Текст книги "Кнайпы Львова"

«Варшава»

Эта изысканно украшенная по проекту Альфреда Захариевича кофейня, как и само здание, появилась в 1911 г. на площади Смольки, 3. Дом, который построила фирма Захариевича с использованием железобетона и современных технологий, стала для фирмы гордостью.

Посредине кофейни, декорированной белым и зеленым мрамором, бил фонтан и плавали рыбки. Однако в первые годы своего существования она была малопопулярна, хотя пространства в ней хватало. Владелец пробовал спасать ситуацию различными развлечениями. Однажды выставил обнаженный женский торс без ног и рук. Сюда наведывались члены конного клуба, и здесь можно было потанцевать, не подвергая себя неожиданным авантюрам или зацепкам.

Но дела все равно не улучшились, и во время войны кофейня закрылась. 2 апреля 1920 г. газеты поместили рекламу: «Кофейня «Варшава» – древнее любимое место собрания интеллигенции на пл. Смольки, после восстановления с комфортом – вновь открыта. Ежедневный концерт салонной музыки. Лучший кофе, сливки из собственного фольварка. Кофейня обеспечена газетами местными и зарубежными».

«Варшава», в отличие от многих других кофеен, имела счастье попасть в руки соответствующего человека и благодаря этому смогла после второго своего рождения вести жизнь равномерную и обеспеченную.

«Варшаве» действительно повезло, что ею занялся такой опытный хозяин, как Франтишек Мошкович, которого считали королем львовских кофеен и называли любовно Франем. Этот человек поражал своей предприимчивостью и подвижностью, и именно он способствовал к развитию кофейной культуры Львова.

Начав с древней «Европейской» на углу ул. Ягайлонской и ул. Третьего Мая и закончив «Варшавой», он менял кофейни, как Дон Жуан своих подружек. И, как настоящий Дон Жуан, смог эти изменения осуществлять с обоюдной пользой, потому что имел к каждой из них свой подход, каждую из них по-своему поставил на ноги и вывел в люди, а оставляя, обеспечивал стабильное будущее.

«Варшава» была его последней большой любовью во Львове. В жизни пана Франя эта кофейня занимала определенное символическое значение, ведь ее название стало невольной заповедью его более поздней карьеры – из львовской «Варшавы» он попал в Варшаву настоящую. Где стал одним из самых популярных представителей Галичины и единственным пропагандистом настоящей венской кофейни. Его «Адрия» в Варшаве была единственной кофейней, обеспеченной журналами.

Оставленная паном Франем кофейня «Варшава» перешла к одному из его учеников и сообщников, который из осторожности пытался идти по следам мастера, хоть и не всегда ему это удавалось. Наконец, не его это была вина, когда что-то шло не так, потому что характер и вид кофейни должен был все же меняться под влиянием публичного изменения вкусов и понятий тогдашней жизни кофеен.

Прежде всего, изменился ее внешний вид. Главный зал, когда-то светлый и просторный, превратился в два отдельных зала – собственно, кофейню и бар. Пострадал из-за этого не только размах заведения, но и все его традиции. Когда-то эта кофейня была исполнена великосветского шика, а уже в 1930-е годы только и осталось, что создавать атмосферу интимности в зале кофейни. Простенок, отделявший кофейню от бара, при каждом стуке дверей угрожающе шатался, и было похоже на то, что если бы кто-то из посетителей чуть сильнее хлопнул, то все сооружение сразу бы разлетелось. Видимо, именно поэтому хозяин старался, чтобы его гости были всем довольны и не имели причин хлопать от злости дверью. Доказательством этого было то, что в «Варшаве» в любое время дня и ночи царило сравнительно оживленное движение.

В 1920—1930-х годах это было заведение еврейской адвокатуры, купечества и еврейской молодежи. Для дискуссий и чтения газет сходились сионисты. Журналисты еврейских газет оттачивали здесь свои перья и языки, узнавая свежие сплетни.

В отличие от других подобных кофеен, где дневная и ночная публика менялись местами, в «Варшаве» и днем и ночью толклась преимущественно та же публика, которая тратила порой за вечер то, что за тем же столом заработала днем. И хотя днем и ночью это были те же люди, но день от ночи здесь существенно отличался. Днем завсегдатаи были по уши погружены в газеты или дискутировали, не покидая своих столиков, создавая отдельные группки, каждая из которых жила своей жизнью и была занята исключительно собой.

Вечером столики покрывались белыми скатертями, газеты сворачивались, дискуссии обрывались, а группки объединялись для совместной товарищеской жизни. И тогда люди, сидевшие по полдня за соседними столами и не обращавшие внимания на соседей, вдруг замечали друг друга, начинали обмениваться улыбками и поклонами, купаясь в теплой атмосфере взаимной доброжелательности.

Стенка, которая разделяла кофейню и бар, исчезала, и появлялась эстрада с оркестром, а салонная группа начинала свой вечерний концерт, который лишь в течение часа был чистой воды концертом, а салонная группа – всего лишь час салонной группой. Потому что через час наступала еще одна магическая перемена в этом оригинальном заведении. Капельмейстер, музыканты, фортепьяно, джаз делали поворот на 180 градусов – лицом к бару. Перед становился задом, зад – передом, оркестр салонный – джаз-бандой, концерт – танцевальной музыкой, бар – танцевальной площадкой, кофейня – ресторацией.

В 1924 г. здесь побывал писатель Альфред Дёблин из Берлина: «Я стою перед дверью и вижу: «Кофейня Варшава». Это какой-то рок – я должен зайти внутрь. В дверях вижу принаряженных девушек, около них за столиком сидят две дамы постарше. Одна из девушек пришпиливает мне на отворот зеленый номер 494. Ко мне обращаются на немецком: здесь собирают пожертвования для больных и для реконвалесцентов. Я даю деньги и уныло думаю: «Лучше бы вы их собирали для себя». Кофейня большая. Из центра слышна музыка, она сливается с шумом людей, лестницы справа ведут в читальню. Нет, только не сюда! Я не хочу. Меня переполняет отчаяние. Как я ненавижу это бессмысленное бренчание! Возможно, сегодня утром музыка показалась бы мне приятной. В дверях коротко подстриженные девушки в красных блузках – суетливые, взволнованные: сплошная суета. Вот пожилой пан с дамой садятся за мой столик. Он нацепляет пенсне и читает газету. На ней мерцают бриллиантовые серьги. Над газетой он дает ей понять, что 120 злотых за эту вещь – дешево, кое-где это стоило бы 200, кроме того, заплатить можно позже. Включили яркие лампы, чтобы осветить этих людей, чтобы дать им свет. Это для них подбрасывают прессованные брикеты угля под большой котел и сжигают. Что же происходит с водой? Она кипит и, превращаясь в пар, создает давление. В подвале вибрируют генераторы, выталкивают таинственные электрические силы, молниеносно проводят их по проводам к кофейне, там они становятся светом. Для чего? Для кого? А вот для кого. Возможно, я ошибаюсь, но это веселит их. Они двигаются, эти человеческие существа, дышат и умирают в сиянии света. Однако не хочу говорить о мелочах. Не стоят внимания мелочи. А может, это и не мелочи?

Мужчина в пенсне за моим столиком откладывает газету, пересчитывает деньги, которые ему дала его жена в бриллиантах. Звучит приятный, очень старый венский вальс. Я хотел бы увидеть их трепет, их радость. Они же деловито сидят друг рядом с другом. Его не радуют деньги. Он берет их, держит, прячет. Он холоден, суров, замкнут, в оцепенении.

И снова венский вальс. Не хочу. В зале подпевают. Так все же они имеют душу, сердце. О жестокость, о горе мира» (в переводе Христи Назаркевич).

2 июня 1933 г. ночью здесь развлекалась веселая компания, и между одной дамой и официантами возникла ссора, во время которой дама воскликнула на всю кофейню «Хайль Гитлер!». Завершилась сцена протоколом, который оформил постовой.

«Венская»

В то время, как другие «бранжевые» (профессиональные) кофейни собирали у себя публику, принадлежавшую к какой-то одной профессии, «Венская» была заведением для людей всех специальностей – от столяров до актеров.

Наконец, она была чем-то большим, чем просто кофейня, она была понятием географическим, считаясь центральным пунктом города, сердцем Львова. Здесь сочетались все его артерии. С тех давних времен, когда во Львове существовали только две трамвайные линии: Вокзал – Лычаков и Валы – Стрыйский парк, узловой станцией всегда была остановка «Кофейня Венская», или просто «Кофейня».

Ведь в течение длительного времени, еще даже до эпохи конного трамвая, говоря «кофейня», львовяне имели в виду именно «Венскую». Долгое время это было репрезентационное заведение, в котором собиралась элита города – мир политический, научный, юристы и финансисты, преподаватели университета, актеры.

А берет она свое начало в 1829 г., когда купец Карл Гартман на площадке между госпиталем и костелом и древней городской воскобойней построил дом.

Город давно нуждался в военном одвахе (гауптвахте), но денег не было. Между тем в магистрат обратился мещанин Кароль Гартман с ходатайством разрешить перестроить в кофейню прежний дом князей Понинских. Ему дали разрешение, но с условием, что за это он построит сторожку на сорок воинов. Гартман, получив еще и дополнительный участок, вскоре построил и то и другое.

Правда, были некоторые ограничения – двери и окна со стороны площади Святого Духа разрешены были только временно, с оговоркой, что на первое требование города будут они замурованы без возмещения. Очевидно, городской совет таким образом застраховал себя перед какими-то аморальными сценами, которые могли бы жители города наблюдать сквозь окна. Однако кофейня никакому цензору так и не дала повода применить этот циркуляр.

Еще одно ограничение касалось времени работы. Закрываться кофейня должна была в восемь вечера, не имея права держать музыкантов и нанимать для расчета в буфете молодых женщин.

Кофейня на Гетманской, 14, быстро завоевала популярность. После смерти пана Гармана в 1847 г. дело переняла его жена Климентина, а за ней – дочь Ирэна Рюстель. В 1870 г. дом перешел из рук первых владельцев в собственность пионеров кофейной жизни Львова Антония и Геновефы Зибер.

Пани Зибер открыла в кофейне также буфет, где продавались очень вкусные ромовые пирожные и известные на весь Львов рогалики собственного производства. Военный одвах[8]8
  гауптвахта, караульные помещения.


[Закрыть] создавал с кофейней своеобразный дуэт – они не только имели общие канализационные коммуникации, но и на площади одваха по воскресеньям играл военный оркестр марши и популярные мелодии. Это привлекало публику, дефилирующую Гетманскими Валами, единственным на то время променадом львовян. В 1880 г. дом перестроили.

Но хотя в 1890-х годах время работы кофейни было продлено до десяти, а затем и до двенадцати ночи, по вечерам «Венская» всегда зияла пустотой. Не помогали театральные ужины, которыми пытались привлечь внимание публики, возвращавшейся из театра, не помогли также попытки создать здесь центр премьерной публики, то есть той, которая наведывались на премьеры, устроив в одном из залов кассу предварительной продажи билетов. Не оживило вечернего движения даже то, что зачастую здесь гуляли актеры во главе с известным Густавом Фишером, который, разозлившись однажды из-за нерадивости нового официанта, решил преподать ему демонстративную лекцию кельнерства. Он забрал у болвана салфетку и в течение часа сам обслуживал целый зал, разнося по десять чашек кофе одновременно.

Тогда кофе еще подавали по-домашнему – в фаянсовых чашках. А единственной женщиной, работавшей в обслуге, была сама хозяйка, пани Зибер, достойная матрона, которая ничем не напоминала ту запрещенную девицу из буфета.

Из окон этой просторной кофейни можно было видеть памятник Яну III Собескому, а с другой стороны – площадь одваха военного. Возле памятника бушевала «черная гелда», то есть «черная биржа», а вся она состояла исключительно из потомков Моисея, то есть была черной дословно. Ведь евреи одевались только во все черное. Здесь они с нетерпением ждали вестей с Венской биржи, а вести эти прибывали вместе с вагонами на главный вокзал Львова, где уже ждали их нервные посланцы. Венские агенты писали цифры мелом прямо на вагонах, и только посвященные могли расшифровать их содержание.

Когда в 1902 г. «Венская» перешла в собственность Штадтмиллера и Чуджака, наступила существенная модернизация заведения. Главный вход, который до сих пор находился внутри дома со стороны ул. Гетманской, был передвинут на угол улицы Килинского. Из первого зала перенесли бильярд в зал со стороны площади Святого Духа, кофейня обзавелась новым интерьером в стиле сецессии и новой мебелью с декоративными панно Ф. Зайховского и Ю. Крупского. И самое важное – была построена на площади Святого Духа крытая терраса.

Этой террасой «Венская» как бы выбегала навстречу публике, которая гуляла по Валам, и сначала только в дождливые дни гуляющие переселялись из-под памятника Собескому под козырек террасы, и потом, осмелев, втиснулись в бильярдный зал, оккупируя в конце концов и всю кофейню, кроме последнего покоя со стороны улицы Килинского. Этот покой составлял до самого 1939 г. отдельную резервацию для пожилых панов из интеллигенции и солидных приезжих, как провинциалов, так и помещиков, которые еще от дедов и отцов признавали «Венскую» единственным приличным заведением в Львове.

Но прежде этот зал служил для различных сделок. За оригинальными восьмиугольными столиками из тирольского мрамора уважаемые купцы договаривались о своих операциях, чтобы позже перейти в бильярдную пристройку и уже в оживленной атмосфере продолжить переговоры.

Иван Франко, который избегал кнайп и ресторанов, заходил часто в «Венскую» на кофе, чтобы почитать газеты. Любил садиться за отдельным столиком и очень редко искал общества, но все, кто хотел с ним повидаться, знали, что после полудня он сидит именно здесь. «Эта ежедневная полуденная порция газет, – вспоминал Михайло Грушевский, – была необходимым, как хлеб, элементом его жизни: как профессиональный газетчик он прочитывал их в огромном количестве, и это стало его второй натурой».

В кофейню, кроме самого Михаила Грушевского, заходили этнографы Владимир Охримович и Владимир Гнатюк, поэты-молодомузовцы. Сюда любили приводить гостей города.

Изысканные завсегдатаи привели к тому, что сюда зачастили нищие. Ян Лям в 1868 г. в «Газете народовой» за 19 апреля сетовал, что на тротуаре перед кофейней целые толпы нищих терроризируют прохожих. «Если это действительно бедные люди, нуждающиеся в милосердии, почему их не поместят в богадельни? А если они отдаются этой области заработка только из аматорства, то тем более должна власть взять их под опеку».

Юрий Тыс: «Пришли бои за Львов. Вспоминается событие, о котором рассказал мне Дмитрий Палиив.

Захватили наши Львов на рассвете, расставили стойки, и где-то в боковых переулках начались первые перестрелки. Сотня стоит на бульваре перед Венской кофейней. Сотня готовится к уходу, но сотня голодная. Кухонь не было, на улице – ни живои души, потому что раннее утро и воина. Чотар (командир) Палиив прикусил губы. Забыли, что людей надо накормить.

И вдруг возникла идея. А для чего же кофейня?

Палиив пошел к владельцу и заказал завтрак для сотни.

– Ну, а кто платит?

Палиив онемел. Вопрос смутил его. Строим государство, захватываем столицу, старинный княжеский Львов, а тут внезапно такая действительность! Кушать!

Так для чего же недалеко на рынке «народная торговля»? Метнулся туда чотар Палиив, застал директора Лазорко еще в постели, рассказал, зачем пришел. Директор полез под подушку и достал мешочек с деньгами. Это была касса одного из крупнейших тогдашних наших экономических учреждений Львова.

Войско получило завтрак: белый кофе и по две булки с маслом. Правда, ангельские времена были?..

В той же «Венской» ковались политические планы на 1918 год, над ними дискутировали политики и журналисты. Никому не приходило в голову подслушивать, а нашим и не думалось, что такое может произойти».

В 1918 г. над «Венской» кофейней нависла угроза переименования. Местные патриоты, стремясь стереть все следы австрийского господства, потребовали от ее владельца сменить название. И только вмешательство историка Чоловского, который горячо заботился о сохранении львовских традиций, спасло ситуацию. Надо сказать, что название кофейни было совсем не случайным, и характеризовал ее своеобразный немецкий стиль, который существенно отличался от стиля местного, выражавшегося в фразе: чем хата богата, тем и рада. Кофейни венского типа учреждались по всей Центральной Европе и становились визитной карточкой города.

В межвоенный период здесь собирались торговцы и отслужившие австрийские служащие, которым всегда хватало денег на черный кофе. Усевшись за столики, они сразу растягивали газеты на ручных тростниковых подставках и погружались в мир политики, скандалов и сплетен. Захаживали сюда также чиновники среднего класса и работники магистрата. Постоянным посетителем был бывший директор императорской, а впоследствии и польской полиции Юзеф Райнлендер. Но это не отпугивало различных аферистов и мошенников, которые охотно навещали кофейню.

Кофейню вспоминает Станислав Лем в книге «Высокий Замок». Когда он утром шел в школу, то смотрел по дороге на часы, чтобы не опоздать. «При кофейне находился первый ориентационный пункт – электрические часы, а следующие были на Рынке, высоко на Ратушевой башне».

«Венская» была профессорской кофейней, здесь можно было встретить Дениса Корейца, Владимира Радзикевича, М. Зарицкого, – вспоминал Юрий Тыс. – В «Венской» писал свои композиции «Сясь» Людкевич среди гама журналистов из «Дела» и «Нового времени». Издатель Иван Тиктор, Василий Мудрый, редактор «Дела», Дмитро Палиив, В. Дорошенко, Степан Чарнецкий, А. Курдыдык были постоянными гостями кофеен.

Здесь частенько можно было встретить автора исторических повестей Юлиана Опильского.

Когда львовяне договаривались о встрече, то при слове «Встретимся…» всплывали в воображении только два пункта – «Венская» и памятник Собескому.

В самой кофейне назначали встречи представители высшего служебного мира – советники, надсоветники, уважаемые пенсионеры и ошалевшие шахматисты. На улице же под часами было место встреч как влюбленных, так и супружеских пар, а еще студентов.

Об этом даже поется в львовской песне «Рандка (встреча) под «Венской», которая была выполнена в одноименном ревю в 1928 г. в касино Круга литературно-художественного на ул. Академической, 13.

Погулянка і Високий Замок,

І парк Єзуїцький повен мамок

Там, де має ранди

Кожен львівський данді,

Затишком своїм не ваблять нас!

Будка під «Віденськов» із дзиґаром

Вже збирає цілий львівський гарем.

Емерити старі,

Панни і батяри —

Всі зі мною заспівають враз.

Рандка під «Віденськов»,

Рандка під «Віденськов»,

Хто в житті не мав її хоч раз!

Тут у замішаню

В трамваїв скрижуваню

Марить о коханю

Кожен з нас.

Під «Віденськов» рандка

Нам навіє сни,

То сі там спіткаймо —

Я і ти!

Рандка під «Віденськов»,

Рандка під «Віденськов»

І та будка повна крас (приваб)

Нині злучить нас!

Прийшов Чачкес раз до Мінчелєса,

Бо робити хтів з ним інтереса.

А Мінчелєс басом:

«Я не маю часу,

лиш скажи, де б я тебе спіткав».

Чачкес хтів «Де Ля Пе» чи «Рекляму».

Мінчелєс му каже: «Хаме!

Нині усі справи,

Гандель, флірт, облави

Роблютьсі в «Віденській» – аби-сь знав!»

Тут следует пояснить, что Давид Чачкес был владельцем покоев для завтраков по ул. Карла Людовика, 19, и с «Венской» конкурировал.

Хроника

1 июля 1919 г. из локаля кофейни «Венской» украдено у п. Тадеуша Масловского, профессора школ промышленных, пальто стоимостью 1800 крон.

14 ноября 1919 г. арестован здесь весьма элегантный пан с фальшивыми документами по имени Казимир Фелинский, инженер. Когда просмотрели альбомы полицейские, оказалось, что в руки полиции попал давно разыскиваемый полицией Варшавы и Лодзи международный аферист и бигамист (многоженец) Роман Курпьяк, юрист.

9 марта 1921 г. в кофейне арестованы 13-летний Тадеуш Брожек и 12-летний Марьян Дзедзинский, когда вытаскивали из кармана посетителя кошелек с 220 марками. В тот же день схвачен в «Венской» многократно задерживаемый вор Стефан Сердюк, когда он пытался украсть сумку с деньгами.

16 июля 1922 г. Мауриций Рубинштейн встретил как-то в кофейне «Венской» Романа Лавныка и дал ему пощечину.

Возникла так называемая арабская авантюра. Общественность стала на сторону Лавныка, добиваясь ареста Рубинштейна. Полиция арестовала обоих. Рубинштейн при аресте подтвердил, что Лавнык за здорово живешь швырнул ему камнем в плечи. Лавнык пояснил, что бросал камень не в него, а в один фиакр, потому что извозчик ударил его кнутом. Оба пана извинились и, пожав руки, разошлись.

Казусы

Из межвоенного периода дошла до нас также пара казусов из кругов украинских журналистов, которые наведывались в «Венскую кофейню».

Как-то к столику, за которым сидел Дмитро Донцов и еще кто-то из редакторов, подходит Мыкола Голубец и с отчаянием говорит:

– Нет, знаете, чтобы работник пера не имел возможности по-человечески выпить стакан кофе?! Да ведь бедные метранпажи и линотиписты в типографиях чувствуют себя по сравнению к нами как крезы! Мы решительно, панове, должны изменить нашу специальность!

Дмитро Донцов, улыбаясь, посмотрел на М. Голубца.

– Да, Моля, но что мы, бедные, сделаем, если умеем только писать и читать?!

Другое приключение рассказал писатель Роман Купчинский. Касалась она Станислава Людкевича.

«Высокий, стройный, с черной, кудрявой шевелюрой, с какой-то потерянной на румяном лице улыбкой. Когда шел по улице – покачивал головой, иногда что-то насвистывал, иногда останавливался, прикладывал палец ко лбу, вытаскивал бумагу и карандаш и на стене дома или на столбе записывал какую-то музыкальную мысль.

Но ошибался тот, кто думал, что Станислав Людкевич, популярно называемый «Сясь», считает себя композитором.

– Я, пан добродий, только по ошибке начал изучать музыку.

Он был убежден, что его истинная профессия, его жизненное призвание – купечество.

Однажды сидело в кофейне общество, в нем был веселый и остроумный редактор «Центросоюза» «Базь» Весоловский. Как-то разговор сошел на дукаты, и Базь вытащил из кармана бронзовую румынскую монету – 5 леев.

– Взгляните, панове, совсем как золото! – и бросил монету на мраморный столик. Она громко зазвенела.

Откуда ни возьмись – Сясь Людкевич.

– Что это такое?

– Румынский дукат.

– Покажите!.. Сколько хотите?

– Ничего не хочу. Это семейная память.

– Семейную память люди тоже продают. А сколько карат?

– Это бронза.

– Пусть будет бронза… Сколько хотите?.. Дам десять злотых!

Базь погладил белую хризантему, которую охотно носил, и сделал вид, что размышляет.

– Ну, говорите! – нажимал Сясь.

– Разве что для вас…

Людкевич поспешно заплатил и спрятал монету.

– Кельнер, «Рена»! – крикнул Базь прислужнику. Появилась бутылка рейнского вина, и Людкевич с хитрой улыбкой выпил «за здоровье джентльмена».

А на другой день встретил меня на пл. Рынок милым словом:

– Вы мошенник, пан добродий.

– Доктор, это грозит поединком!

– Пусть грозит чем хочет, но вы мошенник!

– Почему?

– Как раз возвращаюсь от ювелира. Да этот ваш дукат, пан добродий, даже ползолотого не стоит.

– Во-первых, дукат не мой, а во-вторых, я не сказал, что стоит.

– Но вы должны были сказать. Мошенничество, пан добродий! – и пошел, покачивая головой.

Через несколько дней поймал Сясь Базя.

– Отдайте мне, пан добродий, деньги, это мошенничество – не золото.

– Покупка была без условия, – ответил спокойно Базь.

– Бронза за золото?! Отдайте, вы же какой-никакой джентльмен.

Весоловский был случайно при деньгах.

– Хорошо, давайте монету.

Сясь в карман – нет, во второй – нет, вывернул все – нет.

– Зачем вам дурацкие леи?! Наконец, оттяните (оставьте) себе 26 сотиков.

– О, нет! Это для меня семейная память. Понимаете: семейная память. Что я теперь дома скажу! – и схватился в отчаянии за голову. – Что я скажу!

Сясь смягчился.

– Ну-ну, уж пусть будет так. Я действительно извиняюсь. Но этим вашим друзьям не прощу.

Однако простил…»

Эдвард Козак записал такой настоящий случай.

«Во Львове была общеизвестна т. н. «Венская кофейня» на главном перекрестке улиц, в центре города, где сходились наши мужи пера и политики. В один душный вечер официант подходит к украинскому столику и спрашивает, кто что желает? Происходит такой короткий диалог:

– Чем могу служить?

– Вода с соком!

– С каким соком?

– Лимонным!

– Маленький черный!

– Вода с соком!

– С каким соком?

– Малиновым!

– Вода, но чистая, без сока!

– Без какого сока??? – спрашивает механически официант».