Текст книги "Меня зовут Бренда Джейн"

По средам она снимала женщин за шитьем лоскутных одеял и изготовлением сувениров. Снимала волейболистов, малышей, детей постарше, их родителей и стариков. Сняла однажды церковь – утром, после снегопада, когда крыши и деревья вокруг были покрыты словно белым кружевом, и вечером, в час заката, когда она казалась облитой золотом.

И не уставала снимать Хэмиша – с Эми, с Энни, был ли он усталым или оживленным, ел ли или работал в кабинете.

Считаясь в отпуске по болезни, Бренда, тем не менее, однажды уложила в коробку отснятую пленку и поехала в редакцию своей газеты. Редактор разрешил ей проявить снимки в редакционной лаборатории. Бренда предложила заплатить за использование темной комнаты, но, когда босс увидел готовые фотографии, он пришел в восторг. Перед ним развернулся репортаж, который можно было назвать «Будни колстедской церкви». Украшением ее был, конечно, красавец пастор, к тому же игрок в бейсбол, капитан команды.

– Неужели все церкви таковы? – спросил редактор. – Ты, кажется, сказала, что ею управляют комитеты. Во всяком случае, складывается впечатление, что вокруг этой церкви вертится вся жизнь городка. Невероятно! И много у нас таких церквей?

– Не знаю, – сказала Бренда. – Может, и много.

– Оставишь мне снимки на какое-то время? Хотелось бы рассмотреть подробнее.

– Нет проблем.

Редактор выбрал несколько снимков для опубликования в газете. Бренда настояла на том, что печатать будет сама: некоторые возьмет для семейного альбома и для того, чтобы заключить в рамку и повесить на стену.

Босс предложил ей начать работать, хотя бы на полставки, но Бренда отговорилась тем, что пока еще не настолько подвижна, чтобы делать действительно хорошие фотографии.

– Давайте вернемся к этому разговору где-то в январе, – сказала она. – Что же касается снимков для рубрики «Новости», то этого я еще долго не смогу.

А между тем сердце ее щемило при мысли, что приближается грустный день: рано или поздно придется уйти из этой семьи. Чем лучше она чувствовала себя физически, тем мрачнее были мысли о будущем. По иронии судьбы положение ее среди Чандлеров укреплялось. Уходя утром на работу, Хэмиш целовал на прощанье и девочек, и ее, а возвращаясь вечером, добавлял к поцелую еще и крепкое объятие.

Бренда пыталась объяснить себе эти непринужденные знаки внимания тем, что его отношение к ней изменилось. Не желая ее больше как мужчина, он смотрел на нее как на близкого друга, на дорогого гостя, обращаясь с ней так же, как со своими детьми и с друзьями, то есть, испытывая нормальную человеческую приязнь. Это было так ясно, как если бы он заявил об этом во всеуслышание.

Больше я не нравлюсь ему, думала Бренда.

Жизнь ее, с одной стороны как бы продиктованная разумом, с другой стороны состояла из противоречий. И неуклонно двигалась навстречу моменту, которого она боялась больше всего на свете, – к расставанию с Хэмишем.

Это произошло однажды вечером, когда Бренда стояла на кухне: шагнув правой ногой вперед, она машинально подтянула к ней левую ногу, причем без костылей, без какой-либо опоры.

Это был шаг, сделанный самостоятельно!

Ну, если разобраться, то шаг не был нормальным, когда человек, приподнимаясь на одной ноге, ставит другую с пятки на носок. Однако это все же начало, начало свободной ходьбы!

Ей захотелось закричать от радости. Никто ничего не заметил: миссис Би стояла спиной, Эми накрывала стол к ужину, Энни смотрела телевизор, а Хэмиш умывался в ванной наверху.

Это был прогресс, который все они наверняка отпраздновали бы вместе с ней, потому что переживали за нее, потому что так заведено в каждой нормальной семье, где все разделяют интересы друг друга и все вместе радуются.

Бренда осторожно сделала еще один шаг.

И оставила тайну при себе. Потому что каждый шаг, сделанный ею самостоятельно, каждое новое движение приближали день расставания с Чандлерами. Она быстро оглядела всех, кто был в поле зрения, – всех, кроме Хэмиша, вошедшего небрежной походкой парой минут позже, и снова теплота, радость по поводу того, что она с ними, прилила к ее сердцу. И в то же время она ощутила себя чужаком, с завистью подглядывающим в окошко за жизнью другой семьи.

Ничего не подозревая, Хэмиш улыбнулся Бренде с таким видом, словно для него было уже счастьем просто лицезреть ее.

Он стоял перед ней, а она тоже разглядывала это великолепное, идеально сложенное тело.

– Как бы вы отнеслись к тому, чтобы помочь в подготовке рождественского представления? – спросил он внезапно.

– Представления?

– Ну да.

– То есть пещера, где родился Христос, пастухи, волхвы – и всеобщее ликование?

– Ну, в общем да.

– И вы поручаете это мне?

– Видите ли, – протянул он нерешительно и почти умоляюще, – мы в затруднении. Мики Костович, обычно занимавшаяся этим, сейчас привязана к матери, у которой случился инсульт. Тэмми вызвалась помочь, но я думаю, что все целиком она не потянет.

От неожиданной просьбы Бренда сначала растерялась, потом ей стало смешно: такого могучего мужчину, как Хэмиш Чандлер, приводит в замешательство какая-то самодеятельность. Она недоверчиво покачала головой.

Я люблю его.

Это открытие поразило ее, как неожиданный удар крученого мяча.

Я люблю его душой и телом, люблю в нем все.

Он ждал ответа, недоуменно приподняв брови, заложив руки в карманы. Думает, я откажусь, догадалась Бренда.

– Дети очень любят рождественское представление, – сказал он. – В том числе и наши.

Наши? Он говорит обо всех детях его прихода? Или все же имеет в виду Эми и Энни, заботу о которых возложил и на нее? Бренда не решилась попросить уточнения, слишком больно было бы разочароваться.

– Вы хотите сказать, – осторожно спросила Бренда, – что Эми и Энни тоже будут участвовать?

– А как же! Энни наконец-то доросла до того, что будет ангелом. – Губы его тронула улыбка. – А Эми уже дослужилась до роли старшего пастуха.

– Сколько же детей вы возьмете на разные роли?

– Всех, кто захочет. Может, в этом году их будет полсотни.

– Но это же огромное мероприятие, Хэмиш! – воскликнула она.

Он улыбнулся таинственно, словно она ворковала ему на ухо.

– Вы правы. Собираемся затмить такое же представление в Новом Орлеане.

Бренда зажмурилась. В душе ее боролись восторг и страх.

– Ну, хорошо, а что же должна буду делать?

– Откройте глаза, Бренда, – прошептал он; повиновавшись, она увидела, что он стоит к ней вплотную, но руки все так же засунуты в карманы. Он склонился еще ближе; Бренда испугалась, что он поцелует ее, и была раздосадована, когда этого не произошло. – Спросите у Эми.

– У Эми?

– Ну да. Эми будет вами руководить. Она все знает наизусть, например кто должен быть в каком костюме. И, разумеется, позвоните Тэмми. Я уверен, что вам представится возможность проявить свои таланты. – Он смотрел на нее, не отрываясь, словно хотел внушить ей гораздо больше, чем мог произнести.

– Какие таланты? Он ухмыльнулся:

– У вас их вагон и маленькая тележка.

У Бренды участился пульс, кровь зашумела в ушах. Такие слова, конечно, очень приятны, но ей захотелось совсем иного. Захотелось увидеть любовь в его глазах, услышать ее в голосе, угадать в сердце. Безнадежно. Мне никогда не подняться до уровня его покойной жены или Тэмми Бенц – этих бесконечно терпеливых, податливых, как воск, женщин, – иными словами, таких, какими и должны быть настоящие пасторши.

Бренда опустила глаза, чтобы Хэмиш не догадался, о чем она думает. Глаза выдадут всю любовь, боль и злость, борющиеся в ее душе. Он никогда ее не полюбит, никогда на ней не женится.

– Я помогу вам с этим дурацким представлением, – сердито бросила она. Взяв костыли, она отодвинула его с дороги и захромала к лестнице.

* * *

Наступило утро. Хэмиш не был уверен, что Бренда захочет с ним разговаривать после того, как ушла спать такая разъяренная. Видимо, надо быть с ней деликатнее. А может, стоит прямо сейчас освободить ее от «дурацкого» представления?

Однако ему, в самом деле, нужна помощь. Тэмми Бенц – способная женщина, но сейчас, беременная, разрываясь между основной работой и церковными обязанностями, вряд ли она это осилит. А меньше чем за месяц до Рождества едва ли удастся найти ей замену. Сам он был не в курсе всех подробностей представления, но знал, что подготовка всегда занимает уйму времени.

Хэмиш слышал голоса девочек и Бренды, доносившиеся из кухни, разговор перемежался смехом. Какое-то время он слушал, прислонившись к стене и закрыв глаза, чтобы лучше представить себе девушку. Когда она говорит, ее зеленоватые глаза горят огнем, мягкие каштановые волосы взлетают при каждом повороте головы, а улыбка могла бы украсить обложку модного журнала. Одно слово – красавица.

– Я – ангел! – прокричала Энни, перекрывая голоса других.

– В прошлом году Майкл был одет как настоящий пастух, – возбужденно говорила Эми, – на нем была настоящая жилетка, без рукавов и такая… рваная внизу. И еще свитер наизнанку, а вокруг пояса веревка.

– Как ты думаешь, он одолжит тебе свой костюм? – спросила Бренда.

Хэмиш поморщился, зная ответ.

– Да нет, нет! – закричала Эми. – Я хочу быть в своем. Каждый сам делает себе костюм.

– Понимаю. А кем будет Майкл в этом году?

– Хозяином гостиницы. А в следующем, если будет хорошо себя вести, его назначат Главным волхвом.

– Я – ангел! – напомнила Энни.

– А что носят ангелы? – спросила Бренда.

– Лозовое! – закричала Энни.

Прозвучавший в ответ тихий смех Бренды поразил Хэмиша в самое сердце. Такие теплые, глубокие звуки… Захотелось взять ее голову в ладони и поцеловать в губы, взасос.

– А я слышала, что ангелы всегда в белом, – сказала она.

– Конечно, в белом, – согласилась Эми.

– Лозовое! – настаивала Энни.

– Может, разрешим ей быть в розовом?

Эми ответила не сразу, и Хэмиш ясно представил себе, как она думает, прищурив большие карие глаза. Потом услышал:

– Наверное, можно в розовом. Все делают себе костюмы, как им нравится.

– А другие ангелы были в белом или в чем-то другом?

– Не-е-е помню, – неуверенно протянула Эми.

– Ну что ж, я думаю, белокурый ангел в розовом одеянии – это очень красиво, – заключила Бренда. – Энни, ты введешь новую моду.

– Лозовый ангел! – восторженно вскричала Энни.

– Ну, так вот, розовый ангел и оборванец пастух, доедайте скорее кашу и будем жить дальше.

Хэмиш выбрал как раз этот момент, чтобы войти в кухню и налить себе чашку кофе.

– Привет всем, – сказал он, взглянув на Бренду в ожидании ее реакции.

– И вам привет, – ответила девушка, и он вздохнул с облегчением.

С чашкой кофе Хэмиш сел за стол, и глаза их встретились. Улыбка, подаренная ему Брендой, вооружила его энергией на весь предстоящий день.

– Сегодня мы будем рыскать повсюду, – указала девушка, – нам нужно найти материал для идеального ангельского костюма. Причем розового.

– Никогда не слыхал про розовых ангелов, – сказал Хэмиш, обращаясь к Энни.

– У вас пробел в образовании, – заявила Бренда, а Эми хихикнула.

– А когда будете одевать пастуха? – спросил Хэмиш, наполняя тарелку кашей.

– В субботу, – ответила Бренда, – когда «пастух» не учится, и мы сможем заняться поисками.

Эми снова хихикнула.

– Поисками по магазинам? – Хэмиш налил в кашу горячее молоко.

– Нет. – Она заулыбалась при виде удивленного лица Хэмиша. – Пойти в магазин и купить – это неинтересно, это умеет любой. Наша задача – перерыть сундуки, ящики комодов, шкафы и коробки и найти то, что нужно. Может, даже покопаться на чердаке или в той комнатке в церкви, где лежат даренные прихожанами вещи.

– Дареные вещи? – Хэмиш уронил ложку. – Хотите сказать, из сундука для бедных?

– Ужасное название, – возмутилась Бренда. – Следовало бы назвать этот сундук… ну, скажем… – она призадумалась, – «Всё для желающих»!

– Но мы не можем отбирать вещи у бедных, – робко возразила Эми.

– Название традиционное, – пояснил отец. – Со времен средневековья в каждой церкви есть такой сундук. Но я думаю, Эми, каждый может брать из него, что хочет, потому что люди складывают туда ненужные вещи.

Эми кивнула. Карие глаза сощурились от интенсивной работы мозга. Потом девочка обернулась к Бренде:

– Может, так и назовем сундук – «Всё для желающих»?

Хэмиш встал и вышел. На этот день он запланировал массу всяких дел: казначей Эдсон Форда достает с разными проблемами, нужно еще продумать воскресную проповедь, а корзинка с письмами, требующими ответа, уже переполнена.

Работая в своем кабинете в церкви, Хэмиш иногда видел Бренду с Эми. Они тихонько шныряли по комнатам, вполголоса беседуя то с тем, то с другим. Заходили и к секретарю церковного комитета. В какой-то момент, проходя по главному залу, Хэмиш увидел, как Бренда разглядывает кусок прозрачной белой занавески, а рядом стоит Энни с недовольной миной.

– Скажу вам прямо: эта дамочка изменит курс вашей жизни, такой праведной до сих пор, – сказала миссис Дитон, подойдя к нему сзади. И указала перстом в спину Бренды.

Хэмиш хотел уж было согласиться, улыбаясь как всегда, но вдруг понял: Бренда изменила курс не только его жизни, но и направление мыслей всего прихода. Разве она не заставила всех смириться с тем, что перед его домом красуется дорогая спортивная машина? А с тем, что игнорирует воскресную проповедь, которую посетила лишь однажды? С тем, что по-прежнему живет у Чандлеров, хотя уже давно ходит на костылях и не нуждается в их помощи?

Самый резкий поворот курса произошел, разумеется, в его сердце: теперь оно заполнено Брендой.

Невероятно, но священник не смог ответить миссис Дитон какой-нибудь шуткой. Слова не шли на ум; Бренда, в самом деле, слегка свернула его с проторенной дорожки. Беда в том, что она-то по ней не пойдет.

Когда они все дома, как одна дружная семья, когда Бренда, дети и миссис Би играют, смеются над чем-то, или ссорятся, или замышляют какие-то проказы, он борется с желанием схватить ее в объятия и уложить в постель.

О, Бренда! Она, в самом деле, изменила его жизнь, сдвинула ее с оси, уже начинающей ржаветь. Он любит наблюдать за тем, как она это делает. Действительно, их закоснелый образ жизни требовал обновления. А у нее свежий взгляд на вещи и мужественный, независимый характер.

Внезапно миссис Дитон схватила священника за руку, заставив резко к ней обернуться. На лице ее было такое глубокое понимание происходящего у него в душе, что он смутился.

– Жду вас в вашем кабинете, поговорим о делах комитета, – категорически заявила она и быстрым шагом удалилась.

Неужели чувства к Бренде так явственно отражаются на моем лице? – подумал он. Это скверно.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Бренда очень быстро целиком отдалась организации рождественского представления: во-первых, потому что это было интересно Эми и Энни, во-вторых, доставляло удовольствие ей самой, а главное – Хэмиш всегда оказывался где-то рядом, помогал и поддерживал; кажется, ему даже нравилось все, что она делала.

Вообще Бренда чувствовала свою нужность.

Поскольку врач, наблюдавший Тэмми, посоветовал ей поберечь силы, Бренда взяла на себя все руководство. Мики Костович по-прежнему в основном помогала советами; но на последние пять дней она нашла сиделку для матери и сможет целиком посвятить себя спектаклю.

Бренда замечала, что некоторые из ее предложений кажутся помощнице не совсем традиционными, но, поскольку девушка занималась этим впервые в жизни, Мики полагала, что чем-то можно и поступиться.

Бренда считала, например, что в оформлении должно быть гораздо больше свечей, чем электролампочек, что следует использовать больше хвойных веток и старинных американских украшений, потому что так делалось, когда не было еще современных игрушек. Она также не одобрила стандартно слащавого лица куклы, которую купили на роль маленького Христа, лежащего в яслях, и взялась за поиски другой куклы, более живой и милой.

Покрасив белую кружевную занавеску в бледно-розовый цвет, раскроив ее и превратив в ангельское одеяние, Бренда привела Энни в полный восторг. Не сообщив Тэмми о том, что «ангел» собирается быть розовым, Бренда уговорила сестренок тоже об этом помалкивать, чтобы сделать всем сюрприз и не вызывать заранее ненужных споров.

В одну из суббот явились оформители, и Бренду познакомили с большой группой мужчин и женщин всех возрастов. Они деловито взялись за работу.

Впервые в жизни Бренда поняла, что такое праздничное рождественское настроение. Откуда ни возьмись, появились сэндвичи и горячий пунш, все такое вкусное, в сэндвичах начинка из ветчинного салата, копченой индейки и салями. Соседи, не ладившие до этого, тут же помирились, все вокруг повеселели, ели и смеялись, отпускали шуточки по поводу криво повешенного венка или провисшей гирлянды, поздравляли друг друга с наступающим Рождеством.

И как раз в тот момент, когда ей захотелось, чтобы Хэмиш пришел и увидел, с каким удовольствием все работают и как красиво будет выглядеть церковь, – в этот миг он и появился. Принял из чьих-то рук сэндвич и кружку пунша и стал благодарить оформителей, обходя церковь и оглядывая украшения так, словно в прошлые годы не видел ничего подобного.

Попозже вечером, уже дома, она решила подразнить его.

– Послушайте, Хэмиш, у вас в церкви развешивают одни и те же украшения из года в год. Вы в ней работаете сколько лет? Шесть или семь? А ходили вокруг, охали и ахали, словно все это видите впервые.

Кто-нибудь другой разозлился бы, но не Хэмиш – единственный в своем роде человек. Он ответил ей так, словно вопрос ее был вполне правомерен:

– Мне кажется, что каждый год в оформлении церкви появляется что-то новое, и каждый раз я воспринимаю его, как будто вижу впервые. Я люблю Рождество, люблю подготовку к нему. Мне нравится то, как это действует на людей. И я хотел бы, чтобы у всех было такое же чувство, как у меня.

Его слова прозвучали так искренне, что Бренда чуть не прослезилась. Ей захотелось сжать его в объятиях, но она не посмела.

– Какая жалость, – сказала Бренда Хэмишу однажды после ужина, – что люди стесняются что-нибудь брать из сундука для бедных. Там столько хороших вещей! Никто не решается даже посмотреть, что в нем есть.

Видно, священник был чем-то озабочен, потому что ответил нетерпеливо, что с ним случалось редко:

– Что же вы предлагаете?

– Распродажу.

– Хотите сказать, следует брать деньги за то, что люди отдали бесплатно?

– Именно так. – Ее терпение тоже подверглось испытанию: почему-то в этот вечер до Хэмиша все доходило очень медленно. – Если человек что-то купит, слегка поторговавшись, это не ущемит его гордость. Мы могли бы назначить самые низкие цены, а покупатели сбивали бы их еще ниже. Там скопилось столько всего, Хэмиш!

– А кто догадается, что мы щадим гордость людей? – Он посмотрел на нее в упор. – Мне кажется, вы предлагаете сменить шило на мыло.

Прижал к стенке, подумала Бренда, но не отказалась от своего проекта.

– А что, если мы назовем это сбором денег на какие-то конкретные цели? – спросила Бренда позже, когда священник работал у себя в кабинете.

Он откинулся на спинку кресла, провел рукой по лицу, и суровое выражение лица сменилось на усталое.

– Допустим. Что дальше?

Сердце у нее защемило: так хотелось убрать эту тень усталости вокруг глаз, морщинки у рта…

– Мы могли бы объявить, например, что собираем деньги на какую-то особенную электрогирлянду для елки, которая будет стоять в церковном дворе. Можно провести распродажу в воскресенье, после обедни. Зажигать огни на этой елке намечено на четверг, значит, вполне успеем.

Пару минут Хэмиш молча, изучал ее. Огромного труда ей стоило не броситься к нему на шею.

– Хорошая идея, Бренда, – сказал он, наконец. – Если вы возьмете ее осуществление на себя. Боюсь, что я не смогу вам помочь.

– Что с вами, Хэмиш? – Все-таки она протянула руку и погладила его по плечу, совершенно инстинктивно. – На вас лица нет.

– Я люблю Рождество, но есть вещи, которые меня угнетают. – Он так смотрел ей в глаза, что она заволновалась. – Вы слышали когда-нибудь, что в эту пору разгорается больше всего семейных ссор? И это худшее время года для одиноких, тех, кому некуда пойти.

Бренда никогда об этом не задумывалась, но знала, что так оно и есть. Разве она сама не была одиночкой большую часть своей жизни? Последние годы она работала в Рождество, потому что это было самое интересное из того, чем она могла занять себя. До этого проводила праздник с другими одиночками: то в зимнем пансионате, катаясь на лыжах, то в гольф-клубе. Иногда у кого-то в семейном доме. Рождество никогда не было для Би Джей каким-то особым праздником.

Она поднялась, подошла к Хэмишу сзади и стала растирать ему шею и плечи. Сначала он съежился, потом расслабился, и голова его упала на грудь. Бренда смотрела на его свитер свободной вязки, на чуть потрепанный край воротничка рубашки, на густые жесткие волосы цвета темной меди. Она ощущала пальцами его железные мускулы и широкие, квадратные плечи.

Так хотелось припасть губами к его шее и плечам! Запустить пальцы в эти прекрасные взлохмаченные волосы, вдохнуть запах его тела… Так было трудно удержаться!

Бренда прекратила массаж, наклонилась к его лицу и потерлась щекой о его щеку.

– Иди, поспи, Хэмиш, – прошептала она, – иди в постель. – И, резко оторвав от него руки, вышла из кабинета.

Сердце болело невыносимо, до удушья. Она торопливо попрощалась с миссис Би и детьми, сидевшими в гостиной перед телевизором, и заперлась в спальне, где дала волю слезам.

На следующей неделе Бренда была занята больше, чем когда-либо. К своим обычным делам она добавила еще фотографирование. Хотелось сделать на память как можно больше снимков.

Позвонив Тэмми Бенц, чтобы посоветоваться, как организовать распродажу, она услышала:

– Но я ничего об этом не знаю! В таких случаях я подключаюсь, только если требуется помощь.

– Но почему?

– Пасторская жена не должна быть замешана в денежных операциях. Людям это не понравится.

Бренда почувствовала себя задетой, однако продолжала делать все, что считала нужным, посоветовавшись с Мики Костович и – кто бы мог подумать! – железной миссис Дитон. Отпечатав объявления о распродаже, размножила их на имеющейся в церкви копировальной машине. То, что она использовала для объявлений яркую фиолетовую бумагу, вызвало молчаливое неодобрение церковного секретаря.

Рождественский спектакль Бренда тоже не оставляла своим вниманием и сфотографировала много репетиций. В среду вечером она играла в волейбол, вернее, прыгала с одним костылем, вызывая добродушный смех и шуточки публики. Долго она не выдержала, но лиха беда начало. А еще важнее было то, что Хэмиш все время держался поблизости, готовый подхватить, если она упадет. К тому же он молча, вдохновлял ее своей улыбкой, от которой щемило сердце.

Несмотря на его занятость, большую, чем обычно, Бренда время от времени видела его днем, а вечера они всегда проводили с экономкой и детьми.

В субботу за двенадцать дней до Рождества вся семья украшала в гостиной елку – если можно назвать елкой несчастную калеку с кривым стволом, подаренную одним из прихожан.

– Не страшно, мы сделаем ее красавицей, – объявила Бренда детям, смотревшим на деревце с невыразимой тоской. – Думаете, не сможем? Разве мы не мастера на все руки? Приступим! – Она захлопала в ладоши, чтобы вселить в них энтузиазм, и уже через час все любовались елкой, увешанной украшениями так, что ветви гнулись под их тяжестью.

Когда елка была готова, Хэмиш поднял Энни на руках, чтобы она смогла прикрепить к ветке белого ангелочка.

– На будущий год сделаем ангелочка розовым, – весело сказала Бренда и осеклась.

Брякнула, не подумав. На следующий год, вероятнее всего, о ней здесь и не вспомнят. Другая, законная миссис Чандлер будет украшать елку с детьми.

Мысли о будущем отрезвили Бренду. Рухнув на продавленный диван, она отвела взгляд от «перенаряженной» елки. Хэмиш поставил Энни на пол, девочка подошла к Бренде, обняла ее пухлой ручкой за шею и сказала:

– Не голюй. Елка кла-а-сивая.

– Ты тоже красивая, очень, – сказала Бренда, зарывшись на мгновение в белокурые пряди. Потом поправила на ней нежный розово-сиреневый бант.

Распродажа, состоявшаяся в воскресенье, превзошла все ожидания. К закрытию в два часа дня было распродано почти все. То, что осталось, снова положили в сундук для бедных. На собранные деньги купили гирлянду лампочек-мигалок, и церемония возжигания огней привлекла гораздо больше народа, чем в былые годы. Хэмиш, Бренда и дети, тепло одетые, тоже были в этой толпе. Потом всем раздали горячий шоколад, люди пили его и распевали новогодние песенки. Молодежь затеяла игру в снежки.

Когда до Рождества осталась всего неделя, Бренда повезла в свою газету отснятую пленку, чтобы сделать фотографии. Снимки оказались такими удачными, что она решила вложить их в альбом и оставить Чандлерам на память, в виде рождественского подарка.

В последнюю субботу перед Рождеством Бренда официально передала Мики Костович бразды правления и почти выбежала из комнаты, снедаемая тоской.

В дверях она столкнулась с одной из прихожанок.

– Ну что, Бренда, – заговорила та, – я вижу, вы довольно быстро поправляетесь. Все еще живете у пастора?

Промямлив нечто, что можно было бы назвать вежливым ответом, Бренда поспешила к машине. Пока она ехала домой, в голове крутилась одна и та же мысль: вся паства считает, что она достаточно здорова и может жить самостоятельно.

В свое время она надеялась оттянуть неминуемое расставание, уехать после Рождества, потому что ее отъезд расстроил бы девочек и испортил им праздник. Но тем самым она лгала сама себе. Хотела отдалить час, когда в душе ее воцарится ночь.

Подъехав к дому Хэмиша и выключив зажигание, она решилась.

Вечером, когда экономка и Энни уже были в постели, а Эми смотрела телевизор, Бренда явилась в кабинет Хэмиша.

– Нам нужно поговорить.

Словно зная, о чем пойдет речь, он, с минуту поколебавшись, спросил:

– Нужно ли?

– Я считаю, что да, – сказала она, садясь. Отодвинув стул, священник встал и начал не спеша ходить кругами по кабинету. Движения его были замедленны, кроме того, Бренда заметила сутулость, которой раньше не было. Решила, что от переутомления.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она.

Он обернулся, и Бренду поразило его осунувшееся лицо, глаза, в которых застыла боль.

– Вы уезжаете? – сдавленным голосом спросил он.

Ее сердце готово было разорваться. Как это выдержать? Как можно бросить его? Как бросить девчушек, которые стали ей родными?

– Уезжаете еще до Рождества! – бросил он с вызовом. – Как же вы поступаете с Энни и Эми? Они любят вас, считают членом семьи.

Она понимала его заботу о дочерях, но лучше бы он думал… Да нет, это пустая фантазия.

– Я приеду в день Рождества, – сказала она, колеблясь.

– Бренда уезжает?! Почему? Разве мы плохо себя вели? – Голос Эми, стоящей в дверях, заставил их вздрогнуть.

– Нет, малышка, все вели себя хорошо, – медленно, подбирая слова, сказал Хэмиш. – Просто Бренда хочет вернуться к себе домой, к своим друзьям, к работе.

– Но ее дом здесь, мы ее семья! – возразила Эми. Бренда уловила слезы в ее голосе, и вот уже слезинка покатилась по щеке девочки. – Вы нас больше не любите, Бренда?

У Бренды тоже защипало в глазах.

– Да нет же, люблю. Я люблю вас всех, очень люблю. Но я жила у вас временно, ваш папа разрешил мне побыть у вас, пока я не поправлюсь. Если честно, то я здорова уже давно, просто не хотелось уезжать. Мне у вас нравится.

– Но вы можете остаться, правда, папа? Оставайтесь. Вы же сами не хотите уезжать.

Боясь разрыдаться, Бренда встала со стула и повернулась к ним спиной.

– Эми права, – сказал Хэмиш, вплотную подойдя к ней. – Почему бы вам не пожить с нами еще?

Он почти прижался к ее спине, она чувствовала его теплое, большое тело, его руки, сомкнувшиеся кольцом вокруг нее. Повернувшись и положив голову ему на плечо, она старалась сдержать слезы.

– Папа тоже просит вас пожить еще у нас, почему вы не хотите? – настаивала девочка. – Я же вижу, вы любите папу больше всех.

Медленно, но решительно Бренда разомкнула руки, обнимавшие ее, и неверным шагом побрела прочь, осторожно переставляя ноги, стараясь не смотреть на отца и дочь.

– Думаю, мы с Брендой договоримся, – сказал священник девочке. – Пойди, Эми, посмотри телевизор, а когда мы закончим разговор, я приду и отнесу тебя в постель.

– Уговори ее остаться! – сказала повеселевшая Эми. Она не сомневалась, что папа выполнит ее задание. Поцеловав отца в щеку, девочка убежала.

Плотно закрыв дверь за дочерью, Хэмиш повернулся к Бренде.

– Почему сейчас? – строго спросил он. – Почему именно сейчас, Бренда?

Она молчала.

– Простите меня, – сказал он, подумав. – Вы имеете право уехать, когда вам угодно.

– Я… хотела сделать это после Рождества. Просто решила, что… – Фраза осталась незаконченной.

– Так, когда же? – спросил Хэмиш, обессилено падая в кресло за столом.

– Завтра утром. Очень рано, пока все еще будут спать.

– Это так внезапно. Особенно для девочек.

Лицо Бренды исказилось страданием, она смотрела себе под ноги.

– Согласна с вами, но ведь легче не станет, когда бы я ни уехала, так? Я все равно буду скучать по детям.

– Я поговорю с ними, – сказал Хэмиш, – постараюсь им объяснить. Как я понимаю, вы уедете на несколько дней, а Рождество проведете с нами, да?

Бренда кивнула так резко, что он понял: говорить она не в силах.

– Ну, хорошо, так и доложу детям и миссис Би, – сказал Хэмиш, придавая голосу больше твердости, чем было в его душе. Если откровенно, то ему хотелось упасть головой на стол и зарыдать. Она смертельно ранила его, вырвав из него живую душу.

Подойдя к стене, к которой она прислонила костыль, Бренда оперлась на него и через минуту исчезла.

С тяжелым чувством она входила в свою холодную, заброшенную квартиру. Комнаты были чужими, от них веяло нежилым духом. Казалось, ее дом был здесь когда-то давным-давно, в какой-то прошлой, позабытой жизни. Взглянув на часы, Бренда подумала, что Чандлеры сейчас возвращаются с воскресной службы. Родные, любимые люди, с которыми приходится расстаться.

На следующий день, посетив своего босса, она выяснила, что должна представить справку от лечащего врача – о том, что здорова. Разумеется, она может сколько угодно работать внештатно, но для того, чтобы ее включили в ведомость, нужно представить такую бумагу.

В понедельник утром Бренда позвонила доктору Уэйлеру, попросила ее принять, а потом нажала на медсестру, чтобы та записала ее на среду.

Позже прошлась по празднично украшенным магазинам, чтобы купить подарки для всех Чандлеров и экономки. Ей стоило большого труда обуздать себя и не завалить подарками Хэмиша, которому нужно так много всего. Она представляла его себе во всех этих свитерах, лежащих на прилавках, в хорошо отутюженных блейзерах и обтягивающих джинсах. Как это было бы приятно – покупать для него вещи, а потом, заставив его примерить, оправлять их, прикасаясь к нему.