Текст книги "Эра Меркурия"

* * *

До 1880-х годов евреи были малозаметны в российском государстве, русской мысли и на русских улицах. Официальная политика была такой же, как по отношению к другим “инородцам”, то есть колебалась между правовой автономией и различными формами “слияния”. Наиболее радикальные средства достижения этих целей – карательные экспедиции и депортации (как в Туркестане и на Кавказе) или насильственное обращение в православие и языковая русификация (как в случае алеутов и поляков) – к евреям не применялись. В остальном административный репертуар был знакомым: от отделения посредством территориальной сегрегации, экономической специализации, религиозной и судебной автономии, административного самоуправления и процентных норм до инкорпорации посредством воинского призыва, обращения в православие, казенного образования, сельскохозяйственной колонизации и усвоения “европейской одежды и обычаев”. Как и в случае большинства российских кочевников, к которым применялись примерно те же меры, воинский призыв был наименее популярной имперской повинностью (хотя евреи, жалуясь на него, выдвигали отличную от других – и характерно меркурианскую – причину, утверждая, что служба в армии несовместима с их экономической ролью и традиционным образом жизни). Официальное обоснование государственной политики тоже было знакомым: выгода для казны, защита православных и защита от православных – в случае отделения; административная стройность и “цивилизационная миссия” – в случае инкорпорации. Евреи были одним из подвидов российских “инородцев”: возможно, самые “хитрые”, но не такие “мятежные”, как чеченцы, не такие “дикие”, как тунгусы, не такие “фанатичные”, как сарты, и не такие вездесущие и безнадежно rationalistici artificiales, как немцы. Антисемитизм был распространен широко, но, по-видимому, не так широко, как антиисламизм, антиномадизм и антигерманизм, которые были тем более влиятельны, что их мало кто замечал и никто не стеснялся.

И все же есть смысл утверждать, что евреи были в определенном смысле первыми среди неравных. Они были самой большой общиной из тех, что не имели в России признанной родины, самой урбанизованной из всех российских народностей (49 % городского населения в 1897-м – в сравнении с 23 % у немцев и армян) и самой быстро растущей из всех национальных и религиозных групп Европы (в течение XIX века их количество возросло в пять раз). Кроме того, российская индустриализация конца XIX века оказала на них воздействие более существенное и непосредственное, чем на большинство других национально-религиозных общин, поскольку под угрозой оказалось само их существование в качестве специализированной касты. Освобождение крепостных, упадок помещичьего хозяйства и рост роли государства в экономике сделали положение традиционных меркурианских посредников экономически ненужным, юридически сомнительным и физически опасным. Государство взяло на себя сбор налогов, торговлю спиртным и значительную часть внешней торговли; помещики стали сдавать меньше земли в аренду и превратились в привилегированных конкурентов; крестьяне стали продавать больше своей продукции и также превратились в привилегированных конкурентов; промышленники-христиане превратились в конкурентов еще более привилегированных – и более компетентных; железная дорога разорила бродячих торговцев и возчиков; банки обанкротили менял; и все это, вместе взятое, вынуждало многих евреев обращаться к ремесленничеству (т. е. опускаться на дно еврейской иерархии общественного престижа), а многих еврейских ремесленников – заниматься надомным промыслом или наемным трудом (в мастерских и все чаще – на фабриках). И чем больше евреев перебиралось в города, тем масштабнее становилось насилие, которому они подвергались[164]164
  См. в особенности: Brym, The Jewish Intelligentsia, 26–34; Kahan, Essays, 20–27; Ezra Mendelsohn. Class Struggle in the Pale: The Formative Years of the Jewish Workers’ Movement in Tsarist Russia. Cambridge: Cambridge University Press, 1970, 1–26.


[Закрыть].

Государство, игравшее основную роль в индустриализации страны и, следовательно, в упадке традиционной еврейской экономики, делало все возможное, чтобы помешать бывшим посредникам найти новые сферы деятельности. Евреям не дозволялось занимать государственные должности (в том числе на железных дорогах) и проживать за пределами черты оседлости (а также в половине сельских местностей в ее пределах). Доступ к образованию ограничивался процентной нормой, а членство в профессиональных организациях регулировалось произвольно толкуемыми правилами. Официальной – и, очевидно, истинной – причиной политики ограничений было желание защитить православных купцов, учащихся и профессионалов от еврейской конкуренции, а православных крестьян – от еврейской “эксплуатации”. Государство, ранее использовавшее евреев для выжимания дохода из сельского населения, пыталось защитить крестьян, от которых по-прежнему зависело, от евреев, в которых больше не нуждалось. И чем больше оно защищало крестьян, тем серьезнее становился “еврейский вопрос”. Правительство не устраивало еврейских погромов, но оно способствовало их разжиганию, сгоняя еврейское население в переполненные города и ремесла и настаивая на индустриализации без отмены сегрегации. Венгрия и Германия рубежа веков (а позже и большинство западных соседей России) способствовали росту политического антисемитизма, сочетая этнический национализм с умеренно либеральным отношением к социальному и экономическому выдвижению евреев; Российская империя добилась того же, сочетая умеренный этнический национализм с политикой торможения еврейского выдвижения[165]165
  Cм.: Klier and Lambroza, Pogroms; и Hans Rogger. Jewish Policies and Right-Wing Politics in Imperial Russia. Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1986, esp. 113–175.


[Закрыть].

Наиболее очевидной реакцией евреев на этот двойной нажим была эмиграция. Между 1897 и 1915 годами из Российской империи уехало 1 288 000 евреев, большинство из них (свыше 80 %) – в Соединенные Штаты. Более 70 % всех еврейских эмигрантов в США прибыли из России; почти половина всех эмигрантов из России были евреи (на втором месте поляки – 27 %, на третьем финны – 8,5 %). У российских евреев был самый высокий в США эмиграционный показатель (доля эмигрантов среди всего населения); в пиковый период между 1900 и 1914 годами черту оседлости ежегодно покидало почти 2 % ее еврейских обитателей. Подавляющее их большинство в Россию не возвращалось: доля “возвращенцев” у евреев была самой низкой среди всех иммигрантов в Соединенные Штаты. Они уезжали семьями и по приезде воссоединялись с семьями. Согласно официальной статистике, между 1908 и 1914 годами “прибытие 62 % еврейских иммигрантов в Соединенные Штаты было оплачено родственниками, а 94 % из них ехали к родственникам”. По словам Эндрю Годли,

поскольку существование неформальной сети друзей и родственников уменьшало затраты на переезд и устройство на месте, целые “вереницы мигрантов” появлялись в стране без гроша. Евреи приезжали с самыми пустыми карманами, поскольку могли рассчитывать на самый радушный прием. Плотность социальных связей восточноевропейских евреев позволяла субсидировать и переезд, и устройство. Такая цепная миграция давала возможность покидать насиженные места даже беднейшим из эмигрантов[166]166
  Andrew Godley. Jewish Immigrant Entrepreneurship in New York and London 1880–1914: Enterprise and Culture. New York: Palgrave, 2001, 71–72; статистические данные см. там же, 68–87, и в Mordechai Altshuler. Soviet Jewry on the Eve of the Holocaust: A Social and Demographic Profile. Jerusalem: Center for Research of East European Jewry, 1998, 9. См. также: Zvi Gitelman. “From a Northern Country”: Russian and Soviet Jewish Immigration to America and Israel in Historical Perspective, in Noah Lewin-Epstein et al., eds. Russian Jews on Three Continents: Migration and Resettlement. London: Frank Cass, 1997, 23.


[Закрыть].

Не все мигранты – и даже не большинство – направлялись за границу. В пределах черты оседлости евреи перебирались из деревень в местечки, а из местечек в большие города. Между 1897 и 1910 годами еврейское городское население выросло почти на 1 миллион человек, или на 38 % (с 2 559 544 до 3 545 418). Число еврейских общин, насчитывавших более 5000 человек, увеличилось со 130 в 1897-м до 180 в 1910-м, а насчитывавших более 10 000 – с 43 до 76. В 1897 году евреи составляли 52 % всего городского населения Белоруссии – Литвы (за ними следовали русские – 18,2 %), а в быстро развивавшихся Херсонской и Екатеринославской губерниях от 85 до 90 % всех евреев жили в городах. Между 1869 и 1910 годами официально зарегистрированное еврейское население Санкт-Петербурга выросло с 6700 до 35 100 человек. Реальное число было гораздо выше[167]167
  Kahan, Essays, 29–30; Mendelsohn, Class Struggle, 4–5; Steven J. Zipperstein, The Jews of Odessa: A Cultural History, 1794–1881. Stanford: Stanford University Press, 1985, 15; Юхнева, Этнический состав, 24; Nathans, Beyond the Pale, 91–100.


[Закрыть].

Однако самым примечательным в социальной и экономической трансформации российских евреев был не масштаб эмиграции, значительный также в Австрии, Венгрии и Германии, и даже не “пролетаризация”, имевшая место и в Нью-Йорке. Самым примечательным в социальной и экономической трансформации российских евреев было то, насколько непримечательной была эта трансформация на фоне истории европейского еврейства. Несмотря на погромы, выселения и процентные нормы, российские евреи превращались в современных горожан (капиталистов, профессионалов, хранителей мифов и революционеров) с таким же энтузиазмом и успехом, как и их немецкие, венгерские, британские или американские соплеменники, то есть с гораздо большим энтузиазмом и успехом, чем большинство людей, их окружавших.

В течение большей части XIX века евреи доминировали в коммерческой жизни черты оседлости. Еврейские банки Варшавы, Вильны и Одессы числились среди первых коммерческих кредитных учреждений Российской империи (в 1850-е годы в Бердичеве было восемь активных банкирских домов с обширными связями). В 1851 году на долю евреев приходилось 70 % всех купцов Курляндии, 75 % в Ковно, 76 % в Могилеве, 81 % в Чернигове, 86 % в Киеве, 87 % в Минске и по 96 % в Волынской, Гродненской и Подольской губерниях. Особенно сильным было их представительство в коммерческой элите: в Минской, Черниговской и Подольской губерниях все купцы 1-й гильдии без исключения были евреями (55, 59 и 7 соответственно). Многие из них занимались откупами, кредитованием и торговлей (особенно внешней, включая почти полную монополию на сухопутные перевозки через государственную границу), однако на протяжении XIX века все более значительным становился объем капиталовложений в промышленность. До Великих реформ промышленность Западной России состояла в использовании труда крепостных по добыче и переработке сырья на территории дворянских поместий. Первое время евреи участвовали в этой деятельности как банкиры, арендаторы, управляющие и розничные торговцы, однако уже в 1828–1832 годах 93,3 % недворянских промышленных предприятий Волынской губернии (главным образом прядильных и сахарных заводов) принадлежало евреям. Использование свободной рабочей силы делало еврейские предприятия более гибкими в выборе местоположения, более открытыми для нововведений и в конечном счете гораздо более продуктивными. В сахарной промышленности еврейские предприниматели первыми ввели систему форвардных договоров и использование сетей складов и коммивояжеров-комиссионеров. К концу 1850-х годов прядильные предприятия черты оседлости, на которых применялся труд крепостных, прекратили свое существование. В то же время еврейские предприниматели стабильно повышали темпы производства, получали новые кредиты (за счет международных связей), организовывали цепи надежных субподрядчиков и получали все больше выгодных правительственных подрядов[168]168
  Б. В. Ананьич. Банкирские дома в России 1860–1914 гг.: Очерки истории частного предпринимательства (Л.: Наука, 1991), 8–13; Alfred J. Rieber. Merchants and Entrepreneurs in Imperial Russia. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1982, 57–60; Arcadius Kahan. Notes on Jewish Entrepreneurship in Tsarist Russia, in Guroff and Carstensen, Entrepreneurship in Imperial Russia and the Soviet Union, 107–118.


[Закрыть].

Индустриализация конца XIX века открыла для еврейских предпринимателей новые возможности и немало выиграла от их финансовой поддержки. Среди крупнейших финансистов России были Евзель (Йоссель) Габриэлович Гинцбург, разбогатевший на винных откупах во время Крымской войны; Абрам Исаакович Зак, начавший карьеру как главный бухгалтер у Гинцбурга; Антон Моисеевич Варшавский, поставлявший продовольствие русской армии; и братья Поляковы, начавшие как мелкие подрядчики и откупщики в Орше Могилевской губернии.

Несколько еврейских финансистов из Варшавы и Лодзи создали первые в России акционерные банки; Евзель и Гораций Гинцбурги основали Петербургский учетный и ссудный, Киевский частный коммерческий и Одесский учетный банки; Яков Соломонович Поляков учредил Донской земельный, Петербургско-Азовский коммерческий и Азовско-Донской коммерческий банки, а его брат Лазарь был главным акционером Московского международного торгового, Южно-Русского промышленного, Орловского коммерческого, а также Московского и Ярославо-Костромского земельных банков. Основанный отцом и сыном Соловейчиками Сибирский торговый банк стал одним из самых влиятельных и новаторских финансовых учреждений России. Другими видными российскими банкирами были Рафаловичи, Вавельберги и Фридлянды. В 1915–1916 годах, когда евреи могли жить в столице империи лишь по особому разрешению, по меньшей мере 7 из 17 членов Совета фондового отдела Фондовой биржи Санкт-Петербурга и 28 из 70 управляющих акционерных банков были евреями или недавними “выкрестами”. Когда в октябре 1907 года купец 1-й гильдии Григорий (Герша Зелик) Давидович Лесин приехал из Житомира в Санкт-Петербург, потребовалось два специальных полицейских расследования, чтобы убедить городские власти выдать ему разрешение на основание банкирского дома. К 1914 году банк Лесина стал одним из важнейших в России[169]169
  Ананьич, Банкирские дома, 37, 41, 72–73, 86–87, 139 and passim; Kahan, Notes, 122–123; Brym, The Jewish Intelligentsia, 25; Nathans, Beyond the Pale, 68, 128–129; Михаил Бейзер. Евреи Ленинграда 1917–1939: Национальная жизнь и советизация (М.: Мосты культуры, 1999), 15.


[Закрыть].

Финансы были не единственной сферой еврейской деловой активности. Согласно Аркадию Кагану, одному из главных специалистов по экономической истории российского еврейства (и двоюродному брату премьер-министра Израиля Ицхака Рабина),

вряд ли существовала хотя бы одна сфера предпринимательской деятельности, из которой удалось бы изгнать еврейских предпринимателей. Помимо обрабатывающей промышленности в черте оседлости, их можно было встретить на нефтяных месторождениях Баку, золотых приисках Сибири, рыбных промыслах Волги или Амура, судоходных линиях Днепра, в брянских лесах, на участках железнодорожного строительства всей Европейской и Азиатской России, на хлопковых плантациях Средней Азии и так далее[170]170
  Kahan, Notes, 111.


[Закрыть].

Самыми ранними, надежными, прибыльными и производительными были инвестиции в железнодорожное строительство. Пользуясь примером и прямой финансовой поддержкой Ротшильдов, Перейров, Блейхродеров и Гомперцев (а также бюджетной щедростью имперского правительства, в особенности Военного министерства), некоторые из обосновавшихся в России еврейских банкиров приобрели крупные состояния, соединяя разобщенные российские рынки друг с другом и с внешним миром. Консорциумы еврейских финансистов и подрядчиков построили среди прочих Варшавско-Венскую, Московско-Смоленскую, Киевско-Брестскую и Московско-Брестскую железные дороги, а “железнодорожный король” Самуил Поляков учредил, проложил и в конечном счете приобрел в частное пользование целый ряд важных линий, включая Курско-Харьковско-Ростовскую и Козлово-Воронежско-Ростовскую. Согласно X. Захару, “по меньшей мере три четверти российской железнодорожной сети обязаны своим существованием инициативе еврейских подрядчиков”[171]171
  Brym, The Jewish Intelligentsia, 24–25 (включая цитату из Sachar); Kahan, Notes, 118; Ананьич, Банкирские дома, 73, 135–137.


[Закрыть].

Другими важными сферами приложения еврейского капитала были золотые прииски, рыбный промысел, речное судоходство и нефтедобыча. В начале XX века Гинцбурги контролировали бо́льшую часть сибирской золотодобывающей промышленности, включая Иннокентиевские рудники в Якутии, Березовские на Урале, месторождения на Южном Алтае и в верховьях Амура и Ленские золотые прииски (от которых они отказались в 1912 году после скандала, связанного с расстрелом бастовавших рабочих). Братья Гессен ввели новые методы страхования, которые позволили им создать единую систему грузоперевозок между Балтийским и Каспийским морями. Марголины реорганизовали транспортную систему Днепра. В нефтепромышленности Кавказа еврейские предприниматели занимали ключевые позиции в Мазутной компании и Батумской нефтяной ассоциации. Ротшильды, принимавшие участие в финансировании обоих предприятий, в конечном счете включили их в свою корпорацию “Шелл”[172]172
  Kahan, Notes, 119–120; Ананьич, Банкирские дома, 49–66; Brym, The Jewish Intelligentsia, 24–25.


[Закрыть].

Многие из этих людей яростно конкурировали друг с другом, тесно сотрудничали с нееврейскими партнерами и по-разному относились к иудаизму и к российскому государству, но нет сомнения, что они представляли собой единое деловое сообщество, которое и они сами, и посторонние воспринимали как таковое (отчасти по методу Свана). Никакого генерального еврейского плана, разумеется, не было, однако существовала – и в Российской империи, и за ее пределами – группа людей схожего опыта и происхождения, которые могли при определенных обстоятельствах рассчитывать на взаимное признание и содействие. Как все меркурианцы, еврейские предприниматели были обязаны своим успехом внешней чуждости, специализированной подготовке и высокой степени внутригруппового доверия, гарантировавшей относительную надежность деловых партнеров, должников и субподрядчиков. И, как все меркурианцы, они считали себя избранным племенем, состоящим из избранных кланов. Большинство еврейских коммерческих предприятий (как и армянских, старообрядческих и многих других) были предприятиями семейными: чем больше фирма, тем больше семья. Поляковы состояли в родстве друг с другом, Варшавскими и Гиршами. Гинцбурги состояли в родстве с Гиршами, Варбургами, Ротшильдами, Фульдами, будапештскими Герцфельдами, одесскими Ашкенази и киевским сахарным королем Лазарем Израилевичем Бродским (“самим Бродским”, как называл его Тевье-молочник из одноименной повести Шолом-Алейхема)[173]173
  Ананьич, Банкирские дома, 41, 79.


[Закрыть].

Даже Тевье на правах соплеменника мог разделить славу и богатство Бродского – как мог рассчитывать на щедрость своих состоятельных клиентов в Егупце (Киеве) и на советы своего получившего русское образование друга-писателя. По словам Кагана, российская индустриализация “открыла для еврейского предпринимательства широкую сферу деятельности”:

Мало кто строил железные дороги, зато многие создали субподрядные предприятия, снабжавшие железнодорожную промышленность. Мало кто занимался производством нефти, зато многие получили возможность заработать на ее переработке, транспортировке и сбыте. И если производство основных химикатов требовало больших вложений капитала, то мелкие операции и узкоспециализированные предприятия предоставляли новые возможности для еврейских предпринимателей[174]174
  Kahan, Essays, 3.


[Закрыть].

Для большинства евреев исчезновение еврейской экономической ниши означало эмиграцию и пролетаризацию. Для относительно небольшой группы – куда большей, чем у других этнорелигиозных общин, – оно открывало новые социальные и экономические возможности. В Одессе в 1887 году евреям принадлежало 35 % фабрик, производивших 57 % фабричной продукции; в 1900 году половина членов купеческих гильдий города были евреями; а в 1910 году на еврейские фирмы приходилось 90 % всего зернового экспорта (по сравнению с 70 % в 1880-е годы). Евреи стояли во главе большинства одесских банков и монополизировали экспорт леса. В канун Первой мировой войны еврейские предприниматели владели примерно третью украинских сахарных заводов (которые производили 52 % всего рафинированного сахара) и составляли 42,7 % членов правлений компаний и 36,5 % председателей правлений. В сахарной промышленности Украины 28 % химиков, 26 % управляющих плантациями сахарной свеклы и 23,5 % счетоводов были евреями. В Киеве евреями были 36,8 % управляющих компаний (второе место занимали русские – 28,8 %). А в Санкт-Петербурге 1881 года (вне черты оседлости) евреи составляли около 2 % населения и 43 % маклеров, 41 % держателей ломбардов, 16 % владельцев публичных домов и 12 % работников торговых фирм. Между 1869 и 1890 годом доля владельцев фирм среди евреев Санкт-Петербурга выросла с 17 до 37 %[175]175
  Robert Weinberg, The Pogrom of 1905 in Odessa: A Case Study, in Klier and Lambroza, Pogroms, 252–253; Kahan, Notes, 115–116; Owen, Russian Corporate Capitalism, 188; Nathans, Beyond the Pale, 102–103; Юхнева, Этнический состав, 211–212.


[Закрыть].

“Еврейская экономика” отличалась высокими темпами нововведений, стандартизации, специализации и дифференциации продукции. Еврейские предприятия использовали бо́льшую часть отходов производства, производили более широкий ассортимент товаров и осваивали более обширные рынки по более низкой цене. Опиравшиеся на предшествующий опыт и специальную подготовку, использовавшие “этнические” связи и дешевый семейный труд, привыкшие довольствоваться невысокой прибылью и подстегиваемые правовыми ограничениями, они были лучше приспособлены для выполнения “еврейских” ролей, чем их новоиспеченные конкуренты. В чисто экономическом смысле наиболее эффективной стратегией была “вертикальная интеграция”, посредством которой еврейские фирмы “кормились” друг от друга, охватывая весь спектр от производителя до потребителя. Еврейские мастера производили товары для еврейских промышленников, которые продавали их еврейским закупщикам, которые обслуживали еврейских оптовиков, которые поставляли еврейским розничным торговцам, которые использовали еврейских коммивояжеров (практика, введенная в сахарной промышленности “самим Бродским”). В некоторых случаях, включая такие еврейские специальности, как сбыт сахара, леса, зерна и рыбы, полный цикл не включал в себя первичное производство и часто завершался экспортом, но принцип от этого не менялся[176]176
  Kahan, Essays, 15–22; Kahan, Notes, 115–117. Cf. Bonacich, A Theory of Middleman Minorities, 586–587.


[Закрыть].

Вертикальная интеграция – чрезвычайно распространенная меркурианская практика. В царской России, где государственная индустриализация столкнулась с нереформированной крестьянской экономикой, опытные меркурианцы заметно преуспели с приходом капитализма. Официальная точка зрения была верной, хотя и официальной: в мире всеобщей подвижности, грамотности и маргинальности большинство русских крестьян и их потомков (воплощавших “православие” и “народность” правительственной доктрины и “народ” интеллигентского национализма) были в невыгодном положении по сравнению с кочевыми посредниками, в первую очередь евреями – самыми многочисленными, сплоченными и урбанизированными из российских меркурианцев. Накануне Первой мировой войны еврейские подданные русского царя были близки к тому, чтобы заменить немцев в качестве образцовых представителей современности (т. е. повторить процесс, который уже произошел во многих регионах Центральной Европы). Если бы не многочисленные официальные ограничения (и не яростная конкуренция со стороны староверов), Россия начала XX века походила бы на Венгрию, деловая элита которой была почти исключительно еврейской.

То же справедливо в отношении другого столпа современного государства – свободных профессий. Между 1853 и 1886 годами общее число гимназистов в Российской империи выросло в шесть раз. За тот же период число гимназистов-евреев увеличилось почти в 50 раз (со 159, или 1,3 % от общего числа, до 7562, или 10,9 %). К концу 1870-х еврейские дети составляли 19 % всех гимназистов черты оседлости, а в одесском учебном округе – около трети. Как написал в начале 1870-х одессит Перец Смоленскин, “все школы заполнены учениками-евреями, и, если быть честным, евреи почти всегда лучшие в классе”. Когда в 1879 году в Николаеве открылась первая классическая гимназия, в нее поступило 105 евреев и 38 христиан[177]177
  Nathans, Beyond the Pale, 217–218; Zipperstein, The Jews of Odessa, 108, 116. Цитата из Смоленскина на с. 108.


[Закрыть]. А когда в 1905 году туда поступил рассказчик бабелевской “Истории моей голубятни”, его учитель Торы “мосье Либерман” произнес на древнееврейском языке тост в его честь.

Старик поздравил родителей в этом тосте и сказал, что я победил на экзамене всех врагов моих, я победил русских мальчиков с толстыми щеками и сыновей грубых наших богачей. Так в древние времена Давид, царь иудейский, победил Голиафа, и подобно тому как я восторжествовал над Голиафом, так народ наш силой своего ума победит врагов, окруживших нас и ждущих нашей крови. Мосье Либерман заплакал, сказав это, плача, выпил еще вина и закричал: “Виват!”[178]178
  Исаак Бабель. Сочинения, т. 2. М.: Художественная литература, 1992, 146.


[Закрыть]

Чем ближе к вершине системы образования, тем выше доля евреев и очевиднее их триумф над имперским Голиафом и русскими мальчиками с толстыми щеками. Доля учеников-евреев в гимназиях была большей, чем в реальных училищах, а их доля в университетах – большей, чем в гимназиях (отчасти потому, что многие еврейские дети получали начальное образование в хедерах, ешиботах или на дому – с помощью мосье Либермана). Между 1840 и 1886 годами число студентов университетов увеличилось вшестеро (с 2594 до 12 793). Число евреев среди них возросло более чем в сто раз: с 15 (5 % от общего числа) до 1856 (14,5 %). В Одесском университете в 1886 году каждый третий студент был евреем. Еврейки составляли 16 % слушательниц Киевских высших курсов и московских Лубянских курсов, 17 % – Бестужевских курсов и 34 % – Женских медицинских курсов Санкт-Петербурга[179]179
  Nathans, Beyond the Pale, 218, 224; Б. H. Миронов. Социальная история России периода империи, т. 1. СПб.: Д. Буланин, 1999, 31.


[Закрыть].

Как и в других странах, самыми еврейскими дисциплинами были юриспруденция и медицина. В 1886 году более 40 % студентов юридических и медицинских факультетов Харьковского и Одесского университетов были евреями. В целом по империи на долю евреев приходилось в 1889 году 14 % всех присяжных поверенных и 43 % помощников присяжных поверенных (следующее поколение профессионалов). Согласно Бенджамину Натансу, “за предшествующие пять лет 22 % принятых в присяжные поверенные и поразительные 89 % принятых в помощники присяжных поверенных составляли евреи”. 49 % всех присяжных поверенных Одессы (1886) и 68 % всех помощников присяжных поверенных Одесского судебного округа (1890) были евреями. В столице империи доля евреев-адвокатов составляла по различным оценкам от 22 до 42 %, а доля их помощников – от 43 до 55 %. На самом верху 6 из 12 видных юристов, отобранных в 1880-х для проведения в Санкт-Петербурге семинаров для помощников присяжных поверенных, были евреями. Процентные нормы, введенные в 1880-х годах, замедлили продвижение евреев в ряде профессий, но полностью остановить его не смогли – отчасти потому, что все большее число евреев отправлялось учиться в университеты Германии и Швейцарии, а также потому, что многие из них практиковали нелегально. Между 1881 и 1913 годами доля еврейских врачей и дантистов в Санкт-Петербурге возросла с 11 и 9 % соответственно до 17 и 52 %[180]180
  Erich Haberer. Jews and Revolution in Nineteenth-Century Russia. Cambridge: Cambridge University Press, 1995, 13; Nathans, Beyond the Pale, 102–103, 314–315, 343–344, 354, and passim; Бейзер, Евреи Ленинграда, 14.


[Закрыть].

Не менее заметным и предсказуемым было вхождение евреев в мир русской высокой культуры. Коммерциализация рынка развлечений и создание национальных культурных институтов преобразили традиционную меркурианскую специальность в элитную профессию и мощный инструмент современного мифотворчества. Братья Рубинштейны основали Русское музыкальное общество и обе столичных консерватории, сестры Гнесины создали первую в России детскую музыкальную школу, а одесский скрипач П. С. Столярский, или “Загурский”, как назвал его Бабель, “поставлял вундеркиндов на концертные эстрады мира. Из Одессы вышли Миша Эльман, Цимбалист, Габрилович, у нас начинал Яша Хейфец”. А также – уже после отъезда Бабеля – Давид Ойстрах, Елизавета Гилельс, Борис Гольдштейн и Михаил Фихтенгольц[181]181
  Бабель, Сочинения, т. 2, 171.


[Закрыть]:

Загурский содержал фабрику вундеркиндов, фабрику еврейских карликов в кружевных воротничках и лаковых туфельках. Он выискивал их в молдаванских трущобах, в зловонных дворах Старого базара. Загурский давал первое направление, потом дети отправлялись к профессору Ауэру в Петербург. В душах этих заморышей с синими раздутыми головами жила могучая гармония. Они стали прославленными виртуозами[182]182
  Там же.


[Закрыть].

Еще более замечательным был успех выходцев из черты оседлости в мире изобразительных искусств (в основном чуждом еврейской традиции). По мере того как еврейские банкиры становились заметными покровителями искусств, еврейские лица становились заметными на картинах русских портретистов (в том числе самого видного из них, Валентина Серова, мать которого была еврейкой). Но еще более заметными во всех отношениях стали еврейские художники, или, вернее, русские художники еврейского происхождения. Леонид Пастернак из Одессы был, наряду с Серовым, одним из наиболее почитаемых портретистов; Леон Бакст (Лев Розенберг) из Гродно был известен как лучший художник сцены; Марк Антокольский из Вильны был провозглашен величайшим русским скульптором XIX столетия; а Исаак Левитан из литовского Кибартая стал – и навсегда остался – самым популярным – и самым русским – из русских пейзажистов. Дореволюционные школы искусств Киева и Витебска произвели не меньше прославленных художников, чем Одесса – музыкантов (Марк Шагал, Иосиф Чайков, Илья Чашник, Эль Лисицкий, Абрам Маневич, Соломон Никритин, Исаак Рабинович, Иссахар Рыбак, Ниссон Шифрин, Александр Тышлер, Соломон Юдовин). Одесса дала миру не меньше художников (в том числе – помимо Леонида Пастернака – Бориса Анисфельда, Осипа Браза, Исаака Бродского и Савелия Сорина), чем музыкантов (или поэтов). И это не считая Натана Альтмана из Винницы, Хаима Сутина из Минска, Давида Штеренберга из Житомира или Марка Ротко (Ротковича) из Двинска. Всем им приходилось иметь дело с антиеврейскими законами и настроениями, и некоторые покинули Россию навсегда. Но большинство согласилось бы с критиком Абрамом Эфросом, сказавшим о Штеренберге, что лучшее, что он мог сделать, это “родиться в Житомире, учиться в Париже и стать художником в Москве”. Русский fin de siècle так же трудно представить себе без беженцев из “гетто”, как и немецкий, польский или венгерский[183]183
  См. в особенности: Ruth Apter-Gabriel, ed. Tradition and Revolution: The Jewish Renaissance in Russian Avant-Garde Art 1912–1928. Jerusalem: Israel Museum, 1988; John E. Bowlt Jewish Artists and the Russian Silver Age, in Susan Tumarkin Goodman, ed. Russian Jewish Artists in a Century of Change, 1890–1990. Munich: Prestel, 1995, 40–52 (Эфрос цитируется на с. 43); Igor Golomstock. Jews in Soviet Art, in Jack Miller, ed. Jews in Soviet Culture. New Brunswick, NJ: Transaction Books, 1984, 23–30.


[Закрыть].

* * *

Прежде чем стать русским художником, надо было стать русским. Как и повсюду в Европе, успех евреев в предпринимательстве, профессиональной деятельности и искусствах (нередко в этом порядке в пределах одной семьи) сопровождался овладением национальной культурой и страстным обращением в пушкинскую веру. В Санкт-Петербурге доля евреев, говоривших на русском как на родном языке, увеличилась с 2 % в 1869-м до 29 % в 1890-м, 37 % в 1900-м и 42 % в 1910-м (за то же время доля говорящих по-эстонски эстонцев выросла с 75 % до 86 %, а говорящих по-польски поляков – с 78 % до 94 %). Молодые евреи учились русскому языку дома, в школах, у частных учителей, в молодежных кружках и иногда у русских нянюшек, которые в позднейших воспоминаниях превращались в копии Арины Родионовны. Отец Льва Дейча был военным подрядчиком, который разбогател во время Крымской войны, исполнял еврейские обряды “по деловым соображениям”, самостоятельно выучил русский язык, на котором говорил “без акцента”, и “по внешности – большой окладистой бороде, костюму и пр. – походил на вполне культурного человека, скорее на великорусского или даже европейского коммерсанта”. У сына его, известного в будущем революционера, была польская гувернантка, “репетитор по общим предметам” и русская няня “с симпатичными чертами лица”, которую дети “очень любили как за добрый приветливый нрав ее, так особенно и за рассказываемые ею нам чудные сказки”. Закончив в Киеве русскую гимназию, он стал народником и пришел к заключению, что, “как только евреи начнут говорить по-русски, они, подобно нам, станут «людьми вообще», «космополитами»”. Многие стали[184]184
  Nathans, Beyond the Pale, 111–112; Юхнева, Этнический состав, 208–210; Лев Дейч. За полвека. Berlin, 1923, reprint Cambridge: Oriental Research Partners, 1975, 11, 19. Henry J. Tobias, The Jewish Bund in Russia: From Its Origins to 1905. Stanford: Stanford University Press, 1972), 18.


[Закрыть].

Ученики раввинских семинарий Вильны и Житомира (ставших после 1873 года учительскими институтами) обращались в религию русской культуры без отрыва от изучения еврейской традиции. Иошуа Стейнберг, преподававший иврит скептически настроенной виленской аудитории, выучил русский, согласно Гиршу Абрамовичу, “по синодальному переводу Библии и всю жизнь использовал в своей речи архаический синтаксис и особые библейские выражения”. Он говорил со “следами еврейского акцента”, но, судя по всему, все время – и дома, и на занятиях (которые заключались в переводе Исайи и Иеремии на русский и обратно на древнееврейский). Уроки были посвящены изучению иврита; результатом стало приобщение учеников Стейнберга к русскому языку. По словам Абрамовича, “многие из этих бедствующих юных самоучек учили русский с помощью его древнееврейско-русского и русско-древнееврейского словарей и по его же написанной по-русски грамматике древнееврейского языка, из которой они нередко заучивали наизусть целые страницы”[185]185
  Abramowicz, Profiles of a Lost World, 118–120. См. также: Abraham Cahan. The Education of Abraham Cahan. Philadelphia: Jewish Publication Society of America, 1969, 116; Nathans, Beyond the Pale, 236–237.


[Закрыть].