Текст книги "Шахидки. Роман"

Засада

1.

Рационально она стала вести себя ровно через сутки. Под наблюдательный пункт пляж не годился, потому она отправилась по пешеходному мосту на ту сторону реки.

Когда-то они с папой частенько бродили тут по заросшим березами и соснами холмам. На опушках было полно земляники. Но ей больше по душе были грибы. И она тянула отца дальше, к небольшим моховым полянам в окружении берез. Там прятались в зелени коричневые шляпки обабков.

Обнаружив гриб, папа отворачивался от него, поводил своим курносым носом и изрекал:

– Обабком пахнет.

И она начинала рыскать вокруг него, пока грибок не оказывался в лукошке. Папа сокрушенно взмахивал руками и восклицал:

– Как же я не заметил такого красавца! Опять доча обогнала меня!..

Боже мой! Как же она любила эти прогулки, грибные холмы и моховые поляны! Любила всё Заречье! В те не столь уж давние времена здесь был пансионат машиностроителей, и с его территории всегда доносилась музыка. Она смолкла под лозунги демократизации общества. Завод разворовали, пансионат задохнулся от безденежья. В Заречье стали расти, как мухоморы после теплого дождя, кирпичные фазенды новых русских. А обабки и земляника с тех пор перевелись…

Со склона, поросшего можжевельником, ей хорошо были видны и пляж, и лодочная станция, а самое главное – кишлак. Если провести прямую линию через речку, то до него было не больше ста пятидесяти метров. Ближе к берегу, сразу за можжевеловыми кустами росли три корявых вяза. Юлька прошла к ним. И чуть не свалилась в яму. Она была глубиной чуть больше метра. И завалена сверху хворостом.

А место у вязов было идеальным для наблюдения. Одно плохо: голо кругом. Даже вётлы не растут на закованном в бетон берегу. И тут ее осенило: яма! И наблюдать можно и стрелять. Во время войны бойцы стреляли из окопов, такие кадры в каждой военном кинофильме показывают. Чем эта яма не окоп?

Она разгребла хворост, спрыгнула вниз. Очень удобная яма. Можно даже присесть на неизвестно как попавший сюда брикет силоса. А куча хвороста сверху – неплохая маскировка для винтовочного ствола.

Уйти можно через холм. На той стороне – старое асфальтовое шоссе. На нем запросто поймать попутку или уехать на автобусе в город – в родительскую квартиру. Можно и пешком к тетке по матери – в деревню Шакшу. Пожалуй, это то, что надо. В деревню, в глушь – к тете Любе! Иначе как объяснять доброму папе ее ночные отлучки? А так – легко схимичить: сказать тетке, что буду ночевать в городе, а сама – сюда. Утром – снова к ней….

При отходе, конечно, могут возникнуть сложности с транспортом. Вот бы где пригодился Георгий со своей «Маздой»! Но, увы! Ни его самого нет, ни «Мазды».

2.

Юлька поклялась деду Рамилю, что в октябре будет участвовать в областных соревнованиях. И попросила у него на две недели бинокль, чтобы понаблюдать за жизнью лесных птиц. Он сказал:

– Птички – посланцы Всевышнего. Пойдем, девочка, дам тебе морской цейс.

Она опробовала бинокль, дала глянуть в него Вале Пинегиной. Обе восхитились, как туземцы, увидевшие блестящую побрякушку. Юлька затолкала бинокль в спортивную сумку, и они отправились в кафе «Мороженое», чтобы проесть отцовы двести рублей. Папа подбрасывал ей мелочевку, не выспрашивая, на что она собирается тратить.

Сидели за пластмассовым столиком. Ковырялись пластмассовыми ложечками в пластмассовых стаканчиках с мороженым. И никуда не торопились. Валя спросила:

– Юлька, что ты вся из себя взведенная? Влюбилась, да?

Видно, Бог наградил ее шестым чувством. Юлька считала, что ведет себя обычнее обычного. А ведь что-то приметила, монголочка!

Неопределенно кивнув, она пооткровенничала:

– Ты почти угадала, Валюня.

– Кто он? – ее узенькие глазки чуть ли не округлились от любопытства.

Юлька хитро улыбнулась, наклонилась к ней и заговорщицки шепнула:

– Хочу купить атомную бомбу. Не знаешь, где продают?

– Фу тебя! Новую джинсу, наверное, хочешь купить?

– Ага.

– Дешевле всего на Воровском рынке. Из Китая гонят или ворованное продают. На одну будку кто-то даже приколотил фанерку с надписью: «Скупка и продажа краденых вещей». Каково, а? Азер, хозяин будки, чуть не взбесился.

– На самом деле краденое продают?

– Наверно. Я всегда отовариваюсь на Воровском. Там все можно купить, были бы деньги. Даже, как ты сказала, атомную бомбу.

Они еще поговорили о всякой ерунде и разошлись. В Юлькиной голове прочно засел Воровской рынок, хотя она и понимала, что без денег там делать нечего. Вот если бы ее день рождения был не в октябре, а в июле, она бы выпросила деньги на дубленку, которую мама обещала в этом году. А потом сказала бы, что деньги украли. Но до дня рождения далеко, да и мама появится нескоро.

Папа встретил дочь приглашением питаться. Юлька сидела за кухонным столом и жевала, словно ее кто принуждал к этому. Папа огорченно спросил:

– Ты чего смурная, доча?

– Все нормально, пап.

– Юленька, я же вижу!

– Ты все равно не сможешь решить. Это мамино обещание.

– Что она тебе наобещала?

– Хорошо, объясню. Мама обещала подарить дубленку. Сейчас идет распродажа. Шикарная дубленка стоит восемь девятьсот. Осенью она будет стоить десять или больше.

– Стоит ли из-за такой чепухи расстраиваться, доча? Твоя мама никогда не забывает обещаний. Десять тысяч на твою дубленку лежат в шифоньере. Бери и покупай.

Для нее это были не деньги, а деньжищи. Они настолько подняли настроение, что она под музыку из телевизора стала, как в детстве, выделывать перед отцом танцевальные «па». Он сидел в скрипучем кухонном кресле, слегка покачивался и щурил от удовольствия глаза.

– Папа! – вывела она его из блаженного состояния. – Я хочу дней десять пожить в деревне у тети Любы. Ты не будешь обижаться?

– Конечно, нет, доча. Поживи на свежем воздухе, Попей парное молоко.

Ей показалось, что он расстроился. Юлька поспешила его успокоить:

– Тут же близко. Стану наведываться, чтобы проверить, варишь ты для себя или питаешься всухомятку. Так что кушай нормально.

Он шмыгнул носом. Она вдруг пронзительно поняла, что такие, как ее папа, так и не смогут вписаться в рыночную действительность. Эти люди слишком для нее хороши. Даже мама считала, что папа – талантливый теоретик, ему науку вперед двигать, а не прикладной физикой заниматься с учетом рыночной конъюнктуры.

Папочка! Знал бы ты, что задумал твой любимый непутевый ребенок! Вот и хорошо, что не знаешь.

3.

С утра Юлька была с дубленочными деньгами на Воровском рынке. Долго бродила по рядам, приглядываясь к продавцам. Наконец, как ей показалось, обнаружила того, кого надо. У магазинчика с вывеской «Колониальные продукты» сидел на табуретке толстопузый, узкоглазый и весь потный мужик.

Он провожал равнодушным взглядом редких покупателей, заходивших в магазинчик, ковырялся толстым пальцем в потном ноздрястом носу. Но, как она поняла, не бездельничал.

Время от времени к нему подходили подозрительные личности и что-то нашептывали в волосатое ухо. Он неторопливо отрывал зад от табуретки, и оба исчезали в магазинчике. Но не через лицевой вход, а через черный, замусоренный коробками. Выползали они порознь: сперва клиент, минуту спустя – толстопузый. Первый исчезал в рыночном водовороте. Второй снова усаживался на табурет.

А рынок гудел, хрипел, орал и плевался. Людской поток устремлялся то в одну сторону, то в другую. Вывеска «Колониальные товары» над магазинчиком мало кого останавливала. Что там было колониального – непонятно. В витрине торчали бутылки с пепси и пивом, жвачки, куриные и поросячьи кубики. То же, что и везде.

Юлька решилась. Продефилировала несколько раз мимо табуретного сидельца, бросая на него красноречивые взгляды. Он не оставил их без внимания. Поманил ее пальцем. Она подошла вихлястой походкой. Он спросил:

– Сколка?

Юлька не поняла.

– Сколка за адын час?

Только тут она сообразила, что он принимает ее за проститутку. Хотела было сбежать, но остановила себя. Она еще в детстве любила воображать себя персонажами любимых сказок. И так входила в образ, что папа даже пугался. В школе она считалась примой драмкружка. Лучше всего ей удавались роли бабы Яги и Снежной королевы. В общем, перевоплощаться она умела…

Она прищурила глаза, изображая блатнячку, щелкнула пальцами и, наклонившись к волосатому уху, выдохнула:

– Мне нужна снайперская винтовка. Плачу наличными.

Несколько секунд толстопузый глядел на нее с идиотским выражением. Она ждала. Наконец, тот открыл рот:

– Ты с ума сошел, девка? Ходи отсюда, а то милиция звать буду!

Юлька поняла, что ошиблась адресом. Вероятно, перед ней был мелкий наркоторговец. Но милицию вполне мог позвать. Вон их сколько – шастают по рынку, ничего не замечают, кроме как «на лапу». Но она не хотела терять лицо и выходить из придуманного по наитию образа. Произнесла, скривив губы:

– Тебе больше меня надо бояться, пузан! За базар насчет ментов ответишь, зуб даю! Тебя Мирза в асфальт закатает.

Откуда забрела в ее голову эта жаргонная фраза, она понятия не имела. Наверное, из телепередач, в них теперь только и «ботают по фене». Во всяком случае, фраза возымела действие. Юлька увидела, как изменилось лицо любителя проституток. Оно стало растерянно-обиженным. Он выговорил:

– Каждый свой крыша имеет. Я – маленький. Пусть твой Мирза говорит с Джабраилом.

Наверное, Юлька назвала несуществующего Мирзу, имея в виду подспудно Мирзоева. Впрочем, и он, и неизвестный ей Джабраил были одного поля ягоды.

Больше всего Юльку угнетало, что с винтовкой получился облом. Деньги она вернула папе, объяснив, что понравившуюся ей дубленку уже продали. И уехала в деревню Шакшу.

Тетя Люба обрадовалась ее появлению, но вид сохранила строгий.

– Мать-то опять упорола на море?

– Ага.

– И чего ей дома не сидится! Отдыхай у меня – лес, пруд, а я одна.

– Я это, теть Люб, ночевать к папе буду ездить. Один он.

– Во-во! Соску твоему жрецу, как дитю, надо!

У тети Любы был редкий дар вкладывать в знакомое слово совсем иной смысл, угадываемый лишь по ассоциации. Юлька уже приноровилась к ее шарадам, даже любопытно было докапываться до истоков словообразования. «Жрец» в ее толковании восходил к глаголу «жрать». Твой отец, мол, бездельник, не работает, а ест, как все трудовые люди… Юлька собралась возмутиться, но тетка опередила ее.

– Ну, да ты девица уважительная, в нашу породу, романовскую. Мы, Романовы, всегда все сами, никого не объедали, ни у кого ничего не просили и не просим. Даже цари носили нашу фамилию!

Это был ее конек: мы – Романовы! Да и маман осталась Романовой. Наверняка, по наущению старшей сестры. А они с папой Башкировы.

Дослушав теткин монолог, Юлька напилась топленого молока с шанежками. Потом таскала в бочки воду из колодца. Помогала тете Любе забрасывать на сеновал сено. Собирала с кустов просившуюся в рот малину. Ближе к вечеру поливала вместе с теткой бесчисленные грядки…

Если бы не нужда, она ни в жисть бы не приехала к ней на эту огородную каторгу. Но приходилось терпеть.

Когда совсем завечерело, Юлька прихватила сумку с биноклем и стала прощаться с тетей Любой.

– Не вздумай пёхом! – повелела та. – Недолго и на кустаря нарваться! Ладно, если только обделаешься легким испугом! Поняла?

– Поняла, – покорно ответила Юлька, сообразив, что тетка имела в виду насильника, который кидается на одиноких женщин из кустов. – Поеду на автобусе.

Автобус в ее планах не значился. Она потопала напрямую через холм. Да и ходьбы было час с тютелькой, в самый раз, чтобы к сумеркам добраться до вязов.

Солнце клонилось к закату, когда она заняла свой пост. В яму ей лезть не хотелось. Пристроилась между двумя вязовыми стволами, так что вряд ли кто мог заметить ее со стороны. Настроила окуляры бинокля. И навела его на ментовский вертеп. Однако ничего интересного не обнаружила.

Прошел час и два. Дом возле лодочной станции, словно вымер. Она умаялась и отупела, но упрямо продолжала наблюдать. Уже в поздних сумерках, наконец, увидела, как открылась дверь, и на крыльце появился бородач. Она признала его. Это он в тот поздний вечер пнул под зад трусливого кавалера Толика. Не спускаясь по ступенькам, мирзоевский лакей помочился. Пошарил рукой сбоку двери. Вспыхнули два фонаря – прожектора на столбах, осветив огороженный двор.

Юлька не знала, что ей делать. Оставаться у вязов не хотелось. Тетка уже наверняка спала. Топать к папе – значит, напугать его. Она спрыгнула в «окоп», уселась на брикет, привалилась спиной к земляной стенке и стала ждать рассвета.

4.

Прошло четверо суток. Юлька успела привыкнуть к своему окопу, но не обжить его. Ночи в нем стали для нее кошмаром. Спала урывками, сидя на жестком брикете. Затекали согнутые ноги и поднывала спина. Еще не очухавшись от сидячего сна, она с вожделением думала, что днем отоспится на теткиной перине. А продрав глаза, с испугом хваталась за бинокль: не прокараулила ли что. Но в кишлаке по-прежнему было безжизненно. В свете прожекторов здание казалось тайным приютом злых духов. Так было, пока не подошла ночь с воскресенья на понедельник.

Около двенадцати из кишлака вывалились трое камуфляжных охранников. Постояли у крыльца, переговариваясь. Затем бородач, с автоматом на пузе, прошел к воротам, отомкнул их. Двое других встали по бокам крыльца, расставив ноги и сунув правую руку в карман. Юлька поняла, что ждут важных визитеров, иначе чего бы им хвататься за оружие?..

Наверное, около часа прошло, пока появились три автомобиля с включенными подфарниками. Бородач сноровисто распахнул ворота, и те, не задерживаясь, проскочили к крыльцу и замерли: впереди – знакомый Юльке мирзоевский «шестисотый», сзади – два черных джипа. Из них появились пятеро, и, похоже, все кавказцы. Двое подошли к мерсу: один – в строгом светлом костюме, при галстуке, другой – в сером полуспортивном одеянии и с дипломатом в руках. Тот, что с дипломатом, сказал что-то оставшимся спутникам. Двое тут же пристроились к охранникам у крыльца. Третий составил кампанию стражу у ворот.

Из «мерса» первым вылез Мирзоев. Юлька едва признала его в цивильной одежде. Открыл заднюю дверцу. Из нее показался – Боже правый! – тот самый упитанный и пухлогубый москвич, что приезжал разбираться после убийства генерала Лебедева.

Мирзоев поднялся по ступеням и распахнул дверь. В дом прошли москвич и кавказец с кейсом. Мирзоев шагнул за ними.

Сон начисто покинул Юльку.

В голове закрутились мысли одна фантастичнее другой. Кавказцы увязались в ее голове с чернобородыми террористами, хотя ни у одного из прибывших бороды не было. «Побрились для маскировки», – уверенно решила она, не отрываясь от окуляров и опасаясь что-то пропустить.

Но в поле зрения были лишь шесть молчаливых охранников. Минут через сорок один из них поднес к уху мобилу и что-то коротко произнес. Все шестеро посторожели.

Сначала с крыльца спустился Юлькин золотозубый обидчик. За ним – остальные. Причем главный кавказец был теперь без дипломата. Пожал упитанному москвичу руку. Затем чужаки погрузились в джипы и укатили. Холеная морда взял московского начальника за локоток, и оба вернулись в дом.

Почти тотчас со двора выкатил мирзоевский «шестисотый». Трое охранников по-прежнему торчали во дворе. Примерно через час ментовская иномарка вернулась. Бородач, оскалившись, впустил ее. Из салона выпорхнули две девицы. Дверь кишлака распахнулась, и Холеная морда впустил девиц внутрь.

Ничего стоящего она больше не увидела.

Перед самыми рассветными сумерками даже задремала, сидя на опостылевшем силосном тюке. А очнулась от бодрого голоса:

– Привет, подружка!

Решила, что ей видится сон, в котором, как само собой разумеющееся, присутствует Георгий. Но очень уж реальным было его присутствие, тем более что голос прозвучал снова:

– Выглядела чего-нибудь, Юля?

Тут она окончательно сообразила, что никакой это не сон. Над окопом присел на корточки Георгий и разглядывал ее безо всякого удивления, придерживая рукой темную хозяйственную сумку.

– Ты что здесь делаешь? – очумело спросила она.

– Тебя стерегу.

– Зачем?

– Вылезай. Домой тебя провожу.

– Мне нельзя домой. Я к тетке первым автобусом поеду.

Он протянул руку, выдернул ее наверх и потащил по тропе, что вела напрямую к теткиной деревне – Шакше.

– Как ты меня нашел? – спросила Юлька.

– Ты сама нашлась. Захватила без спросу мою квартиру и устроилась в ней.

– Это твой окоп?

– Мой.

Юлька ничуть не удивилась, ровно бы продолжался сон. А во сне любая небыль воспринимается, как жизненный факт.

– Значит, ты тоже за ними следишь?

– Тоже, – ответил он, продолжая держать ее за руку.

– А куда ты меня ведешь? – сделала она попытку уяснить обстановку.

– В Шакшу.

– Откуда ты знаешь, что мне туда надо?

– Видел тебя там.

– Захотел встретиться со мной?

– Считай, что захотел.

– Как же ты вычислил меня?

– Случайно. Сторожу один богатенький дом. Хозяйка отправилась по Европам и наняла меня на месяц, чтобы дом не разграбили.

Юлька обратила внимание на то, что обычно франтоватый Георгий Кацерик выглядит довольно непрезентабельно: серенький спортивный костюмчик, видавшие виды кроссовки. Нищий студент, да и только.

– Другую работу не мог найти? – спросила она.

– Так надо, Юленька.

– Тот дом на улице Садовой?

– Да.

– Там не хозяйка, а хозяин. Дом только записан на Зинку. А принадлежит пожилому армянину. Он скупил у колхозников четыре избы подряд, в одной Зинка жила. И досталась ему вместе с избой.

– Откуда тебе все известно?

– Тетка рассказала. Она знает все и про всех.

Выползшее солнце освещало набитую сотнями ног тропу. Серебряными брызгами поблескивала на траве роса. Юлька воспринимала происходящее, ровно в продолжавшемся сне. А может, она и не отошла еще полностью и продолжала дремать на ходу. Хотя ощущала себя абсолютно бодрой.

– Что же ты разглядела, подружка, в свой бинокль? – спросил Георгий, когда они спустились с холма.

– Три машины и полковника. Еще пятерых кавказцев и одного важного русского, который приезжал разбираться с убийством Лебедева.

– Ты, Юля, влезла в мужскую игру. Надо подумать, как выйти из нее с меньшими потерями.

– Я не хочу выходить. Пока не отомщу.

– За подружку? – в его голосе прозвучала ирония.

– За нее.

Они шагали рядом, касаясь друг друга плечами. Ей это было приятно.

– Что за люди приезжали к Мирзоеву? – спросила она.

– Важный русский – это милицейский генерал Александр Коршунов. Прозвище – «Шура-лимон». При Брежневе был майором. При Андропове выгнали за взятки. Ельцинский министр восстановил его в кадрах и приблизил к себе. Сейчас он все равно, что кардинал Ришелье при милицейском короле.

– Кто у нас милицейский король?

– Темная ты, Юлька! Господин Гнушайло!

– А кавказцы кто?

– Тот, что в костюме, – представитель Ичкерии в Москве. Вор в ранге дипломата. Другой, с кейсом, набитом баксами – самый злобный из всей кодлы.

Хоть Юлька и предполагала что-то подобное, но все равно поразилась. То, что сообщил Георгий, не лезло ни в какие ворота.

Они уже миновали первые шакшинские дома. Теткина изба была в другой стороне села. Идти к ней было еще рано, до первого автобуса оставалось полтора часа. Появлюсь – всполошится, начнет подозревать, выспрашивать, подумала она.

– Мне рано к тетке, – пробормотала Юлька.

– Есть хочешь? – спросил Георгий.

– Хочу.

– Тогда идем ко мне. Не против?

Еще бы она против! Рада была до смерти! Но скромненько проговорила:

– Нет, не против.

Они свернули в узкий проход между двумя дощатыми заплотами. Тропа тут заросла будыльником и чертополохом. Растения были усыпаны росою, и ее кроссовки стали мокрыми и чистыми.

К новым Зинкиным хоромам вышли с тыла. В усадьбу проникли через садовую калитку, которую Георгий отпер, слегка поковырявшись в замке.

Прежде всего, он зашторил в доме все окна плотными занавесями. И только потом включил электричество. Когда под потолком вспыхнула люстра, Юлька с любопытством огляделась. Прихожая, где она стояла, была без привычного потолка. Потолком служила высоченная куполообразная крыша, расписанная под летнее небо с белыми кучевыми облаками.

В открытую дверь видна была вместительная комната с камином, с ковром на полу и тянувшимся вдоль двух смежных стен закругленным длинным диваном – ложись с любой стороны, и еще место останется.

Георгий поставил на газ кастрюлю с водой и улез наверх переодеваться. Юлька сняла мокрые кроссовки и носки. Прошла в зал, ступая босиком по ворсистому ковру. Залезла с ногами на диван.

Неплохо устроилась Зинка! На вычурных подставках покоились плоский телевизор и музыкальный комбайн. Справа от камина стоял в окружении резных стульев сработанный под старину стол чистого белого дерева.

– Хорошего дизайнера нашел хозяин, – сказал успевший переодеться Георгий.

Нищий студент испарился из него. В легких бежевых брюках и в светлой рубашке с открытым воротом он, как и раньше, выглядел франтоватым и удачливым. А Юлька почувствовала себя невзрачной, как гадкий утенок. Но не выказала этого.

– Тут не дизайнер работал, – небрежно возразила она ему. – Тут все сделал колхозный плотник дядя Валера Рулёв.

– Значит, не перевелись еще на Руси самородки, – сказал Георгий.

– Зажги камин, – попросила Юлька.

– Нет, Юля. Нам ни к чему дым из трубы… Кормить тебя сейчас стану. Есть казенные пельмени, колбаса, помидоры и огурцы. Годится?

Она согласно кивнула.

– И еще есть приличный коньяк. Выпьешь рюмочку?

– Ага, – нахально согласилась она…

Как заправский официант, Георгий вкатил столик на колесиках с коньячной бутылкой в центре. Наполнил свой фужер и ее рюмку. Поухаживал за ней, наложив в тарелку пельменей, а в блюдце – нарезанных помидоров.

Юлька, словно завсегдатай застолий, подняла рюмку и потянулась к нему чокнуться. Чокнулись. Он легко опрокинул в рот полфужера коньяка и стал поглощать пельмени, будто не ел целый день. Она цедила коньяк маленькими глоточками. Получалось очень даже неплохо, хотя раньше ничего крепче шампанского не пробовала. С каждым глотком она чувствовала себя все увереннее. Тем более что ее косички с бантиками исчезли с уездом маман.

Когда она выцедила всю рюмку, Георгий поглядел на нее с любопытством и сочувствием – ну прямо как папа… Вспомнила своего умненького папу, и тут же всплыл в памяти следователь – сморчок со звучной фамилией Какашин. Как же она забыла совет папы сообщить о сморчке Георгию?

– Между прочим, – сказала она, – к нам человек приходил из прокуратуры. Тобой интересовался.

– Я предполагал, что так будет. Что ты ему сказала?

– Что первый раз тебя увидела в тире. Что ты развез нас с Валей Пинегиной по домам, вот и все знакомство.

– Молодец, малышка!

– Не относись ко мне, как к маленькой, Георгий.

– Зови меня Герой, – сказал он.

В голове у нее приятно шумело. Всё воспринималось острее, чем обычно.

– Не сердись, Юленька. Выпивать больше тебе нельзя. Ешь пельмени

В ней вдруг пробудился зверский аппетит, и тарелка вскорости опустела. Она отодвинула ее.

– А ты кто, Гера? – спросила.

– Никто.

– Не ври. Из КГБ?

– Сейчас нет КГБ. Есть ФСБ.

– Тебя зачем сюда прислали?

– Дело одно нарисовалось.

– Что за дело?

Он задумался. Ответил после затянувшейся паузы:

– Ты не представляешь, как все серьезно.

Затем подошел к ней, провел, как когда-то в гостинице, ладонью по волосам. Она подумала, что он хочет ее поцеловать, и приготовилась к этому. Но, увы, опять ошиблась.

– Ты уже и без меня влезла в нашу разборку, кое-что тебе знать не помешает. Хочешь послушать, о чем эти сволочи, говорили в особняке?

– Хочу, – кивнула она.

– Садись на диван, – залез в свою старушечью сумку, пристроенную подле камина. Достал какой-то приборчик размером в спичечный коробок. Тоже сел на диван. Ткнул в коробочку коротенькой спицей и положил между ними. Сразу же раздался голос с кавказским акцентом.

– Нэ нада проверять, Шура-джан. Грины банковские.

Юлька догадалась, что «Шура-джан» – это москвич.

– Я понимаю, эта сумма за катеньки и цинки.

– Да. Еще нам стрэлки нада.

– Со стрелками сложно, Зелимхан.

– Нэ нада имя. Теперь я Магас.

– Почему «Магас»? Намёк на ингушскую столицу?

– Умный человек придумал. Новое имя, как рыба плавает. То я – Магас, то – другой. И третий тоже Магас. Кого федэралы искать будут?.. Что ты про стрэлки сказал?

– Сложно достать, Магас.

– Тебе не сложно. Твоя фамилия – ошибка. Ты не Коршунов, ты Орлов! Орёл!

– Хватит, Магас, – остановил его москвич.

– Не будь жадный, Орёл! Скажи свою цену за стрэлки?

– Сколько штук надо?

– Двадцать.

– Сам посчитай: пол-арбуза за штуку…

Возникла пауза, и Юлька шепотом спросила Георгия:

– Как понять «пол-арбуза»?

– Арбуз – миллион в долларах.

– Ни фига себе! – вслух поразилась она.

– Дорого, Шура-джан. Где десять арбуз вазму?

– Ты и больше найдёшь, если захочешь.

Нет, не напрасно москвич заработал свою кликуху «Шура-лимон». Не похоже, что он готов уступить. И в дискуссию видно не захотел вступать, потому как вмешался Мирзоев:

– Стрелки на особом учете.

– Тэбэ слов нет, Гасан. Ты малый чалвэк.

– Он – мой человек, Магас, – снова заговорил Шура-лимон. – Все контакты только через него.

– Когда тебя нет – да! Давай за пять арбуз!

– Мой шеф, хоть и дурак, но доля его не дурацкая.

– Убавь его долю.

– Я хожу по лезвию ножа. Мой дурак – моя крыша. Десять арбузов!

– Без ножик режешь! Пять, а?

– Прошу к столу, там договоримся.

Приборчик замолчал. Если в нем и была пленка, то крутилась она совсем бесшумно.

– Не хватило мощности до столовой, – пояснил Георгий.

– Как ты, Гера, ухитрился все это записать? В их кишлак залез?

Он уставился на нее с удивлением.

– Откуда ты знаешь, что эта явка – кишлак?

– Подружка рассказала.

– Та, которую изнасиловали?

– Она… Ты не боялся, Гера, что тебя там застукают?

– Я не был внутри, Юля. Внешний жучок сработал. Ты все поняла?

– Не все. Что такое цинки, стрелки?

– Цинки – это коробки с патронами. Стрелка – переносной зенитный комплекс.

– Чтобы наши вертолеты сбивать?

– Да.

– Но это же кошмар!..

– Лебедев подозревал Мирзоева в двурушничестве. Мы не успели помочь ему.

– Почему же их не арестуют, Гера?

– На это есть причины, о которых знать тебе не положено.

В этот момент приборчик-слухач ожил. Она услышала голос Холеной морды:

– Мы поехали, Шура-джан. Надеюсь, твой пропуск даст зелёный свет?

– Можешь быть спокоен…

Георгий убрал свою хитрую игрушку в хозяйственную сумку. Юльке захотелось вытянуться на диване и полежать.

– Я провожу тебя через калитку, – сказал Георгий.

– Мне сейчас нельзя к тетке. От меня коньяком пахнет. Можно, я у тебя отдохну?

Он обречено вздохнул:

– Пошли наверх…

Две двери наверху были настежь. В одной из спален стояла широченная тахта, другая была похожа на девичью келью – с односпальной деревянной кроватью и трельяжем у изголовья. Туда Георгий и завел Юльку. Достал из комода чистое белье, сам застелил постель.

– Раздевайся и ложись, – сказал. – Я тоже сосну минуток сто, – и утопал по лестнице.

Юлька сбросила с себя верхнюю одежду. Осталась в одних трусиках, лифчика, как и всегда, не носила. Потрогала свои красивые груди, глянула на них в трельяжное зеркало и нырнула под махровую простыню. Закрыла глаза, но засыпать не собиралась. Прислушивалась, не поднимается ли к ней Георгий. Поторапливала его мысленно. Но он, бессовестный, оказался глух к ее немым призывам.

Сколько она пролежала в таком томительном беспокойстве, ей было неведомо. Оно, беспокойство, давило на нее и злило. Сколько можно испытывать такое давление! Наконец, она не выдержала, решительно откинула простыню и, не одеваясь, шагнула на лестницу. Спускалась с остановками и бьющимся сердцем.

Свет в зал проникал из кухни. Остатки предутреннего пиршества были уже убраны и посуда перемыта. Георгий, раскинувшись на спине, лежал в одних плавках. Груди ее напряглись. Она сделала еще шажок и бросилась в его постель, как Анна Каренина под поезд.

Наверное, он тоже ждал ее. Потому что мгновенно открыл глаза, сграбастал ее и уложил рядом с собой. Она в беспамятстве прижалась к нему и почувствовала, что плавки у него торчком. Это не оттолкнуло от него. Наоборот, она прижалась плотнее, и его торчок ей не мешал. Он осыпал легкими поцелуями ее лицо, шею, грудь. Она таяла от них, пока не истаяла совсем. Затем почувствовала мгновенную боль внизу и поняла, что он вошел в нее весь. Боль стала приятной, она готова была терпеть ее до скончания жизни, уходившей в бесконечность.

Способность воспринимать мир вернулась к Юльке, когда они уже лежали рядом и молчали. Молчание нарушил Георгий:

– А я ведь сомневался, Юля, в том, что ты собираешься мстить за подружку. Думал, что это тебя в кишлаке изнасиловали.

Она слышала его слова, но смысл их до нее не доходил. Ощущение было таким, будто она бездумно покачивалась на волнах.

– Если бы я знал, что ты девица, – снова заговорил Георгий, – не подпустил бы тебя к себе.

И тут только до нее дошло.

Значит, несмотря на все пыхтенье Холеной морды, она осталась целенькой? Как могло такое случиться? Может, оттого, что он был сильно пьян? Да и она выворачивалась из-под него, насколько хватало сил… Боже, как же она была счастлива в те минуты! Счастлива, что первым мужчиной в ее жизни стал Георгий.

– Ты прости меня, Юленька, – услышала она его голос.

За что ей было его прощать?.. Наоборот, благодарить должна. Оставив эти мысли при себе, Юлька повернулась к нему. Обняла, как свою собственность. Прошептала:

– Я люблю тебя.

Млея от благости, она хотела услышать, что он от нее без ума или что-то вроде этого. Недаром говорят, что женщины любят ушами.

Видимо, почувствовав ее состояние, он просительно произнес:

– Давай о любви поговорим позже, а?

– Когда позже?

– Просто не время сейчас, Юленька… Поспи немного.

Но она не могла спать, хотя и мечтала в окопе, что днем отоспится. Лежала, вся в осознании происшедшего. В голове ее прокручивались идиллические картинки их будущей семейной жизни, как будто все уже было решено, и ничто не могло поколебать счастливого расположения звезд.

5.

Проснулась она от голоса Георгия:

– Юля, вставай и быстро одевайся! Уходим.

Она открыла глаза. Увидела его у окна в затрапезном спорткостюме с множеством карманов. Он придерживал рукой отогнутую занавесь. И старушка-сумка была подле него.

– Что случилось, Гера?

– Поторопись, Юля!

Она никак не могла найти свои трусики. Разыскивая их, обнаружила на простыни небольшое красное пятнышко. С мгновенным удовлетворением задержалась на нем взглядом… Трусики валялись на полу со стороны ног. Юлька натянула их. Хотела было подойти к Георгию, чтобы тоже заглянуть в окно. Что за паника? Зинка с армянином, что ли, вернулись?..

Но Георгий показал ей рукой наверх и повторил вполголоса:

– Скорее!

Она сообразила, что мешкать нельзя. Взлетела по лестнице, наскоро оделась. Но особой тревоги пока не ощущала. Когда спустилась, Георгий уже подошел к другому окну, тому, что в прихожей. Сказал: