Текст книги "Кнайпы Львова"

Особого эффекта Неделя трезвости не принесла. Прошло несколько лет, и 14 августа 1936 г. городские старосты запретили продажу алкогольных напитков с 18 часов 14 августа до 15 часов 15 августа. Запрещено также во всем городе подавать и продавать в локалях и публичных местах напитки крепче, чем 4,5 % алкоголя. Запрет касался как продажи в открытом, так и в закрытом виде. Виновные и сообщники наказывались штрафом, а в случае повторного нарушения теряли концессию на продажу алкоголя.

19 апреля 1936 г. было проведено чрезвычайное собрание кабацко-ресторанной корпорации и решено созвать в сентябре во Львове Общепольский съезд рестораторов и организовать кулинарную выставку в честь 180-летия существования корпорации. Главу корпорации лавочника Козела назначили председателем съезда. На заседании он решительно сложил с себя председательство корпорацией. После долгой дискуссии главой львовской корпорации назначен Станислав Боровский, владелец ресторана гостиницы «Жорж».

А 10 сентября 1936 г. во Львове состоялся Съезд рестораторов всей Польши по поводу 240-й годовщины основания во Львове конфрантерии пропинаторов, которая появилась во времена короля Михаила Корибута в 1671 г. В богато убранном зале заседаний городского совета собрались в праздничных костюмах делегаты. За спиной председательствующего разместились штандарты ресторанных цехов из всех крупных польских городов. Съезд начал председатель Комитета лавочников Козел, который поздравил представителей власти и гостей. После непродолжительных торжеств все направились осматривать устройство Львовского акционерного общества пивоваров.

Кофейни во время оккупации

На переломе 1939—1940-х частные кнайпы начали национализировать и привлекать в состав ресторанного треста. Несмотря на хлопоты с поставкой и слишком большие налоги, в городе все равно преобладали частные заведения. На 545 ресторанов и кофеен только 55 были государственными, на 114 буфетов в частной собственности было только 34. Но постепенно количество заведений уменьшилось, и уже в 1941 г. функционировал только 201 ресторан, 16 кофеен, 11 пивоварен и 150 буфетов и столовых.

Война нарушила тихую кофейную жизнь, кофейни уже не были такими многолюдными по вечерам, учитывая комендантский час, тем более, что они утратили верную свою публику – евреев. В отдельные кофейни доступ имели только немцы.

Зато открылись так называемые народные кухни – маленькие столовки, в которые приходили бывшие завсегдатаи кофеен и, продолжая себя вежливо титуловать: «пан советник», ели борщ и палюшки.

Все кнайпы имели таблички «nur fur Deutsch».

Но в 1942 г. на улице Святого Николая возле костела открылась польская чайная «ADRIA», где подавали заменитель чая в виде спрессованных кубиков, состоявших из разного сушеного зелья и ягод. Это был единственный напиток, которым могли лакомиться простые смертные. Настоящие чай и кофе были слишком дорогими. К этому искусственному чаю подавали также пирожные и даже торт, преимущественно из фасоли. Владельцами «Адрии» были Янина Эбенбергер и Анна Шаецль.

Интересное приключение в львовских кофейнях во время большевистской оккупации описал писатель Остап Тарнавский. Однажды в субботу он с еще одним писателем и деятелем ОУН Иосифом Позычанюком выбрались на пиво.

«Почему пиво – потому что с нами был наш общий знакомый, который заходил часто в клуб, редактор военной газеты для пограничников Михайло Христич. Христич любил пиво не меньше доброй поэзии: он часами мог по памяти читать поэтические строки Тычины, Рыльского или же Сосюры, и в то же время выпить не менее восемнадцати пол-литровых стаканов (так называемых «гальб») хорошего пива. Был с нами также и Василий Ткачук. И вот так вчетвером мы зашли в ресторан в гостинице «Бристоль», напротив Львовского оперного театра. Но не успели мы еще выпить и одного пива, как к соседнему столику подсели трое молодых людей в нарядных панских костюмах и тоже заказали пиво у официанта. Такое соседство и не заинтересовало бы нас, если бы не то, что эта троица – а все они и видом и поведением, и даже языком, вытканным полонизмами, – выдавала свое местное происхождение, и на меня произвела впечатление принадлежности к специальной категории «шпицлей» (польских полицейских доносчиков). И они сами не очень скрывали то, что рассматривают наше общество. Может, для них выглядело подозрительным, что военный старшина, майор, гуляет в обществе местных цивильных, поэтому откуда они могли знать, что всех нас объединяет литература больше, чем пиво. Поэтому не очень приятно было нам сидеть под постоянным оценивающим глазом незваных гостей, и я предложил перейти в другой ресторан.

Мы расплатились и вышли на улицу, и все на той же улице, которая теперь называется проспектом Ленина, пришли в ресторан Линтнера. Это был когда-то ресторан известного колбасника, который угощал своих гостей именно колбасой и пивом (величина куска колбасы была определена, но хлеба можно было потреблять сколько угодно). Пользовался этот ресторан популярностью у студентов, наедались они хлебом с маленьким куском колбасы и одним стаканом пива, экономя себе на питание. Однако только мы засели за стол в бывшей усадьбе Линтнера, как знакомая нам троица вломилась в ресторан и засела за столик недалеко от нас. Я обратил на это внимание Христина, но он и рукой не повел, выпивал пиво и развлекал нас своим репертуаром из поэзии Рыльского. Но отделаться от наших опекунов было нелегко. Один из них подошел к Василию Ткачуку и попросил спичку, чтобы зажечь сигарету. Ткачук достаточно резко ответил, потому что он сам любил начинать авантюру[6]6
  Авантюра – шумиха, драка, эксцесс (пол.).


[Закрыть], и это вызвало довольно напряженную атмосферу, которая затронула и Христина, потому прервала его стихотворный рассказ. Тогда Христич спросил, нет ли где-то поблизости спокойного ресторана для нашей встречи. Я предложил ресторан в лучшем львовском отеле Жоржа, который еще до Первой мировой войны снискал себе лавры первенства и сегодня считается лучшим местом встреч специально для приезжих гостей.

Правда, в то время это уже не был тот эксклюзивный отель и ресторан, в который могли заходить люди с глубокими и полными карманами; народная демократия открыла ресторан для народа, хотя и теперь приходила туда избранная публика. Мы нашли столик недалеко от окна с видом на фигуру Мицкевича, которому Муза приносит новую написанную книгу, и хорошо примостились, чтобы продолжать поэтическую вакханалию с пивом. Однако тут повторилось то же самое. Не прошло и пяти минут, как наша троица уже сидела у стены напротив нас.

В этом гостиничном ресторане была музыка, и гости могли потанцевать. Ткачук, который когда-то был фордансером, потому что это была его первая и самая легкая профессия, чтобы удержатся в Львове, отошел к одному из столиков и попросил на танец молодую женщину. Это дало начало столкновению. Один из троицы подошел к Ткачуку и – по практикуемому обычаю – попросил уступить ему танцовщицу. Ткачук, который уже перед тем остро среагировал на первый контакт с тем типом, теперь не только отказал, но и сказал несколько острых слов, и это положило начало перепалке на «высшем регистре». Мы как-то утихомирили Василия, который готов был начать драку, но не могли предотвратить провокационное поведение наших непрошеных опекунов.

Ресторан закрывали в полночь, но можно было продолжать попойку в нижнем зале в подвале, разумеется, по более высокой цене и без музыки. Мы сошли в подвал, потому что Христич еще не допил все 18 стаканов пива, а это была его вечерняя мерка. Там сидело несколько человек, которые любили атмосферу ночной забегаловки, среди них группа актеров польского театра. Я сидел за нашим столом бок о бок с актером Венгжиным, который был в обществе Квасновецкого, Кречмара и еще некоторых, и даже через стол начал с ними перебрасываться словами.

Как можно было надеяться, сошла вниз и наша троица: официант подставил им столик и кресла, и они сели как раз напротив нашего стола. Тут уже не было сомнения, что будет авантюра. Я начал активнее входить в разговор с моими польскими знакомыми из театра, чтобы окончательно не портить себе испорченный вечер. В это время один из троицы проходил подле нашего столика, а столики, учитывая малое пространство подвала, были близко сдвинуты, и задел за кресло, на котором сидел Ткачук, на что Василий среагировал взмахом руки. Это уже было слишком и для нашего терпеливого майора. Он поднялся и выкрикнул Ткачуку: «Василий, пойдем!» Подошел к столу пришельцев и скомандовал: «Пойдем в участок!» Все с шумом отправились вверх по лестнице и вышли на улицу. И вот тогда Позычанюк, который всю эту историю воспринимал молча, как бы ничего не замечая, сказал приглушенно мне: «И мы тоже пойдем. Это лучший момент отвязаться от этого дела».

Мы встали, через боковой выход вышли на улицу и отправились домой. Так я уже тогда понял, что Позычанюк не слишком уверен в себе: он предпочел убежать, чем позволить втянуть себя в какое-то невыясненное дело, которое, наверное, кто-то специально спланировал. Я почувствовал больше доверия к этому спокойному уравновешенному человеку, а потом оказалось, что он уже в то время имел связь с националистическим подпольем, и уже в первые дни новой оккупации связался с походными группами и с ними ушел на восток, где – как и другие – попал в немецкую тюрьму, из которой уже по рекомендациям выдающихся протекторов удалось ему освободиться, чтобы снова перейти в подполье, а затем в У ПА, где он и погиб в бою».

На Кресте (сейчас это перекресток Чупринки и Киевской), где была до недавнего времени сберкасса, тоже была кнайпа. Один из старых львовян рассказывал о ней: «Вот тут на углу, напротив пиццерии – сберегательная касса. Перед войной в той пиццерии была ресторация, а в сберегательной кассе – маленькая кнайпа. Сидел там еврей и наливал по тридцать граммов спирта, и добавлял маленький бутерброд с салом. С салом!

Люди там немного выпивали и играли. Туда мой папа ходил. В тридцать девятом это было. Полная кнайпа людей, и отец мой сидел. Вдруг заходит москаль военный, и к этому еврею – показывает, чтобы он ему налил.

У еврея руки дрожат от страха, он ему наливает эти тридцать граммов и подает бутерброд. А тот отодвинул келишек и показывает на стакан – чтобы ему туда налили. Еврей взял стакан и хорошенько ему этого спирта налил.

Москаль выпил, к бутерброду не притронулся и показывает, чтобы ему еще налили. Еврей – еще один стакан. Тот выпил второй, закусил бутербродом и пошел. А папа за ним, потому что очень хотел увидеть, где же этот москаль на улице упадет. Шел за ним чуть ли не до Яновского кладбища, а потом плюнул и назад вернулся. А этот скот так и не упал!»

Самые известны кнаипы

«Аббазия»

В конце XIX века здесь, на ул. Карла Людвика, 33, находилась кофейня «Эдисон», а в 1909–1913 гг. – «Аббазия» («Опатия»), названная в честь популярного курорта в северной Адриатике, с огромным залом на триста квадратных метров и пейзажами на стенах, расписанными Зигмунтом Вальком. Здесь можно было купить фальшивые марки, сюда наведывались валютчики и часто происходили облавы. Под таким же названием была гостиница и кофейня наул. Резницкой, 12.

«Альгамбра»

Эта эксклюзивная кофейня в мае 1914 г. расположилась в Стрыйском парке на территории Восточных торгов среди роскошного сада под Павильоном искусств. Ресторан днем служил покоями для завтраков и кондитерской, а вечером среди лампионов панорамой освещенного города любовалась изысканная и веселая публика. Владельцем был Рудзкий.

Открыта она была только весной и летом. На террасе павильона играл оркестр, а за круглыми столиками под красными в белый горошек зонтиками, похожими на мухоморы, сидела публика.

«Американская»

В 1901–1915 годах занимала второй этаж на Третьего Мая, 11, и считалась одной из самых престижных. Кофейня славилась фирменным замороженным кофе и прекрасным оркестром.

Владельцем здания, возведенным по проекту архитектора Кароля Боублика, был Йозеф Эрлих, ас 1914 г. – Вассерман. «Святыня ночной сецессии» – называли ее в газетах. А реклама привлекала: «Кофейня рекомендует свои знаменитые напитки, как местные, так и зарубежные, пиво пилзенское из бочки, различные закуски, превосходный кофе и чай, мороженое, пирожные. Читальня имеет самые разнообразные газеты и журналы. Бильярд американский. Ежедневно с девяти вечера – концерт военной музыки. Для общества отдельные кабинеты. Во всем локале свет и электрические вентиляторы».

На первом этаже располагался салон искусств Жана де Лятура, а с 1913 г. – кинотеатр, название которого менялось с каждой сменой собственника: сначала – «Элит», затем в 1926–1927 гг. – «Ванда», далее до 1933 г. – «Оазис» и наконец – «Муза».

«Багатель»

Дом, где содержались кофейня и артистическое кабаре «Casino de Paris», был построен в 1909 г. на ул. Рейтана, 3 (Курбаса, теперь здесь «Молодежный театр») по проекту архитекторов 3. Федорского и Стефана Мацудзинского.

Кофейня славилась своим старым танцевальным залом, который, однако, пользовался печальной славой. Хоть здесь и происходили выступления кабаре и толклись приезжие посетители, но полно было также птиц небесных и дочерей Коринфа. Здесь за бутылку скверного вина платили большие деньги, но зато забава тянулась до самого утра. Это место облюбовала молодая художественная богема.

Львовяне называли это кафе «Багатель», а бар в его подвале – «Курвидолек».

Здесь хозяйничал известный на всю Польшу Франц Мошкович. Традицией Львова было, чтобы родители приводили сюда своих сыновей в награду за то, что те сдали выпускные экзамены, чтобы «внедрить их в жизнь».

Это приводило в восторг Франца:

– Пан директор! Величайшее счастье моей жизни меня постигло: третье поколение уже ко мне приходит!

Франц вошел в историю Львова еще и тем, что пригласил в «Багатель» легендарных сестер Дойли (Doily Sisters), о которых снято было немало фильмов. Только Львов на всю Польшу видел этот спектакль. Это была огромная сенсация. И многие видные супружеские пары посетили это «заведение разврата».

Среди них был и профессор Роман Лёгшамп де Беррье. Пани профессорша трижды перекрестилась и вошла в «Багатель», а Франц упал перед ней на колени, поцеловал обе руки и сказал:

– Моя спасительница! Что за счастье вас здесь принимать! пани мне жизнь спасла!

– Как?

– Яйца пани меня от смерти спасли!

А дело в том, что Франц болел воспалением легких, и доктор Глюзинский прописал ему куриные яйца породы «Плимут», а эти «плимуты» держала только пани профессорша.

Зенон Тарнавский, описывая улицу Красицкого и, в частности, дом № 7, где рос каштан посередине цементного двора, вспоминает, что «под этим каштаном панна Ройза Пинк, которая орудовала около кофейни «Багатель», целыми днями вылеживалась на солнце. Прищурив подведенные глаза, мечтала о подмастерье Финка (речь идет о ее соседе портном Монеке Финке. – Ю. В.), того, в жилетке. Ройза мечтает. Но разве ее мечты могут исполниться? Если бы все мечты всех людей исполнялись, то одна часть человечества была бы миллионерами, а вторая гнила бы в сырой могиле».

«Банзай»

Работала в 1905–1908 гг. на ул. Городецкой, 5, во время русско-японской войны. А поскольку львовяне болели за Японию, то владелец пан Якуб Фляйшман предусмотрительно использовал очень популярное уличное слово «Банзай». Здесь ежедневно выступала «первоклассная женская капелла», однако пела далеко не японские песни.

«Бауркер»

Находилась на углу ул. Краковской и Рынка. Владельцем был хромой ресторатор Бауркер, по прозвищу Кривой.

Играл там на фортепьяно только один пианист, а ежедневным шлягером была песня «Пятеро из Альбатроса».

«Бристоль»

Ул. Карла Людвика, 19–21, напротив оперы, владельцем был Зигмунт Зенгут. С 1885 г. сюда перенесли отель «Английский». Высокие и просторные залы кофейни в стиле венских локалей собирали преимущественно зажиточное купечество и евреев, которые страдали по кошерным блюдам. Здесь был театр-варьете «Разнообразия», программа которого менялась каждые две недели.

В 1912 г. львовская пресса написала об оргиях, которые происходили в гостинице «Бристоль», и это притом, что «в ресторане отеля всю ночь служит полицейский комиссар, потому что «отбивные котлеты» (побитые рожи) и револьверная стрельба были там в порядке вещей. Поздно вечером творятся там вещи, которые описывать трудно. В небольшом зале выступает каждый вечер около тридцати «артисток», чьей обязанностью является после спектакля склонять гостей к питью шампанского и получать с каждой пробки процент, есть там также полицейские агенты, очередные комиссары, которые считают службу у Зенгута самой тяжелой и опасной, выполняя ее с большой неохотой. Поскольку в какой-нибудь кнайпе полицейскому агенту порой приходится бросаться на бандита, вооруженного револьвером, выбивать у него оружие из рук, а то и самому применять оружие. Но не в «Бристоле», где стреляют императорские советники, графы, золотая молодежь, где авантюры вскипают не из-за уличной девки, а из-за красавиц из высшего общества. Поэтому там агент не может действовать так же грубо, как с апашами, а должен, рискуя собой, каким-то образом ловко отвести ствол револьвера от себя и других.

1 сентября 1930 г. здесь открылся (при Польше – уже улица Легионов, 21) дансинг-бар «Palais de Dance-Bristol». А 22 декабря 1933 г. здесь открыли еще и «изысканные европейские» покои для завтраков.

«Вулій»

Здесь находилось кабаре и кнайпа – на углу ул. Зиморовича и ул. Академической. Дом с широкими воротами, а по обеим его сторонам на стене приковывают взгляд пустые широкие вывески, такие, как были перед кинотеатрами и театрами.

В кабаре выступали известные львовские актеры, поэты и певцы.

«Голубятня»

Находилась в пассаже Миколяша на втором этаже. Владельцем был Шефе.

Имела неплохой, хотя и немногочисленный оркестр. Раз в неделю являлся сюда интересный гречкосей из-под Тернополя, большой любитель модного английского танца ламбет валк. Поощряемый фордансерками, угощал водкой всех присутствующих. Завсегдатаи утверждали, что он всегда покидал локаль в обществе двух фордансерок.

В декабре 1939 г. здесь был образован Областной дом народного творчества.

«Гродзицких»

Сюда ходили ученики гимназий на бильярд, но поскольку там был только один бильярдный стол, ученики перешли в ресторан «Кручені слупи» (Винтовые сваи).

«Грот»

В подвале на ул. Шайнохи, 2. Впоследствии название изменилось на «Эльдорадо».

Сюда часто наведывалась полиция после того, как произошло таинственное убийство какого-то Вацлавского – одни сплетни толковали о какой-то афере, связанной с разведкой, другие – о любовной мести.

«Земянская» («Помещичья»)

На ул. Батория 12, а за М. Тыровичем – ул. Св. Николая. Существовала недолго. Заходили чиновники, промышленники. По вечерам играли музыканты.

24 декабря 1919 г. реклама извещала: «Земянская» – изысканная кофейня при Батория, 6, мезонин. В прекрасных мраморных, хорошо отапливаемых и вентилируемых залах подаются напитки: кофе, шоколад, чай, кремы варшавские, а к ним изысканные пирожные.

Рандеву элегантного мира. Журналы местные и зарубежные. Бильярд и большой выбор игр. Владелец – Вильгельм Брайтмайер».

«Кришталева» («Хрустальная»)

Находилась в пассаже Миколяша. Сюда приходили народники и поступовцы и их сторонники. В 1910–1919 годах ежедневным завсегдатаем был пожилой седовласый пан, бывший австрийский советник, который носил пажеские чулочки и башмачки и читал исключительно парижские журналы. Одинокий и всегда молчаливый, терпеливо ждал возвращения на французский трон королевы Евгении (1826–1920), которая в ту пору находилась в эмиграции. В 1863 г. она содействовала польским повстанцам. Но тот таинственный пан, что грезил себя в роли пажа королевы, так и не дождался, умерев раньше, чем львовское кино показало в еженедельнике новостей гроб императорши.

Кофейня эта была открыта сразу после строительства пассажа Миколяша и занимала не только партер, но и первый этаж. Она пользовалась вниманием посетителей высших сфер, в том числе актеров, литераторов и чиновников. «Не одна большая научная, художественная, литературная или бизнес-идея зародилась там за черным кофе», – писало «Слово Польское» (1924 г. № 149,) по случаю ее закрытия. А закрыли ее из-за того, что стала она пристанищем для различных темных дельцов, которые торговали квартирами.

«Кришталевка» надолго останется в памяти львовян, – читаем далее в «Слове Польском». – Много, очень много людей печалится по тому милому заведению, которое опоганили со временем различные типы».