Текст книги "История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника"

Солнце медленно заходило за горы, когда из ущелья показались возвращающиеся. Впереди ехал Янаш с Доршаком, люди за ними. В лесу нашли ещё зелёные ветки со свежими листьями и украсили ими себе шляпы. Янаш, снова заметив Ядзю, поднял шапку вверх, она его охотно приветствовала белым платком. Они помчались рысью к мосту и замку. Ядзя сначала думала выйти к нему, но устыдилась Доршака и задержалась на бастионе, говоря себе: он сюда придёт. Она не ошиблась, так как Янаш, едва отдав коня, побежал к башне, с которой она ему размахивала белым платком.

– А! Вы всё-таки вернулись, – воскликнула, увидев его внизу, Ядзя, – но, говорите же, говорите, что вы видели?

– Леса и ущелья, ущелья и леса, скалы и деревья, и больше ничего.

– А людей?

– Никого, пустыня! – отозвался он, поднимаясь на несколько шагов, чтобы приблизиться к Ядзе, которая сидела на парапете. – Это, должно быть, очень красиво весной, но теперь… нет ничего такого, чтобы осматривать.

– Вот уж! – воскликнула Ядзя. – И скажете это матери, чтобы испортить нам поездку.

– Если бы вы меня послушать хотели…

– Я предпочитаю, чтобы вы нас слушали, – прервала девушка. Янаш рассмеялся.

– Прошу не противоречить.

– Не смел бы.

Она погрозила ему пальцем.

– Конечно, конечно, в этой дороге вы себе много позволяете! Командуете, приказываете, а нас считаете за невольниц.

– Панна Ядвига! Годится ли.

– Но потому что вы мне всё портите! Мне необходимо многое увидеть, многое, а вы постоянно думаете о каких-то опасностях.

– Не боюсь их для себя.

– Это я уже слышала, но нас держите в попечении.

– Нам трудо понять друг друга, панна Ядвига, это край, в котором никто никогда особо в безопасности не был. Мы на самой границе, полно бродяг, самые злые и дерзкие банды оставлены для охраны границ. Как Бог даст, что наш король турков прогонит прочь со всего Подола и Каменца, тогда мы прибудем сюда и все самые маленькие углы посетим. Пещеры…

– Видишь, пан, есть пещеры, – прервала Ядзя, – а я, как живу, никогда ни в одной не была.

Янаш вздохнул. Затем подошла со двора мечникова.

– Смотрите-ка, – сказала она, смеясь и показывая пальцем на Корчака, – вернулся, я ждала, ждала, а он первый рапорт пошёл сдать панне Ядзи, забыв обо мне.

– Пусть матушка не гневается, он ни в чём не виноват, – шибко вставила Ядзя, – я его позвала.

Ядвисия немного солгала, чтобы его оправдать.

– Но говори же, господин Корчак. Что там?

– Мы объехали значительнейшую часть границ, кроме них не видели ничего больше.

– А, стало быть, и мы могли бы поехать.

– Ну да! Да! – хлопая в ладоши и вставая, воскликнула Ядзя с бастиона, подбегая к матери. – Едем, едем!

– Значит, завтра, – решительно ответствовала мечникова. – Доршак даст каретку для нас. Он и Янаш будут нас сопровождать.

– Прошу прощения, пани мечникова, – вставил Янаш, – не могу с этим согласиться. Не менее десяти хорошо вооружённых человек возьму.

– Зачем? На что? Что в голове у вашей милости? – рассмеялась пани. – Да брось, чтобы мы не послужили причиной насмешек.

– Я беру смех на свой счёт, если нужно, – отозвался серьёзно Янаш, – но иначе не будет. – Эти слова он вымолвил так серьёзно и так смело, что пани Збоинская уже не сопротивлялась.

Как раз и Доршак, который, может, слышал часть разговора за стеной, высунулся из двери.

– Значит, назавтра ясно пани даёт распоряжение? – спросил он. – Карету, коня… я и пан Корчак.

– И десять вооружённых людей в конвой, – добавил Янаш.

– Зачем? Вы же сами убедились, что спокойно и безопасно.

– Но иначе я не буду спокойным и беспечным, – добавил Корчак, – об этом нечего и говорить.

Корчак поклонился и ушёл.

Доршак пожал плечами и усмехнулся.

– Оставьте его в покое, – шепнула пана мечникова подстаросте с улыбкой, – упрямый человек, убедить его невозможно… что за проблемы… пусть себе с нами едут.

– Гм, гм, – буркнул тихо подстароста. – Это, конечно, не проблемы, но и не помощь, десять человек – это уже кучка. Иногда цокот стольких коней в самом деле готов на нас какого лиха навести. Зачем их брать.

– Как это? – спросила мечникова. – Значит, было бы чего опасаться.

– Ну нет… но бродяги есть.

Доршак, угрюмый, махнул рукой и стоял молчащий. Как-то это ему, очевидно, не было по вкусу.

– Пусть ясно пани прикажет, – сказал он, помолчав. – Что же тут этот господин распоряжается.

– Этот господин, – живо вставила Ядзя, лицо которой зарумянилось, – был предназначен отцом к тому, чтобы командовать; это трудно.

Лицо Доршака исказилось, он злобно посмотрел на девушку, но возмущённая Ядзя отошла.

Янаш уже в нижней комнате выдавал людям приказы и отбирал самых крепких, распоряжаясь, какое оружие взять с собою назавтра. Ни на кого не обращал внимания, и хотя экспедиция могла бы показаться смешной, он хотел её сделать безопасной. Ксендз Жудра напрашивался также. Доршак, который пару раз пытался влезть, видя, что делают заготовки, заряжают ружья и пистолеты, приводят в порядок сабли, должен был уйти с бумагой; Янаш сделал вид, что его не видит и не слышит.

Утром следующего дня в замке всё начало двигаться, выводили коней, одевались люди, Янаш ещё осматривал каждого по отдельности и каретку, предназначенную для женщин. Никита собирался ехать впереди, потому что уже был знаком с околицей, за ним Янаш на коне и ксендз Жудра, который также охотно оседлал степака; остальные люди были поставлены по бокам и с тыла… Казалось, что день как бы специально выбрали дивно прекрасный, ясный и тёплый. Ещё до того, как выехали, Доршак объявил, что для показа наиболее красивых мест, поведёт несколько иной дорогой. Это никого не поразило. С восходом солнца в готовности было всё, мечникова, перекрестившись, села с Ядзей в карету, Доршак уже крутился на коне, люди оседлали своих, Янаш расставлял – и так вся эта кавалькада, проехав мост и городок, из хат которого выбежало множество людей для рассматривания едущих, двинулась через долину в ущелье. Ядзя больше стояла, чем сидела в карете, с первых шагов в ущелье восхищаясь красотой деревьев и окружающих гор.

Доршак был в особенном настроении. Как если бы хотел вознаградить своё обычное молчание и раздражение, оживлённый, рассказывал разные легенды о давних нападениях, битвах, схваченных пленниках и т. п. Каждый угол имел тут какое-то кровавое воспоминание. Чем глубже они въезжали в горы, тем стены их больше поднимались и лес становился более старым и важным. Ручьи перебегали дорожку, здесь и там над ней громоздились серые скалы или выбивались из-под дёрна, покрытые толстым слоем мхов, зеленеющим теперь как раз самыми живыми красками. Доршак указал мечниковой впалые в земле пограничные кресты и рубежные засеки на дубах.

Ехали так спокойно даже почти до полудня. Солнце, поднявшись, бросало сверху лучи в эти лесные закрома, остаток дня стоящие в тени. Иногда в ущельях их обвевал холод долин, то снова веяло тёплое течение раскалённого воздуха. Кони уже прилично устали, когда въехали в долину между горами, на которой у края леса были видны две могилы. Одна из них, отличавшаяся от тех, которые они до сих пор видели, была опоясана, словно зелёным кольцом, насыпанным некогда валом, ушедшим теперь в землю.

– Может, тут ясно пани приказала бы коням отдохнуть! – отозвался Доршак.

– А, хорошо! Хорошо! – прервала Ядзя. – У могилы, но как же она называется?

– Хан-Курган! – сказал Доршак.

Деревья, которые, видно по насыпям обоих заросших курганов, до половины заслоняли их ветвями. За их стволами была чаща кустов, шыповника, кизила, скомпии, роз, сплетённых с дикой ежевикой.

По кругу зелёную равнину, которую перерезал ручей, окружали красивые холмы. Отсюда было не видно даже, чтобы в неё вела другая дорога, чем та, которой ехали путешественники. Тишина царила вокруг. Мечникова и Ядзя вышли из кареты, ксендз спешился, люди также начинали слезать с кулбак.

Янаш ещё сидел и разглядывался, несомненно, для выбора места отдыха, когда среди глухого молчания его ухо уловило вдали ржание коней.

Если бы он в эту минуту посмотрел на Доршака, заметил бы, как он вдруг побледнел.

Едва донеслось это отдалённое ржание, когда стоящему рядом Никите Корчак бросил:

– Все на коней и за оружие, не спешиваться, окружить кругом.

Доршак больше догадался о приказе, чем его услышал.

– Пусть люди отдохнут, – отозвался он, – пусть сложат оружие, потому что напрасно тащили его всю дорогу. Коней нужно напоить.

Янаш кивнул Никите.

– Даже не думать.

Мечникова и Ядзя с недоумением поглядывали на него и не могли объяснить себе этого беспокойства.

Доршак, якобы что-то поправляя у седла, не слезал с него и беспокойно бросал по кругу взгляд.

Какое-то мгновение продолжалось ожидание, когда земля вдруг начала издалека гудеть, всё громче, всё ближе и с правой стороны недалеко показался как бы табун лошадей, которые мчались прямо на обоз.

У мечниковой было время перекреститься и схватить дочку за плечи, когда уже Янаш и люди стали отрядом между ней и тем зрелищем, для неё непонятным. Она оглянулась на Доршака и увидела, что его конь мог выскочить, убегая в противоположную сторону. Ей только казалось, что рукой он давал какие-то знаки. Кому? Людям, что её окружали, или тем нападающим – понять было невозможно. В это же мгновение свист стрел, которые посыпались градом, били в кусты и падали, попадали в стволы деревьев, послышался вокруг… Янаш с людьми, уже готовыми к обороне, стоял, заслоняя собой мечникову. Он не утратил ни мужества, ни хладнокровия, глазами старался сосчитать силу неприятеля, гораздо превосходящую. Визг и крик татар, топот коней, показывающиеся чёрные лица с белыми зубами, падающие стрелы также не тревожили этой горсти людей, которой командовал Янаш. Подпустив толпу на выстрел, дали огня… Этот неожиданный отпор, видно, задержал нападавших, но они начали забегать слева и окружать горсть людей, которых только лес заслонял с другой сороны. Янаш кричал, приказывая, чтобы мечникова с дочкой не отходила от боевого строя, и медленно скомандовал отступать к ущелью. Стороны ущелья были покрыты гутыми зарослями и наверх татары могли взобраться не скоро. Следовательно, овраг представлял собой вид естественной крепости, в которой, во всяком случае, с маленьким этим отрядом держаться было можно. Все это поняли. Ксендз Жудра схватил за руку мечникову и стоял с ней за каретой, которую пытались также втащить в балки. Только кони, устрашённые криками и стрелами, сначала не давали управлять собой. Это была отчаянная оборона. Татары обегали всё более тесным кругом и по-прежнему пускали стрелы.

В первые минуты испуганная, мечникова медленно восстановила некоторое хладнокровие и мужество. Она начала кричать, чтобы ей и Ядзи давали ружья для зарядки. Ядзя также была как бы овеяна каким-то рыцарским духом. Не один из людей ещё не пал, двое было ранены. У Янаша в шапке было две стрелы и одна рука ранена, но не знал он о том, не чувствовал этого. Отступая потихоньку ко входу в ущелье, они смогли укрыть женщин, а то что проход, выходящий в долину, был узкий, десять человек могли разделиться на два ряда, один из них мог отстреливаться в то время, когда другой готовился к этому. Янаш был впереди, разгорячённый, увлечённый, яростный, чувствуя, что тут придётся заплатить жизнью, и думая только о том, как спасти мечникову и Ядзю. Один побег вслепую в гущу лесов мог их или чудом сохранить или также, как неосведомлённых с местностью, загнать как раз в ловушку. В то же время даже побег был невозможен, потому что ущелье тянулось далеко, а две стены, охватывающие его, были почти вертикальные, как обрыв.

Мечникова, прижимая дочку, с молитвой, отступала, прикрытая кареткой и лошадьми. Ядзя кричала:

– Давайте ружьё!

Янаш рассчитывал время, как долго они смогут продержаться, он думал: либо отступать далее, либо стоять на месте.

Отступление горсти по дорожке также не было хорошым, потому что выставляло их вражеским стрелам. Татарская дичь огромным кругом объяла их спереди. Несколько раненых коней и людей пало от татарских стрел, это разъярило ещё больше нападающих, которые каждый раз напирали ближе. Почти с отчаянием Янаш увидел, что часть татар с лошадьми, часть отбегавших лошадей справа и слева направилась в гущи, видимо, для окружения обеих стен ущелья, с вершин которых стрелами могли удобно преследовать скрывающихся там и вынудить в конце концов к сдаче. Чело даже менее притесняли. Ксендз Жудра услышал шуршание кустов и невольно издал крик:

– Теперь мы погибли!

Мать яростно потянула к себе дочь, обняла её руками и обе так стояли, ожидая, что предназначил Бог, и желая уже только вместе умереть.

Но первые головы и татарские крымки, что показались на горе в ущелье, едва имели время выйти из гущи. Одного свалил пулей Никита, другого Янаш. С левой стороны поражённый татарин напрасно хотел схватиться за кусты, поехал по крутой стене, пятная её кровью, и повис почти над мечниковой, в сплетённых корнях дерева, в которых запутался. Но на месте их уже теснились другие. Оборона со всех сторон становилась невозможной. Было необходимо заряжать ружья и переносить сыплющиеся стрелы. У Янаша было уже более десятка ран. Счастьем, толстый кафтан, который он надел только в этот день, значительнейшую их часть глубоко не пропускал. Застревали в нём и падали.

Одного из людей стрела поразила в глаз и, застряв даже в мозге, убила насмерть. Он повалился с коня, цепляясь за него руками, стоня и умирая.

Ксендз Жудра схватил коня за поводья, головой попрощался с мечниковой и оседлал его, беря ружьё убитого. Справа и слева из гущи теснилась с диким криком толпа. Они были так уверены в пленниках, что стрелять прекратили. Как можно быстрее только спускались вниз, чтобы схватить женщин. Видно было, что дело было в них и в том, кто их первый поймает, дабы иметь право на выкуп.

Мечникова и дочка стояли какое-то время ошеломлённые, головами прижавшись друг к другу, но вдруг Ядзя сорвалась. Лицо её горело.

– Янаш, – крикнула она, – пистолет! Давай оружие!

– Давайте оружие, – воскликнула мечникова, – оружие, оружие!

Корчак, который весь обратился в ту сторону, действительно схватил пистолет, как можно быстрее его зарядил, взял другой у человека и подал оба женщинам. Татары сползали по стенам ущелья вниз. Минута была ужасная.

До двадцати их насчитал Янаш, уже почти достигающих дна ущелья. Почти не обороняясь со стороны долины, стрелял в тех, которые уже угрожали в середине ущелья. Речь шла не о том, чтобы спастись, так как спасение было невозможным, но чтобы умереть по-рыцарски и сражаться до конца. Двое татар, смертельно раненых на полпути к низу, скотились умирать на дно и корчились в нескольких шагах от мечниковой. Янаш целился в ближайших. Среди этого шума всё чаще слышался крик умирающего, а за ним мстительные возгласы нападающих, всё более разъярённых.

Как свернувшийся клубок змей весной, более десятка татар одновременно спустились, наконец, сверху прямо к женщинам. Одного из них настигла пуля и он всех обрызгал кровью; спустились, таща за собой труп вниз и, чуть ступив на землю, подскочили к карете и непосредственно к мечниковой.

Самому первому, который приблизился, подпустив его почти к себе, когда уже тянул руку, чтобы её схватить, пани Збоинская раздробила голову выстрелом из пистолета; он пал, а двое других уже тянули её за плечи.

Ядзя выстрелила, сама не ведая как, заметив дикое, звериное лицо над собой. Янаш был тут же и обнажённой саблей рассёк того, кто напал.

Ксендз Жудра, который не имел оружия, отломил яростным движением люшню от кареты и бил её по головам теснящихся нападающих.

Минута была страшная.

Среди этого шума из долины донёсся крик и цокот копыт ещё более громкий, чем до сих пор. Янаш обернулся, ожидая увидеть за собой татар, которые могли теперь сесть на шею почти беззащитным, когда с удивлением заметил, что та толпа, которая опоясывала по кругу, начинала быстро разбегаться. Некоторые оставляли даже коней, которые одни разбежались по долине.

С правой стороны из невидимого места, заслонённого деревьями, сыпались выстрелы огнестрельного оружия, под конец из малень-маленькой полевой пушки громыхнуло ядро. Татары бежали.

Те, которые были в ущелье, услышали над собой крики и призыв, остановились, неуверенные в его значении, и непрерывно обстреливаемые, начали смешиваться, одни обратно на гору пытались подняться, другие сбегали ущельем.

Какая-то невидимая сила пришла на помощь. Ещё минута и от татар остались только убитые и раненые. Всех охватило изумление. Янаш, у которого из десятка ран текла кровь, обратился ещё к долине и увидел скромно выглядящую конницу, которая гналась за татарами.

Мечникова только теперь почувствовала себя спасённой, она ослабла и была вынуждена опереться на дочку, лицо которой пылало. Обе словом ещё не могли перемолвиться, обнимались со слезами. Люди осматривали друг у друга взаимно раны, потому что почти все были ранены, но, избежав смерти и ясыри, смеялись уже и выкрикивали.

Ксендз Жудра спешился.

– На колени – что следует Богу за спасение. Произошло чудо!

Янаш хотел слезть с коня, но, едва коснувшись ногой земли, посувствовал какой-то сумрак в глазах, схватился за грудь и упал. Также раненый Никита подхватил потерявшего сознание.

Спустя мгновение, когда, коленопреклонённые, они молились, а ксендз Жудра громко провозглашал: «Честь Тебе и хвала, Боже-Спаситель!», напротив ущелья показался мужчина на коне.

Он поднял шапку, ждал, пока кончится молитва.

Глаза всех обратились к нему. Человек был необычный и не из тех, что встречаются каждый день. Огромного роста, но словно из одних костей сложенный, худой, что-то имел от героя и много от Дон-Кихота в себе. Голова заострённая, лицо длинное и жёлтое, огромные седые усы, жилистая загорелая шея, ноги длинные, руки медвежьи, с узкой талией, с широкой грудью; на сильном и рослом коне, казалось, точно выехал из театра на побоище. Одежду также имел на себе особенную: лосиный кафтан, стёганный снизу, на нём потёртый контуш из толстого ярко-красного сукна, на груди кусок брони и золотистый ринграф с Божьей Матерью, на голове золочённая мисиурка с проволочным чепцем, а в неё сверху было воткнуто перо цапли. Шёлковые кармазиновые шаровары, сапоги до колен, за поясом пистолеты, сабля сбоку, ружьё у седла. Всё это не было изысканное; использованное, старое, но мощное, а сам человек был крепкий и ловкий.

Он посмотрел на женщин, на обморочного Янаша, на раненых людей и лежащие трупы и… перекрестился.

Потом медленно слез с коня. Оруженосец, едущий за ним, старый и седой, как он, сразу взял коня. За ним проскакало около десяти всадников, гоня татар, и пробежала оборванная пехота с бердышами и ружьями, которая потянулась дальше.

Ещё стоя вдалеке у коня, из уважения к женщинам, незнакомец подтянул жупан и контуш, поправил мисиурку, немного сдвинутую броню установил на место и, крутя усы, приблизился медленно и важно.

– Представляюсь, – сказал он, медленно кланяясь и поднося руку к мисиурке, – если не ошибаюсь, ясно вельможная мечникова Збоинская.

Пани мечникова поднялась с земли, всматриваясь в это дивное явление.

– Припоминаю, я имел эту честь и счастье лет тому назад, правда, десять, в течении полутора часов гостить в Мейежевицах, полковник иностранной части, охраняющий теперь границу, Ян Грациан Дуленба… да, госпожа благодетельница, из тех старых Дуленбов, кармазинов.

– Мы обязаны тебе, полковник, жизнью и свободой! Но каким же образом?

– Но, ба! Божье Провидение, – сказал Дуленба. – Я этих собачьих сынов, с вашего позволения, уничтожаю, преследую, и как могу, мучаю. Вот Бог мне дал, что догадавшись, в Чёрной балке на засаде поймал их.

Он посмотрел на Янаша. Ядзя, вся в слезах, коленопреклонённая при лежащем, плакала, вытирая ему кровь на лице.

– Ничего ему не будет, этому молодчику, немного крови потерял, а ну, воды принесите! – сказал Дуленба.

В каретке была, счатьем, и вода в барилке, и вино. Ядзя, уже вся занятая раненым, побежала за одним и другим.

Полковник посмотрел снова на лежащие трупы татар, одного из которых убила мечникова, второй был ранен выстрелом Ядзи и имел оторванную челюсть.

– И мы сегодня вышли на солдата, – отозвалась мечникова, – одного, мне кажется, я убила, второго подстрелила Ядзя.

– Несомненно! – сказал ксендз Жудра. – Потому что я на это собственными глазами смотрел.

– Героини! Героини! – воскликнул Дуленба. – А я сегодня счастлив больше, чем во всей моей жизни, что так впору прибыл, чтобы спасти дорогие ваши жизни.

– Один из наших убит, – промолвила мечникова.

– В добром деле погиб, – сказал Дуленба, – красивая смерть, ему не на что жаловаться. Умереть нужно, а уж лучшей смерти нет, чем в поле, хотя бы от паскудной татарской стрелы.

Когда Дуленба спокойно, просто разговаривает с мечниковой, Ядзя по-прежнему на коленях над Янашем приводит его в сознание и вытирает. Собственной рукой она должна была, превозмогая страх и отвращение, вынуть несколько стрел, которые ещё торчали в нём. Раны были неопасными, но было их много и кровь лилась обильно. Янаш начал приходить в себя, открыл глаза, увидел лицо Ядзи и быстро их закрыл… Только через мгновение, услышав её голос, он пришёл в себя и пытался подняться.

– Панна Ядвига, прошу идти к матери, – проговорил он, – прошу, – и глазами указал к ней.

Ядзя не двигалась. Он вытянул к ней руку, не чувствуя, что она была полна крови, Ядзя сжала её, закрасневшись, когда почувствовала эту тёплую кровь. Никита шепнул, чтобы она отошла и дала себе, наконец, решиться на это. Она посмотрела на свою окровавленную ручку и содрогнулась. Полковник настаивал на возвращении…

– Ежели пани мечникова позволит, провожу её до Гродка, – сказал он, – хотя в дороге нечего бояться. Это татарство, когда однажды бежит, берёт ноги за пояс и не задержится даже до степей.

Ксендз Жудра занимался распределением возвращения. Янаша нужно было положить в каретку, по той причине, что, казалось, верхом ехать не мог. На свободного коня привязали тело убитого, чтобы не оставлять его так на добычу дикому зверю. Дуленба сомостоятельно пожертвовал собой для конвоя, распорядившись своим отрядом. Однако, прежде чем тронулись с места, Никита завязал, обмыл раны Янашка, и Корчак, выпив немного воды и вина, вернул свои силы. По правде говоря, он был бледен, не очень уверенно стоял на ногах, но клялся себе, что с помощью Никиты на коне доедет.

– Почему не доехать? – воскликнул Дуленба. – Я был ранен турком в плечо до кости, horribue ductu, рана была, хоть в неё руку засунь, три мили ехал я до лагеря и только тогда упал в обморок, когда уже ничего лучшего не оставалось для работы. Кавалер молодой, а раны татарские, это так как от больших комаров.

– А! – вздохнула мечникова, смотря на Янаша. – За меня ты, бедняга, несёшь покаяние, потому что отговаривал меня от поездки, а я упёрлась, а этот Доршак…

– Где же Доршак? – спросил Дуленба. – Он тут был? Убили его, может.

– Ni fallor, – сказал ксендз, – fugam dedit, сбежал.

– Э! Это кусок комедианта, чтобы не сказать хуже! – муркнул полковник. – Я его знаю и давно имею на него глаз. Ежели не infamis то немного до этого не хватает, – он вздохнул. – О! Я его давно знаю, – добавил он, – я здесь на Подоли много лет. Этот человек армянку, на которой женился, похитил, обманув родителей, из-под носа и из сердца. Если случаем погиб, ну, тогда скажу только, что такой деликатной смерти не стоил. Он должен умирать в навозе, – полковник покрутил усы.

Он имел энергию, как мы видим, даже в самых неприятных обстоятельствах жизни лёгкую и обильную. На этот раз, счастьем, это, может, было для дам и ксендза, так как позволяло им успокоиться – и молчать. Дуленба говорил за всех.

Никита помог Янашу сесть на коня. Ядзя не спускала с него глаз. Двое человек должны были ехать рядом с ним, полковник, оседлав своего румака, двинулся первым, далее, три человека за ним, Янаш с двумя, карета и остальные всадники, везущие тело убитого.

Утреннее путешествие было радостным – но как же ужасно окончилось, какое страшное оставила после себя воспоминание! Ядзя, минутами вспоминая, что пережила, вздрагивала, хватала мать и плакала, целуя её. Мечникова молилась и плакала также. Это последнее мгновение, в котором они уже сами должны были защищаться, стояло ещё перед их глазами. Что-то в этом было страшное, как сон, неправдоподобное, как кошмар, но было достаточно взглянуть на бледного Янаша, едущего в авангарде, и на окровавленную ручку Ядзи, которую не хотела помыть, чтобы поверить в реальность.

Обе дамы ехали молча, притулившись друг к другу. Полковник, хотя его никто не слушал, громко разглагольствовал, иногда оборачиваясь к Янашу и ксендзу и вызывая их одобрение.

Когда из ущелей, которые показались теперь бесконечно длинными, выехали в долину, в которой замчик на более ясном небе стоял чёрный и мрачный, был уже поздний вечер, почти ночь. В городке едва светилось несколько окон.

После отъезда мечниковой несколько человек её двора, оставшихся под командованием простого гайдука, Холобы, проводили время при кувшинах и сидели свободно на стенах. Янаш им приказывал охранять внутренний замок и двое поместилось в дверях на пороге, но остальные пользовались отдыхом и заводили грустные песни. Им было скучно в этом чужом краю; среди людей, нескорых к дружбе, молчаливых и недоверчивых, рады были бы как можно скорей вернуться. Красивый край им вовсе не понравился, вздыхали по равнинам и пригоркам около Межейевиц, улыбающимся и людным.

На воспоминаниях о доме проходило время. Холоба, разумный и степенный человек, воспитанный с молодости при дворе, временно чувствуя себя старшим и ответственным, ходил по двору с пистолетом за поясом. Разговоры распространялись по стенам, когда с верхнего бастиона Васько воскликнул, поднимая руку:

– Хей! Хей! Лошадь скачет, кто-то летит в замок! Что это? Конь Доршака! Это Доршак, но один!

Некоторые вскочили на стену смотреть, иные к воротам.

Побежал и Холоба, посмотрел и воскликнул:

– На места! Каждый на своё!

Сам побежал к воротам.

А тут уже на мосту послышался цокот копыт и крик в первом дворе. Окровавленный Доршак в порванной одежде слезал с коня. Его парубки прибежали тоже. Доршак, перемазанный кровью, запылённый, с чрезмерным волнением кричал:

– Татары! Татары!

Холоба стоял перед ним дрожащий.

– Наша пани! Где пани?

– Или убита, или в плену, – зарычал Доршак, подделывая испуг и отчаяние, и ломая руки.

– А вы! Вы вышли целым! – отозвался с гневом Холоба. – А как же это может быть!

Доршак хмуро посмотрел на него.

– Молчать; что, ты меня тут судить будешь, хам этакий! Защищался, пока мог, хорошо, что живым ушёл.

Холоба стоял бледный и онемелый.

Бежали и иные люди с верхнего замка. Доршак, свалившись, как бечувственный, с коня, испуганными глазами бегая по кругу, то останавливался, то двигался, не зная, что начать. Холоба, который заломил руки, – слёзы текли из глаз как горох – опустил голову на грудь и бормотал: «Пани, панинка! Нужно им было ехать… О! Несчастье, Янашек! И этот! Как показаться теперь перед паном! О, Боже, что тут предпринять?»

Доршак велел принести ему воды и водки и, не входя в дом, напился во дворе. Его измазанное кровью и пылью лицо выглядело не лучше татарского – какое-то нетерпение и беспокойство его охватывали. Он ходил, как бы неуверенный, что предпринять, советуясь сам с собой…

Парубки молча смотрели на него, на крыльце стояли испуганная Горпынка и Татьяна с заложенными за спину рукам.

Пролетело мгновение. Холоба понемногу начал приходить в себя.

– Но как же это произошло? – отозвался он.

Доршак, как если бы был поражённый, отвернулся сердитый.

– Сто раз, что тебе меня спрашивать? Как ты смеешь! Я тут пан, я тут теперь пан!

Гайдук поднял голову, ничего не отвечая, и отсутупил назад. Кивнул своим, которые стояли ошеломлённые, и потянул их за собой на верхний замок.

Доршак последовал за ними глазами. Он ещё взвешивал, что предпринять, пока не махнул рукой, и шибким шагом отправился в верхний замок.

В воротах стоял Холоба с людьми, ружьё в руке, палаш сбоку. Доршак, заметив его, пробормотал:

– Я тут теперь отвечаю за всё, и вы, и все тут принадлежите мне. Здесь я приказываю.

Гайдук дал ему говорить, смотрел на него исподлобья.

– Панечку, – сказал он насмешливо, – меня тут поставили на страже и, пока я живой, ни ваша и ничья нога сюда не ступит.

Он наполовину поднял ружьё.

У Доршака затряслись ноги, он отступил на шаг.

– Что же вы, с ума посходили? – зарычал он. – Пани убита, насчёт тех не знаю, уйдёт ли кто. Я отвечаю за всё перед мечником.

– Несомненно, сперва за жизнь госпожи и единственного панского ребёнка, – прервал возмущённый Холоба, – вот себя вы спасли всё-таки.

Они измерили друг друга глазами, но Холоба вовсе не испугался.

– Я вас всех тут связать прикажу и в подземелье бросить, позвав людей из местечка.

– Ну! Чем мы лучше пани! – закричал гайдук. – Госпожу выдали татарам, можете и нас продать.

Эти слова вдохновило Холобе, видно, то, что в городе между людьми мог он слышать. С невыразимой злостью бросился к нему Доршак, но, обуздав себя, поняв, что слишком слаб, отступил. Крикнул парубку. Тот показался из-за стены.

– В город! Людей созывать в замок!

– Дети, – крикнул Холоба своим, – приготовить ружья! К воротам! Ко мне!

Все зашевелились. Подстароста, которому казалось, что запугает, начал прохаживаться перед воротами весь в волнении, поднимая кулак.

Молчание продолжалось несколько минут, он приблизился к гайдуку, смягчившись.

– Случилось несчастье, – воскликнул он стенающим голосом, – в чём же моя вина. Кто же мог предвидеть шайку Шайтана. Не будьте же безрассудными, нужно спасти что осталось. Отпусти меня, я должен всё закрыть и отписаться.

– Закрыли, – сказал гайдук коротко.

– Ну что же вы, пошалели что ли? Завтра или послезатра голодом вас возьму.

– А ну! Как получится, – отпарировал Холоба, – я и завтра ждать, может, не буду: возы упакую и поеду с ними к дому.

– Я не пущу, я перед паном за это стою! – кричал Доршак.

– Или я, потому что так же хорош перед паном, как и вы, – вставил Холоба.

– Просто ад с этой чернью, – засмеялся, дико топая ногами и скрежеща зубами, Доршак.

Холота тем временем ворота и дверцы в воротах приказал запереть, и исчез. Подстароста походил ещё, дёргая себя за волосы, и побежал к дому.

На крыльце спереди стояла Татьяна. Почему ему так срочно было попасть в верхний замок, это, может, пожалуй, объяснится тем, что помышлял о сокровище и как можно быстрей хотел схватить его в руки. Он, однако, поспешил, послав в город собирать людей, излишняя огласка сразу после случая не была хорошей. Послал Горпину отозвать назад посланных, чтобы вернулись.