Текст книги "Метро 2035: Муос. Падение"

– Самым влиятельным людям Республики: высшим инспекторам и военным, членам Парламента…

– Правильно, девочка, все правильно, за исключением парламентариев – они-то как раз мало чего решают. А вот зараженные инспектора и члены Штаба, узнай они о том, что республиканцам все-таки стало известно о появлении новых ленточников, с одной стороны, немедленно проинформировали бы руководство своего клана, а с другой стороны, всеми силами пытались бы затормозить любые активные меры, направленные против ленточников. Но это еще не все. Думай-ка дальше… ты – ленточник, ты, скорее всего, – единственный источник вживления червей; если с тобой что-нибудь случится – все пропало, повторно внедрить в Госпиталь нового ленточника будет очень сложно… Ну, шевели извилинами… Ты – одинокий ленточник, один среди чужих…

Жанна смаковала возможность продемонстрировать свое превосходство, и Вера не отказывала ей в этом удовольствии:

– Значит, мне нужно обратить в ленточника кого-то из медперсонала Госпиталя: он будет страховать меня на случай разоблачения и заменит меня, если со мной что-то случится…

– А ведь можешь, когда захочешь… Скажу тебе больше – этот кто-то был обращен одним из первых, если не самым первым… Ищи, следователь, соратника Вась-Вася среди врачей Госпиталя, которые были им прооперированы семь-восемь лет назад.

3

– Все будет хорошо! Все будет хорошо! Все будет хорошо! Только бы дойти! Только бы дойти! – повторяла Даша, задыхаясь от бега. – Мы дойдем с тобой, мой хороший, дойдем, ты только подожди, подожди немножко… Все будет хорошо!..

Легкие были словно засыпаны металлической стружкой от непривычно частого дыхания. Боль в боку, будто разбухший шипованный шар, сковывала тело. Не привыкшие к бегу ноги становились ватными, и лишь усилием воли их удавалось переставлять. Сердце, казалось, выпрыгнет из груди. Даша почти теряла сознание, и весь организм, повинуясь человеческому инстинкту, требовал немедленно остановиться, отдышаться, отдохнуть. Но Даша не могла этого сделать – то, что она несла в себе и к чему обращалась в последних мольбах, было дороже всего. Червь еще семь лет назад полностью подчинил себе Дашу. Безмозглое существо, присосавшись к спинному мозгу девушки, умело только одно – посылать несложную комбинацию нервных импульсов в кору головного мозга, которые сплетением мозговых клеток расшифровывались примерно так: «Я здесь, у тебя в шее! Я – все для тебя! Ты должна заботиться обо мне и таких, как я! Наша жизнь и наше размножение – самое важное для тебя!». Червю было достаточно забросить эту фальшивую идею на вершину иерархии человеческих инстинктов, идей и желаний. И оседланный паразитом человек жертвовал всем, задействовал все свои физические и психические силы, весь свой интеллект на выполнение новой установки. Червь не причинял особого ущерба человеческому организму, в отличие от болезнетворных вирусов, бактерий или обычных глистов. Он подчинял волю, и это было куда страшней: от любой болезни был шанс исцелиться или хотя бы оставаться человеком оставшиеся до ухода в мир иной месяцы, дни или часы; обращенный же в ленточника переставал существовать как личность, становясь умным придатком неразумного червя.

Правда, зараженный червем человек не считал заражение рабством. Наоборот, субъективно он ощущал себя безмерно осчастливленным, согретым псевдолюбовью к своему «хозяину». Так и Даша, медицинская сестра хирургического отделения Госпиталя, делила свою жизнь на два периода. Ее воспоминания до рождения ребенка теперь были окрашены тоскливым сумраком одиночества. Детство на Немиге, школа, а по вечерам – занятия с отцом, бывшим американским рабом, всеми силами пытавшимся вытолкнуть дочь из беспросвета обыденной жизни и потому заставлявшим ее беспрерывно зубрить науку, чтобы быть лучшей в школе. Отец не дождался поступления дочери на курсы медсестер при Госпитале – умер за два месяца до того, как она ушла с голодной Немиги. Курсы, Госпиталь и Альберт. Какими глупыми и пошлыми теперь казались эти их встречи с Альбертом, фальшивым и ничего не значащим – то, что они называли любовью. Как смешно вспоминать их выдуманное счастье в тесной каморке, выделенной молодой семье специалистов. Потом девять месяцев тревожного ожидания чуда… Чудо произошло, но оно было связано не с рождением ребенка, а с тем, что подарил ей Вась-Вась. До этого своего руководителя Вась-Вася она немного побаивалась, он ей казался каким-то странным после этой истории с его похищением на Борисовском тракте, замкнутым и сосредоточенным в себе. Говорил он с ней кратко и только по работе, да при этом смотрел всегда куда-то мимо, как будто Даша была для него невидимкой. И только на девятом месяце ее беременности он неожиданно ласково обратился к ней:

– Как твоя беременность, Дашенька?

Даша немного опешила от такой учтивости доктора. Но потом, конечно, заговорила о своих тревогах; о том, что и где у нее болит. У рожавших подруг и акушера-гинеколога ее страхи вызывали улыбку; они заверяли, что все это ерунда, так бывает у всех беременных. Но доктор разделил Дашины тревоги и неожиданно предложил ее осмотреть. После осмотра лицо доктора стало озабоченно-серьезным. Он настоял на проведении кесарева сечения.

Когда она пришла в себя, то не сразу поняла, что с ней. От двухсуточной опийной анестезии ломило тело, болел шов от пупа к паху; по непонятной причине ужасно болела и распухла глотка, как будто кто-то вогнал туда большой гвоздь. Но все это перекрывало необъяснимое ощущение присутствия чего-то постороннего внутри; вернее, кого-то. Причем это присутствие не пугало, а наоборот, действовало успокаивающе, как будто этот кто-то знал о страданиях Даши и всеми силами хотел ей помочь. Это присутствие не снимало, но как бы отводило в сторону страдания Дашиного тела, акцентируя внимание на себе самом – таком прекрасном и беззащитном.

В палату вошел Вась-Вась. От былого безразличия к девушке не осталось и следа, он смотрел на нее с отеческой любовью. Доктор сразу же, не подбирая слов, объяснил причину произошедшей в Даше перемены. Он даже не скрывал, что необходимость операции была им выдумана, что ее целью было лишь вживление хозяина, что ребенка после операции он умертвил, так как пока что он будет лишь помехой. Еще не до конца уничтоженные человеческие эмоции пытались в Дашином сознании представить чудовищным то, что говорит доктор, и пока что сопротивляющийся разум выводил картину неправильности происходящего, но ни двигаться, ни тем более кричать Даша сейчас все равно не могла, да и не хотела. Хотелось отбросить эти грустные мысли и полностью сосредоточиться на новом источнике эмоций, ласково пульсирующем между ее шейных позвонков.

Доктор часто ее навещал, не столько чтобы оказать медицинскую помощь, сколько для того, чтобы обучить ее пребыванию в этом мире в новом качестве. Каждый приход доктора вызывал в ней массу положительных эмоций – ведь доктор тоже был цестодом[1]1
  Cestoda – ленточный червь (лат.).


[Закрыть] – так на латинский манер теперь называли себя носители хозяев. Слишком некрасивым и опошленным недавней историей Муоса было слово «ленточники». Ее законный супруг Альберт, наоборот, вызывал у Даши лишь отвращение – недаром цестоды именовали людей, в которых не вселены хозяева, «дикими». Первое время перемену в своей супруге он пытался объяснить стрессом, вызванным родами и смертью ребенка. Ничего не изменилось, когда Даша вернулась в их квартирку. Его присутствие, а тем более попытки прикоснуться к ней вызывали лишь приступы отвращения. Поэтому почти все время Даша проводила в Госпитале. Сам Вась-Вась, ставший вскоре ее любовником, настаивал, чтобы Даша усилием воли заставляла себя не уклоняться от близости со своим мужем.

Советы доктора помогли кое-как привести в норму отношения с Альбертом, искренне относившим на свой счет вторую беременность Даши. Через месяц после родов она сама настояла, чтобы ребеночку, который не вызывал у нее материнских чувств, имплантировали червя. Доктор оказался прав – мальчик был слишком мал и не выдержал операции. Даша еле пережила горе, когда на ее глазах умирал первый делившийся в ней хозяин. Смерть носителя, хоть это и был ее ребенок, для нее уже ничего не значила.

Один, реже два раза в год они с Вась-Васем во время операций проделывали подобное с пациентами – в основном, с большими шишками, которые по разным причинам попадали на операционный стол. Доктор по окончании основной операции, когда его ассистенты уходили, быстрыми уверенными движениями осуществлял внедрение. Вскоре она уже сама умела это делать: с помощью специального инструмента выполняла глубокий прокол в задней стенке носоглотки аж до самого позвоночника, впускала туда только что делившегося червя и с восторгом наблюдала трогательный процесс его внедрения в кровоточащую рану нового носителя. Оставалось прижечь рану, чтобы остановить кровотечение, от которого носитель мог захлебнуться; а потом двое-трое суток поддерживать опийный сон, дабы суета прооперированного не мешала процессу его превращения в цестода.

Вась-Вась совершенствовал навыки имплантации, но и третий ребенок умер, не пережив операции в полугодовалом возрасте. Больше детей у нее не было. Впрочем, у их ног лежал весь Муос. Рано или поздно, как обещал доктор, цестоды начнут войну с дикими, загонят их в вольеры и, отбирая молодых и здоровых, начнут их методично осчастливливать. Остальных же, непригодных к вживлению хозяев, уничтожат. Даша с восторгом слушала рассказы доктора о Высших цестодах, с которыми ему посчастливилось видеться лично. Доктор описывал их как прекрасных, совсем не похожих на людей, красивых и благородных порождений иного мира, умеющих читать человеческие мысли и свободно передвигаться по Поверхности.

Но этот счастливый период в Дашиной жизни прервался совершенно неожиданно. Пришла следователь, которая несколько часов рылась в архиве Госпиталя, после чего чуть ли не из операционной забрала Вась-Вася, никак не прокомментировав свои действия. Она уловила полусекундный взгляд доктора, наполненный тоской и решимостью, и поняла, что значит этот взгляд – обо всем они уже давно договорились. За Вась-Вася она не боялась, прекрасно зная, что ничто в этом мире не заставит цестода навредить хозяевам – уговоры и пытки здесь совершенно бесполезны. Жалко было хозяина, который мог погибнуть вместе с Вась-Васем.

Сегодня следователь вернулась – теперь уже с пятеркой военных и этой чернокожей выскочкой, которая, сидя в своей Резервации, возомнила себя Гиппократом. Всех докторов и медсестер собрали в одном помещении и объявили, что они будут подвергнуты осмотру, так как в дальних поселениях выявлено новое респираторное заболевание, и есть основания подозревать, что источник заражения находится в Госпитале. Даша сразу догадалась, что они врут: если в Госпитале ищут источник заболевания, почему же не проверяют санитарок и рабочих? И зачем привели следователя и военных? Потом медперсонал попросили покинуть помещение, чтобы затем входить по одному согласно списку. На выходе Даша бросила быстрый взгляд на стол, на котором резервантка разложила нехитрый инструмент, готовясь к проведению осмотра. От увиденного Даше стало дурно, и она едва не упала на входе: на столе в небольшой стеклянной банке в спирте лежал ОН. Это был МЕРТВЫЙ ХОЗЯИН! Это было невыносимо. Дашу начало трясти, и она вынуждена была опереться спиной о стену в коридоре. Когда беспорядочно скакавшие мысли кое-как начали собираться в логические цепочки, Даша осознала, что дикие убили Хозяина Вась-Вася. Ну и сам Вась-Вась, естественно, тоже мертв. Это вызвало у нее приступ ненависти – прямо сейчас ей хотелось убить кого-нибудь из диких. Усилием воли она заставила себя успокоиться и прислушалась к тому, что говорят ее коллеги, поочередно выходившие из кабинета. Они, посмеиваясь, еще раз убеждали друг друга в надуманности слухов о гениальности врача из Резервации, которая для того, чтобы найти признаки ОРЗ, сначала осматривает шею, потом лезет под язык, а уже потом вглядывается в гланды. Это окончательно подтвердило Дашины подозрения: сомнений нет – дикие прознали о существовании цестод. И эта мавританка отнюдь не дура – она найдет за гландами раневой канал, через который еще совсем недавно выходил делившийся хозяин. И ее хозяина ждет то же, что и БЕДНЯГУ, трупик которого дикие держат на дне банки со спиртом.

Нужно срочно бежать – спасать своего хозяина и предупредить Высших цестод о том, что дикие прознали о них. Благо дикие сначала осматривали врачей, а потом медсестер, в списке которых Даша была одной из последних. У нее оставалось время зайти в комнатушку для санитарок, где была припрятана ее сумка, собранная именно для такого случая, и выйти из Госпиталя. На выходе стоял сонный армеец, который вяло спросил:

– Вы куда?

– Меня уже проверили… – ответила Даша, одарив молодого солдата улыбкой, которая в прошлой жизни с ума сводила Альберта, да и не только его. Но вместе с этим она до хруста в пальцах сжала остро отточенный скальпель, который держала в кармане своего халата.

– Скоро вернетесь? – игриво улыбнувшись, спросил парень.

– Через час.

– Нет, давайте быстрее, через полчаса. У следователя какое-то объявление для всех.

– Ладно.

Даша боялась, что военный услышит, как громко стучит ее сердце, но солдата больше интересовали ее бедра, идеальные формы которых не скрывали ни короткий больничный халат, ни обтягивающие льняные брюки. Чувствуя на своей спине, вернее, ниже ее, оценивающий взгляд похабного дикого, Даша несколько раз поразвязней вильнула бедрами, обернулась, через силу улыбнулась армейцу и, свернув за угол коридора, ведущего к госпитальному бункеру, бросилась бежать. Минут через пятнадцать очередь в списке дойдет до нее, и тогда, скорее всего, ее хватятся. Поэтому бежала Даша, не жалея своего организма, выжимая его на двести процентов. Дикий так бежать не мог, не сломанные воздействием хозяина инстинкты ему этого не позволили бы.

Даше иногда казалось, что ее преследуют: она испуганно озиралась, прислушивалась и бежала дальше. Еще немного такого темпа, и она рухнула бы замертво, но наконец-то она прислонилась к двери заветной Шлюзовой. Здесь Даша никогда не была, дорогу нашла по заученным объяснениям Вась-Вася.

Шлюзовая, расположенная между Институтом Культуры и Площадью Независимости, была построена всего несколько лет назад. По специальному проекту почти все известные выходы на Поверхность в пределах Улья были наглухо замурованы в целях безопасности. Было оставлено несколько небольших люков вблизи крупных поселений Улья и самых важных бункеров, которые также были снабжены массивными затворами, запирающимися изнутри и почти никогда не открывавшимися. Единственным постоянно функционирующим выходом на Поверхность была Шлюзовая. Отсюда совершали рейды на Поверхность сталкеры, военные и каторжане в сопровождении надсмотрщиков. Перенесенные из какого-то неиспользуемого туннеля рельсы, соединявшиеся с Московской веткой, позволяли даже осуществлять выезд велодрезин с целью доставки грузов с Поверхности и обратно. Пологий выходной туннель преграждали массивные гермодвери, разбивавшие его на три дезактивационные зоны.

Заведовал этим хозяйством проживавший прямо в Шлюзовой Архимед. Так его когда-то называли за склонность и способность к изобретению и конструированию механизмов, как правило, основанных на системе рычагов и блоков. Шлюзовая была последним и самым важным проектом в жизни состарившегося Архимеда. Это сооружение проектировалось им, а потом в течение пяти лет строилось под его руководством. За несколько месяцев до сдачи Шлюзовой в эксплуатацию, на завершающем этапе строительства, произошла нелепая случайность – рухнули строительные леса, и одна из балок проломила Архимеду череп.

Без Архимеда, в голове которого хранился весь план строительства, успешно закончить и привести в действие придуманные им хитроумные механизмы было делом почти не выполнимым, во всяком случае, другим инженерам на изучение недоделанной системы и достройку недостающих фрагментов потребовались бы годы. Неудивительно, что Инспекторат потребовал от Госпиталя, чтобы доктор оказался на ногах в кратчайшие сроки. И конечно же, выполнять операцию должен был лучший на то время хирург Вась-Вась. И тот сделал, что от него просили; и то, чего у него не просили, сделал тоже. Вась-Вась на свое усмотрение решил, что Архимед окажется очень полезен для цестод.

Архимед после операции пришел в себя с металлической пластиной в голове и с необыкновенным чувством в области шеи, перебивавшим боль. После выписки из Госпиталя Архимед доложил Инспекторату, что готов закончить Шлюзовую, но на дальнейшую работу инженером он больше не способен. В это нетрудно было поверить, глядя на устрашающего вида пластину от правого виска до темени Архимеда. Поэтому Архимед по его просьбе после окончания работ был оставлен пожизненным смотрителем Шлюзовой. Такое решение было оправдано – никто, кроме создателя Шлюзовой, не мог так успешно ею управлять, при необходимости ремонтировать, а впоследствии – подготовить себе достойного преемника. Необходимости в отвлечении дополнительных работников на Шлюзовую не было – она полностью управлялась одним человеком, а с учетом того, что Архимед согласился постоянно жить здесь же, в каморке, – ему не требовалась смена. Охрана из пятерки армейцев также не оставалась тут на ночь, потому что при закрытых гермодверях ожидать вторжения с Поверхности было глупо, да к тому же на случай несанкционированного открытия все двери оборудованы достаточно эффективной системой сигнализирования об опасности. Поэтому выполнение просьбы Архимеда было очень выгодным для Инспектората. И еще более полезным оно представлялось клану цестод, получивших контроль над входом в самое сердце Муоса.

Еще до открытия внутренней гермодвери в Шлюзовую Архимед возрадовался. Слабые ментальные способности, которыми обладал каждый из цестод, подсказали, что за дверью ждет собрат. Последнего из них он видел года четыре назад: в этот незабываемый день его посещал один из Высших – прекрасное сверхчеловеческое создание, пришедшее к нему без какой-либо одежды прямо с Поверхности, чтобы поставить задачи на ближайшие несколько дней.

Рухнувшую ему прямо в руки Дашу он затащил в свою каморку – девушку он сразу признал как одну из цестод: именно в ней сидел родитель его хозяина. Весь день девушка не могла встать с топчана – судороги от дикой физической нагрузки сводили ей ноги. Но все же в перерывах между его выходами из каморы для того, чтобы пропустить людей на Поверхность и обратно, записать соответствующее передвижение в журнал, она рассказала ему о своей жизни и трагических событиях в Госпитале.

А ночью, когда Шлюзовой никто не пользовался, он вывел Дашу на Поверхность. Очередного открытия гермодверей никто не заметит – Архимед сам изменил им же разработанную еще до обращения схему сигнализации; и теперь она позволяла, когда надо, открывать дверь без сработки. У него были припасены и гермокостюмы – так посоветовал Высший цестод на случай необходимости эвакуации кого-нибудь из Улья. Как все-таки он оказался предусмотрителен!

4

Вера могла быть удовлетворена. Пока что все шло даже лучше, чем было запланировано. Оправдались ее предположения, сформировавшиеся еще до ареста Вась-Вася насчет того, что соучастницей доктора является медицинская сестра, которую медперсонал Госпиталя давно считал фавориткой великого хирурга. Вера вместе с Жанной детально проработала спектакль и с липовым медосмотром медперсонала, и с демонстративно выставленным на стол заспиртованным червем. Джессика через силу согласилась участвовать в этом фарсе. Но спектакль стоил того: на Дашу он произвел убийственное впечатление – ее неконтролируемая реакция рассеяла последние сомнения в том, что она является цестодом. Хорошо проинструктированный армеец на входе в Госпиталь тоже отработал свою роль на все сто. Дальше дело было за Верой – ей надо было незаметно преследовать цестода, чтобы попасть в их логово. И это оказалось совсем не просто. Зараженная девушка бежала, как спринтер. Вера догадывалась, что такая прыть является следствием заглушенного инстинкта самосохранения и буквально разваливает нетренированный организм, но сейчас ей было от этого не легче. Едва не потеряв преследуемую из вида, Вера в конце погони была вознаграждена – следственным путем без всяких тестов выявлен еще один цестод, действующий в стратегически важном месте Улья и даже всего Муоса – на Шлюзовой. Оценив ситуацию, Вера не могла исключить, что Даша явилась на Шлюзовую, чтобы переждать или просто отдохнуть перед длительным бегством по подземельям. Но все же наиболее вероятным было намерение совершить переход в центр клана новых ленточников по Поверхности, потому что покинуть Улей через хорошо охраняемые подземные выходы она не рискнула бы, тем более, догадываясь о том, что ее уже ищут. Но и через Шлюзовую днем она не пойдет, так как в фортике у самого выхода на Поверхность гермодверь охраняет пятерка армейцев, предупреждающая вторжение незваных гостей во время ее открытия. Даша будет ждать ночи. Этих нескольких часов Вере хватило, чтобы вернуться к Госпиталю, где ожидала выделенная ей группа армейцев. Их она направила к Шлюзовой ожидать Дашу, если все-таки та решит возвращаться обратно, а сама, облачившись в легкий следовательский гермокостюм, выбралась наружу через один из секретных люков. С нею следовала еще одна пятерка армейцев со сталкерской подготовкой.

Они расположились в двух сотнях метров от Шлюзовой, на третьем этаже рухнувшего многоэтажного здания в офисе какой-то маленькой фирмы, прекратившей свою деятельность в тот же день, когда умер весь мир. Стекол в окнах не было, и сырость за десятилетия превратила деревянную офисную мебель в труху. Десятки папок-скоросшивателей, некогда ровными рядами стоявших на полках стеллажей, теперь догнивали среди щепок мебели, методично пожираемой любящими древесину насекомыми. Несколько пучков проводов с истлевшей от времени изоляцией соединяли между собой параллелепипеды системных блоков, мониторов, сканеров, принтеров, модемов и прочих электронных чудес, теперь покрытых толстым слоем плесени и паутины. Для большинства наблюдателей эти сюрреалистические грозди не значили ничего, и лишь Вера, благодаря своей начитанности, смутно догадывалась о назначении этих предметов, теперь абсолютно бесполезных, но когда-то являвшихся воплощением человеческого гения.

Теперь же обилие посторонних предметов в их наблюдательном пункте усугубляло и без того предельную опасность их ночной вылазки: в них могли скрываться нежелательные насекомые и даже мелкие хищники. Поэтому всю груду хлама с особой осторожностью перенесли в другое помещение этого же офиса. Вход в кабинет заставили дверью, давно обвалившейся с петель, покоробившейся от времени, но каким-то чудом сохранявшей некоторую прочность, а саму дверь подперли массивным бетонным обломком. Теперь неожиданную опасность следовало ждать только со стороны двух оконных проемов.

Ночью на Поверхность жители подземелий подымались крайне редко, и ночная жизнь умершего Минска обитавшим под землей была почти неизвестна. В ночной темноте вопли, уханья и шорохи неведомых ночных обитателей, враждебно настроенных ко всем и особенно к людям, изводили на нет и без того напряженные нервы сидевших в засаде. Вера предпочла бы идти на такое опасное задание с убрами, но война с диггерами лишила ее такого выбора – почти все убры теперь на войне. Армейцы были на взводе, нацелив арбалеты на окна, они в любой момент были готовы выпустить стрелы, острия которых были промазаны цианидом. И только Вера пристально всматривалась в мрачный силуэт Шлюзовой, почти не моргая.

Вдруг со стороны Шлюзовой послышался звук электрического мотора. Но этот звук не мог быть связан с поднятием гермодвери – слишком тихий. А спустя полминуты Вере по глазам резанул яркий свет, сразу же погас, затем загорелся и погас еще несколько раз. Неожиданная светомузыка на ночных обитателей произвела ужасающее впечатление – одни из них затихли, другие, наоборот, завыли, кто-то стал убегать и улетать от источника света, а кто-то, наоборот, двинулся по направлению к нему, желая поживиться тем, кто так светится, или просто уничтожить того, кто посмел поглумиться над ночной тьмой. Армейцы держались, но фильтры их противогазов издавали учащенно-нервное шипение. Нескольких секунд Вере хватило, чтобы идентифицировать источник свечения, – это был мощный прожектор, поднятый на высокую металлическую опору для того, чтобы освещать выезд из Шлюзовой и площадку вокруг нее. Но светил он явно не на площадку, а куда-то вдаль – на юго-восток. Это объясняло звук мотора – очевидно, прожектор был оборудован электродвигателем, позволявшим его поворачивать при необходимости, не выходя из Шлюзовой. Вряд ли такая конструктивная особенность была заложена в изначальный проект Шлюзовой, скорее, изобретательный создатель-смотритель данного сооружения, став цестодом, по собственной инициативе реализовал свое никому не озвученное рацпредложение. Серия свечений с неравномерными промежутками означала какой-то сигнал, адресованный туда, куда был направлен прожектор. Вера быстро подскочила к окну, рискуя быть атакованной кем-нибудь из потревоженных хищников, и до боли в глазах всматривалась туда, куда был направлен луч света, ожидая ответного сигнала. Но ни в следующую минуту, ни через полчаса его не последовало. Это односторонняя связь – очевидно, получатели сигнала не обладали возможностью ответить либо боялись это делать, чтобы не быть обнаруженными.

Оставалось только продолжать наблюдение. В любом случае Даша оставалась внутри Шлюзовой и рано или поздно оттуда выйдет либо на Поверхность, либо обратно в Улей, где за ней также должны были проследить. Впрочем, все пока складывалось удачно. Пока никто из ночных хищников не попытался напасть на шестерых двуногих, сбившихся в кучу на полу одной из сотворенных их предками пещер. Армейцы успокаивались – раз ничего не произошло за ночь, то днем тем более все должно обойтись.

Но за час до рассвета что-то пошло не так. Какая-то иррациональная тревога внезапно хлынула в Верино нутро. Она прислушалась и поняла, что снаружи стало тише, намного тише. Издалека все так же доносились не предвещающие ничего хорошего звуки, но в радиусе трех сотен метров все затихло, как будто по команде. И тишина эта была тревожная, сродни той, которой всю эту ночь придерживался их маленький отряд. Вера напрягла весь слух, неморгающие глаза, казалось, вылезут из орбит. И она увидела это – едва видимая в сильно растворенном облачным покровом тусклом лунном свете фигура быстро и почти беззвучно пронеслась метрах в семидесяти от их наблюдательного пункта. И скрылась за ближайшими руинами. Для натренированной памяти следователя этих полутора секунд хватило, чтобы мысленно сфотографировать увиденное. А затем, сопоставляя расстояния, углы наблюдения и траекторию движения неизвестного объекта, время, в течение которого Вера его наблюдала, ее разум почти автоматически сделал расчеты, и их результаты были пугающими: это был человек или человекообразное существо, передвигающееся на двух ногах, ростом более двух метров. Оно двигалось со скоростью, значительно превышающей скорость быстрого бега тренированного человека. Учитывая, что исполин двигался с такой скоростью в кромешной темноте и при этом почти беззвучно, а также то, что армейцы его даже не заметили, можно было счесть увиденное порожденной усталостью и перенапряжением галлюцинацией. Но вот фигура появилась снова – на фоне светлой гермодвери Шлюзовой она была видна намного лучше. Теперь были различимы голова, плавно переходящая в массивную шею, органично сочетавшуюся с нереально широкими плечами. Вера ожидала, что это существо постучит в гермодверь – появилась необъяснимая уверенность в том, что этот гуманоид непременно разумен и пришел он именно на зашифрованный вызов Архимеда. А потом Вере показалось, что гигант повернулся к ней и внимательно на нее посмотрел. Конечно же, этого нельзя было видеть – слишком далеко и слишком темно. И все же Веру на мгновение посетило какое-то нездоровое чувство: как будто она стала слабеньким травоядным, прибитым спокойным взглядом загнавшего его в угол опасного хищника. А еще спустя полсекунды силуэт исчез, будто растворился в ночной тьме. Вера несколько раз зажмурила слезящиеся от долгого напряжения глаза, но это не помогло – на фоне гермодвери никого не было.

Прошло несколько секунд. Эта тишина не подкупала Веру – чувство надвигающейся опасности заставило ее напрячься. Только ее чуткий слух уловил какое-то движение под оконным проемом. Быстро выхватив секачи, она успела крикнуть:

– К бою!

Но гигантская тень уже заслонила оконный проем. А следующее мгновение вместило в себя крик перепуганных армейцев, арбалетные щелчки, хруст костей, прыжок Веры, совмещенный с мощным выбросом секачей, боль и забвение…

5

– Здравствуй, Вера!

До боли знакомый мужской голос ворвался в Верино сознание, сдвинув с места и все быстрее разгоняя застывшие мысли. Без сознания она пробыла долго и, как ни странно, для нее это было не так уж плохо: она почти не спала уже много суток, и ее мозг давно требовал отдыха, хотя бы вот такого. Беспорядочная круговерть мыслей постепенно улеглась, и теперь она вспомнила последние секунды в наблюдательном пункте возле Шлюзовой. Вкупе с раскалывающимся от нокдауна черепом эти воспоминания подсказывали, что в схватке с чудовищем она явно не оказалась победителем. И этот голос, который она ожидала, но так не хотела услышать в конце своих поисков, свидетельствовал о том, что она находится в плену. Не открывая глаз, Вера ответила:

– Здравствуй, Соломон.

– Ха-ха… Не была б ты Стрелкой! Я всегда тебя считал одной из умнейших людей Муоса и, как всегда, не ошибся… Но Соломон – это как-то… Предпочел бы, чтобы ты меня называла, как раньше…

– Зозон умер в Госпитале. Для меня Зозон и Соломон – разные люди. Вернее, человек из них только один – Зозон.

Вера наконец-то открыла глаза. В сидящем напротив нее одетом в бесформенную черную мантию худом мужчине с седой бородой и длинными волосами тяжело было узнать Зозона. Особенно изменились глаза: вместо доброй меланхолии ищущего смысла жизни вояки эти глаза светились недоброй фанатичной целеустремленностью. Впрочем, как ни странно, улыбался Зозон так же приятно, как когда-то во время их недолгих ужинов в столовке Урочища. Вера огляделась – небольшое, скорее всего, квадратное помещение пять на пять метров казалось порождением фантазии психопата: все стены, пол и потолок были неровно покрыты полупрозрачным серо-коричневым веществом, переливавшимся в свете единственного факела, торчащего из этой же массы под самым потолком. Несколько неровных перетяжек вещества плотно приковывали Веру к стене в сидячем положении, не давая возможности шевельнуть ни руками, ни ногами. Тут и там стеклянистая масса была окрашена красно-бурыми пятнами, напоминающими запекшуюся кровь. Кое-где в ней виднелись обломки костей, скорее всего, человеческих, фрагменты одежной ткани, а в одном месте – верхняя часть человеческого черепа. В противоположном углу она увидела одного из армейцев, бывшего с ней в засаде возле Шлюзовой. Ему повезло меньше, чем Вере, – по какой-то прихоти устроителя этого сюрреалистического интерьера, исполнители приклеили солдата к стене под самым потолком, так что он даже не доставал ногами до пола. Собственный вес тянул его вниз, и из-за этого наверняка болели и отнимались руки, ноги и туловище в месте контакта с этими прозрачными перетяжками. Стоны вырывались через нос солдата, потому что одна из перетяжек плотно заклеила его рот, растянув губы в нелепую улыбку. Вера понимала, что она с этим несчастным – единственные выжившие из участников засады.