Текст книги "Быть гением"

Ребёнок и его безутешная мать

Обычно Ван Гог не давал смысловых названий своим работам, а именовал их в стиле «что вижу, о том пою»: «Портрет женщины с красным бантом», «Церковный двор зимой», «Ваза с двенадцатью подсолнухами»… Исключений мало, и «Скорбь», написанная в 1882 году, – одно из них.

Винсент писал брату, что «нет ничего более подлинно художественного, чем любить людей», и любил их, пожалуй, слишком. В этом рисунке – бездна вангоговского человеколюбия: раньше срока постаревшая женщина с обвисшими грудями не вызывает ни неприязни, ни насмешки (как это бывает с нарочито некрасивыми моделями Лотрека, который тоже любит их, но – иначе), ни жалости, которая бы возвысила нас над ней, – только сострадание и желание сесть рядом (художник специально оставил для нас место), обнять её, разделить её скорбь.

Сам Винсент сделал бы именно так. Больше того – он так и сделал. Для этого рисунка позировала Христина, женщина, которая была вынуждена зарабатывать проституцией, чтобы прокормить двоих детей – державшегося на улице за её руку и ещё не рождённого. Встретив этих троих, Ван Гог не смог пройти мимо: «…Меня так тронула заброшенность и беспомощность этой одинокой матери, что я не стал колебаться. ‹…› Нельзя же ведь – по крайней мере, с моей точки зрения, – пройти мимо женщины-матери, которая всеми покинута и погибает от нужды»[22]22
  Из письма №Р-20 Винсента Ван Гога Антону ван Раппарду. Ван Гог В. Письма к друзьям. – СПб.: Азбука, 2014. – С. 62.


[Закрыть]. Винсент и сам жил бедно, но всё же пригласил Христину к себе, накормил, да так и оставил у себя. Теперь ей и детям ничто не угрожало, и она могла отказаться от унизительного и греховного заработка (кстати, Ван Гог звал её сокращённо Син, что по-английски значит «грех»). Правда, самого Винсента этот щедрый жест отбросил за черту бедности, так что Тео, приехавший в гости к уже пополнившемуся новорождённым семейству, пришёл в ужас от условий, в которых оно обитает.

Надо сказать, что Тео долгие годы выступал в роли эдакой прокладки в отношениях Винсента с родителями: те не одобряли практически никакое решение старшего сына, «чёрной овцы», а «белая овечка» Тео, вставая на его сторону, мягко примирял отца и мать с тем, что Винсент бросил учёбу или решил стать художником. Но здесь эта отлаженная система семейных отношений в первый и единственный раз дала сбой. Мало того что Винсент не рассматривал Син как временный проект (накормить, обогреть и отпустить в свободное плавание) – он решил на ней жениться. Не от неугасимой страсти, конечно, а чтобы спасти её и детей, взяв под свою опеку.

Тео выступил категорически против, заявив, что эдак у Винсента физически не хватит энергии, денег, времени для того, чтобы идти по пути художника. Нужно выбирать. С расхожей фразой «художник должен быть голодным» Тео был не согласен, считая, что для того, чтобы творить, нужно прежде удовлетворить базовые потребности. Винсент внял ему и покинул Син, выбрав искусство и одиночество: он больше не пытался ни влюбляться, ни жениться.

Винсент Ван Гог. «Скорбь». 1882 год.

Литография. Музей Ван Гога, Амстердам, Нидерланды

Как стать ближе к Ван Гогу

Ван Гог – библиофил. Он много читает и немногим меньше пишет о том, что читает. Это не просто способ провести досуг, это форма видения мира. «Книги, искусство и действительность – для меня одно и то же», – повторяет Винсент. Чтобы было что обсудить с ним, соберите коллекцию современной ему литературы: «Я ощущаю известную пустоту в тех мастерских, где отсутствуют современные книги».

Всем прочим Ван Гог предпочитает русских, французских и английских писателей. Он советует прочитать «русские сказки Толстого», подробно разбирает его же труд «В чём моя вера?», читает Эсхила, видит в южных садах тени Данте, Петрарки и Боккаччо. Сравнивает Мопассана с Золя (особенно хвалит книги «Пьер и Жак» и «Милый друг»[23]23
  https://qrgo.page.link/N8XD7


[Закрыть]), считая их преемниками Флобера и Бальзака («великого и могучего мастера»), а Теккерея называет родственной душой последнего. Из англичан Ван Гог особенно ценит Диккенса и Шекспира (нарекает его «литературным Рембрандтом»).

Ван Гог читает «Страшный год» Гюго, «Госпожу Бовари» Флобера, «У себя дома» Гюисманса, «Госпожу Хризантему» Лоти, «Королей в изгнании» и «Тартарена из Тараскона» Доде (которого сравнивает с Тургеневым), «Братьев Земганно» Гонкуров, «Сезарину» и «Богохульства» Ришпена, «Людей земли» Лемонье.

Кроме художественной литературы, Ван Гог читает и перечитывает Евангелие, любит книги по истории («Французская революция и конституция 1789 года – это Евангелие современности»), «Историю происхождения христианства» Ренана и биографии писателей, композиторов и художников.

Думаю, вопрос, что читать в ближайшие годы, для вас больше не стоит.

Не только Ван Гога назвали в честь рано ушедшего старшего брата. С шестым героем случилось то же самое! А второй герой говорил о Ван Гоге: «Мне чужд его пафос, особенно теперь, но остаётся несомненным: он – гений. Доводя патетическое до патологии, он замахнулся на сам ужас и выразил то, на что все отказывались смотреть».

Четвертый герой

Меркурий – самая быстрая планета Солнечной системы, поэтому её и назвали в честь быстроногого бога торговли. Один из её кратеров носит моё имя[24]24
  https://qrgo.page.link/LqCNq


[Закрыть], хотя торговать собой за пятьдесят четыре года жизни я так и не научился. Впрочем, вы и сами с этим отлично справляетесь: мои картины продаются за баснословные деньги, обо мне снимают фильмы и пишут книги, вот только именные коктейли почему-то не делают, а жаль. Сейчас мы с вами это исправим.

Итак, нам понадобится немного глины и песка. Вылепите из них стакан, и обязательно с человеческим лицом. Песок здесь особенно важен, он создаёт известные трудности в работе, не позволяя впасть в слащавость. На дно стакана положите мои детские воспоминания о жизни в Перу, залейте их 11 годами банковской службы, покрошите ореол респектабельности, всыпьте ранний и бессмысленный брак, добавьте импрессионизма, приправьте символизмом. Теперь отвезите ваш коктейль в Копенгаген и полгода ругайте его эгоистом и неудачником. Ещё полгода не обращайте на него абсолютно никакого внимания. Для нужной консистенции давайте ещё аккуратненько подмешаем воды Мирового океана пятилетней выдержки, партизанскую войну с колониальными властями, мифы старого Таити и щепотку благоуханной земли. Вот наш коктейль готов! Пригубите его, звонко причмокнув, и… выплесните в лицо вашему собеседнику. Пить эту мерзость всё равно невозможно.

Теперь, когда вы, как и я, переступили черту дозволенного и сыграли против правил цивилизованного общества, пакуйте чемоданы, бросайте свою респектабельную жизнь и плывите на пароходе в Бразилию. Или Панаму. Или на Таити. Только не допускайте моих ошибок – не играйте в возвращение. Не обманывайте себя. Обещаете уехать – так уезжайте, даже если вам кажется, что вы уезжаете на пару лет. Наше прогнившее общество не прощает измен с живой жизнью далёких островов, и если вы всё же пойдёте на поводу у тоски по Родине, вас непременно вытравят обратно. До Таити ведь плыть два месяца. Если вы на Таити, для Парижа вы мертвы. А покойники с того света обычно не возвращаются. Хотя письма и картины от них на Большую землю приходят весьма исправно.

Здесь, на островах, мы с вами в полной власти мифологии. Тут не бывает сумерек. Бог Таароа щёлкает небесным выключателем, и вот уже мир залит светом. Мужское божество Тефатоу владеет Землёй и Солнцем, и под его обжигающим взглядом босоногие дикари, такие как мы с вами, поют песни, плещутся в море, любят друг друга, предаются чудесному ничегонеделанию – а зачем? Еда растёт на деревьях, а дела подождут до завтра. Может быть. Во всяком случае солнце завтра встанет такое же, как и сегодня, – благостное и ясное. А ночью из мира уходит весь свет и власть в свои руки берёт хитрая богиня Луны Хина. Мудрые таитяне прячутся в хижинах и крепко обнимают друг друга. Они знают, что Хина приводит с собой тупапау – духов мёртвых. Должно быть, именно они водят моей кистью по холсту, создавая ни на что не похожие картины. Ночная тишина полная, жалобное журчание воды в скалах, однообразный шум лишь подчёркивает безмолвие.

Мои глаза бездумно смотрят в пространство, расстилающееся передо мною и рождающее у меня ощущение бесконечности, начало которой – я. Я вспоминаю: жили мы в старой Европе так, как будто она была миллионы лет назад, где-то на заре врёмен, когда снедаемый одиночеством Таароа стал Вселенной и населил собственное тело звёздами, планетами, людьми… Где-то на другом конце земного шара есть холодный чёрствый Север. На весах Севера самое большое сердце не перевесит и одной монеты. Я тоже наблюдал за Севером, и самое лучшее, что я там обнаружил, – это отнюдь не мою тёщу, а дичь, которую она прекрасно готовила.

Я жил там как враг народа. Жена не только не последовала за мной, но и так хорошо воспитала детей, что они не знают отца[25]25
  https://qrgo.page.link/8ofs4


[Закрыть]. Я никогда не слышал, чтобы на ухо мне шепнули: «Милый папочка». А после моей смерти, если окажется наследство, они явятся. Достаточно! На бессердечном Севере этому врагу народа было хуже, чем чёрту в крестильной купели. И никакая буржуазная мораль не заставила бы меня ради добродетельной респектабельности оставить живопись.

Знаете, нужно очень мало, чтобы женщина пала, а вот для того, чтобы поднять её, надо перевернуть мир. И я перевернул собственный мир и в глухой таитянской деревне встретил свою новую жену, Техуру. Техуру не нужно было поднимать. Она была чиста, как полинезийская Дева Мария. В свои 13 лет она была кладезем народной мудрости, не тронутым проклятой цивилизацией. И в доме моём поселилось счастье. Оно вставало с солнцем – лучистое, подобное ему. Золотистое сияние лица Техуры заливало радостью и светом и нашу хижину, и всю деревню, и весь окружающий нас мир. Она в должное время вступила в мою жизнь. Немного раньше я, может быть, и не понял бы её, немного позже оказалось бы слишком поздно.

Вся моя жизнь – это театр. Я нахожу в ней всё: актёров и декорации, благородное и пошлое, слёзы и смех. Легко поддаваясь чувствам, я из зрителя превращаюсь в актёра.

Вся моя жизнь – это театр. Я нахожу в ней всё: актёров и декорации, благородное и пошлое, слёзы и смех. Легко поддаваясь чувствам, я из зрителя превращаюсь в актёра. Мне кажется, в ближайшем будущем европейский театр умрёт. Его нельзя спасти. Да театральное искусство только выиграет, освободившись от театра. Никто не поверит, как в дикарском существовании меняются взгляды и какие масштабы приобретает пространство сцены. Ничто не смущает моих суждений, даже чужие суждения. Я смотрю на сцену, когда захочется. Я… Я один… Без принуждения и даже без перчаток.

Там, на сцене моей лихорадочной памяти, наша хижина, Таити, и во власти Хины я, пренебрегая осторожностью, поздно вечером возвращаюсь домой: ведь только безумцы или самоубийцы осмеливаются тревожить ночных духов тупапау. Наверное, я и тот, и другой… Я тихо открываю дверь, лампа не горит, в комнате полнейший мрак. Внезапно меня охватывает тревога, я судорожно лезу в карман за спичкой и в её неверном свете вижу: неподвижная, обнажённая, лёжа ничком на постели, Техура смотрит на меня непомерно расширенными от страха глазами и, кажется, не узнаёт. Да и сам я с минуту стою в странной нерешительности. Страх Техуры заражает меня, её неподвижные зрачки излучают какой-то фосфоресцирующий свет. Никогда ещё я не видел её такой красивой, а главное, никогда её красота не была такой волнующей. Могу ли я с уверенностью сказать, что она видит во мне в этот миг? А что, если моё искажённое тревогой лицо она примет за лик демона или призрак тупапау? А что, если я и есть тупапау – дух прошлого, призрак исчезающего таитянского рая, демон перемен? Лучше всего мне было бы молчать, но молчание, когда хочется говорить, – это насилие. Один Таароа знает, куда я вас заведу, если вы осмелитесь за мной последовать в моей неудержимой погоне за химерами.

Хроника упомянутых событий

7 ИЮНЯ 1848 ГОДА в Париже в разгар революции родился Поль Эжен Анри Гоген.

1849–1855 ГОДЫ Гоген провёл с матерью и сестрой у родственников в Перу (отец скончался по пути туда).

В ДЕКАБРЕ 1865 ГОДА Гоген зачислен матросом на службу в торговый флот, В ЯНВАРЕ 1868 перешёл в военный флот и В АПРЕЛЕ 1871 ГОДА вернулся в Париж с дипломом матроса первого класса. В том же году опекун Гогена Гюстав Ароза устроил его на службу в биржевую компанию Бертена, где он за два года стал одним из ведущих сотрудников и прослыл финансовым гением. Параллельно он начал учиться живописи.

В НАЧАЛЕ 1873 ГОДА Гоген познакомился с датчанкой Мэтте-Софи Гад и вскоре женился на ней. В 1874 ГОДУ родился сын Эмиль, В 1877-М – дочь Алина, В 1879, 1881 и 1883 ГОДАХ – сыновья Кловис, Жан-Рене и Пола.

В ТОМ ЖЕ 1883 ГОДУ Гоген принял решение отказаться от роли «художника по воскресеньям», уйти из компании и полностью посвятить себя искусству.

В ДЕКАБРЕ 1884 ГОДА по настоянию жены Гоген прибыл в Копенгаген, где жили её родственники. В ИЮНЕ 1885 ГОДА он вместе с сыном Кловисом вернулся в Париж. Незадолго до этого Гоген писал, что повесится, если не покинет Копенгаген.

ЗИМОЙ 1886 ГОДА Гоген помимо живописи начал заниматься изготовлением и росписью керамики.

10 АПРЕЛЯ 1887 ГОДА Гоген с другом Шарлем Лавалем отбыл в Панаму. После ряда злоключений они перебрались на остров Мартиника, а В НОЯБРЕ 1887 ГОДА вернулись в Париж.

4 АПРЕЛЯ 1891 ГОДА Гоген отбыл на Таити, куда добрался спустя 63 дня. Обжившись на острове, он взял себе юную жену. Он называл её Техурой, хотя её настоящее имя было Техамана.

3 АВГУСТА 1893 ГОДА Гоген вернулся во Францию, чтобы

В МАРТЕ 1895 ГОДА покинуть её навсегда и вернуться на Таити. После того как несколько его жалоб, включая претензии к некоему туземцу, которого Гоген заподозрил в воровстве, власти проигнорировали, Гоген написал открытое письмо прокурору, которое ждала та же участь.

ОСЕНЬЮ 1899 ГОДА Гоген начал печатать свой сатирический листок, направленный против колониальных властей.

12 СЕНТЯБРЯ 1901 ГОДА Гоген перебрался на остров Хива-Оа (Маркизские острова). Здесь он призывал туземцев к неповиновению властям, выставил перед своим домом карикатурные скульптуры, обличающие епископа, написал гневное письмо инспекторам французских колоний.

8 МАЯ 1903 ГОДА 54-летний глубоко больной Гоген скончался. Спустя полвека маркизяне вспоминали его как «адвоката, занимавшегося живописью»[26]26
  Bompard P. Ma mission – Paul Gauguin aux Marquises 1901–1903. – Paris: Deux miroirs Belley, 1962. p. 85.


[Закрыть].

Поль Гоген

ЗА ПОЛЯ ГОГЕНА ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО

Поль Гоген. Автопортрет. 1893–1894 годы.

Холст, масло. Частная коллекция

Несколько лет назад, когда андеграунд стал мейнстримом и даже на федеральном телевидении заговорили про Versus Battle, мы с коллегой поддались искушению и устроили свой баттл. Таня представляла интересы Достоевского, я – Гогена, а зрители по итогам нашего словесного сражения голосовали, кто из этих двоих был несчастнее. Стоит ли говорить, что с колоссальным отрывом победил Гоген?

Из всех героев этой книги Гоген – тот, кого я особенно неистово готова защищать от обидчиков и защищаю регулярно. Чаще всего на него нападают поборники семейных ценностей: он же бросил жену с пятью детьми ради этой вашей живописи на этих ваших островах! Мне всякий раз вспоминается советский мультик «Кентервильское привидение» по одноимённой сказке Уайльда: «Да, но она была дурна собой и совершенно не умела готовить!»

Датчанка из хорошей семьи Мэтте-Софи Гад вышла замуж за преуспевающего брокера, которого весь день, на зависть коллегам, ждал у здания биржи собственный экипаж. Этот брокер всё свободное время проводил в обществе импрессионистов, участвовал в их выставках и даже получал хвалебные отзывы в прессе, но Мэтте-Софи это не тревожило: ведь каждое утро экипаж отвозил её мужа на биржу. То, что со временем искусство вытеснит все прочие его занятия и станет единственным способом жить и дышать полной грудью, было бы для неё очевидно ещё до свадьбы, если бы Мэтте-Софи интересовало что-нибудь, кроме денег.

Помимо того, что оно не прибыльно и не респектабельно, искусство благоверного ей в принципе не нравилось – в отличие от критиков и коллег-художников. Однако, когда Гоген оставил биржу ради живописи, критики к нему охладели. А когда он уехал на острова, его формально-всё-ещё-жена стремительно растущие доходы от продажи таитянских картин оставляла себе.

С институтом брака у Гогена вообще были сложные отношения (как и с прочими институтами). Скоропалительно женившись, он не мог развестись до конца жизни. Хижина, купленная на Таити, считалась имуществом, совместно нажитым в браке с женщиной, которую он несколько лет не видел, хотя при этом все местные знали, что у Поля есть таитянская жена и даже таитянский ребёнок.

В жилах Гогена текло совсем немного перуанской крови, и она оказалась намного сильнее крови французской. По своей природе он был больше дикарь, чем европеец, и «дикарское» отношение к браку было ему куда ближе французского. Тоскуя в одиночестве в своей таитянской хижине, он отправился в соседнюю деревню и вернулся оттуда с 13-летней женой[27]27
  Учитывая то, что Гогену было за 40, возраст девочки добавляет лишнюю тень к его моральному облику. Профессор Элизабет Чайлдс нашла изящный выход из щекотливой ситуации и на страницах каталога выставки «Портреты Гогена» в Национальной галерее Лондона назвала Техаману плодом фантазии художника.


[Закрыть]. Женой её делал не штамп в паспорте (был ли у неё паспорт?), а благословение родителей. Пока колониальные власти, гордо заявляя «Мы их цивилизуем», пачками отправляли таитян под венец, Гоген с нескрываемым весельем или даже злорадством наблюдал, как на выходе из храма молодожёны меняются супругами и ныряют в кусты совсем не теми же парами, какими давали обет. За этими наблюдениями скрывалась горечь: сам Гоген так поступить не мог, и реальность раз за разом напоминала ему, что он скреплён узами с самой холодной женщиной во вселенной.

Чтобы не быть голословной, расскажу пару историй, которые это подтверждают. Из пяти детей Мэтте-Софи Гад и Поля Гогена отец особенно любил Алину и Кловиса. (Уж не знаю, как на это повлияло то, что Алиной звали мать художника, а Кловисом – отца.) В дотаитянский период, когда у Гогена ещё была надежда спасти брак, он какое-то время жил с женой у её родственников в Копенгагене. Ситуация от этого только усугубилась, и он, взяв с собой Кловиса, отправился в Париж, где снял простенькую комнату практически без мебели. Уезжал он в спешке, захватив минимум вещей. Мэтте-Софи должна была переслать остальную одежду, что она и сделала после нескольких месяцев просьб и напоминаний. К тому времени наступила зима, и Кловис заболел. Желая унизить мужа, Мэтте-Софи месяцами не высылала одежду для сына, зная, что денег на новую нет.

Любимые дети не пережили отца: о смерти Алины от пневмонии Мэтте сообщила сухим письмом (Гоген отреагировал картиной «Откуда мы, кто мы, куда мы идём?» и суицидальной попыткой), а о смерти Кловиса, которому после операции на бедре в кровь попала инфекция, не сообщила вовсе.

И это всего пара историй о тех горестях, которыми Гогена «одаривала» благоверная. Хватало и других: источников несправедливости, предательства, неприятия, непонимания… Ну и кто самый несчастный творец? Раунд.

Неудержимая погоня за химерами

Есть люди, которые опередили своё время. Есть те, кто будто бы родился слишком поздно. Поль Гоген относится и к тем, и к другим. Он, как и многие его современники из числа художников, опередил вкусы почтенной публики – он предлагал ей то, к чему она была не готова, от чего отмахивалась, над чем смеялась, что принимала за небрежность, лень и отсутствие вкуса. Сегодня та же публика смотрит о нём байопики, носит экосумки с принтами его картин и выстраивается в очереди на его выставки.

Он вечно опаздывал в своей погоне за утраченным Эдемом. Детство в Перу оставило в сердце тоску об экзотическом рае, а время, видимо, стёрло из памяти вполне цивилизованную жизнь в поместье не бедного дяди, превратив детство в воспоминаниях в царство дикой и безграничной свободы, где человек брат человеку, волку и ягнёнку, где еда растёт на деревьях, где не слышали о запретном плоде и о том, что жить надо в поте лица своего, а не в беззаботной радости. (Когда он приедет на Таити, местная принцесса скажет ему: «Какое у нас было чудесное королевство, страна, где человек, как земля, не жалел своего добра. Мы пели круглый год».)

Тоска по раю, который он – в отличие от остальных потомков Адама и Евы – помнил, обрекла Гогена на нескончаемую погоню за миражом. Он опоздал на Таити: вскоре после его прибытия на остров умер последний таитянский король, окончательно утвердилась французская власть. Гоген сокрушался: «Проделать такой путь, чтобы найти это – то самое, от чего я бежал! Мечту, увлёкшую меня на Таити, жестоко обмануло настоящее: я же любил былое Таити». (Я пишу, а сама в тысячный раз удивляюсь: как можно, живя в вечной тоске о былом, заглядывая в прошлое чаще, чем в будущее, создавать искусство, опережающее время?)

Поль Гоген. «Орана Мария». 1891 год.

Холст, масло. Метрополитен-музей, Нью-Йорк, США

Но Гоген не был бы Гогеном, если бы не платил обманувшему его времени презрением и неприятием. Он отворачивался от реальности, убегал от цивилизации в глубину острова, на другой остров, на другой архипелаг, а не имея больше возможности убегать, объявил колониальным властям войну и развернул кипучую подрывную деятельность[28]28
  https://qrgo.page.link/jb3mq


[Закрыть]. На его могиле колонисты смеялись над неумехой-художником, а островитяне оплакивали своего защитника. Немудрено, что его нежно любили советские искусствоведы: в нём видели социалиста-атеиста, борца за права колонизированных народов, вспоминали, как он сокрушался по поводу насильственной христианизации таитян и маркизян…

Всё это было. Но были ещё и его картины, где органически переплетается доколониальный Таити, его мифология, – и христианская иконография. Не найдя на Таити утраченного рая, Гоген ухватился за поблёкшие свидетельства того, что этот рай здесь всё-таки был. Отвернувшись от европейцев, которые «в этой стране всё принизили до своего уровня», он писал тот самый былой Таити таким, каким его видел. Здесь среди людей живут ангелы, по улицам ходит Пресвятая Дева в ярком парео, здесь люди босы и полунаги, здесь нет запретных плодов, земля не жалеет своих даров, человек божественен, а бог человечен.

Гогеновский рай – это край победившего утопического социализма. Найдя на островах лишь его бледные тени, со всей мощью тропических красок и собственного гения Гоген воспел этот рай в своём искусстве так, будто застал его. И только затаившаяся печаль в исполненном нежности и любви взгляде Марии выдаёт то, что перед нами лишь мечта об Эдеме, в который Гоген опять опоздал.