Текст книги "История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника"

Мечникова указала рукой в знак согласия, а ксендз Жудра перекрестил уходящего.

В сенных дверях стоял скучающий Никита со сложенными на груди руками и зевал. Корчак похлопал его по плечу и дал ему знак, чтобы шёл с ним.

– Слушай, Никита, у нас с тобой есть тут кое-какая работа, но так, чтобы люди не видели. Возьми тупую секиру, молот, кусок какого-нибудь железа и иди за мной.

Глаза Никиты засветились и он охотно приступил, его мучило бездействие.

Дабы не подавать вида, что хотят чего-то искать в подземелье, велел Янаш Никите бутылки, какие привезли с собой, приносить к нему, а инструменты втайне привести в нормальное состояние. Людям, стоящим внизу, дали сигнал, чтобы Доршака, если бы пришёл, отправили под каким-нибудь видом и не подпускали внутрь…

Запалив лампу и взяв корзины, не спеша спустились в подземелье. Двери на всякий случай за собой закрыли.

С правой стороны сразу нашёлся тоннель и подвал, забросанный побитым стеклом и мусором. Подняв лампу, нашёл Янаш, хоть с трудом, на стене кресты и между двумя этими блестящими кирпичами циндровки, которые казались отколотыми. Стена, однако же, под ними и над ними была ненарушенной и покрытой старой пылью.

– В стене замурован ящик с бумагами и вещами, – шепнул Янаш, – кусок стены нужно удалить, не создавая шума…

Никита, едва услышав, с живостью человека, жадного до работы, схватился и железом поддел кирпич. Казалось, что он даже известью не был укреплён, потому что сразу вышел, и за ним показалось отверстие. Янаш сунул руку и нащупал ящик.

– Есть! – воскликнул он с радостью. – А следовательно, ничего другого не остаётся, как вытащить столько кирпичей, сколько нужно, чтобы достать ящик.

Никита только кивнул головой и уже брался за работу. Но дальше шло гораздо трудней, так как кирпичи были вдавлены и их было нужно отбивать и и ломать, чтобы увеличить отверстие… Не обошлось, поэтому, без глухого стука по стенам.

В подвале, сверху, чему сперва не придали значения, было маленькое зарешечённое окно, выходящее на двор от куртины…

Очень мало попадало в него света, однако, дало почувствовать будущим внутри, что это отверстие чем-то заслонено.

Янаш поднял голову и увидел прилепленное к решётке красное лицо Доршака. Он толкнул Никиту, который сразу перестал работать…

Доршак, пойманный на шпионаже, не отступал.

– Что вы, милостивый государь, там делаете?

– Мы хотели сюда что-нибудь спрятать, – сказал Янаш, – нужно полку к стене прибить.

– Хе! Хе! – рассмеялся подстароста. – Что-то спрятать! Пожалуй, ищите, чего вы не потеряли…

И исчез с глаз…

Было это приключение очень несчастливое. Оставив Никиту внизу, сам Янаш побежал, очень смутившийся, к мечниковой.

– Случилось, – сказал он, входя, – чего предвидеть было невозможно.

– Что? Ящик забрали? – рассмеялась мечникова, не смутившись.

– Едва ли не хуже, – начал Янаш. – Ящик на своём месте, полный или пустой – этого не знаю ещё, но Доршак за нами сверху в окно подсматривал, вироятно, услышав стук.

– Если бы мы не были в своём доме и своей собственности не отыскивали… – воскликнула пани Збоинская. – Поэтому что же? Нечего таиться…

– Доставать? – спросил Янашек.

– Это разумеется, теперь уже делать тайну во сто крат было бы хуже.

Таким образом, воротился Янаш в подземелье. Сбегая вниз, в нижних дверях он увидел стоящего Доршака, которого не впускали.

– Пане Корчак, – крикнул разгневанных подстароста, – это меня уже за чужого и врага считаете, что мне доступ запретили?

– А чего же вы хотите себе?

– Это прекрасный врпрос! Я хозяин… хочу войти…

– Но мечникова в эти минуты видеть не может…

– Я также не хочу.

– С кем же вы желаете увидиться? – спросил Корчак.

– С тем, что вы внизу добываете, – с усмешкой вставил Доршак.

Янаш пожал плечами.

– Там нет ничего интересного.

– Я думаю напротив, когда мечникова даже специально сюда ехала, чтобы присмотреться к этому вблизи. Ибо теперь прибытие её понимаю.

Навязчивый Доршак стоял в дверях.

– Ничего не понимаю, – отпарировал Корчак, – а так как времени нет, прости меня, ваша милость.

Сказав это, он начал спускаться вниз по лестнице, а подстароста, видя, что не торгуется, ушёл гневный. Янаш нашёл Никиту очень утомлённым, значительный пролом в стене, а сквозь отверстие видимый уже достаточно ящик, обитый железом, а точнее, сундук, покрытый пылью, плесенью и паутиной, железо которого было покрыто ржавой рудой. Не обращая уже внимания на то, подсматривает ли за ними кто-нибудь или нет, подставив под ноги кирпичи, приступили оба к подъёму ящика, но для двоих он был слишком тяжёл, а притом от долгого стояния как бы прирос к стене. Поэтому они должны были исользовать разные средства для подъёма и медленного спуска на пол.

Не скоро, намучившиеся и вспотевшие, они смогли, наконец, поставить его на землю. Сломанные замки, трухлявое дерево – всё сыпалось. Поднимать его по лестнице не было способа, пошёл, поэтому, Янаш за госпожой и привёл её вниз вместе с Ядвизей. Он сам приказал освободить пару дорожных сундуков, имея ввиду вытащить то, что находилось в ящике, и принести наверх.

Ключей не было, поэтому замок пришлось отбивать, но это прошло легко. Ящик внутри оказался нетронутым, полным, а хотя много вещей было испорчено от долгого лежания, золото, драгоценности и дорогое оружие совсем не пострадали.

Мечникова была чрезвычайно рада. Любопытная Ядзя хватала всё. Присвоила себе старые чётки и такой же древний пояс, который мать ей охотно отдала. Остальные вещи Никита с Янашем перенесли наверх, а пустой ящик, очистив до дна, оставили в подземелье.

На Доршака та мысль, что там в подземелье могло что-то скрываться, о чём он на протяжении стольких лет ничего не знал, что он тут охранял чужое сокровище, которое так легко себе мог присвоить, производила невыразимое впечатление. От одной этой мысли он кипел от гнева и скрежетал зубами. Он так же действительно понимал, почему прибыла мечникова и не мог себе простить, что никогда ничего не искал в подземельях замка.

Когда он под впечатлением этого несчастья вошёл в комнату, в которой жена его для развлечения, сидя у окна, вышивала, она сразу поняла, что с ним что-то должно было произойти.

– Злодеи! – воскликнул он на пороге. – Грабители!

И остановился.

– Кто? Где? – спросила жена.

– А эта баба со своим проклятым двором! Она не глупа и не напрасно сюда тащилась. Теперь я уж всё знаю.

Хотя он никогда не был привычен открываться перед женою, в этот раз так был взволнован, что удержаться не мог. Ходил по комнате и разговаривал как бы сам с собой:

– Узнали, что тут было сокровище в замке замуровано! Кто же мог об этом догадаться. Пришли, как за своим, и вырвали его у меня. Там, в подземелье…

Жена, подняв глаза, с любопытством слушала.

– Где? Как?

– Я слышу, – говорил Доршак, – что-то стучит под землёй, валится, как бы стены рушаться. Я как раз ходил поглядеть башни и куртины, посмотрел в подземелье туда, откуда доходит стук, а там Никита с этим молодчиком стену ломают и дыру выбивают…

– А откуда ты знаешь, для чего они это делали?

– Откуда! Гм! Я давно тут от старосты слышал про замурованное сокровища, но смеялся, как над бабской выдумкой, чёрт мог догадаться… У меня было столько лет времени, мог все стены повыбивать… но когда кому не везёт, то уж не везёт ни в чём…

Он дико засмеялся.

– Перед моим носом мою собственность вырывают.

– Твою? – насмешливо спросила жена.

– Да, мою, мою, потому что тут всё моё, – закричал Доршак, – слышишь ты, баба, молчать… Моё, я тут пан, не они. Их правление коротко… не дам им отсюда ничего вывезти.

Опомнившись, он окончил ворчанием, несколько раз встретил взгляд женщины и утих. Всю злость он подавил в себе.

Начал звать Татьяну. Вошла та тучная женщина, вытираясь фартуком.

– Слышишь, – сказал он, – сейчас оденься, возьми фрукты, мёда на тарелке и неси мечниковой наверх. Но чтобы око имела на всё, что делают, что на столе лежит. Если подслушаешь, что говорят, тем лучше… понимаешь? Сразу возвращайся.

Татьяна исчезла, так как её посольство, за которое она могла получить подарок, было желанным. Доршак взялся за мундштук и трубку. Жена в молчании шила. Он уже даже на неё не смотрел.

Ушло добрых полчаса, прежде чем Татьяна, празднично одетая в юбку с нашивкой, платок на голове, в белый фартук, в кораллы, стояла снова на пороге. Доршак поднялся.

– А что?

Татьяна начала кивать головой.

– Что я там видела! – сказала она, хватаясь руками за лицо. – Что я там видела! Они меня не ожидали, двери были открыты, аж вздрогнули, когда я вошла. Пани сразу дала мне два тинфа и отправила, но мне достаточно было бросить взгляд. А, пане! Панечка! Они с собой сюда сокровища мира привезли… полные ящики золота.

– А что? – крикнул Доршак. – А что? Не говорил я… сотни тысяч раз…

– Тихо! – подхватила жена.

– Ты молчи! – прорычал, поднимая кулак, подстароста. – Говори, Татьяна.

– Сумею ли я, – простонала женщина, беспрерывно качая головой и держась рукой за подбородок, – только знаю, что драгоценностей полные столы и ящики. Её светлость, панна её, ксендз и тот молодой рылись в них. Как я вошла, то как злодеи, схваченные на преступлении, они смешались, тогда меня также скоро отправили, что и хорошо видеть не могла.

– А ну, довольно, – воскликнул Доршак, – я уже знаю своё и буду думать теперь, что предпринять.

Агафья вдруг перестала шить, её платок и руки упали на колени, красивое лицо приняло выражение глубокой задумчивости, глаза обратила к окну и, как мёртвая, без движения осталась какое-то время погружённая в задумчивость.

Доршак ходил по комнате, услышал шелест её платья, когда, наконец, она хотела встать, и остановил её.

– Слушай ты, баба, – воскликнул он, – мы между собой имеем расчёты. Ты меня предашь. Два раза я поймал тебя на разговоре с этим молодчиком, ты их остерегаешь, ты их пугаешь, ты…

– Да, да, – смелым голосом начала Агафья. – И если смогу, то их защищу, ибо не дам тебе совершить больше ни одного преступления и твою шею от виселицы спасу, которую она заслужила.

Доршак подбежал к ней, она вложила за пояс руку и достала нож, который носила всегда при себе.

– Не прикасайся ко мне, а то убью! – крикнула она. – Убью и не буду иметь на совести, потому что лучше бы не жил, потому что я предпочла бы видеть тебя на смертном одре, как…

Доршак, бледный от гнева, поднял трубку, которую нашёл под рукой, и вознамерился ударить её по голове, когда Агафья отскочила, держа по-прежнему в руке нож.

– Ты думаешь, что я не знаю, где ты был вчера? У Шайтана… у друга. Ты думаешь, что я не отдагаю, зачем?

Доршак весь дрожал, но боролся с собой, не хотел ни скандалов в замке при чужих, ни до предела раздражать жену. Как человек, который не имеет, на чём выместить свою злость, сломал на части трубку и бросил их в угол, а сам упал на подушки, вырывая волосы на голове. Его уста бросали подавленные проклятия, он опустил голову, думал долго и, видно, что-то решил, так как вдруг успокоился и опёрся на локоть, уже словно не обращая внимания на Агафью.

Та посмотрела на него и вышла.

Вскоре затем Доршак спустился по лестнице. В нижнем сени он несколько раз прошёлся и проходящую Горпину послал за Татьяной.

Наполовину освободившаяся от своих торжественных одежд, она спустилась вниз.

– Эта волчица меня убьёт, – сказал сдавленным голосом Доршак, – эта женщина меня погубит, нужно спасаться.

Женщина, черты которой выражали глупое звериное равнодушие, как верный пёс, посмотрела ему только в глаза и кивнула головой.

Доршак отвёл её в угол и резко, шибко начал шептать. Поначалу женщина качала головой, будучи неуверенной в том, что ей предстоит делать, наконец, когда он начал настаивать, они, казалось, договорились друг с другом. Она опустила глаза к земле и медленно пошла. Раз и другой он отозвал её, добавляя тише какое-то предостережение.

Доршак, несмотря на дождь, выбежал из дома в городок. В кирпичном здании по его уходу долго было тихо, как в могиле… потом послышались отворяющиеся одни и вторые двери, быстрая походка и снова молчание.

Когда Доршак возвратился из городка, на лестнице его ждала Татьяна, бледная и задумчивая, они о чём-то пошептались между собой. Его лицо прояснилось, он смело вошёл в комнату. Агафьи тут уже не было, не было её также ни в её комнате, ни в одной наверху, а Горпина, которую на следующий день о пани спросил Никита, поведала ему, что не знает, куда поехала… Как-то в замке её с этой минуты не видели, подстароста объявил мечниковой, что жена его должна была выехать ночью к больному отцу, и вздохнул над тем, что не мог её сопровождать.

* * *

Дождливый день к вечеру немного прояснился, ветер разогнал остатки туч с неба, зеленоватая лазурь показалась на западе и люди назавтра обещали хорошую погоду. Янаш тщательно расспросил Доршака, какими дорогами он собирался везти мечникову, чтобы завтра её предостеречь. Подстароста сразу предложил себя проводником, потом, после некоторого раздумья, не настаивал на этом, и, рассказав о дороге, хотел дать конного парубка. Янаш и этого не принял.

– Расскажи мне, пан, как надо мне ехать, мы, военные люди, легко на бездорожье и в горах ориентируемся, – сказал Янаш. – Нам было бы стыдно проводников с собой тянуть на такую объездку.

Доршак, видно, имел причины, из-за которых в эту экспедицию обязательно не напрашивался – замолчал и не настаивал. Услышав, что только четверо человек выберутся вместе с Янашем, рассмеялся.

– Это слишком, – сказал он, – великая кавалькада, – вдвоём гораздо удобней.

Не было на это ответа.

Границы Гродских поселений были издавна обозначены каменными крестами на рубежах, на дубах также были знаки, а повсюду сами ручьи и ложи потоков представляли тропу, лёгкую, чтобы узнать. Янаш и Никита, не полагаясь на рассказ Доршака, получили информацию в городе и на следующий день, пользуясь прекрасным утром, выехали.

Не считая Никиты, Янаш взял двоих гайдуков, а оставшимся велел внимательно стеречь замок.

Спускались от ворот к мосту, когда Доршак, более ранняя, чем они, птица, встретил их здесь, уже возвращаясь из городка.

– Ну! Счастливой дороги! – сказал он насмешливо. – Лишь бы только до ночи вернулись, так как времени для осмотра околицы достаточно.

Янаш ехал, ничего не отвечая. Сразу миновав городок, направились в горы и въехали в ущелье, до границ которого должны были достать… Утро было тёплое и почти весеннее, солнце на безоблачном небе весело сияло. Никита, знакомый от местных людей с околицей, вёл… Но едва въехали в тенистый овраг, над которым свешивались деревья и сплетённые ветви, Янаш, расспрашивая о разных подробностях, говорил с Никитой, гайдуки помогали разговору, и не обратили внимания, как вместо того, чтобы свернуть в овраге в левую сторону, поехали по нему прямо… вперёд.

Они немало удивились, когда по прошествии часа пути, когда они предполагали попасть на поляну и старый сарай, а потом на могилы, не нашли ни одних, ни других, а место это, извилистое и сырое, всё более узкое, вело их в гущу, куда уже почти без следа дороги можно было протиснуться.

И Янаш, и Никита поняли ошибку, а возвращаться им не хотелось. В смех это пустили. Молодому человеку так был прекрасно на коне, в лесу, на вольном воздухе, в этой пустыне, что за ошибку совсем не гневался. Товарищи так же смеялись над происшествием. Прошёл второй час. Устремились к горе, потом ехали хребтами, пока, наконец, не начали спускаться вниз склоном, противоположным тому, которым прибыли в эту дикую околицу.

Кусты начали редеть, а за ветвями проглядывала какая-то степь. Никита держался впереди, другие за ним, но в немногим более десяти шагах остановился, в молчании призывая рукой своих. Чувствуя уже, что надо держаться тихо, Янаш и два гайдука пробрались сквозь последние кусты над утёсом и остановились.

Перед ними была широкая долина, но также, как Гродецкая, окружённая холмами, по большей части заросшими. В другом её конце пасся табун коней, курились костры и были видны несколько конических шатров.

Никита, не очень опытный, не мог хорошо понять, что мог означать этот лагерь. Янушу достаточно было, немного приподнявшись на стременах, посмотреть, чтобы узнать татар. Там их было не видно, но шатры и кони выдавали.

В молчании, немного отступив в заросли, смотрели они так, поражённые, когда Янаш дал знак к отступлению, и тут же снова спрятались в чаще. Издалека долетало до них ржание коней, боялись, чтобы собственные их кони не ответили тем, что выдало бы. А, хотя в гущине они могли укрыться и уйти от погони, Янаш предпочитал быть незамеченным.

Не говоря ни слова, они проехали часть дороги в обратном направлении, пока, собравшись, снова не начали разговора.

– Татары, без сомнения, – сказал Янаш, – я уже с ними виделся и много слышал о них. Делая вывод из численности лошадей, их там должно быть не много, потому что всегда на одного четыре лошади, а мы вчетвером, хотя бы на сорок наскочить, не здорово…

– Мы, должно быть, далеко отбились от нашей границы, – прибавил Никита, – нужно уже той же дорогой по собственным следам возвращаться, а в другой раз проводником не гнушаться.

На Янашка не произвело это такого сильного впечатления, обещал только себе мечникову не пускать. Казалось, что они должны скоро вернуться в Гродек, но лошадям было необходимо попастись в лесу, а потом искать дорогу, и едва под вечер, выехав из оврагов, они увидели перед собой замок. Корчаку было немного стыдно, что как бы возвращался ни с чем, всё-таки было достаточно того, что настигли татар.

Солнце заходило, когда они приблизились к замковому мосту. Здесь стоял Доршак, словно их ожидающий. Янаш спешился.

– Челом.

– Челом.

– А где это вы бывали? Если можно спросить? – насмешливо спросил Доршак.

– Мне стыдно рассказывать, но лгать не люблю, – сказал Янаш, – не знаю, где был.

Подстароста начал смеяться.

– Я вот знаю, что с татарами встретился.

Доршак сделал удивлённую и необыкновенную мину.

– Если вы, милостивый пан, с ними бы встретились, – сказал он, – тогда вас бы тут вечером не было.

– Если хочешь искренней правды, не дошло до встречи, но мы лагерь, коней и шатры отлично видели.

– Где? – морщась, спросил Доршак. – Это галлюцинация.

– Нет. Мы вчетвером видели.

– Где? У нас? На границе татары? Этого не может быть!

Все вместе шумно и опережая друг друга начали это подтверждать, Доршак хмурился всё больше.

– Байка! Как живо! Это был не татарский лагерь. Вашим милостям приснилось! У страха глаза велики! Это была наша пограничная стража.

Янаш воскликнул.

– Так точно, – повторил подстароста, – я вашим милостям клянусь, что это были наши. А что они по-татарски стоят лагерем – это правда, и что обычаи местные приняли – это тоже несомненно. Пусть пан над собой смеха не делает, – сказал он, обращаясь к Янашу, – говоря о татарах.

Корчак замолчал.

– Если бы я мог это предвидеть, – сказал он, – мы бы подъехали.

– Но где жы вы странствовали? Эта не ваша была дорога.

– Это правда, – сказал Янаш.

Уверенность, с которой говорил Доршак, дальность лагеря, который издалека едва могли заметить, несмотря на небольшое доверие к словам подстаросты, повлияли на то, что Янаш поверил ему и замолк. Огорчал его потерянный день.

– Завтра я с вами поеду, – добросил Доршак, – убедиться, где вы сегодня блуждали.

С опущенной головой Янаш вернулся в башню, ища издалека Ядзю, которая, очевидно, может, от скуки в этом одиночестве ждала его также давно. Они встретились в верхней зале, где в то время мечниковой не было. Ядзя подбежала даже к порогу, подавая руку старому другу.

– Что с вами? Вы как будто с охоты, когда заяц перед борзыми убегает. Вижу на лице облако.

– Стыдно, панна мечниковна, я сорвался бродить по незнакомому краю и… мы утомили себя, коней, а подстрелили овода.

– Ну? Что же произошло, прекрасный рыцарь? – смеясь, щебетала Ядзя. – Говори, и скорее, ты знаешь, я любопытна.

– Заблудился, – начал Корчак, – мы ехали целый день, э! уж и признаться не хочу.

– А! А! Передо мной? Как это? Передо мной? Ведь мы друг от друга не имеем тайн.

– А я не знаю? – засмеялся Янаш. – Что я – это несомненно, но панна Ядвига…

Ядзя сильно зарумянилась.

– А это прекрасно! Вы мне не верите! Тогда мы квиты с дружбой, когда так.

Янаш сложил руки.

– Верю!

– Говори, как на исповеди – я не выдам.

– Вы знаете, что случилось? Мы блуждали весь Божий день. Мы наткнулись на какой-то татарский лагерь, виденный вдалеке, клянусь, что татарский.

– Иисус! Мария! – крикнула Ядзя, складывая руки и бледнея.

– Но Доршак смеётся, ручается и присягает, что это была наша пограничная стража, которая так по-татарски привыкла стоять лагерем.

– Э! Доршак! – бросила девушка. – Опиши мне, пан, я такая любопытная.

Янаш с самыми точными деталями начал рассказывать всю экспедицию, как им показался лагерь, кони и шатры.

– Поскольку, как оказывается, я ошибся, – заявил он в итоге, – пусть панна Ядвига ничего уже о том не вспоминает. Завтра мы едем уже с Доршаком.

Ядзя задумалась, вздохнула.

– А мы? Когда поедем?

– Дорогая панна мечниковна, – прервал Янаш, – не настаивайте слишком. Кто знает, что в этих горах и околице скрывается! Прежде чем пани мечникова сможет выехать, позвольте мне хорошенько объехать этот край вокруг. На Доршака полагаться нельзя.

– Знаешь, – прервала Ядзя, – он жену свою ночью неизвестно куда отправил – её нет уже в замке.

– Стражи всю ночь стоят, никто не выезжал.

– Но её нет.

– Дивная вещь! – выдал Янаш.

Вышедшая мечникова не много узнала от Корчака. Он сам избегал более долгого разговора и сразу вышел. Внизу ждал его Никита.

– Панечку, Доршак лжёт, – шепнул он, – это были татары! Я спрашивал людей. Но почему он скрывает это? На что ему нужно, чтобы мы о татарах не знали, подумайте же, это злой человек.

– Тихо же! До завтра! Завтра нас четверо, он один, посмотрим… это должно выясниться.

– Э! – буркнул Никита. – Что тут долго думать и говорить, это явный предатель, я бы его в палку сразу скрутил… а иначе бы всё выяснилось. Пока он нас туманить будет, никогда правды не узнаем.

Корчак дал ему знак, чтобы молчал, и на том кончилось.

На ночь, как обычно, расставили стражу, Никита её обходил. Осторожность была, может, избыточная, но Янаш видел потребность в ней. Лучше было чересчур, чем слишком мало, быть начеку. На рассвете они собирались выезжать. Никита ещё на кануне, бледный, разбудил Янаша.

– А что? Время? – воскликнул он, вскакивая.

– Времени будет достаточно, – выдал Никита, – есть кое-что другое.

– Что же? Что?

Парень постоял минуту молчащий. Махнул рукой.

– Тут зло, тут всё плохое, – вздохнул он, – тут души каятся.

– Что такое? – подхватил Янаш.

– Говорю, пан, здесь души в этих пустошах каятся…

Вера в эти стонущие души, кающиеся и просящие молитв у живуших, в то время была всеобщей. Янаш так же хорошо верил в них, как и Никита.

– Послушайте, – говорил придворный, понижая голос и крестясь. – Вам известно, что я ночью обхожу стражу, и сегодня также три раза вставал, так как Галабурда, лишь бы сел – тогда спит, а когда спит, то можно у него и ботинки поснимать – не услышит. Я как раз был на страже, обхожу полностью стену замка, как надлежит. Когда спустился со стен во двор, в углу, было тихо, как мак посеял, словно слышу под моими ногами стон. Я испугался и плюнул. Говорю здравицу. Слушаю. Стоны, но так, как из-под земли и так, словно бы человеческим плаксивым голосом, а потом стук, будто бы подо мной. Всякий дух Бога славит; волосы у меня на голове стали дыбом. Говорю вторую здравицу – стоны. Не выдержал и убежал.

– Ты трус. Ветер дул откуда-нибудь и завывал, – бросил Янаш.

– Ветра ни капельки не было. Трус! Можете ли вы про меня такое говорить, послушайте сами, – говорил жалобно Никита. – Трус! Я живого человека не боюсь, но с духами не воевать грешному человеку. Я сам себе сказал: трус, вот! Через час прихожу во второй раз. Только приблизился к этому месту, было тихо, а чуть я ступил на камни, снова стоны! Я сделал знак святого креста и сбежал. Не было спасения.

Янаш уже набросил на себя бурку, на небе едва серело.

– Проводи меня туда, – воскликнул он.

Никита, хотя неуверенно, встал и пошёл впереди. Во дворе было пусто. Люди ближе к утру заснули на посту, на небе чуть серело. В воздухе – тишина.

Осторожно подошли к углу стены. Янаш шёл следом за проводником. Остановились. Никита, обутый в толстые башмаки, едва наступил на брусчатку, когда, действительно, как бы сдавленный крик и зов послышались вдалеке. Нельзя было хорошо распознать, откуда он исходил – казалось, он выходил из-под земли.

Волосы у обоих на голове зашевелились, они начали потихоньку молиться.

– Никита, никому об этом ни слова, – выпалил Янаш. – Ксендз Жудра совершит мессу и будет спокойно.

– Э! Э! Как-то это так стонет, – сказал Никита торжественно, – одна мессачка ему не поможет.

Покивал головой. Какое-то время ещё слушали. Голос, словно уставший, умолк. День занимался и серый свет всё отчётливей давал различить предметы. Янаш одновременно услышал, что в первом дворе люди уже вставали и шли к лошадям, поэтому он велел Никите готовить их для себя и людей. За прерванный сон уже не было времени себя вознаградить.

С грустным каким-то впечатлением Корчак начал одеваться. Когда потом на знак, что кони готовы, он спустился вниз, нашёл Доршака уже в седле с великой фантазией, борзые, вытягивающиеся после сна, были при нём… люди в готовности, и хмурым утром, которое, однако, обещало проясниться, отправились на объезд границ.

* * *

Предоставленные почти по целым дням сами себе либо забавляющиеся старыми рассказами, хорошо им известными от ксендза Жудры, мечникова и Ядзя вовсе не скучали. Появилось у них теперь занятие с приведением в порядок того добытого сокровища, какое оказалось полностью таким, каким его описал владелец. Очищали драгоценности, сгнившие ящики должны были заменить новыми. Мечникова радовалась, что мужу, который, идя под Вену, был вынужден выдать много денег на экипировку, привезёт захваченную так счастливо добычу из прошлого. Ядзя с любопытством осматривала все замковые углы. Из двух угловых бастионов вид на околицу был очень красивый. Она всходила на них по каменным лестницам. Наверху широкий парапет позволял удобно сесть. Она проводила там ясные часы за рассматриванием околицы, пустых пожелтевших гор. Быстрые её глаза в неизмеримом отдалении могли увидеть наименьшнее движение. Но редко что-либо прерывало тишину и покой этой заклятой околицы. Мёртво, недвижимо стоял этот огромный пейзаж, по которому, пожалуй, пролетающая тучка пробегала брошенной тенью. Издалека, как серебряная лента, выдавалась речушка, а обнажённые скалы – как призраки среди зарослей. Кроме этого, на верхушке стены, которую ветры покрыли пылью, росло множество мелких трав, мхов и даже кустов, нанесённых ураганами с полей в зёрнах… Там были птичьи гнёзда и стаи их поднимались над стенами. Вид был грустный, но великолепный. Из-за первой полосы холмов высовывалась другая, как бы покрытая сероватой занавесью тумана, а кое-где вершины ещё более отдалённых холмов, казалось, тонут в тучах.

Ядзя догадывалась, мыслями уносясь за те горизонты, о мирах, которые там скрывались. В этот день она была немного беспокойной. От чего? Не знала сама. Преследовала Янаша заячьей шкуркой, но боялась за него. Она знала его мужество и запал, но столько говорили об опасностях, что, в конце концов, она была готова в них поверить. Этот брат её и друг больше её интересовал, чем она себе признавалась. Они привыкли друг у другу; трудно ей было подумать о расставании, дрожала от одного предположения опасности. Иногда немного на него гневалась, а потом ей было важно смириться; когда он был рядом, она чувствовала себя спокойной, когда он надолго отдалился, всё казалось грустным. В разновидность природы этого чувства Ядзя вовсе не вдавалась, было оно естественным, спокойным, освящённым открытостью и в уме её равнялось братскому. Не иначе, как казалось, любила бы брата.

Сейчас, глядя вдаль с бастиона, она хотела угадать, где он в данный момент может находиться? Она видела, как он с Доршаком рысью въехал в ущелье и скрылся. Издалека ещё обернулся несколько раз к ней, приметил её, видно, так как поднял вверх шапку, а Ядзя долго размахивала белым платком в знак того, что его увидела. Даже до мгновения, когда исчезли в ущелье, она постоянно видела эту поднятую руку и по прежнему отвечала ей, взволнованная, шепча: «Сохрани Боже!» Потом она села на камни и осталась так с глазами, уставленными вдаль.

Мать знала уже, где её искать в обеденную пору. Они сели к столу с ксендзом Жудрой, который старался развлекать, как мог, но чувствовал, что и ему без Янаша было грустно и чего-то недоставало, как бы одной ноты в хоре.

– Уж это правда, – сказал капеллан, – что без этого хлопца небезопасно и невесело. Он жизнь с собой приносит.

– В глаза ему этого не скажу, – рассмеялась мечникова, – чтобы его не испортить, но в действительности Господь Бог благословил нас этим сиротой. И муж мой был хорошо вознаграждён за своё доброе дело. К нему применялось всё: и наука с книгой, и рыцарское дело, и каждый благотворный совет.

Ядзя зарумянилась от радости, слыша эти похвалы, но к ним ничего не добавила, только в духе поведала себе, что об этом когда-нибудь Янашку напомнит.

– А привязан к нам, – говорила далее мечникова, – что меня не раз волновал своей заботливостью.

– И набожный парень, – добавил ксендз, – а такую набожность, как его, люблю, так как льётся из сердца, и не для рисования работящий. Не ищет от неё славы.

– Доршак, – начала через минуту мечникова, – как по всему оказывается, человек ненадёжный, а мы его слишком долго тут держали, что в конце концов паном себя посчитал; когда его милость меня бы послушал, следовало бы тут Янаша посадить. На границах здесь именно для него место.

Ядзя не могла сдержаться.

– Но, дорогая мама, – сказала она, – тогда бы нам было его очень жаль. Так далеко! Он нам нужен в Межейевицах. Вы увидели бы, как там без него было бы пусто.

– Но для него тут было бы лучше. Что он у нас выседит? А тут, – говорила мать, – тут бы мог чего-нибудь заработать.

Ядзя опустила голову на скатерть и задумалась.

Этот день проходил медленно. После обеда Ядзя снова вышла на второй бастион кормить воробьёв хлебными крошками от обеда и высматривать возвращение брата. Она говорила себе:

– Отец не допустит, чтобы на край света выслать Янашка и посадить его на этих пустошах. Я сама скажу отцу, что этому не бывать. По правде говоря, не знаю, что было бы, если бы у нас его не стало – хоть с тоски умирать, не с кем словом перемолвиться, не с кем посмеяться, ни подразнить. Ведь это мой лучший слуга и друг. О! Что не пущу его, то не пущу, не разрешу это. Уж найду для этого способ, чтобы предотвратить. Нет, нет.