Текст книги "Время святого равноапостольного князя Владимира Красное Солнышко. События и люди"

Отсюда вывод: никто (и тем более отсутствовавший Свенельд) Святославу совет «идти в обход конями» дать не мог, поскольку в этом совете не было никакого смысла. И само по себе наличие лодий никак не говорит о том, что имелась «добыча без счету». И дело не в том, что в лодьях для такой добычи не нашлось бы места (быть может, и нашлось бы), а в традиции, прецедентах и стяжательстве византийцев. Империя была крайне педантична в подсчетах добычи и ни разу не выпускала кого-либо из своих «объятий», не обобрав счастливцев «до нитки» – история таких случаев не знает. И, кроме того, есть момент сугубо политический: Иоанн Цимисхий отлично понимал, что «добыча» это, так сказать, «единственный политический ресурс» Святослава. Это то, что он может выложить, как «козырной туз», в доказательство того, что никакого провала на Дунае не было. Это то, что он может использовать для удержания в своей орбите остатки своего войска и привлечь к себе новых людей. Но сам факт остановки в Белобережье, неспокойствие, которое царило там зимой 971-972 года, красноречиво указывают на центробежные силы в остатках его войска, на отсутствие у него «политического ресурса». Отсюда вывод: никакой добычи у Святослава не имелось, он шел на Русь «пустой» и с точки зрения «поживы» был печенегам вовсе не интересен.

Тогда что же заставило князя Кудрю напасть на Святослава? Выходит, что мотивация его была сугубо политическая – печенегам вовсе не нужен был в Киеве такой непредсказуемый и озлобленный правитель, как Святослав. Лучше было расправиться с ним сейчас, когда он оказался в ущербном положении, чем ожидать от него нападения, когда он, чего доброго, вновь упрочится в Киеве. Надо думать, печенеги, как и иные народы Причерноморья, имели к Святославу большой счет и успели испытать на себе его жестокость. Если бы он добрался до Киева, то на Руси началась бы ожесточенная война с непредсказуемым финалом. А это означало бы, что торговля по Днепру вновь откладывалась на неопределенное время, разорение же Руси вовсе не было безразлично для печенегов. Богатая торговля между Русью и Византией обогащала и печенегов. Конечно, печенеги нападением на Святослава нарушали условия Доростольского договора и как бы игнорировали просьбу епископа Феофила Евхаитского. Кроме того, они как бы уязвляли и Русь, где по городам сидели сыновья Святослава. На печенегах оказалась бы кровь их отца и, на тот момент, главы клана Рюриковичей. И тем не менее, печенеги от нападения не отказались, ведь они очень хорошо знали подлинные желания и Константинополя, и Киева. В самом деле, ни византийцы, ни славяне никаких претензий относительно гибели Святослава печенегам не предъявили. Правда, отношения с византийцами лучше не стали, так как Иоанну Цимисхию было не до событий в Причерноморских степях – он начал войну против арабов и, перейдя Евфрат, устремился со своей армией к Экбатанам. После же кончины императора (очевидно, отравленного) начнется восстание болгаров, которые нападут на византийскую Македонию, начнется восстание Барды Склира, начнется борьба с Западной империей за Аппулию. Печенегов в Константинополе даже не вспомнят. А вот с Киевом у печенежских князей сложатся самые лучшие отношения. Некоторые даже изъявят желание при Ярополке Святославиче стать вассалами Руси. Выходит, что печенеги выполнили невысказанные вслух, но подлинные желания буквально всех относительно Святослава, которому оказалось достаточно менее трех лет самостоятельного правления, чтобы привести себя к полной катастрофе и гибели. Грустный итог жизни человека, наделенного волей, талантами в военном деле и личным мужеством. В историографии ему повезло куда больше. Нестор, верный принципу «идеалистического реализма», заложил традицию[15]15
  Истоки этой историографической традиции лежат в первой половине XI в. В «Слове о законе и благодати», составленном митрополитом (1051-1055 гг.) Иларионом, первым митрополитом из русских, можно встретить упоминание о предках Владимира – «старом Игоре» и «славном Святославе». Несмотря на то, что прославляемые князья были язычниками, идея Илариона и Нестора очевидна: величие государства неотделимо от величия вождей. В главе государства воплощаются самые лучшие, возвышенные и благородные качества, заставляющие потомков гордиться своей страной. Для официальных летописцев, которые в своих сочинениях уходили далеко от чистой хроники, это составляло немалые трудности, но, как видно на примере той же «Повести временных лет», они с ними успешно справлялись – прим. авт.


[Закрыть], которая впоследствии будет благодарно развита и разукрашена живописными подробностями. Типичный варяжский конунг – алчный, жестокий, недалекий, совершенно неспособный к созиданию и враждебный делу княгини Ольги, враждебный единству Руси, станет воплощением русской былинной удали и даже благородства. Не одно поколение будет брать в этом патетическом мифе пример для подражания. Хотя бы в таком качестве «полусказочного героя» Святослав послужил той стране, судьба которой ему была безразлична.

О том, что происходило на Руси после кончины Святослава до 975 года, практически ничего не известно. Впрочем, «механика» вряд ли здесь оригинальна и чем-то существенным отличается от того, что происходило либо в Западной Европе в раннем Средневековье, либо в самой же Киевской Руси после Любечского съезда (т. е. более века спустя), когда князья Рюриковичи, братья, дядья и племянники разодрали единое государство на суверенные уделы. Какое-то время (надо сказать, весьма непродолжительное) автономные уделы ведут себя вполне миролюбиво. Правда, внутри них происходит дележ власти и имущества. Сюжет этот неизбежен и часто весьма драматичен. Если уделам суждена сравнительно продолжительная самостоятельная жизнь, если породившее их государство уже не возродится и останется в историческом прошлом, то источники не преминут живописать события внутренней драматургии. Если же, как в случае с Киевской Русью в последней четверти X столетия, удельное размежевание окажется непродолжительным сюжетом, а государство после этого лишь усилится, то летописи предпочтут не вдаваться в подробности и едва ограничатся условным пунктиром вместо полноценного изложения сюжета. Во всяком случае, два момента не вызывают сомнений в событиях 970-х годов.

Первое – при юных Святославичах формируются «правительства» во главе с могущественными лидерами, которые обладают влиянием и объемом власти куда большим, чем формальные князья. Примерно так же происходило и во Франкском государстве, распавшемся после Хлодвига Великого на суверенные «королевства» (Австразия, Нейвстрия, Аквитания и иные), так как при государях из клана Меровингов там появляются могущественные майордомы. Иногда майордомы были родственниками своих «королей», иногда – сторонними людьми, но весьма авторитетными военачальниками. Так же было и на Руси. Добрыня при своем племяннике, князе Владимире, был фактически тем же «майордомом». Свенельд такую же роль выполнял при Ярополке в Киеве, хотя, скорее всего, не имел с ним даже отдаленного родства. Кстати, «майордомы» старались сделать свою власть наследственной, подобно власти княжеской. Свенельду, очевидно, наследовал бы (если бы пережил отца) его сын, воевода Лют Свенельдич. Сын Добрыни, боярин и воевода Константин Добрынич после своего отца станет новгородским посадником – место немалое, хотя и не первое. К тому моменту, когда Добрыня в силу возраста сойдет с вершин власти, Владимир Святославич сам созреет для единоличного правления и опеки над собой со стороны двоюродного брата постарается избежать. Исключительность положения Константин Добрынич попытается вернуть после кончины равноапостольного князя с помощью его сына Ярослава Мудрого (значит, и своего племянника, правда троюродного) – значение Добрынича и ведомых им новгородцев в утверждении Ярослава Владимировича на «золотом великокняжеском столе» в Киеве переоценить трудно. Но Ярослав оставит Добрынича в далеком от Киева Новгороде, а после окончания «двоевластия», т. е. времени, когда Русь фактически будут делить Ярослав Мудрый и Мстислав Владимировичи, вызовет где-то в 1030-х годах посадника в Ростов и заключит под стражу, а спустя года три казнит. Причина понятна: властные амбиции Константина Добрынича и возможность опоры в реализации этих амбиций на постоянно «беременный мятежом» Новгород.

Институт «майордомов», характерный для этапа формирования в Западной Европе и на Руси, хоть и мог, но не состоялся. Быть может, дело в местных традициях, а может и в том, что Рюриковичи оказались «зубастее» и «властолюбивее», чем те же Меровинги. Но при юных Святославичах, т. е. в первое время, свои «майордомы» были неизбежны. Правда, летописи сохранили из них только два имени.

Второе – довольно быстро период равновесия между уделами завершается, и начинается борьба за передел сфер влияния. Каждый будет стремиться раздвинуть свои границы и при удачном стечении обстоятельств выйти в безусловные лидеры. Т. е. большая усобица на Руси неизбежна и предопределена «исторически». Вообще-то, «усобица» – явление в истории русского средневековья обычное и даже заурядное. Под ним обычно понимается эктралегальная форма раздоров между князьями. Это, как правило «наезды» (очень в данном случае уместный термин нынешнего времени) князей друг на друга. Чаще всего князей и их княжеские уделы такие «наезды» ослабляли. Искать здесь какого-то иного умысла, кроме статусного и меркантильного, не стоит – его просто нет! Это «разборки» (опять же уместный современный термин) не между государствами, а именно внутри одного клана, пусть и весьма разветвленного, но все же одного. Затянувшиеся войны между, скажем, Юрием Долгоруким и его племянником Изяславом Мстиславичем, случившиеся в середине XII века, либо войны между Новгородом и Ростово-Суздальским княжеством накануне монголо-татарского нашествия называть «усобицами» нельзя. Это уже не борьба личных амбиций, не «местечковый» уровень региональных конфликтов, а столкновение сложившихся государственно-политических институтов, столкновение различных идеологий. Это – полноценные войны внутри Руси, которая на тот момент была не более чем географическим пространством с общей культурой и общей памятью о когда-то едином прошлом. Таковой была и Западная Европа в эпоху феодальных войн с памятью о единстве эпохи Каролингского мира и католической в своей основе культурой.

Но в ситуации X и XI веков, применительно к Киевской Руси, речь идет не о классических «усобицах» и не о полноценных войнах, являющихся формой внешней агрессии или защиты от таковой, а войнами внутренними (внутри находящегося в кризисе, но еще не утратившего своей целостности организма) и полноценными. Такие войны обычно именуют «гражданскими», но этот термин уместен в отношении Нового времени. Мы не можем в X столетии (что в Европе, что на Руси) говорить о «гражданской войне», когда элементарно нет «гражданского общества». Мы можем говорить о всеобщей внутренней войне, такой, в которую окажутся втянуты (ибо имеют тот или иной интерес) буквально все группы исторического объекта. В такой войне задействованы все из возможных факторов: и идейный, и политический, и социальный, и экономический. Все без исключения. В Киевской Руси соперничающие стороны будут персонифицированы в рамках все того же клана Рюриковичей, а именно – братьями, и именно это обстоятельство позволяет говорить о такой войне как об «усобице». Сходство это внешнее и условное, но велика сила привычки. Размах, характер таких столкновений позволяет называть их «большими усобицами» или «общерусскими усобными войнами». В конце концов, дело не в названии, а в том, что-либо в результате таких войн страна погибает, либо, пройдя сквозь испытания, обретает новое качество.

Именно такое испытание предстояло пройти Руси после гибели Святослава. И именно это испытание вознесет на самую вершину власти Владимира Святославича.

Глава 4. Брат. Слабая власть и воевода Свенельд

Утверждая, что в 974 году «Ярополк начал княжить в Киеве», Нестор фиксирует хоть и условное, однако же, восстановление Киевской Руси. Условность здесь в том, что Русь восстановилась как «федерация уделов». Причины восстановления могут быть многочисленны и для каждого «удела» различны, но, видимо, есть и общие причины для всех.

Прежде всего – факторы географический и экономический: Киев оставался ключевым местом в системе всех торговых отношений Восточной Европы, он был как бы вратами из покрытой лесами Восточной Европы в Черное море и Византию, вратами на единственном пути к богатейшим византийским рынкам. Те, кто создавал Киев, выбрали идеальное место – вся Днепровская, чрезвычайно разветвленная речная система, сходясь к территории, на которой расположен этот город, буквально концентрировала на нем, посредством водных транспортных коммуникаций, все уделы и племена. Торговать с Византией, игнорируя Киев, было в принципе невозможно. А не торговать тоже было уже невозможно. За почти век существования Киевской Руси внешняя (и именно с Византией) торговля приобрела исключительное по важности значение: она способствовала иерархической социализации, формировала культуру, динамизировала развитие всех общественно-политических систем. На внешнюю торговлю обращена была деятельность множества групп населения[16]16
  Путь «из варяг в греки» можно называть транзитным торговым путем с большой условностью. Покупательная способность скандинавов, да и вообще северной Европы, была недостаточной для приобретения византийского товара. Норманны не одевались в византийскую парчу и китайские шелка, не пили эллинское вино. Вовлечение восточнославянских племен в торговлю с Византией сырьем через Киев в начале X века очень скоро привело к совершенствованию политических институтов Древней Руси. Название же пути «из варяг в греки» отражало в древнерусском сознании предание о путешествии апостола Андрея Первозванного по тем рекам, которые впоследствии помогли сформировать Древнюю Русь как единое этнокультурное и политико-экономическое пространство – прим. ред.


[Закрыть]. Торговля была источником доходов и благосостояния отнюдь не только удельных элит, но и множества простых людей. Отказаться от торговли означало не просто лишить людей привычного уровня жизни, а столь быстрое и столь значительное разорение могло привести к социальному взрыву. Конечно, монопольный контроль Киева не мог не раздражать, но обойти его было невозможно. Это была объективная данность, бороться с которой можно было только двумя способами. Первый – найти иные торговые рынки: можем не сомневаться, что их поиск проходил постоянно и настойчиво, но ни один из гипотетических вариантов не обладал столь высокой степенью доходности, как византийский. Второй – установить контроль над Киевом: вряд ли был хоть один князь в уделах, который бы об этом не мечтал, вряд ли мы можем сомневаться, что в кругах удельных элит постоянно взвешивались все «за» и «против» в планах захвата Киева. Гибель Святослава Игоревича позволила уделам реализовать амбициозные планы.

Киев, однако, свое лидирующее положение сохранял в силу сконцентрированных в нем богатств, которые, в свою очередь, позволяли иметь самую мощную дружину. Те, кто покинул во главе со Свенельдом зимовку в Белобережье, осели в Киеве. Очевидно, Киев в течение какого-то времени принял много и иных бывших людей Святослава – из Крыма, из Тамани.

Все они находили в Киеве место для привычного занятия. Несомненно, подобными дружинами обзаводились и главы всех прочих уделов, созданных в 970 году Святославом. Это отметил еще Дмитрий Иловайский: «Значение варяжских наемных дружин на Руси особенно усилилось вследствие междоусобий, возникших в потомстве Игоря; они явились сильным орудием в руках наиболее предприимчивых и властолюбивых князей». Вообще-то, особо искать варягов было и не нужно. Все предыдущие князья имели по окраинам подобные гарнизонные дружины, снабжение и оплата которых возлагалась на местное население. Например, новгородцам оплата службы такого варяжского «гарнизона» обходилась в год в триста гривен серебра – весьма значительная для того времени плата, впрочем, для богатого Новгорода все же приемлемая. Понятно, что в уделах менее значимых и оплата была ниже, поскольку сами «гарнизонные дружины», представлявшие верховную княжескую власть, были меньше. При суверенизации уделов, запущенной в 970 году Святославом, эти варяги вряд ли ушли в Скандинавию – они стали опорой (с которой нужно было, впрочем, обращаться очень осторожно) удельных князей Рюриковичей. Верность их стоила дорого, и средства князья могли получить в необходимом объеме только при возобновлении активной торговли. Это обстоятельство также способствовало частичному восстановлению статуса Киева. Складывалась ситуация динамичного равновесия, но в силу своей динамичности – зыбкого и временного. Без варяжских дружин удельные князья не чувствовали себя в безопасности в собственных уделах и пытались посредством их охранить свой статус от местной знати. Без торговли (немыслимой без лояльности к Киеву) невозможно было изыскать средства для содержания варягов. И чем активнее и успешнее шла торговля, тем активнее укреплялась мысль удельных князей о захвате Киева. Другое дело, что возможности самого Киева были несоизмеримо больше, чем любого из уделов.

Опора княжеской власти Ярополка Святославича была многочисленна, опытна и очень пестра по этническому и религиозному составу. Она была опасна своей амбициозностью и непредсказуемостью, но опасность эта гасилась возможностью Киева щедро оплачивать их услуги. В перспективе неизбежен был конфликт между местной киевской знатью, т. е., по существу, теми, кто сформировался при княгине Ольге, и дружиной, которая состояла из людей Святослава и представляла собою наемников. Но своеобразие момента, суть которого в противостоянии Киева уделам, в «подминании» Киевом под себя этих уделов, вынуждало «людей Ольги» и «людей Святослава» к временному консенсусу. Хотя, конечно, сохранялось взаимное предубеждение. Очевидно, что нужен был лидер, который мог бы сглаживать внутренние конфликтные противоречия и поддерживать консенсус. Понятно, что юный князь Ярополк таковым быть не мог – политически слишком легковесная фигура, лишенная «богатой военной биографии» и совершенно не героическая.

Таким человеком стал воевода Свенельд, авторитет которого признавался всеми. Это – фигура поистине легендарная, и о ней в последнее время сложилось множество самых невероятных историй. Отсекая фантазии, мы можем сказать, что Свенельд – прежде всего полководец и лишь затем политик. В русско-византийском договоре 971 года, том, что заключен был под стенами Доростола, дана отличная от несторовской транскрипция имени этого воеводы – Свенгельдъ. Но, в любом случае, имя указывает на скандинавское происхождение этого удивительного человека, чья очень долгая и богатая событиями жизнь протекала в большую часть грозного X столетия.

Родился ли он в Скандинавии или в одном из анклавов на территории Восточной Европы – этого сказать невозможно. Произошло это где-то в самом-самом начале века, т. е. еще во времена Вещего Олега. Несомненно, что воспитание его с самых первых шагов проходило в варяжской дружине, и иного будущего, кроме как военного, для него на Руси просто не существовало. Соблазнительно предположить, что он начал служить еще при Олеге, но, все же, это не слишком реалистично. А вот при князе Игоре он продвинулся в дружинной иерархии весьма значительно, хотя и не добрался до самой ее вершины. Так, например, в русско-византийском договоре 944 года, заключенном между Романом I Лакапином и Игорем Старым, указаны пятьдесят имен русских послов (из них 26 купцов, сплошь варяжских), но среди них Свенельда мы не встретим. От имени Ольги договор подписал некто Искусев. Однако известно, что в то же время Свенельд уже возглавлял отдельный отряд (в летописи он значится как «дружина Свенельда») и совершал по поручению великого князя полюдье. Трудно сомневаться, что Свенельд виновен в гибели Игоря Старого: погром обвиненных в злодействе древлян должен был прикрыть наличие заговора. В этом заговоре Свенельд участвовал в качестве одного из ключевых персонажей[17]17
  Истоки и техника заговора 945 года для нас навсегда останутся тайной и теперь уже невозможно сказать, Ольга ли привлекла Свенельда или, наоборот, Свенельд привлек Ольгу к перевороту, оказавшемуся, при всей его отталкивающей жестокости и коварстве, спасительным для Киевской державы – прим. авт.


[Закрыть]. Не уклоняясь в гипотетические рассуждения о политических соображениях, можно утверждать, что для Свенельда заговор позволял, сметя с дороги совокупно со старым великим князем также и старых ярлов, и воевод, преграждавших дорогу к «дружинному Олимпу», занять место лидера в военной иерархии Киева. Понятно, что Ольга не смогла бы удержать власть без опоры на дружину. Эту опору и обеспечил ей Свенельд. Именно Свенельд возглавил образцово-показательный поход на Искоростень. Именно Свенельду будет, совместно с варягом Асмудом, поручено воспитание Святослава. Несомненно, что именно на Свенельда была возложена забота об охранении власти во время поездки правительницы Ольги в Константинополь в 957 году. Однако Свенельд был слишком «человеком Ольги», чтобы остаться в «ближнем кругу» повзрослевшего Святослава.

Обратим внимание, что ни в походе на Итиль (965 год), ни в Первой Балканской войне 966-968 годов Свенельд не участвовал. Правда, неоднократно делались (и, видимо, еще будут делаться) отождествления ярла Сфенкела со Свенельдом. Лев Диакон в своей «Истории» весьма красноречив в описании некоего Сфенкела, который занимал, по его мнению, третье место в военной иерархии русов «после Святослава». О нем же пишет и Иоанн Скилица (протоспафарий и хронист рубежа XI–XII веков) в своем «Обозрении историй», хотя дает иную транскрипцию имени – Сфангел, считая его не «третьим», а «вторым» по значению военачальником русов. В русских летописях мы такого человека не встретим, но, думается, византийцам в данном случае можно доверять, у них не было необходимости фантазировать. Сфенкел, по мнению Льва Диакона (а он был современником событий), был человеком огромного роста и физической силы, сочетавшейся с исключительной доблестью. Но ассоциации этого витязя со Свенельдом неправомерны. Сфенкел в 971 году участвовал во главе семитысячного отряда в обороне Преслава: когда византийцы уже проникли внутрь стен города, Сфенкел возглавил оборону царского дворца. Иоанн Цимисхий, во всем блеске своего императорского величия стоявший посреди городской площади, приказал поджечь дворец. Сфенкел вывел из дворца оставшихся там болгаров и «тавроскифов» – в центре полыхающего города сражение разгорелось с новой силой. Император отправил против Сфенкела отборный отряд во главе со знаменитым военачальником, магистром Бардой Склиром. Однако Сфенкелу с очень немногими людьми удалось вырваться из окружения и, выбравшись из горящего города, полного византийских воинов, добраться до Доростола – это свидетельство столь героическое, что Лев Диакон пишет о нем с восторгом. Впрочем, Сфенкел ненадолго сохранил себе жизнь – в грандиозном сражении под стенами Доростола именно его гибель окажется переломным моментом, и именно после нее «тавроскифы» дрогнут и отступят за крепостные стены города, после чего начнется трехмесячная блокада. Свенельд, как и Икмор (которого Лев Диакон считал «вторым» в армии «тавроскифов»), как и сам Святослав, в том ожесточенном и продолжительном сражении, конечно, участвовал, но уцелел. Хотя вряд ли Свенельд в силу своего весьма преклонного (особенно по тем временам) возраста выступал в той же роли, что Святослав, Икмор и Сфенкел, т. е. в роли поединщика и «ударной силы». Скорее, ему пристала роль организатора и координатора действий многочисленных отрядов «тавроскифов». Икмор вскоре погибнет во время попытки Святослава прорвать блокаду (на правом фланге византийской армии) и уйти вдоль берега Дуная в Восточную Болгарию – он будет убит Анемасом, телохранителем императора (Анемас, впрочем, спустя минуты тоже погиб в той сече). А вот подпись Свенельда будет стоять под договором от 14 июля 971 года, который позволил остаткам армии Святослава «без потери чести» покинуть Болгарию и спастись от полной гибели. Под «Доростольским договором» только две подписи: императора Иоанна I Цимисхия (подписавшего грамоту как за себя, так и за малолетних своих соправителей, Василия II и Константина VI) и воеводы Свенельда (подписавшего грамоту за великого князя Святослава). Странно, однако, что Лев Диакон, столь трепетно относящийся к подробностям, о Свенельде как о военачальнике и после, поставившем подпись на ту же грамоту, что и столь почитаемый хронистом император, нигде не упомянул! И это при том, что в отличие от множества авторов исторических текстов Лев Диакон этот договор и видел, и держал в руках. Очевидно, для него Свенельд представлялся фигурой второстепенной, упоминание которого как бы унижает своим несоответствием великого императора Иоанна I.

Из всего сказанного можно сделать ряд выводов. Свенельд оставался в первом ряду киевской военно-политической элиты в течение более тридцати лет (начиная с 945 года), но его положение не являлось неизменным. Возможно, он и в самом деле числился воспитателем Святослава, однако не более чем «числился»: влияние его на Святослава незначительно. Свенельд был при Ольге Мудрой слишком крупной фигурой, чтобы заниматься приглядом за молодым князем. Свое исключительное положение он утратит с кончиной княгини. Первое место займут боевые соратники Святослава, причем, его ровесники. Кроме возраста их объединяли равнодушие к судьбе Руси и авантюризм. Но и Святославу был нужен, как и его бабке, стареющий Свенельд. И нужен был именно по той же самой причине: он был соединяющим звеном между варягами и Киевом, т. е. той киевской знатью, которая сформировалась при Ольге. В отличие от Святослава и его окружения, которые не имели никакого представления об управлении страной, Свенельд это знал отлично и был совершенно незаменим в качестве управляющего. Но именно по этой причине Святослав и не смог оставить его в Киеве в 970 году – Святославу не нужен был порядок и мир на Руси между образованными им уделами. Во время войны Свенельд вряд ли командовал отдельными отрядами, но оказался востребован в критической ситуации, когда нужно было вести на достойном уровне переговоры с византийцами. Правда, судя по всему, к этому времени из крупных фигур вокруг Святослава уже никого и не осталось – князь не умел щадить людей, безжалостно и бездумно бросая их в топку своих многожертвенных авантюр.

Итак, Свенельд был качественно иной фигурой, чем Святослав и, кроме того, как «человек Ольги», имел к великому князю слишком много претензий и политического, и личного характера. Во-первых, Святослав разрушал все то, что Свенельд создавал под руководством Ольги. Во-вторых, Свенельд именно благодаря Святославу утратил свое первое место в военно-политической элите. Его выдвижение на первый план в середине июля 971 года объясняется только «кадровой пустотой», но никак не свидетельством особого доверия великого князя к первому помощнику своей грозной и мудрой бабки. Свенельд не мог не понимать, что Святослав найдет для себя новых, подобных себе, авантюристов-воинов. Нужен ли ему тогда будет старый воевода? Очевидно, что нет. В случае возвращения Святослава в Киев Свенельда в лучшем случае ожидало бы прозябание. В худшем – гибель. Нестор в летописи пишет, что Свенельд в 971 году предупреждал Святослава: «Обойди, князь, пороги на конях, ибо стоят у порогов печенеги». Но кто даже во времена Нестора, т. е. уже в начале XII века, мог проверить, опровергнуть или подтвердить эти слова? В 971 году даже многоопытный Свенельд вряд ли мог знать, что будет весной следующего года. А если, предположим, знал, то, исходя из сказанного выше, совершенно логично выглядят его дальнейшие действия – увезти большую часть оставшихся после Доростола воинов и тем самым окончательно обречь великого князя на гибель от печенежских мечей? В эпизоде с предупреждением, очевидно надуманном, какие Нестор преследует цели? Оправдывать Свенельда нет необходимости – он не относился к клану Рюриковичей, не связан был ни родством, ни дружбой с Владимиром Святым. Наоборот, был его врагом и, возможно, если бы после стремительного похода на Новгород воеводу не унесла в силу его старости смерть, едва ли Владимиру удалось бы обмануть Ярополка и овладеть киевским «золотым столом». Вряд ли Нестор подобным образом также и стремился напомнить о «прямодушии» Святослава, который добровольно пошел в расставленную западню, оказавшуюся для него смертельной. Святослав не мог не догадываться о печенегах на Днепре, однако же выбрал именно этот гибельный путь, что свидетельствует не столько о его прямодушии, сколько об отчаянии и безвыходности положения. Возможно, Нестору нужно было как-то объяснить тот факт, что, оказавшись на зимовке в Белобережье, боевые соратники – князь и его воевода – имели разную судьбу. Нужно было как-то объяснить, каким образом Свенельд оказался в Киеве, а Святослав погиб.

Но, быть может, дело и в ином. Возможно, из «Повести временных лет» исчезли некоторые фрагменты (не исключено, что по вине Сильвестра, игумена Михайловского Выдубицкого монастыря, завершавшего официальную летопись в 1116 году не в годы правления Святополка II, а при Владимире Мономахе)[18]18
  История создания «Повести временных лет» как летописного свода точно не известна. Существует несколько концепций, объясняющих разночтения «Повести временных лет» по основным спискам – Лаврентьевскому и Ипатьевскому, а также по другим спискам. Основные версии таковы: было создано несколько (две или три) редакций «Повести временных лет», автор первой из которых нам не известен, а автором, редактором или переписчиком второй или третьей мог быть игумен Сильвестр. Фрагмент, о котором идет речь в книге, отсутствует во всех списках «Повести временных лет» и восстанавливается автором гипотетически – прим. ред.


[Закрыть]. Например, подобные тому, что сохранились в «Иоакимовской летописи». В одном из ее фрагментов говорится о том, что Святослав еще осенью 971 года напоролся на днепровских порогах на печенегов, после чего и отошел в Белобережье, где решил зиму переждать (странно, неужели Святослав надеялся, что печенеги уйдут сами?). Во время зимовки, голодной и нервной по причине близости опасного противника, случилась ссора между язычниками и христианами. Святослав принял, естественно, сторону язычников, и христиане, обвиненные в сговоре с византийцами и в том, что они способствовали поражению на Дунае, были казнены. Среди казненных был и некий Улеб, лидер христиан в войске Святослава. М. Брайчевский в исследовании об утверждении христианства на Руси (Киев, 1989 год) априори считает (как-то считали и в XIX веке), что Улеб – двоюродный или младший брат Святослава. Не с погромом ли христиан связан уход Свенельда и части дружины? Во всяком случае, о вероисповедании Свенельда нам ничего не известно. Но он был равноапостольной княгине Ольге самым близким и самым верным человеком; если он не был крещен, то, во всяком случае, не мог без сочувствия относиться к христианству. Заметим: вернувшись в Киев, Свенельд становится фактическим главой правительства, даже «чуть больше» (так сказать, «киевским майордомом»), а в Киеве множество христиан, в том числе и среди знати. И старший хотя бы по факту наследия сын Святослава Ярополк был весьма близок христианам. Вот, правда, источник не слишком-то надежный. Полного текста «Иоакимовской летописи» не существует – известны лишь фрагменты, сохраненные петровским историком Василием Никитичем Татищевым. Он, конечно, личность даже для своего поворотного для судеб России времени исключительная. Этот «птенец гнезда Петрова», происходивший из смоленской ветви Рюриковичей, занимался и промышленностью, и налогами, и сыском; был и обер-церемониймейстером, и организатором Монетного двора, и усмирителем восстаний, познал карьерные взлеты и падения, но более всего известен как один из первых российских историков. Яркий и сильный был человек – часто ли в нашей истории возвращался монарху «за ненадобностью» орден св. Александра Невского? С 1745 года он до конца своей жизни (т. е. пять лет) он жил в Болдино, своем подмосковном имении, где спешно завершал вторую редакцию своей «Истории», которая издана будет только при Екатерине П. (Первая же редакция вообще увидит свет при советской власти, в 1964 году).

И вот в Болдино, будто бы в мае 1748 года, он получил от своего родственника, архимандрита Мельхиседека, три тетрадки, принадлежавшие монаху Вениамину. Сам В. Н. Татищев, правда, считал, что никакого монаха Вениамина не было, а тетради принадлежат архимандриту, а в тетрадях – текст летописи первого новгородского епископа, Иоакима Корсунянина. В. Н. Татищев использовал в своем труде по истории России большие фрагменты, хотя часто их лишь пересказывал.