Текст книги "Время святого равноапостольного князя Владимира Красное Солнышко. События и люди"

Сколько же было лет на тот момент Владимиру? Очевидно, что он был старше, чем его отец на момент гибели Игоря Рюриковича. В «Повести временных лет» дважды упоминается, что Святослав был ребенком, и это подчеркивается также тем, что брошенное им во время сражения с древлянами копье (поскольку именно князь, каковым по смерти Игоря, становился Святослав, должен был начинать битву) «пролетело между ушей коня и упало коню под ноги». Ничего подобного о Владимире не говорится и, следовательно, был он не ребенком, а юношей, т. е. было ему не десять лет (обычно именно так определяется возраст Святослава на 945-й год), а что-то около пятнадцати лет. Такое заключение относит нас к 955 году, как примерному году рождения Владимира Святославича. Отметим здесь же два существенных обстоятельства. Первое: невидное место в великокняжеской семье Владимира объясняется не тем, что он был самым младшим по возрасту из Святославичей (а он, по-видимому, был среди них как раз одним из самых старших), но именно тем, что юридический статус его оставался неопределенным. Второе: в выяснении происхождения Владимира и первых лет его жизни многое можно получить из биографии его дяди Добрыни.

Нестор счел за лучшее вовсе не упоминать ни год, ни место, ни обстоятельства появления Владимира Святославича на свет. Молчание летописца всегда красноречиво. Его «Повесть» не столько летопись, сколько эпическое сказание о Древнерусском государстве, именно о государстве и именно под властью «Небесной дружины» Рюриковичей, которым Сам Господь вручил судьбу Руси. Нестор, человек не без таинственности в биографии, весьма близкий великокняжескому дому и с юности допущенный к его тайнам, владевший всей полнотой информации как на уровне текстов, так и на уровне преданий, – тщательно отбирал и компоновал факты, порой вольно обрабатывая их, смещая, как бы сталкивая для более красноречивой драматургии. Очень многое было им проигнорировано для окончательного своего текста, который лишь внешне соответствует жанру летописи, но на самом деле является первой официальной историей Руси, т. е. не бесстрастной констатацией событий, а их осмысленным прочтением. Его изложение истории величественно, художественно обобщено и завершено, концептуально идеализировано и, в конечном счете, иконично. Владимир Святославич в сочинении Нестора, как и все прочие герои «Повести временных лет», является как бы ниоткуда, чтобы сразу действовать. О прошлом, т. е. о происхождении, о детстве, можно только догадываться по как бы случайным намекам. Только из иных источников, летописей XVI века[11]11
  Автор привлек сведения из Никоновской летописи, однако следует иметь ввиду скепсис историков относительно происхождения сведений в позднем общерусском летописании. Некоторые из этих сведений – очевидно позднего происхождения – прим. ред.


[Закрыть], которые, конечно, использовали источники нам ныне неизвестные, утраченные за давностью времени, нам известно то, что Нестор счел лишним для иконной истории Киевской Руси и Дома Рюриковичей. В Никоновской летописи читаем: «… и было рождение Владимира в Будутине, туда в гневе отослала Малку (т. е. Малушу) Ольга». То, что рождение равноапостольного крестителя Руси случилось не в Киеве, это само по себе вряд ли могло для Нестора быть смутительным. Для него куда более важным обстоятельством был гнев Ольги. И то, что гнев этот связан именно с самим фактом рождения Владимира Святославича. Ведь он, Владимир, окажется подлинным продолжателем дела своей великой бабки, тоже равноапостольной! Дело не только даже в том, что правительница Руси не обнаружила интуиции, но и, по-человечески, поступила весьма жестоко, как настоящий тиран-самодур, причем буквально перед поездкой в Константинополь и, следовательно, перед крещением. Год 955-й в летописи начинается так: «Отправилась Ольга в Греческую землю и пришла к Царьграду…». Путешествие княгини долгое, опасное и изматывающее, учитывая ее возраст, имело значение историческое и судьбоносное: оно окончательно определяло «провизантийский» и, следовательно, православный вектор развития Руси. Симптоматично, что Владимир Святославич появился на свет именно в это время.

Место рождения Владимира Святославича оспаривают ныне разные земли. Это и село Будник под Псковом, и село Будатин под Гомелем. Нет сомнения, что по фонетическому сходству можно найти на просторах Восточной Европы еще десятки возможных мест рождения Владимира Святого. Наиболее вероятно, по нашему мнению, все же село Будятино на Волыни, где впоследствии будет находиться обширная и богатая вотчина воеводы Добрыни Низинича, дяди Владимира Святославича.

Нестор не говорит о том, когда родился св. Владимир, зато замечает о его происхождении следующее: матерью будущего крестителя Руси была некая Малуша, дочь Малка Любечанина и сестра Добрыни. Эта Малуша Малковна была отнюдь не простой девушкой, а состояла какое-то время доверенным лицом и ключницей самой княгини Ольги, иначе говоря, управляющей делами дома и всего хозяйства правительницы Руси. Нет сомнения, что осведомленность ее в самом широком спектре дел, от чисто бытовых и семейных до сфер высокой политики, была исчерпывающей. Ей было ведомо и реальное богатство великокняжеского дома, и подлинная мотивация действий своей хозяйки в политике. Конечно, велико было и политическое влияние Малуши, и уж тем более оно было велико в сфере хозяйственной: подбор слуг, их продвижения и наказания находились в ее непосредственном ведении. Хотя Святослав Игоревич и являлся великим князем и главой Руси, однако реальная власть концентрировалась в руках правительницы Ольги. Данное обстоятельство превращало ключницу Малушу в одну из ключевых фигур в системе политической власти в Киеве: с уверенностью можно сказать, что ее расположения и заступничества искали многие знатные люди на пространстве от Ладоги до Переяславля. Мы не знаем, был ли Добрыня старше или младше Малуши, но, конечно, его вхождение во власть, в избранное число «бояр мудрствующих», состоялось не без участия великокняжеской ключницы. Вряд ли только Добрыня мог считать Малушу своей благодетельницей. Впрочем, очевидно, что многие же считали ее и виновницей своего падения. Да, власть ее была велика и, соответственно, столь же велики возможности. Но такая должность сопряжена с утратой личной свободы. Ничего несовместимого здесь нет. Подобных примеров мы найдем во множестве в древней и средневековой истории что Востока, что Запада. Когда и как Малуша оказалась в такой роли в доме правительницы Руси, произошло ли это добровольно или путем насилия – мы уже никогда не узнаем. Логично предположить, что причиной явились законы долгового рабства, т. е. в доме княгини Ольга Малуша оказалась за долги своего отца перед великокняжеским домом.

Остается вопрос – кто был этот Малко Любечанин? Историографическая традиция, причем давняя, полагает его человеком знатным, проживавшим в Любече, что на X век был одним из крупнейших и наиболее богатых городов Руси. Однако знатность этого Малко ничем в источниках не подтверждается. Тут есть два взаимоисключающих положения. С одной стороны, если бы он был из социального «низа», то вряд ли имя его сохранилось в летописях, да еще с «прозванием». С другой стороны, социальные лифты в те времена были весьма динамичны, и знатность Малко мог получить как раз благодаря особому статусу своей дочери. Впрочем, как тут не вспомнить, что былинная традиция указывает на присутствие в Добрыне «знатной породы», что отличает его от крестьянского сына Ильи Муромца! Данное обстоятельство все же склоняет к тому, чтобы признать изначальную знатность Малко Любечанина. Но вот вопрос: как могло оказаться, что знатный человек столь задолжал великокняжескому дому, что вынужден был оплатить свой долг собственной дочерью? Таких прецедентов упомнить не удается. Тогда остается практиковавшийся институт заложничества. Однако, тогда немедленно и вырастает в своем значении фигура любечанина Малко примерно до уровня вождя племени или городского посадника.

В таком случае стоит вспомнить версию, весьма распространенную среди отечественных историков XIX века. Согласно ей Малко Любечанин никто иной, как древлянский князь Мал, на котором лежит тяжесть вины за гибель Игоря Рюриковича. Точнее, на которого эта вина возложена преданием. Версия эффектная, но не слишком убедительная. Конечно, она интересна тем, что в фигуре Владимира сошлись кровь варяжского дома Рюриковичей и кровь одного из древнейших собственно славянских княжеских родов. И, конечно, эта версия объясняет, почему Малуша утратила личную свободу. Но вот далее начинаются недоразумения.

Прежде всего, кажется совершенно невероятным, чтобы Ольга, которая инициировала показательный погром Древлянской земли в отместку за гибель своего мужа, решилась наделить дочь убитого князя Мала своим полным доверием. Такая степень легкомысленности в высшей степени не была свойственна княгине, которая при таких гипотетических качествах вряд ли смогла бы удержаться на вершине власти. Кроме того, если Малуша стала «рабыней», то почему не стал «рабом» Добрыня? Почему вообще уцелели в то жестокое время дети князя Мала? А если допустить, что Мал и древляне вовсе не виновны в гибели Игоря, а оснований для такого утверждения достаточно, то меняет ли это хоть что-то? Нет, не меняет. Инициатива за уничтожение Коростеня и погром древлян все равно лежит на княгине Ольге. Пожалуй, ее вина за проведенные репрессии становится еще большей. Зная, что смерть ее мужа лежит на, скажем, воеводе Свенельде и его дружине, но нуждаясь в их поддержке ради сохранения власти (если княгиня не находилась в сговоре со Свенельдом), Ольга совершила «неправый суд» и умышленно обрекла на смерть невиновных. Как же должны были тогда относиться к Ольге Малуша и Добрыня, если им каким-то образом во всем этом кошмаре удалось уцелеть? Можно ли представить, чтобы они не желали отмщения? Можно ли допустить, что этого желания (в языческом мире естественного и неизбежного) не предполагала мудрая Ольга и отчего-то решила сделать дочь убитого древлянского князя своей ключницей, а сына его – воеводой и «мудрствующим боярином»?

А если князь Мал остался в живых? Можно ли ассоциировать его с Малко Любечанином? Можно пойти и далее: князь Владимир увидел свет не в Киеве, а, согласно Никоновской летописи, в селе Будятичи. Такое село имелось на Волыни и входило в крупную вотчину, состоявшую из трех селений: Будятичи, Гряды и Низкиничи. Вотчина эта принадлежала боярскому роду Резановичей, а, как известно, Добрыня упоминается в былинах под двумя прозвищами: Резанович и Низкинич. Кстати, известное как бы «отчество» Добрыни – «Никитич» – как раз и происходит от Низкинич, т. е. от «старшего» в вотчине села. То, что Добрыня владел вотчиной на Волыни, это факт известный. Но некоторые историки из этого делают смелое заключение: князь Мал не погиб в 945 году, и, хотя он лишился своих владений в низовьях Припяти, он получил вместо них компенсацию в верховьях той же реки – вотчину из трех сел. Тем более, что тут можно «поиграть словами»: Низкиничи от слова «низкий», а Мал – от «малый», ну и, соответственно, «низкий» и «малый» это фактически одно и то же! Но «игра слов» ничего не доказывает. А что касается вотчины, то Добрыня, скорее всего, получил ее сам. Представить себе, что князя Мала, который оказывался виновен в самом страшном из преступлений (гибели великого князя[12]12
  Термин «великий князь» появляется в титулатуре русских князей не ранее начала ХП века. Однако здесь и в определенных местах ниже этот термин оставлен, так как в книге он имеет вполне определенное значение старшего князя по отношению к остальным, причем старшинство определяется как киевским княжением, так и рядом иных факторов, а также иногда использовался в «Повести временных лет» и применительно к более ранним эпохам – прим. ред.


[Закрыть] Игоря Старого), решили оставить в живых, невозможно даже в теории! Если же Мал (и это, вообще-то, скорее всего) был «подставлен», и крови Игоря Старого на нем не было, то оставлять такого опасного свидетеля оказывалось тем более неразумно. Погибали и за куда меньшее.

Каков же вывод? Он прост: к князю Малу Древлянскому ключница Малуша и брат ее Добрыня, а равно и Владимир Святославич, никакого отношения не имеют. Подобные, очевидно лестные для них гипотезы строятся на слишком неверных основаниях. Однако, и относительно Малко Любечанина никаких уточнений не существует. Скорее всего, ожидать, что с течением времени вдруг появятся какие-то новые данные, не стоит. Бездна времени сомкнулась и, поглотив тысячи фактов, обратила навсегда в тайну происхождение матери и дяди Владимира Святославича.

Что же касается гнева правительницы Ольги, то причина его вполне прозрачна. Сомневаться в гневе Ольги на связь Малуши со Святославом Игоревичем не приходится, ведь должностей своих, высокого своего положения Малуша лишилась и сослана была подальше от Киева. Чем могла быть вызвана такая реакция? Непременного брака подобная связь не требует. Ребенок, если он родится, может быть признан отцом и тогда войдет на равных правах с прочими в клан Рюриковичей. Но может и не быть признан и тогда пополнит ряды, видимо, дружинников. Наконец, его можно было передать, чтобы не тратиться, на воспитание родственникам матери – Малуши, что, кстати, и произошло: воспитывал-то Владимира Святославича именно его дядя Добрыня. Практика «приемных детей» – дело на Руси в те времена обычное. Тот же Святослав Игоревич появился на свет, когда княгине Ольге было уже за пятьдесят лет. Скорее всего, матерью Святослава была одна из многочисленных наложниц князя Игоря, либо вообще случайная женщина. Признавая Святослава как родного и законного сына, его, в соответствии с традицией, «записали» за женой князя, каковая может быть только одна. Очевидно, что Святослав был не единственным подобным «опусом» Игоря Рюриковича и у Святослава было много братьев и сестер. Кого-то из них тоже ведь признавали «официально» и, значит, все они считались «детьми» Ольги. Были ли у Ольги родные дети, мы не знаем. Вообще, почти ничего неизвестно о ее личной жизни. Но как-то так выходит, что жизнь эта кажется лишенной счастья.

В очаровательной «Повести о княгине Ольге» Вера Панова создала идиллическую картину любви юных Игоря и Ольги как «древнерусских Ромео и Джульетты». Эта превосходная беллетристика вряд ли содержит даже крупицу правды. Игорю во время брака было уже около сорока лет. Ольге – лет на десять меньше. Это были взрослые люди, и брак этот был заключен стараниями тогдашнего сурового и властолюбивого хозяина Руси Вещего Олега. Жена Игоря Рюриковича, не важно, какого она была происхождения, русо-варяжского или славянского, вряд ли случайно получила в замужестве мужское имя князя Олега. Это имя, Ольга, красноречиво подчеркивает связь будущей правительницы Руси с основателем Киевской державы. Скорее всего, Ольга была «приставлена» к великовозрастному сыну Рюрика Фрисландского, чтобы контролировать его властные амбиции, подпитываемые недовольством варяжской дружины от неудач в войне с хазарами и фактом старения Олега Вещего. Нельзя не обратить внимание на то, что свадьба Игоря и Ольги состоялась в 903 году, т. е. тогда, когда положение Олега (из-за поражений и прекращения торговли с византийцами) становится весьма шатким. И именно в это время Игорь подменяет Олега в полюдье (в сборе дани), которая стала основным источником дохода. Кстати, Игорь не сам выбрал Ольгу в жены: «привели ему жену из Пскова именем Ольга».

Ольга с самого начала оказывалась в «большой политике» и сразу в одной из ключевых ролей. Она очень рано начала набирать и политический опыт, и политический вес. Рано научилась лавировать между варягами, русами и славянами, между грозным «вещим» правителем и стареющим мужем, между дружиной и посадом, между хазарами и византийцами. Рано привыкла предупреждать и отражать удары, а равно и разить без промаха врагов реальных и гипотетических. Сентиментальности и доверчивости в ее мире просто не было места – они были залогом неизбежной гибели. Ольга же почти шесть десятков лет удерживалась на вершинах властной иерархии, достигнув в последние двадцать лет зенита на политическом Олимпе Руси. Пример ли это редкой удачливости? Только отчасти: удача не может быть постоянной. Здесь, в столь продолжительное время, она поддерживается умом, азартом, способностью учиться на ходу, умножающимся опытом. И еще отсутствием каких-либо иных интересов «на стороне». Политический азарт Ольги – это ее компенсация за фактическое отсутствие элементарного женского счастья. Ни матерью, ни бабушкой мы ее в истории не видим – только политиком, умеющим ставить цели и добиваться их решения! Возможно, у нее и были родные дети. Если были – умерли в детстве и не оставили следа в ее биографии. В ее кровное родство со Святославом даже при желании трудно поверить: слишком велика разница в возрасте, слишком ничтожно влияние ее на Святослава, слишком на далеком расстоянии предпочитает держать его княгиня, не допуская ни малейшего желания приобщить его к реальному политическому управлению страной. Святослав не более чем «оточенный военный инструмент» политики Ольги Мудрой: за княгиней неизменно сохраняется стратегия, Святославу же остается «полевая тактика». И, надо полагать, княгиня ревностно сохраняла свое преимущество и сложившийся во время переворота 945 года «статус-кво». Несомненно, княгиня должна была крайне болезненно и жестко реагировать на любые попытки Святослава получить доступ к реальной власти. Ольгу, конечно, вполне устраивало подобное «разделение полномочий». Возможно, что устраивало это и Святослава, во всяком случае, в летописи никаких попыток своеволия и бунта с его стороны нет. Но, вообще-то, в летописи много чего нет. Святослав взрослел. Ольга, и без того обремененная годами, старела. Окружение не могло не думать о будущем. Как известно, «царя играет свита». Так вот, эта «свита» должна была усиливать подозрительность Ольги и амбиции Святослава: как известно, эта «свита» была далекой от единства и ее группы принципиально различно представляли себе будущее. Во всяком случае, жизнь властной элиты в 950-960-х года была очень напряженной и в этом напряжении крещендирующей.

И вот, в такой-то обстановке, да еще перед необходимостью поездки в Константинополь, т. е. необходимостью оставить на долгое время Киев, становится известно, что Малуша ждет ребенка. От кого? От Святослава! А Малуша – самое доверенное лицо княгини, хранительница всех ее тайн. Как должна была понимать это Ольга, как не измену ей лично? Совершено предательство – тот, кому она доверяла безгранично, это доверие обманул и стал «человеком Святослава». Тот, кого держали в разумной отдаленности от политической власти, в неведении, теперь проник в самые недра дома правительницы Руси, дотянулся до сокровенных тайн власти. Княгиня знает, как зыбко политическое равновесие, знает, как совершаются перевороты и какова участь проигравших. Реакция Ольги – гнев, отставка и опала Малуши – в такой ситуации только естественна. Ольга еще милостива, так как обычно живым из подобной ситуации не выходят. Возможно, только беременность ключницы и христианское настроение княгини сохранили ей жизнь.

Вряд ли княгиня, наложив опалу на Малушу, одарила ее вотчиной в виде села Будятина. Малуша должна была радоваться, раз попала в «жернова» между Ольгой и Святославом, что вообще осталась живой. Вероятнее всего, передана она была своей родне, а таковой был ее брат Добрыня. Маловероятно, что в живых оставался Малко Любечанин, так как ни в летописях, ни в преданиях он не появляется, очевидно, не успев себя как-то обозначить до своего ухода из жизни. О том, что род Резановичей, к которому относился Добрыня, имел вотчину из трех сел на Волыни, известно; туда и спровадили «с глаз долой» Малушу, находившуюся «в тягости». Правда, в Никоновской летописи есть намек на то, что Будятичи будто бы принадлежало непосредственно Малуше, будто бы это село она перед смертью «отдала святой Богородице», т. е. пожертвовала Церкви или, если точнее, храму Пресвятой Богородицы в Киеве, более известному как «Десятинная церковь». Вотчина, конечно, как собственность «неотторгаемая, наследуемая и безусловная», вполне может быть завещана кому угодно, однако у женщины «вотчинных прав» на Руси не имелось, следовательно, отсутствовало и право что-то завещать. Вот «пользоваться» и даже «управлять» с согласия вотчинного хозяина, каковым всегда был мужчина, женщина могла. Кстати, и сама-то княгиня Ольга была не государыней Руси, а лишь «правительницей» – такое право ей было легитимировано киевским вечем, дружинным сходом и, надо полагать, самим малолетним на тот момент Святославом. Впрочем, нельзя исключать и завещания самого Игоря Старого. Перед гибелью в Древлянской земле он перешел семидесятилетний рубеж, т. е. для того времени был глубоким стариком, а потому не мог не думать о преемственности власти. Особенно если учесть, что Русь в очередной раз находилась в крайне рискованной ситуации, оказавшись замешанной в обострившийся конфликт между Византией и Хазарией. Итак, юридически Ольга «управляла» Киевской Русью «по доверию и поручению». Надо полагать, что и Малуша селом Будятином владела на основании согласия брата. Кстати, Будятино числилось за кланом бояр Резановичей, т. е. наследников Добрыни, и в XVI веке, и, следовательно, автор «Никоновской летописи» позволил себе некоторую вольность, перенеся в X век обычаи, свойственные XVI столетию.

Итак, Малуша в Будятине оказалась где-то в 955 году. Там она будет жить, видимо, до самой своей кончины. Во-первых, правительница Ольга доверия ей не вернет. Во-вторых, каких-либо упоминаний о матери Владимира Святославича, кроме того факта, что именно она и есть его родительница, нет; скорее всего, до 970 года она не дожила. Владимир же о ней никогда (если судить по летописным материалам) не вспоминал, и неизвестно, оставила ли мать в его памяти какой-либо заметный след. Вообще, все, что касается детских и отроческих лет Владимира Святославича, подернуто мраком неизвестности. Вот что ясно, так то, что ни правительница Ольга, ни князь Святослав Игоревич в воспитании и формировании личности своего внука и сына участия не принимали. Но нельзя сказать, что Владимир был совершенно вычеркнут из памяти. Все же в клан Рюриковичей его ввели, т. е. Святослав (позиции Ольги Мудрой мы здесь не знаем) признал Владимира своим сыном официально. Очень может быть, что сделано это было Святославом для того, чтобы досадить всесильной правительнице Руси. И ничего более делать для Владимира отец не стал: в походы с собой не брал, иначе бы это не прошло мимо летописей. Следовательно, есть лишь одна стезя, по которой пролегала жизнь Владимира Святославича на первом этапе – он оказался в сфере забот Добрыни.

О Добрыне на тот период тоже ничего неизвестно. Впрочем, вотчины его не лишили и в дружине он оставался. Значит, опала Малуши на его карьере каким-либо роковым образом не сказалась. А, впрочем, может быть, и сказалась. Например, тем, что Добрыне пришлось оставить Киев и отправиться в Новгород. Когда и при каких обстоятельствах он оказался на берегах Волхова? Это существенно, поскольку при нем, конечно, был и воспитываемый им Владимир. Григорий Прошин в книге «Второе крещение», описывая несколько беллетризированно события 970 года, считает, что именно в том году Добрыня и Владимир впервые оказались в Новгороде: «Добрыня и вовсе казался человеком подходящим: из простых, не богат, двора своего нет…». Вообще-то, наличие вотчины из трех сел (и это только то, что случайно известно, а сколько еще осталось «за пеленой времени»?) говорит о более чем основательной материальной базе Добрыни. О знатности же Добрыни свидетельствует предание и былины – он представитель «большой дружины», т. е. боярин; он не только умен, но и образован; он не только владеет мечом, но и искусно играет на гуслях. В нем присутствует «порода», привычка к власти. Добрыня, конечно, к 970 году уже был полноправным членом русской властной элиты. И, что существенно, он был хорошо знаком новгородцам и весьма среди них авторитетен. Он появляется в летописи словами: «И сказал Добрыня – просите Владимира!» Слова эти обращены были новгородским посланникам. И те даже не подумали сомневаться в его совете: «И сказали новгородцы Святославу – дай нам Владимира!». Определенно, посланцам свободолюбивого и спесивого Новгорода Добрыня был очень хорошо знаком. Кстати, и первые былины о Добрыне новгородского происхождения. Почему новгородцы поверили Добрыне? Не потому ли, что знали его раньше и имели время и возможности (т. е. ситуации) оценить его деловые и интеллектуальные качества? В списке новгородских посадников Добрыня значится в течение восьми лет, начиная с 980 года. Получается, что он занимал некое ключевое место в администрации Новгорода как минимум с 970 года. По летописи Нестора новгородцы просили князем Владимира по наущению Добрыни; Святослав «ответил им – вон он вам», после чего «взяли себе новгородцы Владимира, и пошел Владимир с Добрынею, своим дядей, в Новгород…», – ну а Святослав пошел войной на Балканы. Какое место в управлении Новгородской земли в течение десяти лет (с 970 по 980 год) занимал Добрыня, не ясно. Понятно, что, так сказать, «состоял при князе», но вряд ли его роль ограничивалась пассивным советованием.

Откуда же новгородцы так хорошо знали Добрыню и почему так охотно согласились на кандидатуру Владимира?

Логично предположить, что Добрыня, и, следовательно, находившийся при нем на воспитании его племянник, еще до 970 года был в Новгороде. И если был, то вряд ли гостем. Добрыня – «княжой человек», боярин, и смысл его жизни – в служении. Значит, если он был в Новгороде, то каким-то образом представляя интересы великого князя. Обратим внимание: ни «хазарского», ни «болгарского» следов в былинной биографии Добрыни не прослеживается, что указывает на то, что ни в походе 965 года на Хазарский каганат, ни в войне 966-968 годов с Болгарским царством воевода и боярин Добрыня не участвовал. Возможно, конечно, что в это время он находился в Киеве, т. е. был в окружении правительницы Ольги. Но все же и это представляется маловероятным: Добрыню никак нельзя считать «человеком Ольги». Представляется невероятным, что правительница хотела бы видеть среди своего ближнего круга того, кто в ее сознании связан с ненавистной после предательства Малушей и кому она по этой причине не может полностью доверять. И, вместе с тем, Добрыня сохранил свое положение во властной элите. Отчасти, благодаря своим личным качествам. Но также и потому, что был воспитателем Владимира, т. е. официально признанного великокняжеского сына. Правда, Святослав не хотел видеть нелюбимого Владимира. Не в последнюю очередь это обстоятельство держало Добрыню в стороне от ближнего круга Святослава. Странным получается положение Добрыни: и статус при нем, и несомненно выдающиеся, полезные для государства качества, но только видеть его ни Ольга, ни Святослав не хотят.

В таких случаях самое правильное – отправить Добрыню куда-либо подальше, на окраину, представлять интересы Киева. Исходя из того, что ранние циклы былин, связанные с Добрыней, новгородского происхождения; из того, что на 970-й год и сам Добрыня, и Владимир хорошо знакомы новгородцам, а Добрыня также и весьма авторитетен, следует вывод: более чем вероятно, что Добрыня еще до 970 года в Новгороде, и именно для того, чтобы представлять интересы Киева. Был ли он в Новгороде посадником, занимал ли какую иную должность – этого нельзя сказать. Как, кстати, нельзя сказать, была ли на то время вообще должность посадника. Добрыня будет числиться посадником лишь с 980 года. До него известно только имя некоего Власюка, и было это ровно век до этого. Как управлялся Новгород в течение этого века, практически неизвестно. Известно лишь, что была «кончанско-уличанская система», что было, соответственно, три уровня вечевого схода. Вече может оглашать свою волю, но не может заниматься текущими делами и, следовательно, какие-то должностные лица все же были. Но какие это были должности? И какие это конкретно были «лица»? Мы ничего не знаем о «персоналиях» новгородской власти. Но отчего бы среди этих «персоналий» уже с 960-х годов не числить Добрыню? Дело же, в конечном счете, не в названии должности, а в ее содержании. А статус Добрыни таков, что он мог занимать место весьма значительное. Наиболее вероятно то, что он по должности своей занимался соблюдением баланса интересов Киева и новгородцев. И, надо думать, в соблюдении новгородских интересов весьма преуспел, раз его слову доверяют.

Но важно и вот что: там, где Добрыня, там был и его воспитанник Владимир Святославич. А это значит, что Владимир был хорошо знаком новгородцам еще до 970 года. И совсем уж в духе новгородцев просить князем того, кого они наблюдали в ранние годы, видели, как он входит в возраст. Новгородцы и в дальнейшем будут предпочитать «выращивать» для себя князя в собственной среде. Наиболее успешные князья, скажем, такие как Мстислав Великий, именно на глазах новгородцев и росли. Если это так (а, судя по всему, это именно так), то становление Владимира проходило именно в опасной и динамичной атмосфере вечно озабоченного своей «самостийностью» Новгорода. И еще: новгородские послы хотели себе князем именно Владимира. Их выбор был вовсе не случаен.

Новгород – отличная школа для будущего политика. Особенно, если у ученика найдется хороший учитель: умный, терпеливый, авторитетный. У Владимира такой учитель был – его собственный дядя Добрыня. Можно сказать, что Владимиру очень повезло.