Текст книги "Платон и Дарья"

Annotation

Все дальше и дальше уходят годы гражданской войны в России. Для нынешнего поколения это уже далекая история. Эта повесть лишь маленькая часть того, что пришлось пережить народу России. Она рассказывает о том как гражданская война безжалостно прошлась по судьбе и любви Платона Перелыгина и Дарьи Чернавиной, которые горячо любили друг друга. Молодые люди пережили жизнь полную опасностей и испытаний.

Пролог

Над зубчатым лесом медленно поднималось расплавленное солнце. Оно встало еще низко, но уже установилась непереносимая жара. С самого утра солнце палило безжалостно.  Землю накрыл нестерпимый зной, дальний лес окутало сизой дымкой. Асфальт и лес покрылись тонким слоем пыли. По синему небу ползли обтрепанные ветром редкие тучки.

Автомобиль стремительно летел по грунтовой дороге, свившейся серпантином среди зеленых холмов, оставляя за собой длинный шлейф серой пыли. Яркие солнечные лучи светили сквозь пыльное стекло, ослепляя  глаза Платона и Павла Перелыгиных. Мимо проносились села, поля, леса, реки и мосты. Все краски природы врывались в раскрытое окно автомобиля. Лето было в самом разгаре.

Когда Павел увидел рядом с дорогой зеленое поле, он невольно воскликнул:

– Смотри отец, какая яркая трава. Я ничего подобного не видел.

– Да, очень зеленая трава – подавив вздох, согласился отец.

Трава действительно была невероятно сочной, но Платон видел перед своими глазами совсем иную картину –  свою прошлую жизнь в Старом Хуторе.

Прошло почти полвека, после того как Платон покинул родные места, а он помнил каждое дерево, каждый поворот дороги.  У самого края дороги стояла старая поникшая липа, которую двумя руками не обхватишь. Пустой ствол развалился пополам, а  засохшие верхушки дерева склонились к самой земле. Раньше под ее широкой кроной скрывались от жарких лучей солнца.

“И у деревьев как у людей: рождение, молодость, старость”  –  подумал Платон Семенович.

До Старого Хутора осталось рукой подать. Справа поле, а за ним лес, в который Платон с отцом ходил в молодости  на охоту. Здесь один раз его отец упустил целое стадо кабанов. После нескольких часов ожидания в засаде  из кустов выскочил кабан, Семен Алексеевич выстрелил и промахнулся. Потом на поляну выскочило еще несколько кабанов, преследуемых собаками, но пока растерянный Семен перезаряжал свое ружье, лесные животные, проскочив  мимо его, исчезли в густом лесу. Собаки, устремившись за ними, вскоре вернулись назад и недовольно заскулили. Платону стало смешно.

Отец развел руками:

– Целое стадо пробежало, а я с пустыми руками остался. Ты в хуторе никому  не говори – засмеют.

Слева пролетела старая каменная гряда. Раньше на этом месте добывали природный камень для строительства церкви в Старом Хуторе. Отец рассказывал, как над ним однажды подшутили казаки, когда он уснул на телеге с камнями по дороге от каменной гряды к хутору – они развернули его лошадь с телегой обратно в сторону каменоломни. После того как отец проснулся, он сразу же погнал свою лошадь к хутору, как ему думалось, но смех попавших навстречу казаков с нагруженными телегами, привел его в  замешательство.

– Ты зачем паря камни обратно везешь? –  спросили казаки и дружно загоготали.

Жара томила. Воспоминания о родителях кольнули сердце как иголками.  Острая боль не проходила. Павел заметил, что отец переменился в лице. Стало особенно заметно, что бывалый казак уже постарел, поседел весь.

– Что с тобой, тебе плохо?

Платон Семенович, проговорил, побледнев:

– Останови автомобиль, я отдышусь.

Автомобиль  съехал на обочину дороги. Платон открыл дверцу, поставил ноги на землю и уронил седую голову на грудь. Утренний зной беспощадно палил землю. Жара – будто пламя пышет. Высоко в небе ласточки острыми крыльями рисовали узоры.

Павел вышел из автомобиля, подошел к отцу и дрогнувшим голосом промолвил:

– Первый раз тебя таким вижу.

Платон Семенович медленно поднялся с места:

– Значит, редко видимся. Что-то  мне грудь сдавило.

Вдруг он покачнулся и сын, подхватив его под руку, участливо спросил:

– Ты себя хорошо чувствуешь?

Отец взволновано поглядел на сына:

– Павел мне было чуть больше двадцати лет, когда я потерял своих родных. Как я скучаю о них, если бы ты знал. Хоть бы один день, хоть бы один час побыть с ними. Я почти  уже не помню их лица. У меня не сохранилось ни одной их фотографии.

– Ты мне говорил об этом. Они на пожаре сгорели. Но ты мне почти ничего не рассказывал о своих родителях, поэтому я почти ничего о них не знаю.

– А ты не очень интересовался ими Павел – в голосе отца прозвучала легкая обида.

– Справедливое замечание, но все-таки расскажи как-нибудь мне о них. Я только знаю, что ты их рано потерял. Извини, но так получилось: ты мне ничего не рассказывал, а я ни о чем не спрашивал тебя.

 Платон Семенович едва заметно улыбнулся:

– Поехали, мне уже лучше стало.

– Когда вернемся домой, сходи к своему врачу – твердо попросил Павел.

В десять утра автомобиль выскочил на плоскогорье. В середине лощины раскинулось заново отстроенное село. Людей на улице почти не было видно – попрятались от жары. На горе высилась серая церковь, построенная в позднем классическом стиле. Вернее то, что от нее осталось. Теперь в ней размещался, склад. Рядом с ней из-под земли бил незамерзающий прозрачный родник, звонко убегавший вниз по глубокому оврагу. Родник пробился сразу же после того, как на купол установили крест. Позади церкви виднелись остатки Старого Хутора. Взору предстали несколько разбитых срубов и одинокий столб от ворот Чернавиных. А там где раньше были поля казаков, теперь росла колхозная пшеница. Желтое поле разделяла пополам грунтовая дорога, уходящая за горизонт. Между лесом и хутором текла узкая река. На высоком берегу высился грациозный серо-белый утес. Обугленные остатки домов и стропил говорили о прокатившейся здесь Гражданской войне.

– Здесь остановись Павел – приглушенно попросил отец.

Скрипнули тормоза и они вышли из автомобиля. Горячий ветер принес  горький запах полыни, в воздух поднялось белое облако одуванчиков. От жары тело Платона отяжелело.

Встав лицом к церкви, отец перекрестился и возвысил голос:

– Простите меня, братцы. Я вас всех помню, никогда не забуду. Вы настоящими были казаками.

Павел удивленно спросил отца:

– Какие казаки отец? Ты мне ничего об этом не рассказывал.

– Не рассказывал, значит, так нужно было. Меньше знаешь – лучше спать будешь. Принеси-ка мне сверток из автомобиля – понизил голос отец.

Павел принес длинный сверток. Старик развернул его, достал старую шашку с потертой рукоятью и серую поношенную папаху, которую тут же натянул на голову Павла.

– Повторяй за мной слова казачьей присяги. Я, Перелыгин Павел Платонович обещаюсь и клянусь честью казака перед Всемогущим Богом…верно служить, не щадя живота своего до последней капли крови…обещаю быть честным,  храбрым, и не нарушать своей клятвы…в чем мне поможет мне Господь Бог Всемогущий…

Платон слово в слово повторил за отцом клятву. Отец, протянул шашку лежащую на его крепких ладонях и строгим голосом, не допускающим никаких возражений, сказал:

– Целуй!

– Я тебя не понимаю. Что ты хочешь этим сказать?

Павел смутившись, недоуменно уставился на отца, но спорить, не стал. Он взял в руки шашку и прикоснулся губами к отполированному металлу. Шашка была изумительной работы: рукоять в позолоте ножны в серебре.

– Мы от казаков повелись Павел. По казачьей традиции я должен передать тебе свою шашку – сказал отец и протянул руку в сторону  –  Погляди туда – это бывший казачий хутор.

– Хорошо отец – растерянно произнес Павел.

– Теперь ты стал казаком. Надеюсь, что когда-нибудь еще возродится казачество. Дух казачий не может погибнуть. Только  будет ли оно таким, каким было? Я может быть, не доживу до этого времени – сказал отец и немного помолчав, тихо добавил:

– Принеси крест и лопату из багажника.

Павел вытащил из автомобиля лопату, деревянный крест с мраморной табличкой и медленно прочитал:

– Казакам, отдавшим жизнь за веру и отечество.

– Мне кажется, девиз звучит иначе. За веру, за царя и отечество.

– Увы, казаки за царя сражаться не стали.

Они установили крест и обложили его камнями.

– Деревянный – сгниет быстро.

– Если устоит – ты заменишь – старый казак вытер пот со лба ладонью – Спите спокойно казаки. Поехали на утес Павел.

Автомобиль проскочил через новое село и остановился на крутом берегу реки, где сплелся ковер из засохших ромашек. Трава на утесе почти выгорела от долгой засухи. Отец с сыном, хлопнув дверьми, вышли из автомобиля.

– Какая красота отец! –  с нескрываемым восхищением сказал Павел, стоя на утесе.

– На реке вся жизнь казаков прошла.

– Как же здесь хорошо.

– Почти пятьдесят лет прошло, а все осталось, как было. И эти две сосны на утесе тоже росли. Только этой беседки не было – произнес отец и с сожалением добавил –  Но нет главного. Нет казачьего хутора и нет казаков, которые тут жили.

Он провел рукой по шершавому стволу дерева.

– Выросли барышни – даже не узнаешь. Пойдем к реке, умоемся после дороги.

– Пошли.

– Иди впереди, я за тобой тихонечко пойду.

Старик осторожно спустился к реке и остановился на самом краю берега. Вода не приносила прохлады, она была как парное молоко. Тихое течение было незаметным. В глади реки как в зеркале отражалось небо и солнце. По гранитным камням утеса мельтешили солнечные блики. Перед  глазами Платона одним мигом пролетела прошлая жизнь в Старом Хуторе. Из далекой юности одна за другой вставали картины. Ему вспомнились голосистые девки, чубатые молодцы и бородатые деды Старого Хутора и, конечно же, его любимая Дарья. Ее образ то и дело всплывал перед думным взором казака. Она явилась ему настолько явственно, что он даже вскрикнул:

– Дарья!

– Какая Дарья? – Павел опять недоуменно посмотрел на отца.

Отец достал из кармана письмо, подал Павлу:

– Я тебе ничего не мог сказать раньше. Дарья была моей первой женой. Я не смог вытравить память о ней. Прочитай письмо, я очки дома оставил.

Павел  вслух прочитал короткое письмо:

– “Здравствуй дорогой Платон! Я тебя всю жизнь искала и  только совсем недавно нашла тебя на Урале, чему несказанно  обрадовалась. Пятьдесят лет пролетели одним мигом.

Когда ты меня отправил со станции Мысовой, я еще долго болела и пришла в себя  только во Владивостоке, куда санитарный поезд пришел из-за переполненности госпиталей в Чите.

Меня охватил  ужас, когда я поняла, что мы можем больше никогда не увидеться. Если бы ты знал, как я плакала, оказавшись на берегу Тихого океана. Возвратиться в Читу я уже не смогла. Проклятая Гражданская война  навсегда разлучила нас с тобой. Я часто вспоминаю то  время. Как мы смогли  выжить – до сих пор не понимаю. 

Я долгое время ждала тебя во Владивостоке, потому что всем сердцем  чувствовала, что ты остался жив, а потом уехала через Корею в Китай, где работала на текстильной фабрике, а затем  в Австралию, где в настоящее время и проживаю в казачьей общине. Мне очень хочется, чтобы мы встретились. Эта встреча очень важна для нас обоих. Надеюсь, что ты мне ответишь. Я буду ждать твоей вести…”

– Как мы смогли выжить – повторил вслух Платон слова Дарьи, а про себя промолвил –

“Прости меня Дарья, но судьба обвенчала меня с другой женщиной. Мне очень жаль, что ты тогда не нашлась в Чите. Я рад, что ты помнишь обо мне в чужой стране. Возвращайся  скорей на родину”.

Сквозь нежно-зеленую хвою сияло июльское солнце.  Ветер угнал за горизонт последние  тучки. Высоко в безоблачном небе парил коршун, высматривая себе добычу. Вдруг к нему подлетел черный ворон и стал яростно нападать на него. Он бил его крыльями, когтями, клювом. Ворон защищал  свой выводок,  который находился на крупных ветвях тополя. Коршун, плавно спланировал вниз, пролетел немного вперед, камнем кинулся к дереву, схватил когтями на верхушке тополя маленького вороненка и исчез с ним в темном лесу,  растворившись среди деревьев.

– Отец прошел всего лишь год, как умерла мама. Я не хочу, чтобы ты встретился с Дарьей. Память о матери мне очень дорога. Ты должен помнить о ней. Вы с ней встретились в госпитале во время гражданской войны. Она спасла тебя от смерти – запинаясь, проговорил сын.

– Она мне дорога Павел, но с Дарьей почти пятьдесят лет назад мы обвенчались в церкви. Ты должен понять меня. Я все время испытывал невыносимую тоску по Дарье. Иногда хотелось даже кричать в пустоту – тихо, но внятно сказал отец.

– Давай пока оставим в стороне  этот вопрос – робко предложил Павел.

– Хорошо – подавив вздох, согласился отец и спросил, не отрывая глаз от реки – Может быть, покушаем?

– Я сейчас что-нибудь приготовлю – поспешно отозвался сын.

Павел быстро соорудил возле беседки  столик, выложив на него разнообразные продукты и бутылку водки. Отец наполнил водкой два небольших граненых стаканчика.

– Давай помянем добром братьев казаков.

И они не чокаясь, выпили до дна. Платон нарвал возле беседки белых ромашек, бережно положил на камень, где они часто сидели с Дарьей.

Платон Семенович выпрямился и вдруг начал читать стихи:

Эти дни не могут повторяться, -

Юность не вернется никогда.

И туманнее и реже снятся

Нам чудесные, жестокие года.

С каждым годом меньше очевидцев

Этих страшных легендарных дней.

Наше сердце приучилось биться

И спокойнее и глуше и ровней.

– Кто автор этих замечательных слов? – заинтересовано спросил Павел.

– Донской казак Николай Туроверов. Это Дарья в письме прислала – громко промолвил отец и тихо добавил – Через месяц она в Ленинград приезжает.

– А что произошло с вами отец?

Небо по-прежнему было чистым – ни одного облачка. Оно прямо сияло своей глубинной чистотой. Из голубой бездны  яркое солнышко заливало жаром сухую землю. Оно поднялось высоко и жгло так нестерпимо, что даже тень под деревом не спасала от жары. Подувший ветер не принес прохлады. Жар повис над развалинами хутора.

***

Платон Перелыгин получил довольно опасное ранение. Пуля прошла с жизненно важным органом, рядом с сердцем. Только чудом ему удалось выжить. Какое-то время он даже находился между жизнью и смертью. Все время лихорадочно скакала температура. Кризис миновал на третий день. Но перед тем как он очнулся, ему почудился родной голос Дарьи. Она, как будто вживую появилась рядом с ним. На этом фоне Перелыгин открыл глаза. Перелыгин, лежа в чистой постели, окинул утомленным взглядом длинную переполненную ранеными казаками палату, потолок и стены. Кругом белели повязки с красными пятнами крови. Кто-то кричал от боли и тихо сквозь зубы ругался, превозмогая боль. А кто-то заметался в бреду и захрипел.

Воздух, настоянный на дурманящей смеси лекарств, гниющих ран и человеческой крови, не смотря на открытые форточки, был спертым, не выветривался, отчего у Платона закружилась голова. Его глаза были такими же мутными, как и разворачивающийся за окном рассвет. В висках невыносимо застучала горячая кровь. Боль пронизывала все тело. Вдруг он увидел над собой девичье лицо.

– Где я – тихо спросил Платон.

Сестра в сером платье с красным крестом на груди склонилась над ним.

– Очнулся? В госпитале ты – грудным голосом сказала она – Ранили тебя. Сможешь идти?

– Смогу.

Память казака мгновенно прояснилась. В голове всплыли разрозненные картины последнего боя. Он взглянул на сестру милосердия и вздрогнул. Она была очень похожа на его Дарью.

– Идите за мной, я вас перевяжу.

Платон проследовал за сестрой милосердия. Госпиталь блестел чистотой. Все было вымыто, выстирано. В перевязочном кабинете сестра начала разматывать окровавленные бинты. Сосредоточенные глаза девушки смотрели строго и твердо. Хотя она делала это очень осторожно, но Платон то и дело вскрикивал от боли. Сняв бинт, она взяла в руки ланцет, точными движениями вскрыла рану, очистила ее от гноя, чем-то обработала и стала забинтовывать. Платон крепко стиснул зубы, чтобы не закричать от боли, однако крик все же прорывался сквозь стиснутые зубы.

– Долго лечиться придется? – спросил Платон, когда сестра закончила перебинтовывать.

– Доктор сказал, что до конца лета пробудете.

После перевязки сестра отвела казака в столовую. Перелыгин пообедал и вернулся в палату. А там совсем дышать нечем. Кто-то наглухо запечатал окно. Платон с трудом распахнул форточку и в палату ворвался  живительный воздух. Сквозь тонкие шторы в палату пробились яркие солнечные лучи, от которых в сердце казака вспыхнула жизнь. Она бодрящими токами прошла по всему телу, от чего самочувствие его улучшилось.

В полдень Платон вышел из госпиталя, и едва не захлебнулся от свежего воздуха. Он опьянил как хорошее вино. Хотелось широко расправить грудь, глубоко вдохнуть, но из-за ранения этого внутри все нестерпимо ныло, голова гудела, а в глазах мерк свет. Но все же казаку было радостно, что ему удалось избежать смерти. Он был счастлив оттого, что снова сможет увидеть свою любимую Дарью.

Платон одиноко побродил по зеленым дорожкам госпиталя и вернулся в палату, которая гудела как пчелиный улей. Кто-то тревожно закричал в коридоре. Через короткое время общий суматошный крик стих. Все успокоились, остались только следы былого раздражения.

– Что случилось?

– Вспомнили царскую семью. Сегодня годовщина их гибели.

Надо отметить, что когда началась европейская война Романова и ее дочери делали все, что от них зависело, чтобы спасти наибольшее количество раненых и больных. В начале войны Александра Федоровна, Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна окончили фельдшерские курсы княжны Гедройц, и стали служить в госпитале простыми сестрами милосердия. Нужно было иметь чистые сердца и души, чтобы отважиться на такой благородный поступок. Такими качествами могут обладать только глубоко верующие люди. А именно такими и были Романовы. Но их доброе дело не ограничивалось лишь этим. Царская семья жертвовала личные сбережения на содержание лазаретов, госпиталей и санитарных поездов. Александра Федоровна в то время сумела организовать работу свыше восьмидесяти лазаретов и госпиталей. Она создала двадцать санитарных поездов, которые ежедневно вывозили с фронта тысячи раненых солдат и офицеров. Их размещали в приспособленных под госпитали дворцах Царского Села, Павловска, Красного Села и Гатчины. В этом добром деле Александра Федоровна показала себя прекрасным руководителем, а вместе с великими княжнами и способной сестрой милосердия. Романовы участвовали в самых сложных операциях, помогали хирургам оперировать и чистить раны от гноя. Им несколько раз делалось  плохо от дурно пахнущих лекарств и страшных гнилых ран. Однажды одна из великих княжон даже в обморок упала. Но, не смотря ни на что, они продолжили самоотверженно присутствовать на операциях. После тяжелых операций государыня утешала раненых и выражала им свое сочувствие за их жен и матерей. За тех же, кто умирал на ее руках, она молилась на их могилах и спасала их души своими горькими слезами. И хотя великие княжны были царских кровей, но по сути это самые обыкновенные девушки. Романовы спасли жизнь многим солдатам и офицерам.

– В Петрограде у меня великая княжна Ольга Николаевна присутствовала на операции.

– А у меня была Татьяна Николаевна.

– Меня сама государыня помогала оперировать.

– С ними и боль не боль была.

Разговор принял другое направление.

– До чего ж довел Россию Николай II.

– Ну не скажи государь правил разумно и правдиво. Разве он устроил эту жизнь? А где чиновники, где генералы были?

– Но что теперь будет с Россией?

– Здесь не надо быть пророком, чтобы предсказать, что добром это не кончится. Народ столько лет пребывал под самодержавием, что люди переполнились лютой ненавистью.

– Но без царя – не будет и казаков. Нам что уготована одна судьба?

– Ну, ты сказал! Казакам от  царей крепко доставалось. Царь Петр подчиняя себе волю казаков, залил кровью и слезами донскую землю. Казаков вешали, рубили, стреляли. Тогда множество городков сожгли. Цари сломили казачью волю, слепили из них слепых воинов. Они забыли, что казак, это, прежде всего воля.

– А сколько кровушки казачьей пролилось в восстаниях против царей: Булавин, Разин, Пугачев. Нет такой посуды, чтобы  измерить казачью кровь.

– И в то же время цари даровали казакам много благ, наделили хорошими землями. Казаки единственные кому разрешалось не кланяться и не ломать папахи перед царями.

– Землей наделили? А что мы не заслужили ее? Что-то не было желающих бросать родные места, осваивать дикие земли и подвергать себя опасности. Сколько голов мы положили за эти земли и за отечество – не сосчитать.

– Житье собачье, зато слава казачья!

– Не то думаете и не то  говорите казаки. Запомните накрепко мои слова: не стало царя – не будет и казаков. Зачешете потом свои тупые затылки, если они у вас целыми останутся.

– Вот пристал как степной репей.

– Не трусись! Береженого Бог бережет, а казака сабля!

– Да мы и так уже пропали. Нам  никогда не простят девятьсот пятого года.

– Если у власти останутся большевики, тогда точно пропадем. Они давно обещали извести нас.

– А причем тут они? Нам Бог завещал жить по-казачьи, а по-другому нам просто и не жить.

– А может ничего страшного не произойдет? Может, и мы  по-новому заживем?

– Не думаю, что нам солнышко будет по-другому светить.

Постепенно разговор сошел на нет. Раненые занялись кто чем. Одни играли в шашки, в карты, травили анекдоты,  чинили одежду или обувь. Другие стриглись, брились, писали письма или просто лежали на кровати, уставившись отрешенными глазами в белый потолок. Картина была самая мирная, если бы не перебинтованные раны и кровь на бинтах. Это быстро напоминало о проходившей на Урале гражданской войне.

Платону ничего не хотелось делать, тянуло просто лечь на больничную койку и забыться. Но неожиданно ему вдруг подумалось, что неплохо было бы написать письма своим родителям и Дарье Чернавиной. Извелись наверное они не получая от него никаких вестей.

– У тебя нет пера, чернил и бумаги? – спросил он соседа.

– Зачем тебе?

– Письма хочу написать.

Сосед вытащил из прикроватной тумбочки все, что Платон попросил и казак, макнув перо в чернильницу, начал писать письма. И хоть он и старательно выводил строчки, но они все равно выходили кособокими и разными по шрифту. На написание писем ушло много времени. Приходилось долго раздумывать над каждым словом и предложением. Платону хотелось, чтобы письма получились яркими и теплыми.

Перелыгин отложил ручку в сторону и пробежал глазами по тексту письма к Дарье:

“Здравствуй дорогая Дарья! Я получил ранение. Только ты не  беспокойся, все уже позади. Сейчас я чувствую себя  намного лучше. Но до конца лета  придется провести время  в госпитале. После излечения меня командируют домой для восстановления здоровья. Я извещу тебя о примерной дате отъезда и приезда. Очень хочется тебя увидеть…”

Когда Платон закончил перечитывать письмо к Дарье, перед его глазами всплыло ее печальное лицо. Ему вспомнился последний день перед отъездом. Погода в тот денек стояла тихая теплая, поэтому молодые люди несколько часов провели на реке под тенистым утесом. Чуть приподнятый мелодичный голос девушки тогда звучал спокойно. Это придавало особый блеск ее словам. При вспоминании любимого образа девушки его невольно повлекло в Старый Хутор. Как день без солнышка прожить не может, так и Перелыгин без милой жить не мог. Стосковался казак по Дарье, о чем он и писал в своем письме к ней.

Ему стало грустно. Скорей бы увидеть милый лик девушки.

Вечером Платон взял в руки книгу в дешевом народном издании Он начал читать повесть Льва Толстого “Казаки”.

Прошло несколько недель, болезнь затягивалась. Перелыгин с завистью глядел на излечившихся товарищей, радостно покидавших стены госпиталя. Ему страшно наскучило валяться в палате среди раненых. Хотелось на волю.

– Когда вы меня выпишите? – спросил он однажды лечащего врача.

– Забудьте об этом, вы нуждаетесь в длительном лечении.

В госпитале Перелыгин не один раз вспомнил своего ангела хранителя, который помог ему остаться на этой бренной земле. С каждым днем все живее разгорались его глаза, а на бледных губах  часто разыгрывалась улыбка светлая как ясный день.

                                                                           ***

В Старом Хуторе кончилась весна. Ночи укоротились, дни удлинились и замелькали неприметно. На деревьях  распустились листочки, в прошлогодней траве просочилась зелень. Было безветренно, стояла тихая утренняя синь. Небо на востоке загорелось бледной утренней зарей. По небу плыли редкие пухлые облака. Старый Хутор утонул в лощине, и только по дыму из трубы можно было догадаться о том, что на этом месте стояли хаты.

Полосатым  утром в хуторе готовились к завтраку. Казаки и казачки топили печи, шли к коням на конный двор, доили коров, готовили рыбу или мясо, засыпали в чугунки картошку, резали вермишель из раскатанного теста.

Позавтракав Никифор Шутемов, Семен Перелыгин, Иван Чернавин и Прохор Селенин взяли запасы еды, запрягли коней в широкую телегу и сумрачной тихой дорогой  двинулись в лес охотиться на кабанов. За плечами охотников висели торбы и ружья. Следом неслась стая охотничьих собак.

Дорога кончилась, впереди темной стеной встал хвойный лес. Охотники вошли в тихий  и торжественный лес. Вокруг стояла оглушительная тишина. Угрюмый лес молчал, как будто хороня какую-то тайну. На первый взгляд могло показаться, что в сонном лесу не было  ни зверей, ни птиц. Не чирикнет воробей, не каркнет ворона, не пробежит волк со зверьком в острых зубах, не проскочит лиса с птицей в плотно сомкнутой пасти. Но это было обманчивое впечатление, потому что многие птицы и звери находили себе здесь пристанище и пищу.

В лесу повис сумрак. Небо над казаками светилось узкой щелью. Нельзя было угадать, в какой стороне вставало или садилось солнце. Лес становился все глуше и безмолвней. Мертвящая тишина навевала тоскливое настроение. Кони тащились без понуканий. Лесная тропка с трудом умещала одни сани. Телега все время подпрыгивала на кочках. Разлапистые ветви свисали так, что иногда казаки задевали их своими папахами и зеленые иголки сваливались им за шиворот. Кое-где приходилось останавливаться, вываливаться из телеги, чтобы освободить тропу от валежника. Кони  быстро выбились из сил, пока казаки добрались до цели.

Углубившись в лес, охотники услышали характерные звуки для кабанов. Они приблизились к поляне, засели в засаду и стали терпеливо дожидаться зверей. Собаки кинулись в глубину леса. Они обошли диких свиней и с наветренной стороны и погнали лесных животных прямо на охотников. Однако кабаны, что-то почувствовав, остановились на краю поляны, подняли кверху тупые носы и, насторожив уши, начали усиленно нюхать воздух. По лесу разнесся разноголосый лай собак. Лесные животные как по команде бросились бежать в глубь леса, чтобы покинуть опасное место. Но несколько кабанов бросились в сторону охотников. Селенин вскинул ружье и выстрелил в голову зверя. Дикая свинья, резко мотнув головой, отскочила в сторону и свалилась с ног. Выстрел Семена тоже оказался удачным. Другие охотники оказались менее удачливыми. Многим диким свиньям удалось уйти  невредимыми.

Низкое солнце склонилось за стройные сосны. Охота закончилась. Казаки закинули тяжелые туши на сани и направили коней к заброшенной избушке лесника. Вдруг недалеко от места предполагаемого ночлега  Селенин услышал короткий рев.

– Это медведь ревет – тихо промолвил Селенин.

– Тебе видней, ты же старый охотник.

– Не часто этого зверя в нашей местности встретишь.

– Смотрите – попадетесь медведю – шутливо предупредил Семен Перелыгин.

– Вот охотники – медведя испугались! – притворно изумился Шутемов.

– А если добудем медведя, как делить будем шкуру?

– Пока медведь не убит, нечего и шкуру делить – отмахнулся атаман – По утру пойдем охотиться, а пока заночуем в старой избушке.

Уже в серых сумерках охотники добрались до места назначения. Избушка, сложенная из толстых бревен по самые окна утонула в земле. Кое-как они раскрыли дверь, сложили внутри свои вещи и занялись кто чем. Одни казаки взялись разделывать тяжелую тушу дикой свиньи, другие натаскали дров из сухостоя и задали корма коням.

Вскоре между двумя соснами загорелся яркий костер. Легкий ветер, раздувая пламя, не давал затухнуть костру. Горячий воздух исказил очертания деревьев. Они шевелились как живые. Когда угли нагорели, на жаркий огонь повесили небольшие куски мяса и котел с водой. Запеченное на огне мясо и чай на духмяных травах получились превосходными.

Ужинали в теплой избушке срубленной на века из добротных толстых бревен. Все разговоры на время прекратились. Лишь иногда кто-нибудь произносил шутливые фразы. Когда ужин закончился, полились охотничьи истории. С кем что случилось, и кто что видел. А рассказывать было о чем. Охота для казаков была не только забавой, но и опасным занятием.

– Однажды мы с Платоном пошли охотиться на кабанов в чистое поле. Засели в засаду и стали ждать, когда собаки выгонят диких свиней.  Через некоторое время  из кустов выскочил кабан – повествовал Семен Перелыгин – я выстрелил да промазал. А следом выскочила целая стая диких свиней, а у меня ружье не заряжено.

– Эх, горе-охотник – целое стадо упустил.

– Самому обидно было!

– Как-то осенью мы с Никитиным отправились охотиться на косуль –  подхватил охотничьи байки Селенин – Они выскочили на нас неожиданно. Никитин вскочил, встал во весь рост, выстрелил и промазал. Одна из косуль с ходу налетела на него, сбила его с ног и начала топтать копытами. Если бы я не застрелил ее, то она втоптала бы его в землю. Я его спас от верной смерти.

– Да всяких опасностей на охоте случается – раздумчиво проговорил Шутемов – Почти каждый охотник в хуторе имеет ранения от охоты.

И хотя рассказывались охотничьи байки уже не один раз, но все равно все слушали это как будто впервые.

– А где у тебя сейчас находится сын Семен? – вдруг спросил Прохор.

– Ранили, лежит в госпитале – ответил Перелыгин.

– Вернется – женим на Дарье Чернавиной.

– Да Платон жених хоть куда.

– Да и Дарья тоже ничего!

– Будут любоваться всю жизнь друг на друга.

– Только бы война закончилась.

– Закончиться, не будет же она продолжаться вечно.

Надвинулась глухая уральская ночь. На небе одна за другой загорелись яркие звезды. На мглистом небе зачернелись пики безжизненных елок. На чистое безоблачное небо взошла луна. Она прямо зависла над избушкой. От луны и от искрящегося воздуха стало светло. Но все же на небе было намного светлее, чем на земле. В лесу наступила удивительная тишина и спокойствие.

Подложив дров в печку, казаки не раздеваясь, разлеглись на широком топчане. Голоса стали стихать, реплики зазвучали все реже и реже. Вскоре разговоры и вовсе прекратились. Кто-то попробовал завести разговор, но ему уже никто не ответил. Дружный храп известил, что охотники заснули.