Текст книги "Книга секретов"

3

Олив позволила тяжелому рюкзаку выскользнуть на пол прихожей. Стук, как зов без ответа, разнесся по гулким пустым комнатам особняка.

– Я дома, – тихонько позвала она. Стены как будто смыкались вокруг Олив. Она не понимала: приветствует ее дом или следит за ней.

На первом этаже все было так, как и должно было быть. Картины висели на своих местах, мебель стояла как обычно. Никто со странной гладкой и блестящей кожей не сидел в ожидании на бархатной кушетке в библиотеке. Никто не постукивал холодными пальцами по тяжелому деревянному столу в столовой. Никто с нарисованными золотисто-карими глазами не шептал имя Олив из темного дверного проема.

Олив закончила осмотр в кухне, где на дверце холодильника висела записка от мамы. «Дорогая, надеемся, что школьный день прошел чудесно, – гласила она. – Вернемся в промежутке между 5:34 и 5:39 вечера, в зависимости от обычных переменных». Олив внимательно оглядела пространство. И здесь тоже не было ни следа Аннабель. Строго говоря, представить Аннабель на кухне было в принципе непросто: жемчуга и кружево не вязались с кухонной утварью и хозяйственным мылом. Но все-таки когда-то это была кухня Аннабель. Возможно, она стояла на том самом месте, где сейчас стояла Олив, сидела везде, где сидела Олив, купалась в ванне, в которой купалась Олив. От этой мысли по рукам Олив словно пробежала стайка невидимых пауков.

Стряхивая их с себя, Олив метнулась к двери в подвал. Когда она рывком открыла ее, вокруг ее лодыжек закружился ледяной воздух. Олив успела привыкнуть почти ко всем странностям старого дома – скрипу и стонам стен по ночам, затянутым паутиной углам, низким потолкам, которые, как нарочно, были сделаны такими, чтобы люди бились о них головами, – но вот к подвалу она так и не привыкла. Мгновение Олив стояла в дверях, глядя на уходившие во тьму шаткие деревянные ступени и собираясь с духом. Потом, глубоко вдохнув, она сбежала вниз по ступенькам.

– Леопольд? – позвала она, шаря по стенам в поисках выключателя.

– К вашим услугам, мисс, – ответил скрипучий голос.

Олив наконец обнаружила выключатель, и пыльный свет залил подвал. Он замерцал на тяжелых складках паутины, проложил глубокие тени между надгробными плитами, вмурованными в стены, и блеснул в паре ярких зеленых глаз, что смотрели на Олив из самого темного угла.

Леопольд сидел на посту в своей обычной позе – блестящая черная грудь выпячена так сильно, что почти доставала до подбородка. Олив опустилась перед гигантским котом на колени. Между ними виднелся глубоко вырезанный в полу контур люка.

– Как прошел первый день в школе, мисс? – спросил Леопольд.

Олив вздохнула и потерла окоченевшие руки. Она оглядела осыпающиеся каменные стены, покрытые высеченными именами древних МакМартинов, и вдруг поняла, что ей больше нравится здесь, в темном, холодном подвале, сложенном из древних могильных плит, чем в классе средней школы.

– Я рада, что уже дома, – ответила она.

Леопольд кивнул.

– Говорят, в гостях хорошо, а дома лучше.

– Дом есть дом, – сочувственно сказала Олив. – Ничего не случилось, пока меня не было?

– Никак нет, мисс. Докладывать не о чем.

– А в туннеле?.. – спросила Олив, кивая на люк.

– Тишина.

– Хорошо. Спасибо тебе, Леопольд. – Олив выпрямилась, отряхивая штаны от песка, и удивилась, что они на ощупь такие оборчатые. Радость от того, что она наконец-то вернулась домой, стерла было воспоминание о стайке розовых пингвинов, но теперь они поспешно вернулись, неуклюже переваливаясь.

– Пойду-ка я лучше проверю остальной дом, – пробормотала она и боком поспешила к лестнице, стараясь, чтобы Леопольд не заметил оборки.

Олив скользнула через прихожую, выглянула из-за винтовой лестницы и с грохотом взбежала на второй этаж. На бегу она проверяла каждую картину, но и серебристое озеро, и лес в лунном свете, и нарисованная Линден-стрит выглядели точно так же, как и сто раз до этого.

Переодевшись в джинсы и запихав пижамные штаны с розовыми пингвинами так далеко под кровать, как только было можно, Олив обыскала коридор второго этажа, заглянула в пустую ванную, в пустую синюю спальню и в пустую лиловую спальню – самую пустую из всех. Портрет Аннабель – без самой Аннабель – все еще висел там над комодом. Глядя в опустевшую раму, Олив почти чувствовала, как лицо ведьмы с холодными глазами и легкой, застывшей улыбкой всплывает на холсте… как нечто давно умершее из-под темной воды.

Остальную часть пути до первого этажа Олив бежала со всех ног.

Она вихрем пронеслась мимо натюрморта со странными фруктами в вазе, мимо изображения церкви на высоком, обрывистом холме, и…

…и остановилась как вкопанная, сделав шаг назад, чтобы еще раз пристально посмотреть на этот холм.

В это полотно Олив ни разу еще не залезала. В нем не было людей и, на первый взгляд, вообще почти ничего не было.

Но сегодня полотно пошевелилось. Краем глаза Олив видела, как пышный папоротник на склоне холма колышется под порывом ветра.

Олив внимательно изучила картину. Однако больше ничего не случилось.

В любом другом доме движущиеся картины вызвали бы удивление – и это еще мягко сказано. Но Олив поразило не это, а то, что полотно ожило тогда, когда на ней не было очков.

Не сводя взгляда с холста, Олив водрузила очки на нос. Не успела она отвести руку, как из кустов на нарисованном холме вылетела и поднялась в небо стая птиц: крылья так и сверкают, сотни маленьких тел крутятся и вертятся, как единый живой организм. Олив тихонько восхищенно ахнула.

Девочка не в первый раз замечала, как некоторые вещи в Иных местах движутся даже тогда, когда на ней не было волшебных очков. Мортон, пес Балтус и мерцание медальона Аннабель – все они выдали себя, когда Олив смотрела на картины невооруженным глазом. Но все они оказались замурованы в Иных местах, придя туда из реального мира. Значило ли это, что ветер на этой картине родом из реального мира? Как Олдосу МакМартину удалось такое?

Олив заколебалась, чувствуя, как любопытство – да и сам пейзаж – притягивают ее к холсту. «Давай! – казалось, кричало полотно. – С папоротником все в порядке!»

Но времени исследовать Иные места у Олив не было. Не сейчас. И не в одиночку. Ей все еще оставалось проверить остальной дом и найти двух котов, так что отпустить контроль сейчас, пусть даже на полминуты, представлялось не лучшей идеей. Олив обернулась и обвела взглядом коридор. Никого. Набрав в грудь побольше воздуха, девочка двинулась вперед.

В конце коридора ее ждала розовая спальня. Сквозь кружевные шторы, вычерчивая на полу узор из золотых точек, пробивалось полуденное солнце. Аромат шариков от моли и застарелых саше с душистыми травами парил в воздухе. Олив встала перед единственной висевшей в комнате картиной: видом древнего города с аркой, которую охраняли два исполинских каменных воина. Даже сквозь очки пейзаж не выглядел ожившим. Нарисованные деревья на дальнем холме не шелохнулись и тогда, когда Олив подошла ближе и ткнулась носом в холст, а ее лицо утонуло в желеобразной поверхности картины. Олив протиснула в пейзаж голову, потом плечи, потом ноги, и вот вся оказалась на той стороне. Но попала Олив вовсе не в древний город, а в тесную, темную переднюю, где несколько мазков дневного света очерчивали контур тяжелой двери.

Олив бывала здесь уже столько раз, что и не сосчитать, но, когда она потянулась сквозь темноту к дверной ручке, по коже все равно побежали мурашки. С басовитым скрипом дверь отворилась, и Олив выбежала на лестницу, ведущую на чердак.

Чердак особняка походил на лавку древностей, которую взяли и хорошенько потрясли. Старые стулья, шкафы и зеркала, некоторые из которых были завешаны простынями, а некоторые покрыты паутиной, были кое-как свалены вдоль покосившихся стен. В углах громоздились груды картин. Башни из мятых коробок, старых кожаных сумок и запертых сундуков высились чуть ли не до потолка. Ржавые инструменты и осколки фарфора были разбросаны по комнате, как опасные конфетти. А посреди этого всего, чуть поодаль от прочих вещей, зловещим монументом стоял мольберт Олдоса МакМартина.

Сейчас он был прикрыт тканью, но Олив знала, что на мольберте оставался последний – незаконченный – автопортрет Олдоса. Нагнувшись, она приподняла уголок ткани – таким движением, каким вы подняли бы ботинок, которым наступили на очень крупного жука – и быстро взглянула на портрет. Бестелесные руки Олдоса шевельнулись на темном холсте. Длинный костлявый палец поднялся, словно указывал прямо на нее. Олив брезгливо отбросила полотно. Поспешно попятившись прочь от мольберта, она врезалась в старинную козетку и поневоле приземлилась на нее с пыльным плюх.

На подушках за ее спиной вытянулся в струнку пятнистый кот.

– Замок есть беззащитен! – вскричал он с сильным французским акцентом и поспешил нацепить шлем, сделанный из банки из-под кофе. Стараясь влезть в шлем побыстрее, кот перевернул банку и принялся вколачиваться в нее головой. – Рыцари, к оружию!

– Все в порядке, Харви – я имею в виду, эм… сэр Ланселот, – проговорила Олив. – Это всего лишь я.

– А, – отозвался Харви. Шлем он надел набекрень, так что в квадратную прорезь выглядывал только один зеленый глаз. – Bonjour[3]3
  Добрый день (фр.)


[Закрыть], миледи, – с жестяным эхом прибавил он.

– Привет, – сказала Олив и поправила кофейную банку так, чтобы оба глаза Харви появились в прорези – прямо над надписью «Богатый, насыщенный вкус!» – Ничего подозрительного сегодня не видел?

– Подозгительного? – повторил Харви. – Non[4]4
  Нет (фр.)


[Закрыть]. Все било тихо. Да, истинно так, за исключением одного самозванца, что дегзнуль посягнуть на стены моей кгепости. Он быль повегжен. – И Харви с гордостью кивнул на пол, где виднелось пятно в форме звездочки от раздавленного паука.

Олив отодвинула ноги от пятна.

– И никаких признаков Аннабель? – уточнила она, наблюдая за пауком: вдруг он чудесным образом воскреснет. Паук не воскрес.

– Я ее не видаль, – сообщил Харви, легко запрыгнул на спинку козетки и принялся расхаживать по ней туда-сюда. – Ей, скогее всего, известно, что замок сей под защитой Ланселота Озегного, величайшего из гыцагей!

– Наверняка в этом все и дело, – согласилась Олив, когда Харви оступился на своем насесте и упал за козетку. Кофейная банка громко звякнула.

– А-га! – взревел Харви, снова запрыгивая на подушки. – Ловушки?! Думаете, такие тгюки сгодятся пготив Ланселота?

– Мне надо повидать Горацио, – сказала Олив, попятившись, когда Харви принялся драть козетку всеми четырьмя лапами.

Олив выбежала с чердака обратно вниз, в коридор второго этажа, и повернулась к родительской спальне.

Она почти никогда не заходила в этот конец коридора. Комната ее родителей находилась между тесной зеленой комнаткой, в которой не было ни одной картины, и еще одной более тесной белой, где висело изображение злобной на вид птицы, восседавшей на штакетнике, и хранились дюжины коробок, которые родители так до сих пор и не распаковали. Осмотрев через очки и зеленую, и белую комнату, Олив отворила дверь, ведущую в спальню родителей.

Это была большая комната с огромной кроватью. В центре кровати очень, очень большой кот, казалось, дрых без задних ног. Солнечный луч падал из окна прямо на его апельсиново-рыжий мех, отчего тот сиял, как какая-то ангельская актиния. Олив на цыпочках подошла поближе. Не в силах сопротивляться, она протянула руку и, едва касаясь, погладила теплый, шелковистый светящийся мех.

– Привет, Олив, – с закрытыми глазами произнес Горацио.

– Как ты узнал, что это я?

– По запаху, – сказал Горацио, все еще не открывая глаз. – Арахисовое масло и кислое молоко.

Олив скрестила руки на груди.

– По-хорошему, тебе не стоит спать у родителей на кровати, – сказала она. – Ты же знаешь, у мамы аллергия на кошек.

Горацио потянулся, устраиваясь так, чтобы на него падало как можно больше солнечного света.

– Да, и это прискорбно. Но порой приходится чем-то жертвовать ради счастья ближнего своего.

– Хм-м, – протянула Олив. Она следила за тем, как хвост Горацио, пушистый, как метелка для пыли, мечется туда-сюда по нагретым солнцем простыням. – Поверить не могу, что ты спишь средь бела дня, когда где-то бродит Аннабель, пытаясь пробраться обратно сюда.

– Возможно, я просто хотел, чтобы ты верила, что я сплю. Возможно, на самом деле я вовсе не спал. – Горацио приоткрыл один глаз, и щелочка сверкнула изумрудом. – Аннабель МакМартин не станет брать этот дом штурмом средь бела дня, Олив, в особенности зная, что мы настороже. Она куда умнее.

– Тогда где она прямо сейчас, как ты думаешь?

На мгновение воцарилось молчание. Затем Горацио произнес:

– Где-нибудь, где темно.

Спина Олив покрылась холодным потом. Она отвернулась от Горацио и постаралась сосредоточиться на двух полотнах, висевших на стене спальни. На одном был изображен старый деревянный парусник в сиреневатом море, а на втором – беседка с белыми колоннами в тенистом саду, полускрытая за высокими ивами. Долговязый мужчина в старомодном костюме сидел в беседке и читал книгу. Хорошо бы самой посидеть там с собственной книгой, слушая шелест ветра, вдыхая аромат цветов… Но у Олив были более важные и куда менее приятные дела.

– Я собираюсь проверить двор и убедиться, что все в безопасности, – храбро заявила она, оглядываясь на Горацио.

– Хорошо, – сказал кот. Он уже успел снова закрыть глаза.

Олив сбежала вниз, пронеслась через весь дом и выскочила из задней двери. Сад простирался перед ней во всем своем тернистом, лиственном хаосе. Старые деревья, окружавшие двор, как будто пытались укрыть беспорядок одеялом теней. Олив обошла сад по краю. Среди странных цветов, насколько она могла судить, не скрывались никакие улики. Возле кучи компоста в грязи не осталось следов, потерянные жемчужины не лежали во мху под деревьями. Олив уже начала было верить, что не найдет ничего интересного, когда вдруг по пояс ушла под землю.

Левая нога Олив вытянулась назад в неловкой балетной позиции, руки безуспешно попытались ухватиться за воздух, а подбородок приземлился в траву – между одуванчиками и муравейником. Пытаясь отдышаться, Олив уставилась на суетящихся муравьев. Те не обращали на нее внимания.

Опираясь на локти, Олив умудрилась выползти из земли и перекатиться в сторону – на спину, как жук. Сердце у нее так и стучало, когда она принялась ощупывать траву. Может, тут был старый колодец, заросший и позабытый? Или огромное животное вырыло во дворе себе нору? Олив с опаской осмотрелась, но самым крупным из живых существ, которого она могла увидеть, оказалась жирная белка, умывавшаяся на дереве. Олив склонилась над дырой в траве.

Здесь, на дальнем краю заросшего сада, тщательно укрытая ковром из веток и листьев, зияла нора – такая глубокая, что дна Олив не видела. Вход в нее был от двух до трех футов[5]5
  Примерно от 60 до 90 см.


[Закрыть] шириной. Олив осторожно провела рукой по краю ямы. Грязь ничем не заросла, а значит, яма не могла быть старой. И края гладкие – как будто копали лопатой. Нору вырыл человек… и вырыл недавно. Олив в последний раз обвела взглядом сад, сунула голову в яму и уставилась в темноту глубоко, глубоко внизу.

4

Олив предпочитала, чтобы в темных местах все же было немного света. Она обожала выключатели, свечи и рождественские гирлянды из лампочек и уж точно не стала бы спускаться в глубокую, темную пещеру без фонарика. Так что, когда она полетела в дыру головой вперед, это был исключительно несчастный случай. Вот только что она стояла на коленях в заросшем сорняками саду – а в следующий миг уже с писком (что-то вроде «АаааааоййййУПС!») скользила по отвесной земляной стене в темное, холодное пространство глубоко под землей.

Какое-то время она могла только дышать. Потом, убедившись, что дыхание наладилось, и она дышит, не прилагая специальных усилий, Олив проинспектировала свое тело. Кроме рубашки, которая теперь была жутко грязная, ничего вроде бы не пострадало – в том числе и очки. Олив неуверенно привстала и подняла глаза на зияющее отверстие далеко наверху.

«Я свалилась в ловушку! – воскликнул у нее в голове перепуганный голосок. – Как раз в такую, которую ставят на тигров! Или на медведей?»

«Нет. Ты думаешь про Винни-Пуха», – сказал другой голосок, чуть менее перепуганный.

«Ой, и точно… Ловушка на Слонопотама», – признал первый голосок.

– Заткнись, мозг! – прикрикнула на саму себя Олив.

Она робко огляделась. Даже несмотря на пробивавшиеся сверху слабые лучи серого дневного света, темнота была плотной, как шоколадный торт. Олив могла быть уверена только в одном, что она находилась глубоко под двором в некоем замкнутом пространстве. Слова Горацио о том, что Аннабель прячется где-нибудь, где темно, тревожно всплыли сквозь путаницу в голове.

– Аннабель? – шепотом позвала девочка. Сердце Олив с грохотом колотилось о ребра, и потому ее голос дрожал. – Ты здесь?

Никто не ответил.

Олив нерешительно вытянула руку в темноту, пока не уперлась кончиками пальцев во что-то твердое. Но это была не земля.

Это был камень.

Пошатываясь, Олив поднялась на ноги. По мере того как ее глаза привыкали к темноте, пространство, казалось, расступалось. Вскоре она смогла различить толстые каменные стены, утоптанный земляной пол и нечто слева от нее, мерцавшее в слабых лучах серого света. Олив подкралась поближе. Мерцание, казалось, размножилось и превратилось в ряды все новых и новых отблесков, сверкавших во тьме. И тут Олив сразу поняла, куда попала: она была в конце туннеля под подвалом, в комнате с банками.

Олив только недавно обнаружила эту комнату – после того, как обманом и силой заставила Леопольда покинуть пост, воспользовавшись заклятием из гримуара МакМартинов. Она до сих пор не понимала, почему большой черный кот настолько упорно охранял это место. С точки зрения Олив, оно выглядело не более чем странная кладовая для съестного, которое все равно никто и никогда не отважился бы съесть.

Но кто бы ни вырыл подземный ход, этот человек знал о погребе – знал и сумел туда пробраться. И Олив догадывалась, что лишь одному человеку, кроме нее, было известно о его существовании.

Аннабель МакМартин.

Олив внимательно огляделась вокруг. Комната была невелика, и совершенно очевидно, что Олив здесь одна. Девочка крепко обняла себя за плечи холодными руками и внимательно посмотрела на тесно заставленные полки. Банки были заполнены чем-то, что Олив и опознать-то не могла: красными порошкообразными, желтыми и маслянистыми штуками, у которых были ноги, штуками, которые и были ногами, штуковинами с лепестками, с шипами или с костями. Олив показалось, что шеренги банок с прошлого раза несколько поредели – но банок, пробоин в их рядах и осколков стекла, усеивавших пол, было так много, что точно сказать было невозможно. Да и кому вообще могли понадобиться эти банки?

Дрожа, Олив повернулась к высокому деревянному столу, стоявшему перед полками. Клочки бумаги были разбросаны по столешнице точно так же, как и несколько недель назад, когда Олив впервые их обнаружила: написанные от руки слова разлетелись, как рассыпанные кусочки пазла. Олив перевернула несколько клочков и в скудном, далеком свете дня сумела сложить «Зеле…», «…олетовый» и «смешать с к…». Рядом стояла большая ступка с покрытым оранжевой пылью пестиком. Олив сунула палец в ступку и принюхалась: пахло подгнившей апельсиновой цедрой. Очень осторожно Олив высунула язык и попробовала. На вкус на гнилую цедру было не похоже; вообще ни на что, известное Олив, было не похоже. Она вытерла палец об один из клочков бумаги, оставив на нем маленькую волнистую линию. Затем, растирая руки, вздохнула и вновь обвела комнату взглядом.

Было совершенно ясно, что это важное место. Леопольд охранял его никто-не-знает-как-долго, и теперь сюда вел уже не один, а целых два потайных хода. Что-то явно ускользало от Олив. Она не первый раз упускала важные вещи. И Олив усвоила, что, когда она упускает важные вещи, это обычно происходит потому, что она неправильно на них смотрит.

Олив вытянула очки из-под воротника и надела, пристально всматриваясь в шеренги склянок в полумраке. Содержимое банок не шелохнулось. Тайные письмена не всплыли буква за буквой в стеклянных стенках. Она оглядела саму комнату, но все выглядело точно так же, как и мгновение назад. Олив вздохнула. Она уже собиралась снимать очки, как вдруг ее взгляд упал на бумаги на столе.

Маленькая оранжевая завитушка, след от ее пальца, извивалась и перекатывалась на странице, совсем как настоящая волна в порошковом оранжевом море.

Иногда, когда бросишь мелочь в торговый автомат, случается долгая таинственная пауза: шестеренки внутри цепляются друг за друга и вертятся, монеты падают в правильные прорези, и начинаешь думать – выпадет твоя газировка или нет? Как вдруг… Клац. Бух. В лоток падает банка, холодная, как лед, и точно такая, как тебе хотелось. Вот это и случилось в голове у Олив, когда крохотная оранжевая волна зашевелилась.

Ноги Олив затопали по земляному полу, когда она рванула в туннель, вытянув перед собой руки и почти не замечая кромешной тьмы вокруг. Она больно ушибла пальцы о лестницу, ведущую к люку в подвале, но даже это не заставило ее притормозить.

– Леопольд! – закричала она, распахивая люк.

Кот взлетел в воздух с шевельнувшейся двери, обернулся в полете и изящно приземлился на лапки.

– Это вы, мисс? – воскликнул он. – Но как вы…

– Леопольд, кто-то вырыл ход на заднем дворе! Ход в туннель, – выдохнула Олив, выбираясь из люка и со всех ног бросаясь включать свет. – Я в него упала. Кто-то был в комнате там, внизу. Которая с банками.

Глаза Леопольда раскрылись шире.

– Что-то нарушено? Похищено? Испорчено?

– Я не уверена, – сказала Олив. – Похоже было, что нескольких банок на полках не хватает. Но, может, это были как раз те, которые разбились.

Леопольд умолк на долю секунды, раздумывая.

– Я позову остальных хранителей. Мы осмотрим двор.

– Мне надо переодеться в чистую одежду, но потом я сразу выйду, – пообещала Олив, когда Леопольд отвернулся. – Дай мне минутку.

С колотящимся сердцем Олив смотрела, как Леопольд скачет по лестнице прочь из подвала. Она дождалась, пока кончик блестящего черного хвоста не скроется из виду. А потом Олив сделала кое-что настолько умное, хитрое и скрытное, что сама удивилась, как такое пришло ей в голову.

Она направилась к сушильной машине, стоявшей в одном из затянутых паутиной углов подвала, порылась в груде белья и вытащила самую большую футболку, которую только смогла найти. Низ футболки она завязала узлом, так что получился импровизированный мешок. После чего Олив забралась назад в люк, спустилась по лестнице и через туннель вернулась в каменную комнату. Тщательно, стараясь ничего не пропустить, она собрала в футболку все бумажные обрывки до единого. Если Аннабель было нужно то, что в банках, то и записи на этих листках ей тоже были нужны. Строго говоря, если медленно оформлявшаяся теория Олив была верна, листки могли быть даже важнее, чем банки. Она обязана была их сберечь.

Поверх рваных клочков бумаги девочка опустила в мешок пять банок, выбрав те, содержимое которых сильнее всего различалось по цвету. В одной был белый порошок, в другой – вязкая черная жижа, а в остальных трех находилось нечто желтое, как яичный желток, нечто глубокое темно-красное и нечто голубое, прелестного акварельного оттенка. Изо всех сил стараясь не оступиться и не разбить свой груз, Олив поспешила назад по туннелю, вверх по лестнице, через люк и по ступеням – прочь из подвала.

На первом этаже дома царила тишина. Котов нигде не было видно. Внимательно оглядывая каждую дверь и каждый дверной проем, Олив оттащила футболку наверх, в свою комнату, и запихала ее под кровать.

Девочка опустилась на пол и, пока плюшевый медвежонок Гершель взирал на нее с подушек, сделала паузу, чтобы впервые за все это время по-настоящему подумать. У нее под кроватью рядом с пижамными штанами в розовых пингвинах и одиноким пыльным шлепанцем лежали ингредиенты и инструкция, как приготовить волшебные краски Олдоса МакМартина.

Порыв радости ударил ее, словно током. Но секундой спустя радость перешла в дрожь – как только Олив представила себе, что сделали бы коты, если бы только об этом узнали.

Они отобрали бы банки. Они помешали бы Олив сложить обрывки инструкции вместе. Они сказали бы, что возиться с колдовством Олдоса – дело скверное и опасное и что если она не хочет сама стать, как Олдос, то должна просто выбросить это из головы.

Но так поступить Олив не могла.

Она не могла допустить, чтобы краски и бумаги попали не в те руки. А туннель совершенно очевидно был небезопасен, даже несмотря на то, что коты стерегли его днем и ночью.

К тому же, если бы она выяснила, как создавать волшебные краски, то могла бы использовать их во благо. Быть может, она сумела бы помочь людям, заточенным в пейзажах Линден-стрит. Как знать? Она могла бы исправить часть зла, что совершил Олдос МакМартин. Ей только нужно было время, чтобы хорошенько все обдумать. А пока коты верят, что это Аннабель, а не Олив, взяла краски и разорванные бумаги, секрет Олив в безопасности.

В последний раз взглянув на кровать, Олив отряхнула руки от земли, натянула чистую футболку поверх грязной и поспешила вниз, к котам.

Горацио, Леопольд и Харви собрались за сараем в саду, так что из дома их было не видно. Подкравшись к ним на цыпочках, девочка расслышала негромкий, но жаркий спор.

– Это твой пост, – внушал кому-то Горацио. – Ты даже одно-единственное местечко не мог сохранить?

– Со всем уважением, – резко ответил Леопольд, – земельный участок – зона общей ответственности. Я осмотрел подкоп. Его сделали несколько дней назад, а может, и несколько недель. И никто из нас его не заметил. Харви, ты осматривал задний двор, когда был в ночном патруле?

– Я не увеген, кто есть такой этот «Хагви», – заявил Харви голосом сэра Ланселота, – но я тем не менее увеген, что он осматгивал задний двор с погазительной отвагой.

– В самом деле, – сказал Леопольд. – Тогда я не понимаю, как…

– Это Аннабель! – оборвал его Горацио. Олив съежилась за открытой дверью сарая, ловя каждое слово. – Более того, дело не в дворе, дело в том, что под ним. Вы разве не понимаете, вы оба, какой ущерб она способна нанести даже только с одной…

И тут локоть Олив ударился о дверь, и та издала оглушительный, ржавый скрип – как раз такой, от которого большинство людей тянется зажать уши. Олив передернуло.

Горацио замолчал. Секундой позже все три пары ярко-зеленых глаз выглянули из-за угла сарая: у Горацио сердитые, у Леопольда – настороже и у Харви – наполовину скрытые банкой из-под кофе.

– Олив? – уточнил Горацио.

– Ой! – Олив изо всех сил старалась выглядеть непринужденно. Она неловко задела дверь сарая, и та вновь душераздирающе заскрипела. – Так вы не в сарае. Я думала, вы там. В смысле, внутри. Вот почему я… эм…

– Так иди сюда, чтобы нам не приходилось орать, – огрызнулся Горацио.

Олив поспешила обойти сарай и присела так, чтобы оказаться на уровне кошачьих глаз.

– Мисс, – начал Леопольд, – мы должны извиниться перед вами. Я был, – дальнейшие слова дались ему с большим трудом, – некомпетентным хранителем. Безопасность туннеля была нарушена, и я заслуживаю наказания.

– Ти заслуживаешь, чтоб тебя сожгли на костге! – зашипел Харви, рыцарственно отшвырнув кофейную банку. – Обезглавить! Пгищучить!

– Эй! – запротестовала Олив, хотя не могла понять, почему щука должна была стать для кота наказанием, а не наградой. – Ты не имеешь права его ругать, потому что полчаса назад я тебя нашла спящим на посту.

– Сие есть пгавда, – уже тише сознался Харви. – Но задгемать не значит совегшить измену.

– Аннабель коварна, – сказала Олив, взглянув сверху вниз на Леопольда, который, в свою очередь, понуро изучал свои лапки. – Она могла одурачить кого угодно.

Горацио протяжно выдохнул.

– Она права, – сказал он наконец. – Полагаю, единственное, что нам остается, это засыпать подкоп и удвоить наши усилия.

– Цена безопасности – вечная бдительность, – пробормотал Леопольд своим передним лапам.

Олив погладила его по голове.

– Леопольд, – велел Горацио, – возвращайся внутрь и патрулируй туннель. Мы с Харви поработаем тут. Олив… – Олив выпрямилась, готовая приносить пользу, – а ты иди умойся. Твои родители скоро вернутся, а ты выглядишь, как будто вывалялась в ведерке для угля.

Олив снова понурилась. Она послушно двинулась к задней двери, раздумывая, что такое ведерко для угля. Леопольд плелся следом. За их спинами Харви с Горацио уже ползали по краю сада, изучая свежий вход в туннель.

– Вероятно, какое-то время мы будем редко видеться, мисс, – сказал Леопольд, не глядя Олив в глаза, когда за ними надежно захлопнулась задняя дверь. – На некоторый срок я уйду в подполье. Но если я вам вдруг понадоблюсь, вы знаете, где меня найти. – И, слабо кивнув, без обычной военной четкости, Леопольд нырнул в подвал и исчез.

Олив смотрела ему вслед. Потом она стояла одна на кухне так долго, что ноги у нее начали неметь. Олив строила из мыслей башню и знала, что стоит ей пошевелиться – и башня обрушится.

Если ход в комнату за туннелем и правда прорыла Аннабель (а судя по всему, это была правда), то она почти наверняка взяла несколько банок. Тем не менее она не взяла бумаги, что давало Олив искорку надежды. Более того, с бумагами или без – Аннабель, насколько Олив знала, не была живописцем. Художником Иных мест был Олдос. Что толку было Аннабель от красок? Олив, размышляя, пожевывала прядку собственных волос. Что толку от красок ей самой?

Ну, если она не выяснит, как их смешивать, толку от них вообще никакого не будет. А чтобы хотя бы начать это выяснять, девочке придется сложить воедино все клочки разорванных бумаг. И это может занять целую вечность, даже если она не свихнется в процессе. Как-то раз надоедливый двоюродный дедушка Данвуди прислал Олив на Рождество пазл. Пазл был на пять тысяч деталей, и на каждой из них были нарисованы другие перепутанные кусочки. Собрав его, вы получали картину, изображавшую сваленные в кучу на столе кусочки паззла; от одной мысли о том, чтобы собрать нечто подобное, мозг Олив начинал шипеть и плеваться, как яичница на сковородке.

И даже если бы она умудрилась соединить правильно все бумажные клочки, и даже если бы они действительно оказались рецептами красок, и даже если бы она способна была понять, как ими пользоваться… для чего она бы ими воспользовалась? Что такого могла нарисовать Олив, что заслуживало бы вечной жизни?

Олив все еще размышляла и жевала волосы, когда настежь со скрипом распахнулась входная дверь.

– Привет, ученица средней школы! – радостно воскликнул мистер Данвуди, пока они с миссис Данвуди ставили на пол свои портфели. Слова «средняя школа» тут же дали хрупкой конструкции в голове у Олив ощутимый пинок.