Текст книги "Поцеловать небеса. Книга 1"

Глава 11

Когда я открыла глаза, утро уже благополучно наступило. Я скорее почувствовала, чем увидела, что входная дверь открыта настежь и сразу закричала, что есть мочи:

– Маша, немедленно закрой дверь! Вдруг эти звери придут! Закрой, ты слышишь?

К обычному человеческому страху примешивался страх похмельный.

Мой голос звучал неустойчиво, грубо. Он напугал даже меня саму. При этом я ощутила общую неподвижность лица и тела. Болело все. Даже то, чего давно не было.

– Мам, бабушка из больницы пришла, она во дворе. Не бойся.

Господи, бабушка! Я совсем забыла про нее. Ну, что я ей сейчас скажу? Откуда у меня такое лицо и зачем я ходила туда, куда ходила? Я слегка шевельнула губами, немного больше, чем требовалось для обычного разговора и вскрикнула от боли. Короста, на лице сплошь короста от асфальта и камней.

И, именно в этот момент, в двери появилась мама, взгляд ее был наполнен таким отвратительным состраданием, что я поняла – дело действительно дрянь. Я вежливо попросила у нее зеркало…

Увиденное поразило меня. Я никогда не думала, что могу так ужасно выглядеть… И самое неприятное, что это происходило на самом деле, сейчас и со мной.

– Ты с ума сошла? Где ты была? Ты же знаешь, что я в больнице, а вытворяешь черт-те что! С какими нервами я теперь вернусь назад? Допьешься! Лишу тебя материнских прав! Отправлю в психушку! Сволочь, дрянь! Ни стыда, ни совести!…

– А-а-а-а-а, – я схватилась за голову.

Теперь слушать это целый день! А во двор выйти нельзя, ведь соседи сразу увидят мою расписную морду! Господи… Меня передернуло. Это не моя жизнь…

Мать предлагала то поесть, то поспать, то вновь пускалась в нравоучения и не предлагала лишь одного, самого главного – выпить, чтобы забыть обо всем… И сама себе я такого тоже предложить не могла. Таким образом, круг замкнулся…

Я бережно мазала свои коросты самыми дорогими кремами, отдирала уже присохшие и замазывала еще не вылеченные. Я лелеяла себя целый бесконечный день. А вечером мама снова ушла в больницу, оставив меня на двухдневные безвылазные посиделки в домишке на хлебе и воде. Но не это угнетало меня.

Я думала, что он придет. Придет, чтобы просто спросить, как мои дела, жива ли я еще? Но он не пришел. И это вот самое обстоятельство причиняло подлинную, недетскую боль моему сердцу.

Итак, на третий день после описанных событий, мы с Машей сидели дома, смотрели телевизор, играли с собакой, жарили оладьи, когда… в окно постучали. Постучать в это окно было невозможно – оно выходило во внутренний двор, туда можно было попасть только через нашу кухню… или через двор соседей. Значит, стучали те, кто хорошо знал об этом. Или те, кому было на все наплевать. Я со страхом приоткрыла шторку и увидела в темном окне два женских силуэта – жену Олега и ее подругу Татьяну, о которой слышала от Людмилы. Судя по лицам, они пришли поговорить о чем-то, что не имело больше ко мне никакого отношения.

Я сделала вид, что мне совсем не страшно. В полумраке, сгустившемся вокруг, было уже почти не видно моих недолеченных корост.

– Привет, – улыбнулась я им сквозь стекло. – Пройдите к воротам, у нас здесь дверь не открывается.

Я жестоко лгала, дверь во внутренний двор открывалась легким пинком, но если бы они вошли сразу в дом, то я потеряла бы некоторые шансы при обороне. Их было бы гораздо тяжелее выставить. Даже через окно, в сумраке, я увидела, что они пьяны. «Девочки» повиновались и отправились в обратный путь, на улицу, к парадному входу.

Дочка крепко сжала мне руку, было видно, что она тоже боится.

– Не бойся. Тети просто хотят извиниться. Мы сейчас привяжем собаку возле ворот, ты пойдешь со мной. А если они станут на меня кричать, то ты сразу отпустишь Альфу, и она меня защитит. Хорошо?

– Ладно! – оживилась она.

Разговор, как я и думала, был ни о чем. Людка пришла «набить мне морду», как потом мне рассказывали свидетели ее предварительных пьяных разговоров. Они выпивали, ей стало скучно, она вспомнила обо мне и просто отправилась «в гости». Так сказать, расставить точки над «i». Но у нее никак не получалось скандала, я уступила ей по всем вопросам и сразу отказалась даже от мысли об Олеге. Люда зашла в тупик, ненадолго замолчала, поискала что-то за горизонтом мутными глазами, беспомощно оглянулась на более трезвую Татьяну и вдруг закричала:

– А-а! Ты же говорила, что любишь его! Ты даже посмела приходить к нему на работу! И еще придешь! Ведь придешь?

Она умоляюще-скандально заглянула в мои глаза.

– Нет, – тихо и твердо ответила я.

Но мой ответ показался ей не убедительным. Она радостно всхлипнула и прошипела:

– Ага, придешь…

И она ударила меня. Ударила по лицу. От неожиданности я даже не успела среагировать, и удар пришелся прямо по щеке. Больно. Татьяна стояла молча, она не собиралась ни участвовать, ни останавливать свою подругу. Людмила, воодушевленная таким звонким началом, сразу схватила меня за распущенные волосы на макушке, дернула с такой силой, что у меня затрещала кожа. Я перехватила ее руку, чтобы ослабить неимоверное пьяное усилие.

– Отпускай собаку! – прокричала я дочке.

Но собака в это время так рвала повод, так стремилась помочь мне, что слабые руки дочери никак не могли высвободить ее из натянутого стального ошейника… Он затянулся намертво. И стало понятно, что помощи ждать неоткуда.

Я продолжала держать руку Людки, а второй рукой молотила ее что есть силы, стараясь освободиться из ее цепкой хватки. Потом вдруг я вспомнила, что у меня сильные ноги и пнула ее несколько раз прямо в живот. Этот трюк сработал моментально. Она мгновенно отпустила меня, обиженно толкнула в плечо, добавила несколько нехороших слов, а я в это время захлопнула перед ее носом огромные деревянные ворота, закрыла щеколду трясущимися руками. И еще долго-долго соседи могли слышать ее хриплую пьяную брань, несущуюся по славной улице имени Спартака.

– Какой стыд… Господи, какой стыд… – только и шептала я сквозь слезы, пока мы шли в домик через двор. – Ну почему ты не отпустила собаку! Теперь они будут думать, что нас можно избить в любой момент, что мы их боимся.

– Ну, прости, я не смогла. Она так сильно тянула, так злобно лаяла. У меня не получилось. Ну, прости! – шептала дочка. Она тоже плакала от жгучей жалости ко мне.

Но было и еще нечто, что ожидало нас кроме стыда и жалости: Люда вырвала мне волосы. Не слегка, не чуть-чуть, и не для красного словца говорю я об этом. У меня на самом деле больше не было волос на макушке. Когда я провела расческой по каштановым спутанным прядям, то все они так и остались на ней. Я присмотрелась, немного наклонилась, и увидела белое ровное, и даже красивое, круглое пятно размером с железную пятирублевку…

Никогда в жизни я не испытывала более сильных ощущений. Американские горки – ничто по сравнению с тем шоком, в котором я пребывала, глядя на себя в зеркало. За моей спиной стояла дочь, и по ее лицу я ясно читала, что она хочет и плакать, и смеяться одновременно.

– Ничего, ничего… – озадаченно чесала лысину я. – У меня есть накладной хвостик! Это спасение!

Мы начали пристраивать его на голове, но как бы я не зачесывала волосы, лысинка все равно проглядывала и поблескивала в тусклом свете лампы. Нетрудно представить, как гордо она заблестит при солнечных лучах! В любом случае хвостик – это лучше, чем ничего. Ведь завтра нам надо было идти в больницу к маме! Через весь городок, в котором к утру многие уже будут знать о моих вечерних боях.

Истина, где ты? И цена ли это за многолетнюю любовь – разбитое лицо и вырванные волосы. И вырастут ли они? Это всерьез беспокоило меня.

Вырастут, скажу я, забегая вперед. Никто и никогда так и не узнает, что у меня не было волос на голове целый месяц.

Глава 12

Поутру, умывшись и приладив к лысине пучок накладных волос, мы отправились навестить болящую маму. Когда я шла по городку, мне казалось, что каждый тычет в меня пальцем, смеется, ненавидит, или, что еще страшнее, жалеет. Но все эти гадкие ощущения быстро, волшебно испарялись при одной только мысли о сегодняшней вечерней выпивке. Я победоносно вышла в свет, а значит – смогу прикупить бутылочку – другую, чтобы сгладить все неприятности, постигшие нас.

Мне так хотелось рассказать маме, что мне сделали больно, обидели, избили, но я не могла этого сделать. ТАМ не было сострадания. Там было абсолютное зло. Она бы оскорбила меня и добавила этой глухой боли, которая уже начинала скапливаться в тайниках моей робкой, нежной души. Этой боли скоро будет ровно столько, что я не смогу спать, дышать, говорить, чтобы не выдать себя… Может зря я так, и она любила меня? Безусловно, любила. Но она считала меня первопричиной всех своих неудач… Однажды я открылась ей. Выплеснула ту боль, которую причинили мне люди. Это случилось страшным утром, последовавшим за ночью, в которую меня грубо изнасиловали трое пьяных мужиков. Они поймали меня вечером по дороге домой, в маленькой геологической партии, где каждый знал каждого, где не было ни криминала, ни самого понятия – страх. Силой усадив меня в машину, они отправились на берег реки и сделали свое грязное дело. Одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год. Почти сразу после окончания школы…

Они не убили меня только потому, что не сразу додумались до этого. Через четыре часа глумлений и моего непрерывного крика, мужики привезли меня обратно в геологическую партию и выпустили на свободу. Я сразу побежала в сторону дома… но дома никого не было. Моя мать проводила эту ночь в объятиях своего любовника, молодого беспечного красавца. Под дверями дома я поняла, почувствовала, что сейчас эти люди вернутся за мной, чтобы убить меня… Я одна… Они просто выбьют стекла и ворвутся ко мне… Шутка ли? Статья за изнасилование – до десяти лет лишения свободы.

Что же делать??? Я вспомнила про свою единственную близкую подругу Вику и ее маму, Ангелину. Дорога к ним пролегала через центр городка, но я уже видела свет фар возвращающегося за мной фантома смерти…

В обход, я бежала в обход, через заросли верблюжьей колючки и саксаула. Босиком, потому что туфли остались на берегу реки. И как только я переступила границу двора Ангелины, то сразу упала в цветочные кусты, потому что фантом шел за мной по пятам…

Они тоже вошли в этот двор и постучали в дверь. Но тетя Лина сказала, что меня здесь нет… Я не дышала, долго не дышала среди хризантем и роз. Я ждала, когда смерть вернется туда, откуда пришла…

И только спустя час я отважилась постучать к Ангелине в дом. Она увидела меня и обмерла… Как будто увидела живую жертву аборта…

Так вот, утром я вернулась домой. Тетя Лина проводила меня туда еще до рассвета. Я сняла с себя грязные рваные вещи, брезгливо бросила их на пол. Затем упала в подушку и задала ей только один вопрос: «Как я буду жить с этим?» Ответа не было.

А после пришла мать. Она вошла в мою комнату, молча посмотрела на представившуюся взору картину и произнесла то, что я запомнила навсегда:

– Ну что? Нае…сь???

– Мама, меня изнасиловали!

И вторая фраза:

– Не п….ди!

Я рассказывала ей всю историю вновь и вновь… Я плакала и уже почти сходила с ума. Но я не встретила в ней ни малейшей доли сочувствия. Ничего… Она утверждала, что во всем этом есть только моя вина…

Потом был суд и три месяца публичного позора на заседаниях. Двоих поймали, один все-таки сбежал и просил передать, что обязательно вернется и убьет меня…

Мама… Она стала меня стыдиться. Она предпочитала больше не ходить со мной рядом. Население маленькой партии вновь и вновь «перемалывало» то страшное, незаурядное событие. Я стала прокаженной, выброшенной из маминой жизни. Только тетя Лина и ее дочь пригревали меня иногда за душевной беседой.

Это был первый и самый бессовестный поступок с ее стороны. Этого я не простила. И видимо уже не смогу…

А потом мама выпроводила меня замуж за того самого Юру, сына ее подруги. С глаз долой, из сердца вон…

Мама вышла в больничный двор такая жалкая, мятая и никому не нужная здесь, что у меня сжалось сердце. Я не могла помочь ей быстро, сиюминутно, а мои слова поддержки только усугубили бы положение вещей. Но она не считала себя пострадавшей. Очень бодро мама оглядела нас взглядом командарма и почти с ходу заявила:

– Я здесь договорилась. Тебя будут кодировать. Сейчас схожу за доктором, он тебя посмотрит, поговорит с тобой, заплатишь свои доллары, и больше не будешь пить. Ребенок обретет мать, а общество – полноценного гражданина.

Жалость моя испарилась по мановению волшебной палочки. Под угрозой стояла не только сегодняшняя выпивка, но и мои деньги, моя жизнь, моя дикая свобода от правил и обязательств.

Дочка пощипывала меня за рукав, теребила и подталкивала к этому событию. Она больше других мечтала иметь нормальную непьющую мать. Она понимала, что корень всех наших бед именно в бутылке. Но девчушка не могла знать одного – для такого излечения необходимо быть готовой. Требовалось озарение. Так бросил пить мой папа.

Сейчас, сегодня во мне все противилось такому положению вещей. Болезнь была сильна во мне. Очень сильна. И я пока нуждалась в ней! Говорить об этом с мамой было, по меньшей мере, бессмысленно. Мама никогда не считала это болезнью. Она уже шла в кабинет нарколога, который находился здесь же, в одноэтажной полудеревенской больнице. Мы с дочкой покорно остались на скамейке между двумя большими деревьями.

Я не могу сказать, что меня напугали, но во мне поднималась мощная волна протеста, еще детского, того самого, из-за которого жизнь моя зачастую катилась кувырком. Сейчас должно было произойти что-то невероятное, невозможное, и оно спасло бы меня.

И это невероятное произошло. Из-за угла больничного пристроя, из ниоткуда, прямо на нас вышла одинокая лошадь. Белая, большая, настоящая. Лошадей я боялась с детства. Она шла медленной своей походкой, мигала большим глазом, фырчала и мотала головой. Я неожиданно подумала, что вижу это одна, но, покосившись на дочку, поняла, что это не видение, а реальность. Девочка тоже распахнула глаза навстречу внезапному чуду. Это был знак…

Я не стала ждать, когда меня искусает белая кобылка, когда вернется мама с доктором Пилюлькиным и меня повяжут прямо в этом больничном дворе.

– Пошли отсюда… – прошептала я дочери.

И мы, взявшись за руки, потихоньку отправились восвояси.

– Мама, а как же доктор? Бабушка ведь правильно говорит, тебя надо лечить.

– Мы сделаем это попозже. Я не могу сейчас. Не говори больше мне про это.

Это было очень больно – лгать ей в глаза. Это было больше, чем больно, не уметь дать ей то, чего она так хотела. Но в жизни всему свое время… Кто знает, если бы я была благополучна с самого начала, чиста и трезва, кем бы стала она? Такой ли искренней, преданной и честной выросла бы моя дочь, если бы я поливала ее шоколадом???

Глава 13

По дороге домой я купила бутылку вина, даже могу вспомнить какого – «Монастырская изба». Я проигнорировала осуждающий взгляд дочери и просто уверила ее, что мы никуда не пойдем, я буду пить дома, а потом мы сразу ляжем спать. Я видела страх в ее глазах, но на тот момент желание выпить было намного сильнее желания обогреть и успокоить единственное любимое существо. Я шла запивать свой бесперспективный мир…

В этот вечер не произошло ничего особенного. Мы приготовили ужин, я приняла душ в уличной кабинке, под музыку мы посидели прямо во дворе. Дочка играла с собакой, а я допивала свое вино. За второй бутылкой решила не ходить, ведь обещала, что буду дома. Итак, я безмятежно сидела во дворе и даже не подозревала, что в это самое время ко мне уже собиралась новая делегация для нового приватного разговора.

Как только мы погасили свет, в дверь постучали. На этот раз стучали в ту дверь, которая вела к воротам. Злобно зарычала собака. Мы закрывали ее на ночь в доме, страшно было представить, что может произойти с псом там, в темном дворе, по которому ходит неизвестно кто. Простота… Убийственная сельская простота! Люди легко входили туда, куда их не то, чтобы не звали, а попросту – не желали знать!

От первого же стука я вздрогнула. Меня словно ударило сильным током, подбросило на диване. Дочка немедленно схватила меня за руку.

– Кто? Кто там? Не открывай! – зашептала она.

– Нет, не открою, не бойся. Пойду, послушаю, кто там пришел…

Я стала осторожно пробираться к сеням. Дверь была хлипенькая, закрытая всего лишь на толстый, вертлявый крючок… Но ее надо было тянуть, чтобы открыть, а те, кто пришли, толкали, значит, шанс был. Я умоляла собаку, чтобы она не залаяла, и Альфа тихонько урчала, что вряд ли было слышно пришедшим.

«Гостей» было несколько. Судя по голосам, две женщины и мужчина. Я поражалась их тупому бесстрашию. Они ведь даже не могли знать – одна я или с мамой. Может у меня мужчина или целый отряд ОМОН? Нет, это не волновало их вовсе! Чего же они хотели? Почти сразу я узнала голос Люды и Тани, мужской мне был неизвестен. Они посмеивались, стучали, звали меня по имени вполне доброжелательно, но я уже доподлинно знала, что любой доброжелательный разговор здесь может закончиться потасовкой с исходом не в мою пользу.

Меня так сильно трясло, что искры сыпались из глаз. Во мне немедленно ожил и расцвел тот самый животный страх, который я так ненавидела. Ежики зашевелились в попе. Я боялась дышать, трогать рукою крючок двери, сделать шаг или пошевелиться. Только бы они не пошли к окнам, на ту сторону домика, откуда появились в первый раз! У меня не было темных занавесок и при определенной изобретательности, они смогли бы разглядеть происходящее внутри, а именно: умирающую от страха меня… Но они ушли. И я благодарно перекрестилась. Я клялась себе в тот момент, что больше никогда не буду вступать ни в какие сомнительные мероприятия.

Внезапно я попала в энергетический тупик. Олег стал никчемным прошлым, хотя именно из-за него мы оказались в этой темной глуши с печным отоплением и озлобленными скучающими жителями. Куда двигаться теперь? Какие горизонты открывать, когда все вокруг покрылось пеленой равнодушия? Снова отменный повод для пьянки…

Надо сказать, что я покупала выпивку всегда в одном и том же месте, ибо только там можно было купить ночью, вечером, днем и в любой праздник. Этот ларек находился в двадцати минутах ходьбы от нашего домика, и я аккуратно-прилежно посещала его в разном виде и в любое время суток.

Естественно, что меня там уже прекрасно знали и беспрекословно давали в долг, если я не успевала обменять доллары на рубли. Это была самая постыдная популярность, на которую я могла рассчитывать, но тогда это не имело для меня абсолютно никакого значения.

Хозяином ларька был женатый мужчина на вид лет сорока, спортивный, моложавый, очень веселый, интеллектуальный и весь какой-то «не местный», словно его привезли извне и оставили здесь всем на удивление. Он обладал не только этим ларьком, но и еще одним полноценным магазином, двумя автомобилями и большим домом где-то далеко на окраине.

Роман, так звали его, совершенно некстати воплотил в себе мой мужской идеал, тот самый, который я часто встречала, проходя мимо, оглядываясь случайно. Тот самый идеал, который не принадлежал мне ни разу в жизни, и о котором я так безуспешно мечтала много лет.

Он, конечно, не мог не замечать моей любви к алкоголю, но он так же видел, что я имею деньги, и это привлекало его. Рома любил деньги и небедных людей. Мы перекидывались парой фраз, когда встречались в его ларьке. Он очень нравился мне, начинал нравиться. Это было сильно похоже на предчувствие новой любви, которая быстро прогрессировала на фоне беспробудного возлияния спиртным и первозданного одиночества.

Я первая спровоцировала его на свидание, и он не отказался. Так начался наш недолгий бурный роман с Романом, на виду у всей деревни. Я влюбилась в него сразу, по-настоящему, как умела делать только я. А он помог мне с местной постоянной пропиской и дал несколько дельных советов, главный из которых «не пей!» – я пропустила мимо ушей.

Мы все еще жили на улице Спартака, это было все то же лето, и он приезжал за мной на полугрузовом рабочем авто, чтобы съездить на речку для отдыха и разговоров. На фоне всего окружающего нас тогда, он был просто великолепен! И я про себя стала называть его: Барин.

Мы посещали отдаленный пляж, окруженный сосновым нетронутым бором. Он уютно ложился головой мне на колени, рассказывал что-то из своего прошлого, перебирал, словно бусы, свои ощущения от наступившей несоветской жизни.

– Знаешь, ко мне даже рэкетиры не приставали, я так давно в бизнесе, что им и в голову не пришло «доить» меня. Я открыл первый магазин, когда еще никто и не помышлял о частном бизнесе. Мне ведь уже пятьдесят! – горделиво заканчивал он. И он действительно был вправе гордиться собой и всем, что его окружало. Почти все продуктовые магазины в городке сотрудничали с ним, он выстроил дом, вырастил детей. Наверняка, посадил пару деревьев…

– Ты никогда не хотел уехать отсюда? – провокационно спрашивала я, всем телом болезненно ощущая, невозможность получить хоть каплю его уверенности или стабильности.

– Уехать? Зачем? Здесь я человек, величина. А уеду – и я никто. Знаешь, у каждого есть свое место под солнцем. И у тебя найдется. Главное – знать, чего ты хочешь, – и он шутливо ткнул меня пальцем в нос.

– Мне кажется, что мое место под солнцем либо отсутствует, либо я его проскочила…

– Не проскочила. Увидишь, все получится, – и он сказал это именно тем тоном, который означал – наши пути параллельны. – Сказал тоном, который я ненавижу.

Да, он умел говорить умные вещи, здорово шутил, любовался моим стройным молодым телом, когда я купалась в местной речушке при лунном свете абсолютно нагой. И если бы я не стала так зависима от своего внезапного чувства, Барин бы оставался со мною столь долго, сколько я сама пожелаю.

«Но куда все исчезает?» – спрашиваю я себя всякий раз после окончания банкета… Любые отношения сходят на ноль. И чем сильнее дорожишь ими, тем вернее то, что скоро ты их потеряешь. Я ведь могла даже бросить пить ради него! Но все закончилось гораздо быстрее. Он перестал приезжать, перестал встречаться на пути, он избегал меня… Учитывая то, что телефонная связь отсутствовала напрочь, шансов найти его не оставалось. Видимо, я сказала какую -то глупость, продолжения которой слышать Роман не желал…

То лето прошло под музыку Лаймы Вайкуле. Я слушала и слушала ее новый альбом «По улице Пикадилли», ибо он полностью соответствовал тому моему настроению и состоянию. Надежда на встречу еще долго не умирала во мне, а грустная мелодия с голосом прибалтийской певицы неслась вдаль по улице Спартака, бередя мою уставшую от потерь душу. И, казалось, никогда, ни разу в жизни я не буду иметь возможности получить ответ на вопрос: «Почему?»