Текст книги "Быть гением"

Прелюдия к «Влюблённости»

Что-то кончается, что-то начинается. Личная трагедия вроде смерти брата может обернуться новой жизнью и переоценкой ценностей. Именно после раннего ухода Эрнста Густав совершил крутой поворот в своём искусстве, променяв лояльность заказчиков на собственный выразительный язык. Именно Эрнст, уходя, связал его клятвой с семьёй Флёге и в конечном счёте буквально приковал к Эмилии.

Эмилия была младше Густава на 12 лет и относилась к климтовскому типу женщины. Или сам этот тип родился из любви к Эмилии? Сейчас уже точно не скажешь, да это и не так важно. Эмилия была свободной во всём – её немыслимо было сковать тисками корсета или узами брака. Она не то что была далека от идеи замужества, то есть нахождения «за мужем», в позиции подчинения, смирения и послушания, – она не желала даже оставаться на равных. Она была выше любого мужчины. В случае с Климтом – ещё и физически (как, впрочем, большинство венских красавиц). Рядом с ней он смотрится неотёсанным медведем, каковым, в общем-то, и был, – это и пленяло светских дам, привыкших к вышколенным кавалерам. Возможно, эта простота, помноженная на животную сексуальность, прельщала и Эмилию. Вероятно, свой вклад внёс творческий симбиоз: он участвовал в «сочинении» платьев для её модного дома, она одевала его моделей (а заодно сшила льняной балахон, который он носил везде, где этикет не предписывал появляться исключительно во фраке и при высоком воротничке). Наверняка было что-то ещё, что связывало этих свободолюбивых, непохожих и будто созданных друг для друга людей.

Когда я смотрю на их общие фото и на этот набросок к «Влюблённости», я думаю о том, что её холодная возвышенность над мужчиной была скорее защитной маской, реакцией на затхлый воздух светской Вены со всем её двуличием и отрицанием права женщины распоряжаться своим телом и своими чувствами. Климт разделял её взгляды и так же, как и она, ратовал за свободу женщины от гнёта устаревшей морали. Оставаясь наедине, они могли отбросить все условности, раствориться друг в друге и не думать о том, кто выше. Хотя её лицо исполнено щемящей нежности, а руки стремятся обхватить его могучую спину, хотя она буквально на наших глазах, расслабляясь, опадает в его крепких объятиях – он не доминирует над ней, он поглощён мгновением, когда два «я» сливаются в «мы». Посмотрите на этот набросок и повторите вслух расхожую фразу: «В их отношениях не было интимной близости, это особая платоническая связь». Вы в это верите? Я – нет.

Густав Климт. «Стоящая пара влюбленных, вид сбоку». 1907–1908 годы.

Графит, красный карандаш, золотая краска. Альбертина, Вена, Австрия

Как стать ближе к Климту

Теория невероятности[6]6
  Спасибо за этот восхитительный термин Тане Мужицкой.


[Закрыть] гласит, что, возможно, мой читатель – ювелир. Если так, поздравляю вас, вы весьма близки к Климту. Если же нет, посетите ювелирный мастер-класс. Сейчас можно найти творческое развлечение на любой вкус, даже создать своими руками золотой кулончик.

Климт – сын ювелира. В юности он помогал отцу в мастерской, и этот опыт пророс в его «золотом периоде». Эти картины будто сотканы из золота и инкрустированы эмалями и драгоценными камнями. Если вы перед мастер-классом ещё и пересмотрите картины Климта и постараетесь создать нечто по их мотивам, соприкосновение с душой мастера вам гарантировано!

Женщины – не божественные, а самые что ни на есть земные – доминируют не только в искусстве Климта. Этим же отличается творчество седьмого, восьмого и последнего героев.

Второй герой

Любите ли вы театр так, как люблю его я? Самозабвенно и безгранично, разбивая, разбирая собственную оболочку, втирая театр себе под кожу, впрыскивая в вены, выворачивая себя – и окружающий мир заодно – наизнанку, так, что уже решительно непонятно, где внутри, а где наружа, и я это стою на сцене или вы сидите в зрительном зале моей души. Вы, пожалуйста, располагайтесь поудобнее, чувствуйте себя как дома: я ведь не привык строить заборы между внутренним и внешним. Вы только осторожнее, бережнее, ладно? Не затопчите мою хрупкую детскую душу своими взрослыми разумными сапожищами, мне от них делается больно, а вам от них никакого проку – этот спектакль надо смотреть сердцем, дайте своей голове отдохнуть, а? Ну, хоть сегодня! Ну, как в театре! Во-о-от. Спасибо вам, спасибо!

Я, как видите, совсем ещё ребёнок. Отец учит меня игре на скрипке, а бабушка подсовывает коробку цветных карандашей. Папе это не нравится: трёхлетка и так вечно отвлекается, а тут ещё эти карандаши! Но бабуля ужасно упёртая, и спорить с ней, конечно, бессмысленно, а я пока успешно совмещаю рисование с игрой (ой-ой-ой), уже в городском симфоническом оркестре!

Вот мне четыре, и в складках скатерти в дядюшкином ресторане я вижу гнусную морду, которая, очевидно, надо мной глумится. Вот мне 15, и я прихожу к выводу, что в музыке после Моцарта и Баха делать решительно нечего – ими сказано всё, что стоило сказать. Вот мне пять, и маленькие дьяволята с моих картинок с рёвом уносятся в окно, а мама почему-то отказывается в это верить. Вот мне 60, и я медленно умираю от склеродермии[7]7
  Это аутоиммунное заболевание лишает подвижности суставы, поражает внутренние органы, иссушает и расслаивает кожу.


[Закрыть], мумифицируясь заживо. Вот мне 18, и я решаю посвятить свою жизнь живописи, ибо здесь, в отличие от музыки, сказано не всё: вы сами видите, какой назрел разлом, кризис поиска новых форм, новой выразительности, новой реальности. Какая, в сущности, разница, сколько мне лет? В моём внутреннем театре я сотни раз умирал и сотни раз рождался, я вечный старец и вечный ребёнок.

Мне три года, я вываливаю из коробки на стол первые в своей жизни карандаши. Беру один и ставлю точку на листе. С неё-то всё и начинается в нашем с вами театрике, а заодно и в театре космоса, вселенной, мироздания. Очутившись в пространстве сцены, точка, как и любая другая актриса, приходит в движение. Её космогонический танец чертит перед вами линии: смотрите, смотрите, вот они уже сплетаются в плоскости, в объёмные формы, в эмоции, в горы, города, людей, детей, в целый микрокосм отдельно взятого спектакля.

Спектакль моего бытия, начавшись в точке рождения 18 декабря 1879 года, идёт без антрактов уже 140 лет до сего дня, и даже смерть – не повод прерывать наше шоу, верно?

Бог с вами, умирать ещё рано, я молод, поговаривают, что даже красив и, вне всякого сомнения, ещё и талантлив. Я учусь у мастеров модерна, жёсткими и хлёсткими линиями передаю настроение и характер натурщицы в частной школе живописи, но с живописью у меня, честно говоря, не ладится. Понимаете, мой путь, начавшись с точки, так и вьётся линиями, изо дня в день, из рисунка в рисунок, и я, конечно, говорю, что краски лишь декорируют пластическое впечатление, но вы же знаете басню про лису и виноград. И что я, по-вашему, должен говорить, если краски мне не даются, я их не чувствую и не понимаю? Нет-нет, не смотрите, не надо, пожалуйста, вы правда не найдёте здесь ничего интересного! Лучше послушайте, как я играю на скрипке в нашем студенческом квинтете!

Какая, в сущности, разница, сколько мне лет? В моём внутреннем театре я сотни раз умирал и сотни раз рождался, я вечный старец и вечный ребёнок.

Вот и на холсте мелодическими линиями проступает героический удар смычка, прямые стен и потолка покрываются тайнописью нотных знаков, а толку-то? Картины не продаются, даже подслащённая пилюля моих гротескных карикатур не привлекает публику, которая хочет комедии, а не сатиры. Она хочет смеяться – так пусть смеётся, только в чьём-нибудь другом театре!

Вот вы. К кому вы пойдёте, когда станет совсем плохо, когда линия вашего развития прервётся в азбуку Морзе? Место, откуда вы пришли, всё ещё там, и лучший выход, как по мне, найти точку входа, так что я возвращаюсь к родителям, в Берн, забираюсь раненым зверьком на чердак и вместе с ящиками отжившего свой век барахла покрываюсь пылью…

Но знаете, знаете, какое сокровище иной раз можно найти в груде мусора?! Я нашёл целую коробку детских рисунков! Моих детских рисунков![8]8
  https://qrgo.page.link/MM9p4


[Закрыть] Скандинавские сказки, сонмы ангелов и коронованных особ… О-о-о, вот она, вот моя точка входа! Я бережно вырезаю самые ценные фрагменты, наклеиваю на дорогой картон, нумерую, подписываю, начинаю с этого складывающегося в нарядный пазл богатства свой персональный каталог. Я самого себя собираю по кусочкам, понимаете? Мудрого, счастливого, трёхлетнего себя.

И вот уже в крошечной мюнхенской квартире, где рисовать можно разве что на кухне и разве что миниатюрные акварельки, раздаются звуки пианино и заливистый детский смех. На фортепиано играет моя жена Лили, она даёт уроки музыки, чтобы прокормить нашу презабавную семью, а смеёмся мы с Феликсом над очередной придумкой, историей, которых у нас хватит, поверьте, на тысячу театров! Феликс – мой сын и мой лучший друг. Мы с ним ровесники, вместе играем, вместе учимся, вместе растём, сплетая линии жизни и фантазии в замысловатые формы. Вот, вот, смотрите! Из вывороченной розетки, глины и старых тряпок рождается электрическое привидение, кусок моего рабочего халата становится плащом для моего кукольного альтер-эго. Мы с ним смотрим на мир огромными, в пол-лица, глазами, какие бывают только у детей и египетских погребальных масок. Вместе с Феликсом рождаются два дневника – дневник младенца и дневник художника, такого же ребёнка, так же нуждающегося во внимании, терпении и уходе.

Такая забота, конечно, не остаётся без награды, и подрастающий художник уже летит с друзьями-экспрессионистами в Тунис в поисках новых сюжетов и источников вдохновения, а находит нечто куда более ценное – цвет. Видели бы вы сады Сен-Жермена, терракотовые дома и зелёно-красно-зелёно-жёлто-зелёные тропические заросли! Ооо, эта пульсация цвета, который уже мощным неостановимым потоком льётся в мои картины и из них – в мир внешний и внутренний, в меня, в доселе графичное пространство моего персонального театра! Цвет… Цвет наконец-то овладел мной. Мне больше не нужно гнаться за ним. Он овладел мной навсегда, я знаю. Вот он, смысл счастливой минуты: я и цвет едины. Я – художник. Я художник!

Ооо, эта пульсация цвета, который уже мощным неостановимым потоком льётся в мои картины и из них – в мир внешний и внутренний, в меня, в доселе графичное пространство моего персонального театра! Цвет…

Обо мне пишут книги, меня разбирают на цитаты, меня мифологизируют и канонизируют, приглашают открыть персональную выставку, зовут преподавать в «Баухаус»[9]9
  Высшая школа строительства и художественного конструирования «Баухаус» существовала в Германии с 1919 по 1933 год, дала название направлению в архитектуре, собрала звёздный преподавательский состав и была разогнана нацистами как заведение, противоречащее духу Третьего рейха.


[Закрыть] и практически сразу нарекают Буддой «Баухауса». Я, как и он, не трачу лишних слов на громкие споры о смысле и сути искусства, увлечённо преподаю теорию формы, переношу музыку на холсты, растворяясь в гармонии тонов и оттенков, в ритмике линий и плоскостей. Творческое безмолвие исходит от меня, как от солнца. Студенты смотрят на меня со священным трепетом, видя во мне человека, познавшего день и ночь, ад и рай, небо и море, жизнь и смерть. Я, конечно, и об этом не говорю: ведь наш язык слишком беден, чтобы говорить о таких вещах. Напряжённое присутствие, чувство верного пути, распахнутые глаза устремлены в окно, и с улицы, заглядывая в мою профессорскую квартиру, меня легко принять за призрак. Я беру в руки кисть и с колумбовым спокойствием и воодушевлением отправляюсь к новым берегам. Мой внутренний театр полон музыки и поэтики нового, сию минуту творимого мира.

И со временем я неизбежно замыкаюсь в стенах этого театра, не желая о чём-то договариваться с новой реальностью, созданной явно без моего участия. На политической арене Гитлер плюётся обвинениями в адрес авангардного искусства, связывая его с разрушительными социально-экономическими процессами последних десятилетий. Меня клеймят дегенеративным художником и подозревают в еврействе и сочувствии коммунистам, дома проводят обыски, а картины, изъяв из музеев, экспонируют на выставке-посмешище[10]10
  Выставка «Дегенеративное искусство» открылась 19 июля 1937 года и собрала около 650 произведений авангардных художников. Эти картины были изъяты из коллекций немецких музеев. Часть по окончании выставки была продана заграничным коллекционерам за смешные деньги, которые уже без всяких шуток нацистское правительство пустило на оборонку.


[Закрыть] вперемежку с детскими рисунками и портретами душевнобольных. Простите, доктор, а кто из нас здоров?! Да бог с вами, доктор, я не буду ничего вам доказывать, я просто уйду в глубину сцены в моём внутреннем театре и уж, извините, не приглашу вас занять место в партере.

Место, откуда вы пришли, всё ещё там, и я возвращаюсь в Берн доживать отпущенную мне пару лет, мумифицироваться заживо, рисовать демонов, что с рёвом уносятся в окно, не дожидаясь последнего мазка, выплёскивать на бумагу тревогу за исторгнувшую меня Германию, затеявшую страшный, безумный спектакль, в который уже вовлечена вся Европа, и земля уже сочится кровью, по капле покидающей мой организм, и вот уже вторая тысяча работ за всего-то 14 месяцев устилает пол в моей мастерской, и я уже не принадлежу ни мёртвым, ни живым… Как, впрочем, не принадлежал никогда…

Понимаете, меня невозможно заточить в «здесь и сейчас». Ибо мой дом среди мёртвых в той же степени, что и среди нерождённых. И я уже ближе, чем когда-либо, подобрался к сердцу мироздания. Но пока недостаточно близко. Мои картины становятся точкой слияния двух миров, потустороннего и посюстороннего, отпугивают вас своим демоническим ужасом и манят меня ангельским сиянием, приглашая ступить в пространство холста, пока я ещё способен двигаться. И вы уже видите, как я сам превращаюсь в точку на горизонте, уносимый ангелами туда, где клетка мумифицирующегося тела не помешает мне творить…

И, покидая вашу реальность, я спрошу ещё раз: любите ли вы театр так, как люблю его я? Самозабвенно и безгранично, разбивая, разбирая собственную оболочку, выворачивая себя наизнанку, так, чтобы сам дьявол не разобрал, где внутри, а где наружа, а Бог, не желая оставаться в стороне, снизошёл с небес через окно одной из моих картин и занял лучшее место в зрительном зале? Тогда добро пожаловать на сцену. Поставьте точку в пространстве и наблюдайте, как из неё произрастают новые миры…

Хроника упомянутых событий

18 ДЕКАБРЯ 1879 ГОДА в Мюнхенбухзее под Берном (Швейцария) в семье учителя музыки Ганса Вильгельма Клее и певицы Иды Марии Фрик родился второй ребёнок – Пауль Клее. С раннего детства он учится играть на скрипке и рисует (с подачи бабушки Анны Фрик). В старшей школе Пауль играет в Бернском симфоническом оркестре.

В 1898 ГОДУ он сдаёт выпускные экзамены и решает стать художником. Поступает в частную рисовальную школу Генриха Книрра в Мюнхене (здесь господствует стиль модерн), играет в студенческом квинтете. В 1900-М учится в Мюнхенской академии художеств у Франца фон Штука.

В 1899 ГОДУ Пауль Клее знакомится с пианисткой Лили Штумпф (она старше на три года), В 1906 ГОДУ они поженятся, она переживёт его на шесть лет.

В НАЧАЛЕ 1900-Х Клее пробует работать в жанре сатирического рисунка.

30 НОЯБРЯ 1907 ГОДА – день рождения единственного сына художника, Феликса. Он станет режиссёром кукольного театра.

В 1911 ГОДУ Клее начинает составлять каталог своих работ, который будет вести до самого конца. Каталог открывают детские рисунки.

В АПРЕЛЕ 1914 ГОДА Пауль Клее, Август Маке и Луи Муалье на две недели отправляются в Тунис, откуда Клее вернётся с изменившимся восприятием цвета.

В 1920 ГОДУ открывается первая ретроспективная выставка (362 работы) и выходят первые монографии.

С 13 МАЯ 1921-ГО ПО 1931 ГОД Клее преподаёт теорию формы и участвует в работе разных мастерских в школе «Баухаус».

ВЕСНОЙ – ЛЕТОМ 1933 ГОДА Клее создаёт 250 рисунков, обличающих национал-социализм. 23 декабря он с женой возвращается в Берн.

В 1935 ГОДУ появляются первые признаки склеродермии.

В 1937 ГОДУ в Германии искусство Пауля Клее признают «дегенеративным», 102 его работы изымают из коллекций немецких музеев, 15 работ экспонируют на выставке «дегенеративного искусства».

1939 ГОД – самый активный: написано 1253 работы.

29 ИЮНЯ 1940 ГОДА Пауль Клее умирает в клинике Святой Агнессы в Муральто (юг Швейцарии).

Пауль Клее

КАК ПАУЛЬ КЛЕЕ ОТКРЫЛ МНЕ ХХ ВЕК

Пауль Клее. «Призрак гения» (предполагаемый автопортрет). 1922 год.

Бумага, трафарет, акварель. Шотландская национальная галерея современного искусства, Эдинбург, Шотландия

Институтская преподавательница истории зарубежного искусства была женщиной не в меру увлечённой и в меру безумной. Она показывала нам фотографии лестницы работы Микеланджело в Ватикане и с озорным огоньком в глазах и нескрываемой гордостью в голосе рассказывала, что лестница эта – не для простых смертных и туристам виден лишь её кусочек, но она пробралась мимо охраны и успела сделать фото до того, как её заметили и выпроводили с запретной территории. Фото, как и все прочие иллюстрации, выводилось на экран с помощью проектора, только не с компьютера, а со слайдов. Шторы были плотно задёрнуты, в воздухе был разлит запах исповеди: свои записи мы освещали свечами, чаще всего церковными.

…История искусства для нас закончилась на постимпрессионистах, и в ответ на мой резонный вопрос: «Как же ХХ век?» – Вера Львовна сказала, что ХХ век не любит и оставляет нам для самостоятельного изучения. Я получила авторитетное подтверждение того, что после Ван Гога жизни нет, и с чистой совестью вычеркнула всех этих вот из списка сколько-нибудь значимых художников.

Спустя несколько лет меня неисповедимыми путями занесло в PR-отдел Пушкинского музея. Вопреки расхожему мнению, сотрудники музея каждый день приходят в этот самый музей не на свидание с прекрасным, а на обед. На прогулки по Греческому дворику не хватает времени. И только за день до открытия выставки, поздним вечером, после проникновенных речей директора музея и швейцарского посла, когда VIP-персоны и журналисты перетекают из того же Греческого дворика в Галерею искусства стран Европы и Америки XIX–XX веков, можно неспешно пройтись по полупустым залам и впасть в глубокое недоумение.

Сегодня открылась выставка работ швейцарско-немецкого художника Пауля Клее «Ни дня без линии». Я прохожу по шести залам минут за 10 и выношу суровый вердикт: у нашего музея глубокий кризис. Вот из этого целое событие раздувают.

Пару дней спустя мне как бы мимоходом предложат проводить на этой выставке экскурсии. Не хватает, мол, экскурсоводов. Я, к своему удивлению, соглашусь. Затаите дыхание: это один из поворотных моментов в моей жизни. Потому что благодаря Вере Львовне я полюбила импрессионистов. А Клее… Клее открыл мне путь в ХХ век, стал и ключом, и проводником одновременно. Я перевернула все книжные магазины, включая букинистические. Я искала всё, что с ним связано. Я, кажется, наизусть выучила всё, что написано на стенах выставочных залов…

Первая экскурсия уложилась в 15 минут вместо положенных 30. Чуть больше двух минут на зал. Я молилась всем богам: «Пусть только они не задают вопросов!» Они задавали. Мне было страшно.

Я стала всё свободное время проводить на экспозиции. Я всматривалась в его картины, постепенно раздвигая железные засовы разума, чтобы открыть наконец путь напрямую к сердцу, минуя доводы логики и привычных представлений о прекрасном. Я погрузилась в его жизнь так, что только уши торчали. Где-то в точке соединения его личной истории и картинок с выставки вспыхнула искра – и разгорелось пламя. Я не помню, как и когда мы перешли с ним на бессловесный язык детства, театра, музыки и любви. «Самого главного глазами не увидишь. Зорко одно лишь сердце». Из зерна, ещё в детстве посаженного «Маленьким принцем», Клее взрастил что-то невообразимо нежное и прекрасное.

Я теперь проводила экскурсии по 2,5 часа и молилась всем богам: «Побольше, побольше вопросов!» Мы застревали в последнем зале ещё на полчаса с вопросами и эмоциями взахлёб, и я была абсолютно счастлива.

…Потом картинки с выставки уехали обратно в родной Берн. А Клее успел подружиться с моим внутренним ребёнком, так что решил остаться. И вслед за ним из-за железных ворот разума аккурат в зоркое сердце перебралась весёлая братия художников рубежа веков.

Цвет овладел мной

В жизни любого художника есть Путешествие. Густав Климт отправился в Италию и нашёл там византийские мозаики (так начался «золотой период»). Анри Матисс приехал в Россию[11]11
  Его пригласил в Москву меценат Сергей Иванович Щукин.


[Закрыть] и открыл для себя иконопись. Пауль Клее замахнулся на Африку, и это перевернуло его искусство. Или, скорее, расставило в нём всё по местам. «В духе Кайруана. Умеренно» – характерная для африканского цикла и, на мой вкус, одна из лучших работ Клее. Картину нужно воспринимать как нотную запись: здесь указано название произведения – «В духе Кайруана» – и динамика – умеренно[12]12
  Меццо форте и меццо пиано – умеренно громко и умеренно тихо.


[Закрыть]. Клее часто соединяет музыку с живописью[13]13
  https://qrgo.page.link/2igk2


[Закрыть], и, чтобы читать его картины, достаточно запомнить одно правило: линии передают ритм, а краски – мелодию. «В духе Кайруана» создаёт мягкую, нежную музыку, наполненную полутонами пустыни, песчаной африканской архитектуры, знойного солнца… Фигуративность больше не нужна: всё это присутствует на полотне, хотя на нём вроде бы нет ничего, кроме кружочков и четырёхугольников. В этом отличительная черта Клее: его пытались приписать к сюрреалистам, экспрессионистам, пуантилистам и едва ли не всем -истам XX века. Он никуда не вписывается, хотя со всеми соприкасается, у кого-то что-то берёт, а кому-то что-то даёт. Вот и с беспредметностью то же. Хотя Клее и дружил с автором первой абстракции Василием Кандинским, хотя он и писал картины, на которых вроде бы ничего не изображено, он не абстракционист. От бездны беспредметности его отделяет тонкая грань названия. Кандинский называет свои картины «Композиция №…», а у Клее – «В духе Кайруана. Умеренно», «Гармония северной флоры», «Классическое побережье», «Пасторальные ритмы»… Название связывает картину с реальностью (и с музыкой) и позволяет нам узнать источник вдохновения художника.

Пауль Клее. «В духе Кайруана. Умеренно». 1914 год.

Акварель, карандаш, бумага, картон. Центр Пауля Клее, Берн, Швейцария