Текст книги "Из пережитого. 4-е издание"

Мой отец к началу революции был правоведом. Училище правоведения, как и следовало ожидать, разогнали. Отец, которому было пятнадцать лет, остался не у дел. Чтобы прокормиться, а заодно и получить рабочий стаж, он стал рабочим на Волховстрое. В дальнейшем это помогло ему поступить в Политехнический институт.

А теперь пришло самое время сказать о моем отношении к Октябрьской революции, ее причинах и следствиях. Разумеется, неверно изображать жизнь в дореволюционной России как сплошную идиллию. Было и социальное расслоение, и безземелье в центральных губерниях, и скученность в рабочих кварталах, и дискриминация инородцев, и черта оседлости, и многое другое, что не делает чести моему Отечеству. Тем не менее, к началу Первой мировой войны страна находилась на подъеме и входила если не в пятерку, то по крайней мере в десятку наиболее развитых стран мира. Столыпинская реформа при всей ее половинчатости дала мощный импульс развитию сельского хозяйства, повышению его доходности и товарности. Внешнеполитическое положение страны, оправившейся от позора Русско-японской войны, было достаточно прочным. Я уже не говорю о том, что Россия имела интеллигенцию, которой, пожалуй, не располагала ни одна страна в мире. Не случайно после революции многие деятели науки, литературы и искусства, вынужденные уехать за границу, стали во главе научных школ, новых направлений в искусстве, Нобелевскими лауреатами. Трагедия страны состояла в том, что во главе ее был безвольный монарх, человек интеллигентный, образованный, добрый, но постоянно находившийся под чьим-то влиянием (причем далеко не всегда благотворным и бескорыстным). Трагедия усугублялась неизлечимой болезнью наследника, чем ловко пользовались проходимцы и фанатики типа Распутина. Все это привело к тому, что двор находился в состоянии глубокого разложения. Добавьте к этому постоянные конфликты с Государственной думой, в которой кадеты, несомненно, вобравшие в себя все лучшее в русском политическом движении, так и не сумели добиться действенного влияния на политику. Невольно приходят на память слова Керенского: «Без Распутина не было бы никакого Ленина».

Россия не хотела войны и всячески стремилась ее избежать. В этом были единодушны и Алиса (Александра Федоровна), и Распутин, и влиятельные государственные деятели, и торгово-промышленные круги. К тому же и баланс сил складывался явно в пользу стран Антанты. Казалось, войну удастся предотвратить. Однако роковое убийство в Сараево спутало все карты. События вышли из-под контроля, и Первая мировая война началась. Большевики воспользовались этим для захвата власти, взяв на вооружение лозунг превращения войны народов в гражданскую войну. С начала войны Ленин и его ближайшее окружение не без основания сочли, что война предоставляет им, пожалуй, единственный шанс, чтобы опрокинуть существующий строй. Исходя из этого они делали все, чтобы подорвать военно-промышленный потенциал своей страны. Пораженческая пропаганда на фронте и разложение армии, саботаж на военных заводах, подстрекательства к забастовкам – все это звенья одной цепи, которая была призвана парализовать способность нашего Отечества к сопротивлению германскому нашествию. Революция в своей стране рассматривалась ими как начало вселенского пожара, который охватит весь мир. В результате на смену власти эксплуататоров придет власть трудящихся и человечество обретет свое подлинное освобождение. Этим замыслам вряд ли суждено было бы осуществиться, если бы во главе революционного движения в России не стоял Ленин. Едва ли не все современники Ленина, соприкасавшиеся с ним, как его соратники, так и враги, отмечают, что это был фанатик, который совершение революции поставил целью своей жизни. Нагнетанию этого фанатизма, по-видимому, способствовали два обстоятельства: не знающее границ честолюбие и властолюбие и гибель любимого брата, желание отомстить за него, обязательно оставить свой след в истории, причем чем глубже, тем лучше. Добавьте при этом постоянную зависимость от меценатов, которые оказывали партии финансовую поддержку и на средства которых Ильич и Крупская жили (втайне он всех их презирал, хотя и приходилось делать вид, что воспринимает их всерьез, в частности Горького). Силы подтачивала неизлечимая болезнь, то ли наследственная, то ли благоприобретенная. Напомню, что и Илья Николаевич, и все дети Ульяновых, кроме Ольги, скончавшейся в юности, умерли от паралича головного мозга. Вспоминаю свое посещение квартиры Ленина в Кремле. В комнате Марии Ильиничны (Маняши) я обратил внимание на фотографию какого-то мужика с ярко выраженными чертами дегенерата, стоявшую, помнится, на комоде. Я спросил экскурсовода (в комнате нас было двое), кто это. Она ответила: это Владимир Ильич во время болезни, но мы не разрешаем переснимать эту фотографию.

Годы эмиграции для такой деятельной натуры, как Ленин, были мучительными. Постоянная борьба за партийную кассу, бесконечные диспуты за кружкой пива, которые зачастую заканчивались потасовками, неудовлетворенность в личной жизни – не этого ожидал будущий вождь мирового пролетариата от своей более чем двадцатилетней деятельности на политическом поприще. Нередко его охватывал пессимизм, прогнозы бывали довольно мрачными. Например, в докладе о революции 1905 года, сделанном незадолго до Февральской революции, он прямо говорил, что нынешнему поколению революционеров, к которому причислял и себя, не суждено дожить до победы грядущей пролетарской революции. И вдруг в Швейцарию приходит известие о Февральской революции и отречении государя от престола. Эта весть пронзает Ильича, как электрическим током. Он боится упустить свой шанс и предпринимает отчаянные усилия, чтобы с группой своих единомышленников пробраться в Россию. При посредстве социал-демократов (главным образом, из тех стран, которые находились с Россией в состоянии войны) удается достигнуть договоренности с германским правительством о проезде группы так называемых интернационалистов через территорию Германии в особом вагоне, который впоследствии получил название запломбированного. В ходе переговоров одним из решающих доводов в пользу того, чтобы разрешить такой проезд, послужило то, что Ильич и К° выступают за поражение России в войне, считая именно Россию цитаделью реакции.

Не берусь судить, финансировал ли германский генеральный штаб деятельность партии большевиков, в том числе и эту злополучную поездку, но несомненно одно – возвращение в Россию группы политических эмигрантов, которая на протяжении войны вела пораженческую пропаганду, делала все, чтобы разложить государственный механизм своей страны, было на руку кайзеровской Германии, с которой Россия находилась в состоянии войны. Именно поэтому такой проезд и был разрешен. Германия никогда не разрешила бы проезд политическим деятелям, которые ратовали за войну до победного конца. Представляется также очевидным, что такой проезд группы эмигрантов, начиненных пораженческими лозунгами, если и не содержит признаков состава преступления, то во всяком случае не может вызвать сочувствия в общественном мнении. Интересно, как бы мы в 1941–1945 годах отнеслись к лицам, которые с благословения Гитлера вернулись бы в Советский Союз с целью вести там пораженческую пропаганду. Не сомневаюсь в том, что эти люди были бы схвачены, едва пересекли границу, и не без оснований осуждены за измену Родине (если мне память не изменяет, по статье 58 1а тогдашнего УК РСФСР). Вполне возможно, что и сам народ совершил бы над ними самосуд. Нашим же «героям» устроили торжественную встречу на Финляндском вокзале с участием представителей Петроградского Совета. Как наивна и как слаба была только что народившаяся русская демократия и какой горькой ценой впоследствии за это ей пришлось расплачиваться! Один из тех, кто вернулся с Ильичом из Швейцарии, небезызвестный политический авантюрист Карл Радек (он же Собельсон), перед отправкой в Россию говорил: «Либо через полгода будем министрами, либо будем висеть на телеграфных столбах». Сбылось, к сожалению, первое. Что же касается версии о том, что деятельность партии большевиков была замешена на германских деньгах, то я не придаю большого значения тому, так ли это или нет. К сожалению, партия с самого начала своих выступлений на политическом поприще запятнала себя большим количеством преступлений. При таком раскладе наличие еще одного в сущности ничего не прибавляет и не убавляет. Достаточно напомнить об экспроприациях, которые систематически совершались ради пополнения партийной кассы, средства которой шли главным образом на содержание функционеров. А ведь в результате таких экспроприаций гибли безвинные люди – мелкие банковские служащие, случайные прохожие и т. д. Если бы Ленин предстал перед судом и было установлено, что немцы действительно финансировали деятельность партии, то он бы, лукаво сощурившись и засунув пальцы рук в проймы жилета, сказал: «Ну и что такого? Мы считаем моральным все, что способствует победе пролетариата. Цель оправдывает средства». Вот так-то, господа хорошие!

Попытки привлечь Ленина и Зиновьева (товарища Григория!)²⁰ к суду за пораженческую деятельность окончились провалом. На суд эти господа так и не явились, мотивируя тем, что не верят в объективность и беспристрастность буржуазного суда и не исключают внесудебной расправы.

Благодаря слабости Временного правительства, недовольству широких слоев населения трудностями военного времени, неудачам на фронте, чему большевики в немалой степени способствовали, но, пожалуй, главным образом благодаря социальной апатии, при которой вольготно чувствуют себя всякого рода экстремисты, Октябрьская революция, а точнее, Октябрьский переворот, произошла. Сразу скажу, что считаю Октябрьскую революцию величайшей трагедией, когда-либо постигшей мир, особенно Россию.

К сожалению, Временному правительству, в состав которого входили далеко не худшие умы тогдашней России (достаточно вспомнить П. Н. Милюкова, В. И. Вернадского, Д. И. Шаховского, С. Ф. Ольденбурга и других), не хватило воли и решимости для принятия элементарных охранительных мер, которые оградили бы общество от разложения. Для этого было бы достаточно до конца мировой войны (а ее конец, как показали последующие события, был близок) интернировать тех, кто прибыл в запломбированном вагоне, чтобы любой ценой добиться ниспровержения существующего в России строя ради достижения мифической цели – победы мировой социалистической революции. Заброшенные в Россию авантюристы были одержимы жаждой власти и ради этого готовы на все. Изоляция этих господ спасла бы не только десятки миллионов жизней, но и их самих, поскольку едва ли не все они, как и их родные и близкие, стали жертвами неуемной борьбы за власть. Достаточно вспомнить о судьбе прибывших в пресловутом вагоне Зиновьева и Радека. Были уничтожены не только они сами, но и их семьи, в том числе сын Зиновьева и Лилиной, которого Ленин и Крупская, будучи бездетными, хотели усыновить. Став после Октябрьского переворота руководителем школьного дела в Петрограде, Лилина всячески поощряла поход против сложившихся старорежимных школ с их традициями, в том числе и против гимназии и реального училища Карла Мая. После революции гимназия получила статус фабрично-заводской семилетки, а затем и десятилетки ¹ 217. Одним из ее учеников был Николай Сергеевич Алексеев, впоследствии доктор юридических наук, профессор Ленинградского университета, декан юридического факультета, мой шеф по журналу «Правоведение». В 1929 г. Н. С. Алексеев был учеником седьмого класса этой школы, что явствует из фотографии в статье «Полеты майского жука. Советская история одной петербургской гимназии», опубликованной в альманахе социального партнерства «Русский меценат», июнь 2009 г., вып. 1. С. 77–80. Автор статьи Н. В. Благово – выпускник школы Мая и ее летописец, много сделавший для возвращения из небытия ее славной истории. Лилина успела вовремя умереть и была похоронена на Поле жертв революции (ныне – вновь Марсово поле). плита, под которой она покоилась, вскоре после того как Зиновьев попал в стан врагов народа, исчезла. Нужно ли оплакивать этих господ, которые, встав на путь тягчайших преступлений, сами оказались их жертвами? Пускай каждый сам решает для себя этот вопрос. Мне же остается напомнить не столько им самим, если они нас слышат, но в первую очередь ныне живущим политическим наркоманам и авантюристам, как опасно разжигать в обществе низменные страсти, раскачивать государственный корабль, раздавать заведомо невыполнимые обещания. Пока не поздно, одумайтесь, господа!

Несколько десятилетий назад мы шли вместе с моим коллегой профессором Иоффе, с которым в то время были дружны. Не помню уж в связи с чем, я ему сказал: «Трагедия России в том, что она не остановилась на Феврале». Иоффе на это ответил: «Представьте себе, то же самое говорил мой отец». Но это к слову.

Что же дает основания для такого вывода? Начать с того, что для совершения в России социалистической революции (если таковая вообще возможна) не было решительно никаких предпосылок, причем по мере так называемого социалистического строительства шансы на появление таких предпосылок не только не возрастали, но и, наоборот, убывали. Вообще идея построения социализма представляется мне насквозь утопичной. Напомню, как Ильич проводил различие между утопическим и так называемым марксистским социализмом. Он говорил: «Если утопические социалисты считают, что вначале нужно переделать природу человека, а затем, опираясь на эту преобразованную идеальную природу, строить идеальное общество, то марксисты считают, что социализм можно строить исходя из наличного человеческого материала, поскольку никакого иного нет, с тем чтобы в ходе построения нового общества изменялась в лучшую сторону и природа самого человека». Трудно сказать, кто впадал в больший утопизм: утопические или марксистские социалисты. Во всяком случае, утописты принесли человечеству неизмеримо меньший вред, чем марксисты. Если утописты не шли дальше создания единичных коммун, которые очень скоро распадались, то марксисты ввергли мир в величайшие катаклизмы и катастрофы, которым несть числа. Что же касается природы человека, то марксистам действительно удалось ее изменить, но только не в лучшую, а в худшую сторону.

Ни один из лозунгов, начертанных на знаменах Октября, так и не был претворен в жизнь. Народ не получил ни мира, ни земли, ни хлеба, ни свободы. Сепаратный мир с Германией, который сам Ленин называл похабным и который, несомненно, был предательством по отношению к союзникам, обернулся для России колоссальными материальными и людскими потерями. Россия потеряла целый ряд исконных своих территорий. Надежды на то, что революционный пожар охватит весь мир, не оправдались. Революции в Германии и Венгрии в конечном счете были подавлены. Теория перманентной революции потерпела сокрушительное поражение. Забегая вперед, замечу, что по крайней мере во внешнеполитической области мы до самого последнего времени на деле исповедовали эту теорию, хотя на словах от нее и открещивались. Страна была ввергнута в опустошительную гражданскую войну, которая сопровождалась колоссальными потерями с обеих сторон и массовыми жестокостями. В довершение ко всему большевики в подавляющем числе оказались никудышными государственными деятелями, которые просто-напросто не знали, как практически организовать дело, как управлять громадной, поднятой на дыбы страной. Это, кстати, роднит их с нынешними демократами. Отсюда бесконечные шараханья из одной крайности в другую, издание прорвы декретов, которых никто не исполнял, непрерывные реорганизации, в результате которых управленческий аппарат без какой бы то ни было полезной отдачи возрастал во много раз. На заре своей революционной деятельности Ильич говорил: «Дайте нам организацию революционеров, и мы перевернем Россию». Ну что ж, перевернуть перевернули, а вот на ноги до сих пор не поставили.

Несмотря на предательство со стороны России, страны Антанты поставили кайзеровскую Германию на колени.

Попытаемся теперь представить себе, как разворачивались бы события, если бы Октября в России не было. Россия оказалась бы в числе стран-победительниц. Союз государств Антанты сохранился бы и после войны, что исключило бы приход Гитлера к власти в Германии. Но если бы он и пришел к власти, то был бы задушен и уж во всяком случае не смог бы с таким успехом развязать Вторую мировую войну, поскольку ему противостоял бы прочный блок стран Антанты. В России после выборов в Учредительное собрание были бы проведены глубокие демократические преобразования.

Отдаю отчет в том, что, оценивая исторические события, нельзя оперировать сослагательными наклонениями, но сделанные мною выводы напрашиваются сами собой.

А ведь нашей стране нужно было продержаться совсем немного. Замечу, что через двадцать лет в ходе Второй мировой войны России, отражая тевтонское нашествие, пришлось решать те же исторические задачи, которые она вследствие трагедии в Октябре не сумела решить в Первую мировую войну. И самое ужасное в том, что наша Родина не сумела воспользоваться плодами Победы, за которую было отдано по меньшей мере двадцать миллионов жизней, и вновь оказалась на обочине мировой истории с протянутой рукой на паперти.

Не могу не рассказать здесь истории, которую услышал от О. С. Иоффе. Тому, в свою очередь, поведал ее известный арбитр Я. А. Донде. В арбитраже часто появлялся одетый с иголочки юрисконсульт, но почему-то без галстука. Донде это заинтриговало. Его так и подмывало спросить, почему он без галстука. Однажды, когда они были одни, Донде этот вопрос задал. Юрисконсульт ему ответил: «Знаю, что вы человек порядочный, поэтому отвечу начистоту. Когда я узнал об отречении государя императора, то дал себе слово, что галстук больше не надену».

Ну, а теперь самое время вернуться к семьям Глушковых и Толстых и посмотреть, что с ними сталось «в нашей буче, боевой и кипучей». Глушковы поселились на Кирочной улице. Девочки – Ляля, моя мать, и Ира – пробавлялись уроками, Виктор занимался коммерцией, бабушка освоила шляпное производство и подрабатывала изготовлением шляп. Глушковы завели довольно широкий круг знакомств. Среди них Мися Милорадович, одна из потомков генерала Милорадовича, застреленного на Сенатской площади. Впоследствии она вскормила меня своей грудью. Захаживал в дом на Кирочной и Андрей Алексеевич Желябужский, муж Марии Федоровны Андреевой, вступившей в гражданский брак с Горьким. В ту пору, когда Андрей Алексеевич бывал у Глушковых, он был глубокий старик. Горького он считал порядочным человеком и увлечение им Марии Федоровны объяснял тем, что актрисам Художественного театра не давали покоя лавры Книппер, которая сумела выйти замуж за Чехова. Андрей Алексеевич был стар, и молодежь подтрунивала над ним. Когда он должен был появиться, все наперебой предлагали моей матери взять суповую ложку, чтобы собирать его, когда он развалится. Ну, что ж, молодежь жестока во все времена. Жизненный путь Андрея Алексеевича закончился печально. Он сделал операцию по омоложению, по-видимому, неудачно. Поначалу у него бурно заколосилась растительность, но очень скоро он развалился буквально на глазах. К моменту кончины он настолько изменился, что просил, чтобы гроб его не открывали.

В числе других посетителей назову поэта Маслова-Миниха, или, как его называли, Сашу Маслова. Саша любил поухаживать за женщинами, не оставлял он без внимания и мою тетку Ирэн, но, к сожалению, из этого ничего не получилось, она так и прожила старой девой.

В семейном альбоме хранится несколько стихов Саши Маслова, переписанных от руки или написанных им собственноручно. Одно из них – «Ода грядущему», написанное в 1922 году, звучит поистине пророчески. Вот оно:

Лет через двадцать так же я уйду,

Как малые иль как большие люди.

Но и в две тысячи двадцать втором году

О наших днях все славной память будет.

И педагог, одетый в синий фрак,

С нашивками серебряными даже,

Неторопливо нюхая табак,

О нас урок истории расскажет.

Не веря, будут слушать школяры

Про странности эпохи незнакомой,

Про нашу жизнь, и нищие пиры,

И горький хлеб, замешанный соломой.

Про то, как был тревожен каждый день,

И по ночам в окно хлестало пламя,

И с цветом трупов схожая сирень

Цвела двойными страшными цветами,

Как на тяжелых жутких поездах

Чума и тиф вершили злое дело,

И как для них привычная Звезда

Над нашим небом в первый раз зардела,

Как горяча была у нас любовь

И как в плодах и овощах смиренных

Вкушали мы запекшуюся кровь

Вчера живых, сегодня убиенных.

Так взвесится на правильных весах

Все то, за что мы гибли в лютом споре,

И в этих самых, может быть, стихах

Найдет печать высокого историк

И ученик расплачется его

…… расплатой²¹,

Забывшего рожденья моего

И гибели торжественные даты.

Уже после войны в «Литгазете» была воспроизведена мраморная доска с именами московских писателей, погибших в Отечественную войну. В их числе имя Саши Маслова, погибшего под Москвой в 1941 году. Так что Саша, называя тот срок, который ему отпущен, ошибся всего на один год. Не без гордости Саша говорил о том, что о его «Оде грядущему» в одном из своих выступлений одобрительно отзывался Луначарский. О пребывании Саши на фронте сравнительно недавно рассказывалось в мемуарных заметках, опубликованных в «Новом мире». Маслов-Миних был первым переводчиком стихов Мусы Джалиля на русский язык²².

Вскоре Саша перебрался в Москву. В один из своих наездов в Ленинград он вновь побывал на Кирочной и посвятил моей тете следующее стихотворение:

Выросшей Ирэн! А. Миних.

14/XI 1927 г. Санкт-Петербург

Сквозь дымок запретной папиросы

Здесь, в тиши уютных этих стен,

Мне цвели твои тугие косы,

Девочка веселая Ирэн.

И когда домой я шел, вздыхая,

Думал я, хоть снег мне бил в глаза, —

Кирочная – улица такая,

Где живут большие чудеса.

Дни прошли. Меня в шальную вьюгу

На три года замела Москва,

Хоть к тебе, как к девочке, как к другу,

Все тянулись мысли и слова.

Дни все шли в трудах и донжуанстве,

Но разлуки боль всегда остра,

И к себе меня из дальних странствий

Вновь призвал великий град Петра.

Кирочная дремлет в полусвете…

Та ли Ира предо мной стоит

Звонкой и стремительной, как ветер,

Стройной, как серебряный камыш?

И слова в бессилье умолкают.

Выхожу на ветер, на мороз.

Кирочная – улица такая,

Где цветут редчайшие из роз!

Мать моя пользовалась немалым успехом. В числе других за ней ухаживал Сергей Тимофеевич Павлов, ставший впоследствии генералом медицинской службы. Однако их сближению всячески противилась его сестра, то ли из ревности, то ли из каких-то других соображений. Словом, этот флирт ничем не закончился.

Виктор уехал за границу к бабушкиной сестре тете Наташе. Как сложилась его судьба, я тоже не знаю. Кажется, вначале он жил во Франции, куда переехала тетя Наташа с дочерьми, и увлекался автогонками. Вообще он с детских лет был большим спортсменом. Затем перебрался в Бельгию и женился на дочери бельгийского фабриканта. Как-то бабушку, по ее рассказам, вызывали в Ленинграде в Большой дом и интересовались Виктором. Ей показали его фотографии, на которых он был изображен в окружении собак, но фотографий, посланных, очевидно, в письме, не отдали. Переписка с ним оборвалась. Видимо, он понимал, что для его родных поддерживать связь с ним небезопасно. Последняя неожиданная весточка от него пришла в Ленинград во время блокады то ли в 41-м, то ли в 42-м году, в виде телеграммы из Лондона, в которой были на французском языке такие слова: «Все идет хорошо». Бабушке и тете Ире, умиравшим в то время от голода, от этого не стало легче. Тетя пыталась навести справки о нем через одну нашу знакомую, переехавшую на постоянное жительство во Францию. Кажется, дядя Виктор жил в Англии, был совладельцем фирмы «Джерси» и умер не то в 70-х, не то в 80-х годах. Больше я о нем ничего не знаю.

Отец мой поступил в Политехнический институт. Во время обучения его в институте там происходила чистка, в ходе которой все социально чуждые элементы беспощадно изгонялись. Вычищали главным образом лиц, происходивших из дворянского и духовного сословий. Председателем комиссии по чистке был рабочий Путиловского завода. Когда очередь дошла до моего отца, всех его приятелей успели вычистить, и он был уверен, что чаша сия не минует и его. Однако фортуна на этот раз была к нему милостива. Отец, по отзывам знавших его в те годы лиц, был внешне очень симпатичный, но страшно худой из-за постоянного недоедания и ходивший в обносках. Достаточно сказать, что когда он отправился делать предложение моей матери (просить ее руки, как в то время было принято говорить), он одолжил брюки для этого случая у своего отчима. Так вот, когда очередь дошла до моего отца, председатель комиссии по чистке спросил его, граф ли он. Отцу не оставалось ответить ничего другого, что граф. После этого председатель спросил, графский ли у него карман. Отец столь же чистосердечно ответил, что не графский. Затем ему был задан вопрос, от какого Толстого он происходит – от Алексея или от Льва. И тут отец слукавил, сказав: «От Льва». После чего председатель сказал: «Давайте его оставим. Ведь все-таки Лев Толстой стоял за народ, да и парень больно симпатичный». Так мой отец остался в институте.

Окончил он институт в 1926 году и в том же году обвенчался в церкви с моей матерью, Натальей Леонидовной Глушковой. От этого брака я и родился 24 сентября 1927 года.