность перехода от полуфеодальных отношений к социалистическим, минуя капиталистические»[213]213
  XVI съезд ВКП(б), т. 1, с. 232–233.


[Закрыть].

Переход начался в 1928 году с конфискации имущества «полуфеодальных» кочевников. В Актюбинском районе экспроприация шестидесяти хозяйств дала 14 839 голов скота, а также «юрт 16, землянок 11, сенокосилок 6, конных грабель 4, лобогреек 7, бункеров 3, ковров 26, кошм 26 и т. д.». «Этот опыт интересен еще и тем, – писал Голощекин в декабре 1928 года, – что впервые в истории мы проводим конфискацию скота, что значительно труднее и сложнее, чем конфискация земли»[214]214
  В. Михайлов, Хроника великого джута (Алматы: Жалын, 1996), с. 149–150 (цитаты Голощекина). См. также: Ахметова, Григорьев, Первые лица, с. 29–31.


[Закрыть].

Несмотря на дополнительные трудности, Казахстан шел в первых рядах сплошной коллективизации. «Я встречался с таким мнением, – сказал Голощекин в декабре 1929 года, – что у нас колхозное движение пойдет медленнее, чем в других районах СССР. Я считаю такое мнение неверным». Коллективизация, «оседание» и окончательная отмена «феодальных, патриархальных и родовых отношений» должны произойти одновременно и безотлагательно. Новая революция в Казахстане имеет «в буквальном смысле слова мировое значение»[215]215
  Ахметова, Григорьев, Первые лица, с. 41; XVI съезд ВКП(б), т. 1, с. 233.


[Закрыть].

Филипп Голощекин

Второго марта 1930 года Сталин обвинил «зазнавшихся» чиновников в головокружении от успехов. В июне Голощекин обвинил своих подчиненных в «непонимании линии партии». Темпы коллективизации по округам говорили сами за себя: «В Алма-Атинском в январе было 17 проц., а в апреле – 63,7 проц. (смех); в Петропавловском в январе было 38 проц., а в апреле – 73,6, в Семипалатинском – 18 и 40 проц. – тут более божеский подход (смех)». Самые высокие темпы были зафиксированы в районах кочевого животноводства. В Челкаре, где отбывала ссылку Татьяна Мягкова, коллективизировали 85 % хозяйств. «У нас есть очень большая большевистская тревога, – сказал Голощекин, закрывая июньскую партконференцию в Алма-Ате. – Есть тревога, но нет паники». Делегаты постановили «издать на русском и казахском языках все труды тов. Голощекина (аплодисменты)», а «организующемуся в гор. Алма-Ате коммунистическому университету присвоить название Казахский коммунистический университет имени т. Голощекина (аплодисменты)». Голощекин пошутил, что у него может вскружиться голова, но «голоса с места» заверили его в том, что не может. «У вас не вскружится, – сказали они. – Вы достойны этого!»[216]216
  Михайлов, Хроника великого джута, с. 264–265, 295.


[Закрыть]

Кампания возобновилась в конце лета и продолжалась вплоть до полной коллективизации оставшихся в живых крестьян и животноводов. В феврале 1931 года Голощекин объявил о начале нового периода в истории перехода от полуфеодальных отношений к социалистическим.

В подходе к Казахстану мы часто писали: «исходя из особенностей Казахстана». Другими словами, разрешение задач, поставленных партией, задевало нас одним крылом. А сейчас? Сейчас не то. Сейчас решения абсолютно, целиком и полностью захватывают Казахстан не одним крылом, а целиком. Сохранились ли у нас особенности и отсталость? Сохранились, но не они уже превалируют, не они господствуют[217]217
  Зеленин, Сталинская «революция сверху», с. 106.


[Закрыть].

Некоторые чиновники не сразу поняли, о чем идет речь. «Мы имеем в настоящую хлебозаготовительную кампанию новое явление, – писал Голощекин осенью, – это боязнь перегибов». Специальная телеграмма крайкома обязала все окружкомы реабилитировать работников, наказанных по партийной линии за «неизбежные для успеха хлебозаготовок» перегибы. «Окружкомы обязаны обеспечить полное выполнение плана без трусости за ответственность». Голодная смерть производителей не могла служить оправданием. Согласно спецсправке секретно-политического отдела ОГПУ:

По совершенно не полным данным, с декабря 1931 по 10 марта 1932 г. зарегистрировано 1219 голодных смертей и до 4304 случаев опухания от голода[218]218
  Н. Ивницкий, Голод 1932–1933 годов в СССР (М.: Собрание, 2009), с. 120–121; Трагедия советской деревни, т. 3, с. 335.


[Закрыть].

В. А. Каруцкий. Предоставлено А. Г. Тепляковым

За сбор полных данных, а также за арест и депортацию кулаков и подавление восстаний отвечало Полномочное представительство ОГПУ в Казахстане. Формально его возглавлял В. А. Каруцкий, но большую часть работы выполнял Сергей Миронов (Король). В Казахстан он прибыл в августе 1931 года вместе с Агнессой Аргиропуло (после их бегства из Ростова и похода по московским магазинам). По воспоминаниям Агнессы:

Сам Каруцкий – пузатый, отекший – очень пил. Жена его прежде была замужем за белогвардейским офицером, родила от него сына. Каруцкому стали колоть этим глаза. Тогда он сказал ей: «Лучше пусть мальчик живет у твоей матери!» И мальчика отправили. Жена Каруцкого страшно тосковала и незадолго до нашего приезда покончила с собой.

У Каруцкого под Алма-Атой была дача, где он устраивал холостяцкие кутежи. Только мы приехали, он пригласил нас. Там я видела порнографические открытки, исполненные каким-то очень хорошим французским художником, вот уж не помню кем. Одну запомнила до сих пор. Болгария, церковь. Ворвались турки, насилуют монашенок.

Каруцкий очень любил женщин, и у него был подручный Абрашка, который ему их поставлял. Высматривал, обхаживал, сводничал.

И вот этот Абрашка, как только Миронов уйдет на работу, повадился ходить ко мне. То одно принесет, то другое, виноград, дыни, фазанов – чего только не приносил[219]219
  Яковенко, Агнесса, с. 55.


[Закрыть].

Не желая оставлять Агнессу одну в Алма-Ате, Миронов взял ее с собой в инспекционную поездку по Казахстану.

Вагон был пульмановский, из царских, еще николаевский. Салон обит зеленым бархатом, а спальня – красным. Два широких дивана. Проводники, они же повара, стряпали нам на славу. Среди сотрудников только одна (кроме меня) женщина – машинистка.

Поздняя осень. В Северном Казахстане уже зима. Ветры там лютые, пурга, холода. Вагон все время топили, но выйти куда-нибудь невозможно! Я, южанка, мерзла. Тогда мне доставили доху, мех вот такой – в ладонь ширины, густой! Я в нее закутаюсь и куда угодно – в пургу, в мороз! Мне тепло.

Все бы хорошо, только почему-то Сережа с каждым днем становился все молчаливей, угрюмей, даже я не всегда могла его растормошить.

И вот приезжаем как-то на заваленный снегом полустанок.

– Это, – говорят, – поселок Караганда. Его еще только строят.

Вагон наш отцепили, и сотрудники пошли посмотреть, что за Караганда. Я тоже хотела пойти с ними, но Сережа не пустил. Долго их не было, мы с Мироновым ушли в спальню. Мироша лег на диван, молчит, потом заснул. Мне стало скучно, я опять пошла к сотрудникам, а там все набились в одно помещение. Вернулись те, что ходили в поселок, и рассказывают.

– Караганда эта, – говорят, – городом только называется. Одни временные хибары, построенные высланными кулаками. Ничего в магазине нет, полки пустые. Продавщица говорит: «Я не работаю, не торгую, нечем. Хлеб забыли, как и выглядит… Вы говорите, вам хлеб и не нужен? Ну что же вам предложить? Кажется, где-то у меня сохранилась маленькая бутылочка ликеру… Возьмете?»

Они взяли. Разговорились с нею. Она рассказала:

– Сюда прислали эшелоны с раскулаченными, а они все вымирают, так как есть нечего. Вон в той хибаре, видите отсюда? Отец и мать умерли, осталось трое маленьких детей. Младший, двух лет, вскоре тоже умер. Старший мальчик взял нож и стал отрезать, и есть, и давать сестре, так они его и съели.

Когда Миронов проснулся, Агнесса – «думая поразить» – рассказала ему о том, что слышала. Он сказал, что знает об этом и что недавно видел дом, набитый трупами. «Он очень тогда переживал, я видела. Но он уже старался не задумываться, отмахнуться. Он всегда считал, что все правильно, очень был предан»[220]220
  Там же, с. 56–57.


[Закрыть].

Несколькими днями или неделями ранее, 7 октября 1931 года, Миронов написал следующую записку:

По имеющимся сведениям, среди спецпереселенцев, размещающихся на хуторах совхоза Новлубтреста № 1 Чиликского района, по причине отсутствия жилпомещения, недостаточного медобслуживания и плохого питания – в большой степени распространены заразные болезни, как-то: тиф, дизентерия и т. п. Больные тифом не изолированы и находятся в общих бараках. На этой почве имеют место побеги и большая смертность со стороны спецпереселенцев[221]221
  Насильственная коллективизация и голод в Казахстане в 1931–1933 гг. Сб. документов и материалов (Алматы: Фонд «XXI век», 1998), с. 88.


[Закрыть].

Самым северным пунктом инспекционного маршрута Миронова был Петропавловск, который «еще с царских времен был городом». Агнесса обрадовалась возможности отвлечься.

К Мироше тотчас, как мы приехали, пришел начальник ОГПУ Петропавловска. Сережа инспектировал работу этих начальников, но он не строил из себя грозного ревизора, наоборот.

– Завтра мы начнем работать, – сказал он дружески, – а сегодня приходите к нам с женой на обед, у нас будет жареный поросенок.

Они пришли. Жена его Аня – хорошенькая, но толстая! И еще платье. Ну разве можно толстым такое носить? Юбка плиссе – это же толстит! Она все оправдывалась, помню: «Это потому я растолстела, что мы были в Средней Азии, там летом очень жарко, я все пила воду».

Стол в салоне был накрыт хоть и по-казенному, но роскошно. И вот повар тащит на блюде жареного поросенка, нарезанного ломтями, в соусе. Проходит мимо нас, вероятно, опасался задеть пышную прическу Ани, наклонил блюдо, а соус как плеснет ей прямо на платье! Она вскочила, закричала:

– Что за безобразие!!! – и давай ругаться.

Повар так и замер, лица на нем нет – что ему теперь будет?!

Я пыталась ее утихомирить, советовала соли насыпать на платье, но вся радость обеда была уже испорчена. Мироша ей:

– Неужели какое-то платье помешает вам отведать такого поросенка?

Муж брови нахмурил: перестань, мол! Но она не унимается. Так и прошел весь обед.

На другой день они нас пригласили. Там-то был пир, так пир! Много всяких прислужников, слуг, каких-то подхалимов, холуев. Подавали всякие свежие фрукты, подумайте, даже апельсины. Ну уж про мороженое всяких сортов и виноград – и говорить нечего![222]222
  Яковенко, Агнесса, с. 57–58.


[Закрыть]

Одиннадцатого января, видимо по дороге домой в Алма-Ату, Миронов написал отчет о положении в Павлодарском районе.

За последнее время по данным нашего Павлодарского районного аппарата вскрыто 30 хлебных ям. Усилилось скотокрадство и массовый убой скота.

В ходе хлебозаготовок широко применяются методы голого администрирования. Уполномоченные по хлебозаготовкам в аулах дали установку партьячейкам и сельским и аульным советам такого содержания: «по хлебозаготовкам изъять весь хлеб, применять все меры кроме рукоприкладства», вследствие чего отмечается бегство колхозников.

Уполномоченный районного комитета ВКП(б) в ауле № 1 Матвеенко произвел повальные обыски у семей высланных баев за пределы района, изъял у них весь продовольственный хлеб, вследствие чего на почве голода отмечено 40 случаев смертности, в большинстве детей, остальные для питания употребляют в пищу кошек, собак и другую падаль[223]223
  Насильственная коллективизация, с. 98.


[Закрыть].

Нумерованные аулы создавались для «осевших» кочевников. В длинной «краткой записке», отправленной через четыре дня после павлодарской, Миронов жаловался на «бесплановость, медлительность и преступное отношение к расходованию денежных ассигнований» в ходе седентаризации. Некоторые поселки, писал он, находятся далеко от пастбищ, не имеют доступа к воде, построены на песке, рушатся от дождей и организованы по родовому признаку. Чиновники, виновные в перегибах, – либо «великодержавные шовинисты», которые думают, что казахи не готовы к оседлой жизни, либо казахские националисты, которые думают так же, как великодержавные националисты. И те и другие демонстрируют злой умысел, обвиняя партию в «голоде и нищете»[224]224
  Там же, с. 99–105.


[Закрыть].