Текст книги "1920 год. Советско-польская война"

Я умышленно подчеркиваю разницу, которая должна существовать, по-моему, между позицией и окопом, между войной позиционной и окопной. Если позиционная война, как я ее определил выше, уже давно ушла в прошлое, то окопная война, продолжаясь долгие годы на больших пространствах во время европейской войны, приобрела не только широкую известность (ведь в ней принимали участие десятки миллионов людей), но успела своими специфическими особенностями обработать человеческие головы и души и даже создать специальный военный язык. В начале европейской войны, в 1914 году, понятие «окоп» относилось исключительно к области тактики, к методам, при помощи которых велся бой. Кроме винтовки каждый солдат нес с собой в бой лопатку как неотъемлемую часть своей экипировки. И приходилось ли ему обороняться от противника, или идти на него в наступление – везде он использовал лопатку как средство боя. В стремительных передвижениях и маневрах, которыми началась огромная четырехлетняя война, окоп применялся везде, в наступлении и обороне, но нигде он не указывался в качестве цели сражений или операций и никогда не вторгался в область стратегии, которая как раз и ставила такие цели. Иногда благодаря своей силе, оборонной силе, окоп приобретал значение позиции. Когда-то этим термином определялись особые участки местности, по своей природе имеющие оборонительные свойства; но и тогда он был только эпизодом в ожесточенном единоборстве миллионных армий, которые вплоть до конца 1914 года не хотели отказываться от главного фактора победы – движения.

Только в следующем, 1915 году на полях Франции и Бельгии оба противника застыли без движения, остановленные друг против друга. И здесь окоп, как непреодолимая преграда, вопреки главному фактору победы – маневру и движению – победоносно прорвался из тактики в область стратегии.

Как гордый победитель, он начал жиреть, почивать в роскоши и, как Молох, требовать от воюющих сторон все новых и новых жертв. Линии окопов стали наращиваться одна за другой, создавались целые лабиринты, и новичок, попадавший в них, оказывался как в незнакомом городе, где без плана, указателей названий улиц и непрерывных расспросов можно было заблудиться. Окоп потребовал жертву у повседневной жизни людей. Солдаты устроили здесь свои квартиры, а бесконечный людской труд пытался превратить это необычное место в квартиру удобную, пригодную и для работы, и для отдыха. По требованию нового фетиша войны в его победоносную боевую колесницу впряглось все, чем располагала воюющая страна. Не какой-нибудь пехотинец-инженер применял здесь свои технические знания, а многочисленные заводы и фабрики поставляли огромное количество строительных материалов, которые окоп с удовольствием поглощал. Как в большом городе, во все стороны разбегались провода, соединяющие между собой командиров и штабы, склады и хранилища, госпитали и конюшни. Окоп жирел, с каждым месяцем наращивал свою мощь, планомерно и настойчиво разрушая силу прежнего военного победителя – маневр и движение. В ходе этой войны за окопы у солдат и командиров выработалась особая психология. Психология, связанная, во-первых, с военным строительством особого характера, строительством, поглощающим массу строительного материала, и, во-вторых, с монотонностью большей части боевой работы находящихся здесь войск, как это всегда бывает при сосредоточении большого количества людей в тесном пространстве для сотрудничества ради одной, общей цели. Тогда с ожесточением сражались за кусочек окопного лабиринта, победой считался захват полкилометра этой новой, незнакомой преграды. Эти победы окупались многочисленными человеческими жертвами и еще большими потерями драгоценного военного материала. И именно тогда, в период окопной войны, которая свела почти на нет движение и маневр, стратегия начала ставить войскам в бою более близкие, нежели раньше, цели. В таких условиях «восстановление прежнего положения» означало отбить у противника занятые им окопы и тем самым вернуть себе утерянное богатство.

Понятие войны в старом значении этого слова стало исчезать, и долго оставались безрезультатными все попытки и усилия светлейших умов вновь с триумфом ввести в стратегию давнего победителя – маневр и движение. Крупнейший в истории полководец, преодолевший когда-то своим могучим гением стратегию линий и незавоеванных позиций, великий Наполеон, наверное, не один раз перевернулся бы в гробу, если бы узнал, как были преданы забвению и как канули в беспамятство его величественные подвиги. Если он с гордостью говорил, что многие войны выиграл ногами солдат, их движением и молниеносным маневром, то сейчас война явно вырождалась, деградируя в бесплодный труд ремесленников и промышленных рабочих, напрягающих свои натруженные руки для производства огромного количества продукции, необходимой для ведения такого противоборства. Волю противника к сопротивлению пытались сломить путем неустанного истребления людей и выкачивания до капли его промышленных ресурсов.

Главный принцип окопной войны состоит в постановке такой мощной преграды передвижениям войск противника, что любой маневр становится возможным лишь в результате огромных затрат сил, человеческих жизней и военного материала. Именно такова цена любой попытки сдвинуться с места, и цель каждого боя в таких условиях заключается в том, чтобы убедить противника, осмелившегося атаковать, что все его попытки напрасны. Таким образом, окоп, со всеми его техническими сложностями и премудростями, а также с теми изменениями, которые он внес в души солдат и их командиров, выбирается из тактических низов и становится частью военной стратегии.

Когда я пытаюсь проанализировать нашу польско-советскую войну с позиций окопной стратегии, я всегда и в своих воспоминаниях, и в документах обнаруживаю в нашей армии какое-то внутреннее трение, связанное именно с этим вопросом. Когда я, как Верховный главнокомандующий, сразу же отказался от всех попыток ведения окопной войны, не видя возможности использовать у нас хоть какие-то ее методы, я сразу же натолкнулся и у своих подчиненных, и в обществе на яркую приверженность принципу – «faites une ligne forte». Находясь под сильным впечатлением только что прошедшей войны в Европе, люди в моих попытках применить в нашей войне метод движения и маневра слишком, к сожалению, часто хотели видеть отсутствие стратегического мышления, игнорирующего красоту и мощь недавнего хозяина стратегии – жирного и толстого окопа. Но как раз в нашем случае окоп мог быть очень худым и щуплым. Он не мог питаться, чтобы набрать необходимую стратегическую тушу, ни промышленностью, которой не было, ни человеческим материалом, требуемым для заполнения окопа и поддержания его в надлежащем весе и значении. До 1920 года моего влияния было достаточно, чтобы загнать окоп в отведенную ему область – область тактики и методики боя, а многочисленные победы, которые мы одерживали, кажется, подтверждали правильность моей точки зрения. Но окоп неохотно покидал свой трон. Он мстил, искал реванша, оставляя вместо себя свою неотлучную сестричку – линию, которая постоянно вступала в конфликт с вводимыми мною движением и маневром. Он мстил, оставляя вокруг меня и особенно за моей спиной пожимание плечами, недовольный шепот и тихие, как у больного, жалобы на устаревшие, детско-романтические стратегические помыслы Верховного главнокомандующего. Faites une ligne forte! Это современная война, это спасение Польши! Сколько неблагопристойных закоулков истории, связанных с этим спором, я мог бы осветить!

Возвращаясь к анализу июльских боев, хочу отметить, что цель боя на 4 и 5 июля, которую ставили войскам наши командиры, имеет своим источником как раз окопную психологию и стратегию. Эта цель состояла в том, чтобы доказать атакующему нас противнику, что построенный нами окоп прорвать невозможно и что если он вступит сюда, то его ждет немедленная кара за такое святотатство. И когда я просматриваю документы, приказы, рапорты и донесения, то нахожу в них ясные и понятные для меня доказательства, что период, предшествующий сражению, был периодом реванша хозяина стратегии – окопа – над Верховным главнокомандующим.

Вот один из таких документов, полный определений и выражений, понятных только лишь в условиях ведения окопной войны в самом прямом значении этого слова. Речь идет о плане обороны участка 1-й армии. Генерал Зыгадлович получил от командующего фронтом приказ, в котором говорилось, что «линия, занятая 14-й армией, представляет собой главную линию обороны, укрепление которой необходимо ускорить любыми средствами». План обороны, составленный генералом Зыгадловичем, заключался в следующем:

«Каждая оперативная группа должна была провести на своем участке укрепление оборонительной линии и удерживать этот участок во взаимодействии с артиллерией и при помощи своих резервов, подготовленных на случай любых атак противника. Автоматическое взаимодействие артиллерии и резервов с войсками, занимающими первую оборонительную линию, – в соответствии с известными принципами и положениями приказа 2226/Ш от I. VIII, доведенными до общего сведения». Читаем дальше: «В случае прорыва фронта надлежало ввести в бой соответствующий, заранее подготовленный для данного участка, резерв», но исключительно по приказу командования армии. И в конце плана добавляет: «Оперативные резервы стояли так близко, что могли в течение 5–6 часов вступить в бой в любой точке назначенного им фронта».

Когда я сейчас читаю неизвестный мне ранее документ о «главной линии обороны и автоматическом взаимодействии пехоты с артиллерией», я с удивлением думаю, неужели это было на самом деле? Неужели не было колебаний, сомнений, самокритики в отношении таких приказов? Оказывается, были. Вот другой документ того же генерала Зыгадловича, оценивающий его положение 3 июля, накануне боя. Он пишет, как профессор: «Как следует из опыта мировой войны, боевая линия в то время занималась пехотой в общем с достаточно высокой плотностью, а сама боевая линия была оборудована как по фронту, так и в глубину и имела необходимые проволочные заграждения». Тем не менее генерал указывает, что «во время мировой войны ширина дивизионного участка на угрожаемом фронте не превышала трех-четырех тысяч метров», в то время как у нас «ширина дивизионных участков 1-й армии, протяженностью более десятка километров, не позволяла выделить достаточно многочисленные резервы и правильно распределить их в глубину».

Хуже обстоит дело с артиллерией, потому что «для поддержки угрожаемого фронта, по опыту мировой войны, на 150 метров фронта надо иметь как минимум 2 легких и 1 среднее орудие». По расчетам генерала, его армии требовалось по крайней мере 880 легких полевых орудий и 440 орудий калибра 15 см. «Тем временем, – жалуется генерал, – на боевом фронте имелось примерно 100 легких и 45 средних орудий». А далее, после упомянутого выше приказа об автоматическом взаимодействии артиллерии с пехотой и по представлении цифровых данных, генерал Зыгадлович добавляет: «Несмотря на то, что наши материальные возможности не позволяли создать плотности, удовлетворяющие этим требованиям, тем не менее эти данные наглядно показывают, как слабо фронт был обеспечен артиллерией; поэтому в критические моменты на эффективную поддержку пехоты огнем артиллерии – как в форме автоматического заградительного, так и сосредоточенного отражающего огня – можно было рассчитывать только в случае локальных атак лишь на отдельных участках фронта».

Но самое неприятное – это любимое дитя окопа, его неотделимый опекун – колючая проволока. Генерал Зыгадлович жалуется на «плачевное состояние перевозок». С большим трудом удалось доставить 5 вагонов колючей проволоки для первой литовско-белорусской дивизии из Молодечно в Парафьяново, и только 13 вагонов пропихнули на станцию Подсвилье. «А ведь, – плачет генерал, – этого количества проволоки не хватило даже для одного ряда заграждения вдоль фронта!» И в бедной, измученной голове генерала, наверное, рождались золотые видения, когда к угрожаемым участкам фронта, на которых он когда-то стоял, тянулись специально для этого построенные железнодорожные ветки, по которым господину окопу доставлялись сотни вагонов колючей проволоки, сотни вагонов, наполненных бревнами, деревянным и железным строительным материалом, и когда на огромных пространствах, опутанных телефонными проводами, раздавались яростные споры и требования доставить как можно скорее рулоны толя для покрытия крыш над квартирами солдат. Исходя из всего этого генерал считает, что в июле 1920 года «перед армией встала задача, выполнение которой требовало сверхчеловеческого напряжения сил», а на пути «стихийного атакующего вала» невозможно было поставить надежную преграду.

Это, однако, не мешает отдаче и выполнению приказов, полностью противоречащих такой правильной оценке обстановки. Более того, читаю приказ командующего группой войск генерала Жондковского. Приказ от 30 июня. Пункт первый: «В приложении высылаю: а) схему системы оборонительной линии в полосе 1-й и 4-й армий, определенной командующим фронтом генералом Шептицким; б) схему системы оборонительной линии в полосе 14-й армии, дооборудованной командованием этой армии. Обращаю внимание, что проектируемая командованием 11-й дивизии “1-я линия 2-й позиции” совпадает с 1-й линией командования фронта и 1-й армии, и таковой должна считаться». Там должны быть оборонительные узлы, то есть большие или меньшие комплексы опорных пунктов в тактически важных точках, а также отдельные опорные пункты между этими узлами на тактически менее важных направлениях. Удаление оборонительных узлов друг от друга должно выбираться с учетом тактической необходимости таким образом, чтобы промежутки между двумя соседними узлами перекрывались огнем, а расположенные сзади резервы могли своевременно успеть (видимо, автоматически. – Ю.П.) в эти промежутки для отражения вклинения противника. Расстояние между двумя опорными пунктами должно обеспечивать взаимную поддержку фланговым винтовочным огнем. Учитывая вышесказанное и в зависимости от местных условий следует увеличить количество опорных пунктов». Схема, присланная для исполнения, и которую я только сейчас увидел впервые, предписывает устройство фортификационных сооружений на глубину примерно 50 километров!!! Множество больших и малых звезд и звездочек, обозначающих, видимо, узлы обороны, украшают план генерала Шептицкого, и все они соединены между собой непрерывной линией окопов. И это должно быть исполнено! И над этим должны ломать голову командиры и солдаты, когда – как мы видели – плотность пехоты для занятия линии мала, артиллерии недостаточно, заграждений – колючей проволоки – не хватает даже для одного ряда на первой линии. Но исторически этот проект существовал и, по мнению командующего фронтом, только его невыполнение привело к разгрому и к невозможности сдержать в дальнейшем «стихийный атакующий вал» другими методами.

Не буду цитировать другие документы, свидетельствующие о преклонении перед догмами окопной войны, распространившимися в то время на нашем Северном фронте. Остановлюсь только на одном из них, касающемся действий артиллерии, «автоматизированной», в соответствии с приказом, для взаимодействия с пехотой. Передо мной лежит схема такого взаимодействия, разработанная для III дивизиона 1-го полка полевой артиллерии литовско-белорусской дивизии. Множество воспоминаний навеивает эта схема! Шел 1916 год во всей своей красе! Сколько таких схем должен был просмотреть в то время каждый командир! Сколько офицеров в штабах было занято их составлением, оформлением, проверкой и исправлением! На лежащей передо мной схеме есть почти все, чего требует рай окопной войны. Цифры, буквы, разноцветные длинные стрелки, обозначающие направление огня, и, наконец, такой характерный план заградительного огня с пометкой о заранее определенном расходе боеприпасов. Указано все: и сколько минут должен продолжаться огонь, и темп стрельбы. При этом видна забота об экономии боеприпасов, потому что, например, 7-й батарее предписывается вести огонь в темпе 3 выстрела в минуту на каждое орудие. Таким образом, в сумме при ведении огня, который должен задержать дивизию противника, 7-я батарея должна произвести целых 24 выстрела!!! Курам на смех такой заградительный огонь!!! А если добавлю, что несчастные 12 орудий дивизиона должны прикрыть заградительным огнем 9 километров подступов к переднему краю, в то время как «по опыту мировой войны» здесь должно быть минимум 120 легких орудий и соответствующее число средних, которых на этом участке фронта не было ни одного, не говоря уж о тяжелых орудиях, – тогда читатель, наверное, простит мне мою невеселую иронию. А когда вспомню солдата, который под ураганом металла, изрыгаемого на него сотнями и сотнями орудийных пастей, шел в предсмертном страхе на неприятельский окоп в настоящей окопной войне, когда вспомню серые, землистые лица своих солдат, которые не две минуты – днями сидели в окопах в пекле настоящего огня, у меня в душе поднимается горечь от такого издевательства над солдатами и офицерами, которым больше нечего делать, как только тупо подражать той глупой лягушке, протягивающей лапку, чтобы ее подковали огромной подковой. Ах, окоп, окоп! Великий фетиш, побеждавший крупнейшие умы и железные характеры, берегись своих малых друзей, ибо они, по пословице, погубят тебя и насмеются над тобой!!!

Поэтому из всех документов, которые я изучил, мне больше всех понравилось донесение генерала Енджеевского, который, жалуясь на «извилистый ручеек» – Ауту, на фортификационную слабость позиции и на недостаток колючей проволоки, отмечает, что «следовало заранее разработать подробный план отступления и не подвергать войска ненужным потерям, дать возможность померяться силой с противником на выгодных для нас позициях, а не вынуждать наши части драться на первой линии, напрасно растрачивая живую силу без надежды на успех». А рай окопов все же существовал! Где-то в тылу брезжила «немецкая оборонительная линия времен мировой войны, линия, представляющая собой отличную позицию с густой сетью проволочных заграждений», из которых даже днем трудно выбраться. Ну чем не рай! Даже при ясном солнышке можно заблудиться в колючей проволоке!

Эта странная, непонятная мне тоска наших командующих по окопной войне должна была иметь и другие опасные последствия. Окоп, победоносно врываясь в стратегию, должен был стать собственностью, если так можно выразиться, тех командующих, чьей служебной привилегией была стратегическая работа, работа высшего управления. А тактика театра войны, как некоторые называют стратегию, ревниво охраняет свои привилегии, не допуская к объектам своего внимания тактику низшую, тактику поля боя. Из этого следует, что использование окопа, определение его силы, направления, количества затраченного на него труда в большей степени будет зависеть от высших командиров, чем от низших и от солдат. Чем больше лопата становится стратегическим оружием, тем меньше употребит ее без приказа солдат или младший офицер. В наших же условиях, когда и речи не могло быть о развитии окопной войны как тактики театра войны, любая попытка высших командиров распорядиться лопаткой нашего солдата неизбежно сделала бы его слабым и плохо вооруженным.

Окопную психологию наглядно иллюстрирует случай с нашей 17-й дивизией, которая, как известно, находилась в резерве в распоряжении командующего фронтом и не вступала в автоматическое взаимодействие ни с артиллерией, ни с пехотой. С первых минут боя, когда в Вилейку, а затем и в Минск, где находился командующий фронтом, пришли известия об отходе нашей 11-й дивизии, между двумя высшими командованиями велись переговоры по поводу боевого применения этой дивизии.

Переговоры продолжались некоторое время, потому что всегда существуют различия во мнениях, которые надо устранить. Но речь шла не о самом принципе, не о времени, а о методах и способах ввода в бой 17-й дивизии. Тем временем боевая обстановка менялась, и полководцы постепенно начали ее осознавать. Генерал Енджеевский оказался в значительно более тяжелом положении, чем даже 11-я дивизия, которая после первого отхода удержалась, не побежала. И вновь совещания, и вновь споры, и вновь о способах использования резерва. Наконец, командующий фронтом отдает дивизию, но с тем условием, что она будет применена в полном составе, сосредоточится в районе Мазнево и Коляно и будет атаковать в северном направлении. Известно, что подобный способ управления войсками в виде переговоров по прямому проводу между Минском и Вилейкой уже давно отвергнут даже обычным военным искусством. Нельзя управлять мельчайшими эпизодами боя, находясь за сотни километров от того места, где скрестились боевые шпаги. Но это вполне допустимо и естественно при ведении окопной войны. Там широко развитая сеть телефонов и коммуникаций, сеть, в которую вложена масса материалов и человеческого труда, создает условия, в которых имеется непрерывное соприкосновение командира с мельчайшими подробностями боя. Зачастую такое дирижирование там даже необходимо, потому что всегда существует опасение, что монотонность и вызванный необходимостью автоматизм боевой деятельности войск могут быть нарушены, что может привести к нежелательным последствиям, которые уже нельзя будет исправить. Но здесь, где полководцы с трудом проталкивают несколько вагонов колючей проволоки, здесь, где известия с поля битвы доходят лишь в наиболее общей, часто загадочной и труднопроверяемой форме, управление батальонами с расстояния в сотни километров – это явное злоупотребление тактикой театра войны за счет тактики поля боя. 17-я дивизия, как подчеркивает генерал Енджеевский, вступила в бой только пополудни, с опозданием на 5–8 часов. Но зато район сосредоточения этой дивизии, Мазнево – Коляно, был по фронту как раз 4 километра, что «по опыту мировой войны» соответствует надлежащему участку дивизии на «угрожаемом» фронте!

Если я слишком долго остановился на размышлениях, связанных с окопной войной и ее системой, то только потому, что это, пожалуй, наша единственная за всю прошлую войну попытка, вопреки моим – Верховного главнокомандующего – взглядам, вкусить якобы настоящей, европейской войны. Попытка не удалась. В первые дни июля она была скомпрометирована. Но из-за нее тактическая, легко переносимая неудача превратилась в стратегическое поражение с далеко идущими последствиями. И это не пустые слова. Та же 1-я армия еще совсем недавно, в мае, легко отступила перед превосходящими силами противника, а когда подошли крупные, не за 5–6 километров расположенные резервы, как с гордостью говорил генерал Зыгадлович, она так же легко перешла с ними в контрнаступление, и не видно было на ней ни следа поражения, ни следа бессилия; сейчас же ради фантомов окопной войны, не имея никаких средств для ее ведения, все силы были брошены в бой с поистине окопной целью – «восстановить прежнее положение», как единственной цели, достойной солдатского труда. Под таким командованием солдат должен был заслужить шпоры рыцаря европейского масштаба, а не польского оборванца, не ведающего, что он делает. Ведь он копал окопы по схемам высших полководцев, и наверняка до его ушей доходили споры о том, где, собственно, первая линия второй позиции, а где вторая – первой. Где отсечные позиции, а где основные линии. Бедному солдату было тем более трудно понять это великое окопное искусство, что все узлы обороны, отсечные позиции и пронумерованные линии были чаще всего, как близнецы, похожи друг на друга, то есть существовали только на бумаге или были обозначены на местности какой-нибудь невзрачной, полузасыпанной траншеей. Когда же настала пора прекратить все эти чудачества, когда пропали впустую все труды солдата ради восстановления прежнего положения, наверное, чрезвычайно важные для высшего командования, – солдат, как обычно бывает в таких случаях, встал перед альтернативой: либо он со всеми своими усилиями просто неспособный и бессильный, и тогда европейские шпоры не для него, либо его командиры сами не ведают, что творят. Это было для солдата моральным потрясением, от которого трудно было оправиться, и отсюда вытекает то, бесспорно, большое влияние боя на «извилистом ручейке» – Ауте, который, будучи, по мнению противника, лишь его полупобедой, оказался для нас не тактической неудачей, а крупным стратегическим поражением.