Текст книги "Лонтано"

32

«Нарвал» торчал из песка, как ржавый кинжал. Верхняя палуба выступала под углом двадцать или тридцать градусов.

Двигаясь по пляжу, Эрван пытался прикинуть размеры чудища. Построенное в шестидесятые годы судно было метров сто в длину. В свое время этот «сторожевой корабль», как уточнил Аршамбо, был звездой в противолодочной войне. А сегодня от него остался один бесформенный скелет. Ни одной пушки, никакого оборудования не было видно на брошенной посудине, похожей на гигантский кукурузный початок осенней расцветки. Самым удивительным было то, что его бросили здесь как первый камень морского кладбища.

Аршамбо предупредил: скоро прилив и через полтора часа остатки судна полностью уйдут под воду.

Пытаясь отыскать вход, Эрван заметил цепочку следов. Решив поиграть в Мальчика-с-пальчика, он отследил их до пробоины в корпусе; дыра до половины была заметена песком. Он нырнул в железное нутро, включил фонарь, полученный от Аршамбо. И тут же оказался в окружении мокрых труб, изъеденных солью.

– Алмейда?

Спотыкаясь, он двинулся вперед, следуя за лучом своего фонаря. Вода скопилась в глубине трюма и продолжала тяжело перекатываться, будто вспоминая о бортовой качке в предыдущий прилив.

Шлепая по воде, Эрван все время светил себе под ноги: крен корабля делал любой шаг затруднительным. Казалось, ужасная болезнь поразила все, что его окружало. Стены, трубы, вентили и прочее несли отпечаток проказы, синеватых язв, багровых ожогов…

– Алмейда?

Следы, возможно, принадлежали другому посетителю, приходившему раньше, поутру. Он осторожно двинулся в соседнее помещение. Слышно было хихиканье мелких струек, ворчание более крупных дыр, перестук капель в лужах…

Лестница. Можно подняться в каюты или в капитанскую рубку. Зажав фонарик в зубах, Эрван взялся за перекладины и выбрался на следующий уровень. Он протиснулся в круглое отверстие, припоминая все фильмы про подлодки, где парни только и делают, что ежеминутно сигают в люки и закрывают двери с вентилем.

Коридор. Тоже с креном влево, но сухой. Эрван пошел вперед, держась за поручни нависшей стены:

– Алмейда?

Его голос терялся в плеске и хлюпанье. Направляя луч в темноту, он видел только опечатанные двери. Наконец над собой он обнаружил проем – остались только штыри. И снова ему удалось вскарабкаться.

Помещение, наверное, было оружейной или торпедным залом. Длинные полки, гигантские козлы. В слуховые окна проникали лучи серого света, перечеркнутые сверкающим дождем. Пространство переливалось завораживающими полосами, то светлыми, то сумрачными, подвижными, как глубина аквариума.

– Я здесь.

Эрван прищурил глаза и различил сидящую за проржавевшими стойками тень. Он подошел поближе все той же кособокой походкой, одновременно опираясь и цепляясь, чтобы не упасть.

Пристроившийся на рулевом колесе врач, с его вислыми усами, был похож на музыканта шестидесятых: Ника Мейсона, ударника группы «Pink Floyd». Возраст под пятьдесят; у него были длинные волосы и вид викинга, потерпевшего поражение.

– Почему вы назначили встречу здесь?

Тон был агрессивный, зато обошлось без всяких преамбул. Эрван подыскал трубу, чтобы присесть.

– Я думаю, это место сыграло свою роль в убийстве Виссы Савири.

– В убийстве?

– А вы не в курсе?

Врач опустил голову в знак согласия и взлохматил волосы.

– Давайте сэкономим время: расскажите мне, что вы знаете, – продолжил полицейский.

– Я ничего не знаю.

Не лучшее начало для решающего допроса.

– Вы были дежурным медиком для К76 в эти выходные?

– Верно.

– С вами связывались в период с вечера пятницы до раннего утра субботы?

– Нет.

– А в субботу утром, после исчезновения Виссы?

– Тоже нет. Они обнаружили останки на Сирлинге и сразу переправили их прямо в морг.

– Вы впервые были на дежурстве во время посвящения?

– Нет. Я занимаю эту должность лет десять. Сокращение бюджета. А главное, с военных вроде как взятки гладки.

– То есть?

– Некоторые рапорты было бы трудно составить или хранить в архивах. – Алмейда откинул волосы назад, заложив прядь за левое ухо. – Хватит ходить вокруг да около. Что вы хотите знать?

– «Беспредел» – вам это что-нибудь говорит?

– Да.

– Вам уже приходилось лечить ранения, полученные в ходе этого испытания?

– Да.

– Какого рода?

– Множественные мелкие ранения. Порезы. Ожоги.

Эрвану повезло: Алмейда не был приверженцем казенного слога.

– А в медицинскую карточку вы что вписывали?

– Давал волю воображению.

– Почему не изложить факты?

– Правда ничего бы не изменила. Курсанты хором всё бы отрицали, а я бы оказался единственным свидетелем обвинения.

– А на протяжении учебного года вам случается лечить курсантов?

– Конечно. «Беспредел» продолжается весь год. Испытания, то есть ранения, являются частью учебного процесса в К76. И продолжаются все два года образовательной программы. Наравне со спортом и утомительными марш-бросками по ландам.

– И бойцы обращаются к вам?

– У них нет выбора. Остеопаты потребовали бы объяснений, врачи написали бы докладные. Кстати, по большей части эти салаги лечатся сами.

– И как вы объясняете, что никто из них не протестует?

– Они как околдованные.

– Кем?

– В Африке говорят: «Рыба гниет с головы». Это Ди Греко их обрабатывает. Здесь его зовут Долговязый Больной.

– Потому что он сумасшедший?

– Нет, потому что он страдает генетической болезнью, которая деформирует кости.

– Синдром Марфана?

Ник Мейсон покивал головой, словно задавая ритм следующему пассажу:

– А вы неплохо осведомлены.

– Ди Греко по-прежнему в статусе командира?

– Вот уже два года, как его сдали в архив. Никаких обязанностей, никакой ответственности. Он наполовину ослеп и с трудом передвигается. В 2010-м его болезнь резко обострилась. Готов к списанию.

– Как он сумел сделать военную карьеру с таким физическим недостатком?

– Де Голль тоже страдал синдромом Марфана, но ему это не слишком помешало…

Упоминание о Генерале наконец-то обрисовало то связующее звено, которое он так искал.

– Что он делает на авианосце?

– Просто почетное задание, престижные игры. Его присутствие скорее знак терпимости, признание его военных заслуг.

– Каких именно?

– Представления не имею. По мне, так он просто решил умереть на борту.

Значит, Ди Греко оставалось лишь несколько лет жизни. Чтобы было чем заняться, а еще, конечно же, чтобы отомстить судьбе, извращенец втягивал курсантов К76 в круговорот жестокости.

– Вы никогда его не лечили?

– К нему никто и подойти не может. Он отказывается от любого медицинского обследования.

– Почему?

– Ходят разные слухи. Говорят, однажды он прошел МРТ в госпитале. Так машина чуть не взорвалась – столько в его теле металла.

– Протезы?

– Нет, иголки. У него их десятки глубоко в теле. «Беспредел» действителен и для него. Этот парень без конца умерщвляет свою плоть.

– Как фанатичный священник?

– Да, можно и так сказать. Армия – его религия, а боль – его бог.

У лекаря была склонность к напыщенности, но Эрван уловил мысль. Он подумал о металлических остриях, обнаруженных в теле Виссы. Тот же случай? Нет, Клемант говорил о фрагментах холодного оружия, предназначенного для пыток и убийства.

– Он еще наезжает в «Кэрверек»?

– Время от времени. Организует секретные сборища со своими учениками, ночью…

– Где?

– Здесь. На «Нарвале».

Итак, брошенное судно было не только театром действия «беспредела», но еще и Елеонской горой[66]66
  Елеонская, или Масли́чная, гора – возвышенность напротив восточной стены Старого города Иерусалима – место вознесения Иисуса Христа. В Новом Завете Иисус произносит на горе проповедь.


[Закрыть] для гуру. Этот ржавый собор представлялся идеальной декорацией.

– И в чем заключается его… философия?

– Я никогда не присутствовал на проповедях, но курсанты иногда мне рассказывали. Его великое озарение основано на античном furor[67]67
  Неистовство, ярость, безумие (лат.).


[Закрыть] воинов.

– Что это такое?

– В эпических греческих трагедиях воины входят в некий транс, который делает их одновременно неуязвимыми и неконтролируемыми. Вкус крови придает им божественную силу. Ди Греко хочет контролировать этот транс. Он хочет закалить своих бойцов так, чтобы они могли входить в furor, но при этом уметь обуздать его.

– Но мы же говорим о пилотах, так?

– Пилоты, моряки, пехотинцы – не важно. Речь идет прежде всего о психической силе. О людях, обладающих удесятеренной стойкостью.

– И вы никогда не советовали им обратиться к начальству?

– Говорю же, бесполезно. Офицеры закрыли бы глаза, а парней отчислили.

– Но они могли бы, по крайней мере, восстать против своих мучителей.

Алмейда обхватил пальцами трубу. Вылитый Ник Мейсон.

– Вы не поняли. Бо́льшую часть времени они калечат себя сами. Помните поговорку: никто о тебе так не позаботится, как ты сам.

С момента своего приезда в К76 Эрван ощущал внутренний дискомфорт. То, что ему сейчас открылось, объясняло его беспокойство: Ди Греко создавал здесь воинов нового типа, не боящихся ни боли, ни смерти; возможно, они даже испытывали некоторое удовольствие при столкновении с опасностью и страданием. Умер ли Висса от злоупотребления?

– С чего вы вдруг все мне выложили?

– Потому что эта мерзость длилась достаточно долго. Смерть мальчишки – тот «случай», который стал перебором.

– А что произошло, на ваш взгляд?

– Представления не имею. Но ночь пятницы была действительно Walpurgisnacht.[68]68
  Вальпургиева ночь (нем.) – по поверью, в Вальпургиеву ночь происходит шабаш ведьм.


[Закрыть]

– Вы думаете, это другие его пытали?

Викинг слез со своего импровизированного сиденья:

– Идемте. Прилив начинается.

Эрван не сдвинулся с места:

– Поделитесь со мной вашими ощущениями.

– Ди Греко свел их с ума, как сводят с ума собаку, которую морят голодом и бьют. Они отыгрались на парне.

– Вы знаете хоть одного курсанта, который смыслит в медицине?

– Нет.

– Лиса, который был бы бо́льшим садистом, чем другие?

– Трудно сказать.

– Вы готовы свидетельствовать перед судом?

– Каким судом?

– Судом присяжных. Военным трибуналом. Работы на всех хватит.

Алмейда уже исчез в люке. Его голос прозвучал мрачно и гулко:

– Без проблем. Я сыт по горло.

33

Лоик до сих пор не отошел от истории с языком.

В 15:00 он вышел из кабинета доктора Лавиня в психиатрическом отделении для взрослых госпиталя Сен-Морис. Он постарался спланировать рабочий день, но без толку. Тревога снедала его, бомбардируя мозг, как осажденный город. Утром его два раза рвало, он принял несколько дорожек и пригоршню транквилизаторов. Ничего не помогало. За обедом с крупными шотландскими инвесторами он дотянул до горячего блюда, потом начал задыхаться, стены запульсировали, лица исказились в хихикающих гримасах… Он сбежал без всяких объяснений.

Первым его порывом было вернуться к старым друзьям: крэку, кислоте и так называемому коричневому сахару, героину плохой очистки. Наркотик был лучшим средством от его страхов. Если только не являлся их причиной…

В конце концов он заставил себя сесть в машину и двинуться по восточной автостраде, крепко держась за руль, чтобы совладать с судорогами. Направление на Шарантон – знаменитую психиатрическую больницу, где побывали маркиз де Сад и Поль Верлен, потом ставшую Эскиролем, а ныне – госпиталем Сен-Морис. Welcome back home.[69]69
  Добро пожаловать домой (англ.).


[Закрыть]

Лавинь срочно заставил его принять солиан – нейролептик, который действовал на него лучше всего, – и отправил на час подождать. Лоик просидел это время в саду, трясясь на скамейке в надежде, что амисульприд сработает. Потом поднялся по террасам парка (институт располагался на вершине холма Гравель, над долиной Марны) и погрузился в мечтания на лужайке. Он любил это место, старые здания которого были навеяны образами виллы д’Эсте. Он чувствовал себя в безопасности – вдали от оценивающих взглядов. Ни малейшего шанса встретить здесь банкира, промышленного магната или политика. Разве что в пижаме и в том же положении, что он сам.

Едва расположившись в кресле в кабинете Лавиня, он завел старую песню: тревоги, стенания, беспорядочный разбор его жизни и того, как и почему он пугается. Он выложил все до дна, как вычищают рану. Потом пустился в беспорядочные рассуждения о парадоксальной сущности буддизма, который ратует одновременно за сочувствие и безразличие, любовь и уход от мира… «Расскажите мне об истинной проблеме», – прервал его психиатр.

Лоик попросил стакан воды – горло горело, – потом изложил историю с посылкой. Он объяснил свой ужас, опираясь на все психоаналитические клише: Африка, страна отца, земля кастраций и… «Я сказал: об истинной проблеме».

Он залился слезами и заговорил о детях. О Софии. Об угрозе развода. Расцвечивая свою речь новыми рассуждениями о принципах буддизма: сможет ли он ступить на Путь, выбираясь из трясины, затопленной подобными эмоциями? Психиатр не ответил.

Это молчание заставило его наконец разродиться. София права. Он всего лишь бывший алкоголик, бывший героинщик, теперь подсевший на кокаин. Человек, вечно убегающий, нестабильный. Дети не могут на него рассчитывать, это он рассчитывает на них. Он плакал, бушевал и успокоился. Как всегда, выходя из кабинета Лавиня, он чувствовал себя лучше. Ни к какому решению он не пришел, но все высказал, и громко. Уже не так плохо.

Он все еще предавался своим размышлениям, когда заметил двоих мужчин внизу, ниже садов. Они не походили ни на пациентов, ни на санитаров. Еще меньше – на родственников, навещающих больного. Два негра в кожаных куртках, крепких, бандитского вида.

Завязывай со своими дилишками в Конге не то мы его тибе отрежым.

В одну секунду страх вернулся, узлом стянув внутренности. Комбатанты решили с ним покончить. Прямо здесь, на какой-нибудь аллее, ему отрежут язык или, хуже того, кастрируют. Чернокожие уже поднимались по террасам, следуя зигзагам, обозначенным изгородями. Лоик отступил под своды галереи и бросился бежать. Другая дорога, слева, вела к институтским огородам. Он провел там недели, перепахивая грядки, засевая, пропалывая сорняки. Лоик обогнул здание и спустился по тропинке до ухоженных цветников.

В глубине – буки и каштаны. Дальше – высокая старинная ограда. Быстрым шагом он пересек аллеи и дошел до стоящих рядами деревьев. В стене ни трещинки. А чего он ждал? Это же психиатрическая лечебница, а не курортный поселок.

Он уже слышал за спиной, как кожаные куртки касаются изгороди. У него мелькнула абсурдная мысль: документы он оставил в машине; если эти гады его угробят и бросят в Марну, никто не сможет его опознать. Другое соображение, еще более странное: его носовая перегородка была укреплена титановыми пластинами – подарок Серни; отец часто рассказывал, что можно идентифицировать трупы по номерам их кардиостимуляторов, по зубным протезам или грудным имплантам. А его – по пластине.

По его пороку.

* * *

Лоик двинулся вдоль стены, под которой располагался огород. Все ветераны Эскироля знали, что в институте есть подземные галереи. Теперь бо́льшая часть замурована, но через колодцы еще можно выбраться на улицу Сен-Морис. Именно так осуществлялись обмены между дилерами-посетителями и пациентами-лишенцами.

Он обогнул грядку с салатом и выбрался на главную тропинку, уводящую в дубовую рощу. В конце ее находилась будка с инструментами. Ключ всегда лежал слева на окошке. Он схватил его, отпер дверь. Мотыга, казалось, ждала его, как раньше. Он взял ее, зашел за халупу и отыскал чугунную плиту, на которой были выбиты буквы «IDC» (Инспекция каменоломен). Он вставил острие инструмента в центральное отверстие и, используя его как рычаг, приподнял пятидесятикилограммовый диск.

Лоик отбросил мотыгу в заросли и откинул плиту. Трава заглушила звук металла. За его спиной убийцы уже шли по аллее. Слишком поздно, чтобы закрыть проход. Он скользнул в колодец, надеясь, что они не заглянут за будку…

Спустился по ступеням и в несколько секунд добрался до дна. Первая галерея с небольшим наклоном вела к другим, расположенным на тридцать или сорок метров глубже. Еще до того, как оказаться на их уровне, он найдет колодец, чтобы подняться наверх.

Лоик шел быстрым шагом, чувствуя, как над ним смыкаются холод и влажность. С каждым метром становилось все темнее. Он щелкнул выключателем и понял, где находится. Сначала будет огромная пещера в форме креста, потом свод из разных материалов: песчаник, скальная порода, известковый раствор…

Он побежал. Электрические лампочки указывали ему путь. Новый зал, множество галерей. Выбрать самую широкую – ту, которая в свое время была предназначена для тележек, груженных камнем.

Земляной пол сменился бетоном. На стенах – мрачные граффити, оставленные либо рабочими, вкалывающими до полного изнеможения, либо пациентами, пустившимися в бега. Лоик все еще бежал, когда ему показалось, что он различает шаги позади. Он остановился и постарался прикинуть разделяющую их дистанцию. Невозможно: звук рикошетом отлетал от стен, а все его чувства словно оцепенели под воздействием страха, таблеток, безумия.

Он ошибся: отзвук не шагов, а дождя. Гроза долго собиралась и вот разразилась. В этот момент он увидел нарисованную на стене шкалу, позволяющую измерить уровень воды. Эта деталь напомнила ему, что подземный лабиринт окружен грунтовыми водами, напор которых подчиняется колебаниям уровня Марны. В случаях паводка или мощных ливней галереи затапливало до самого потолка.

Лоик снова перешел на бег. Ближайший колодец наверняка уже недалеко. Любая лестница – и он опять окажется в мире людей. Но шум нарастал, словно надвигаясь на него. Звуковая галлюцинация? Он продолжил путь. На память пришли легенды. Психи, которые сбежали и не сумели укрыться от бушующих вод. Бедолаги, которые утонули здесь и чьи растворившиеся кости, можно сказать, текут из водопроводного крана.

Он наддал. Все пропало. Кинулся в другую сторону, не зная, движется ли он к спасению или к собственной смерти.

Снова пещера в форме креста. Напротив него – три прохода. Он выбрал один наудачу, метнулся туда, по-прежнему не представляя, удаляется ли он от опасности или ошалело мчится ей навстречу. Пропитанный запахом мокрых камней и селитры, он сейчас сгниет, он…

Лицо его уткнулось в грязь. Стоило ему приподняться, в затылок уперся ствол.

– Кончен бал, птичка моя.

В его поле зрения возник негр, пока Лоик, стоя на коленях, пытался перевести дыхание. Как жаль, последним, что ему суждено увидеть на земле, будет эта мерзкая рожа. Плохая карма.

Он закрыл глаза и, дабы облегчить свой переход в промежуточный мир, сложил руки и начал читать одну из молитв «БардоТодол», тибетской Книги мертвых:

– О будды и бодхисатвы в десяти направлениях, вы, кто есть сочувствие…

Негр захохотал, к нему присоединился второй, стоящий за спиной Лоика. Столько лет искать Путь, столько усилий в поисках абсолюта, чтобы умереть в подземелье, у ног этих двух козлов. Плохая карма.

Прозвучал короткий щелчок. Лоик подумал, что это затвор оружия, но последовавшее за ним звяканье не вписывалось в картину.

Он открыл глаза и с изумлением обнаружил у себя на запястьях наручники.

– Кто… кто вы?

– А по-твоему?

Второй рылся в его карманах. И достал оттуда увесистый пакетик кокаина.

– Полиция мы, папаша! – проорал ему в ухо негр. – Наркополиция! – Он с улыбкой рассматривал пакетик. – Блин, да тут как минимум грамм десять. Загремишь по полной. С этого момента ты…

– Но… вы оба черные?

– А ты что думал, кретин? Что в полиции «один белый, другой черный»? За кого ты нас держишь? Мы тебе что, два веселых гуся?

34

– У вас очень своеобразная манера вести расследование, старина. Я уж и не говорю о замедленных темпах!

– Дело оказалось более сложным, чем думали поначалу.

Восклицание полковника отдалось щелчком в трубке:

– Но это же вы сами все усложняете! Вы вызываете на Сирлинг армаду техников, чтобы сделать работу, которая уже была сделана, а потом исчезаете на оставшиеся полдня. И никто не может с вами связаться!

– Я возвращаюсь на базу.

– Вы меня успокоили, – парировал Винк, – завтра утром мы официально объявим прессе о смерти Савири. Надеюсь, вы выяснили что-то новое.

Эрван контратаковал:

– Молитесь лучше, чтобы его родители не высказались раньше вас. Кажется, никто им не сообщил, какой оборот принимает расследование.

– Но это же вы должны были держать их в курсе!

Полицейский не ответил, позволив распекать себя и дальше, пока машина катилась вдоль побережья. Береговая линия извивалась зеленой змеей, чередуя серые и синие пятна. Иногда она ныряла в крутые разломы. А иногда выписывала длинные петли, за тысячелетия отполированные волнами. Весь пейзаж был, точно резцом, высечен прибоем. Аршамбо свернул вправо, от моря. Теперь Эрван восхищенно смотрел на небо, не менее минеральное: тучи с мраморными разводами черноты, осыпавшиеся в лучах света грифельные карьеры, серебряные рудники, выплескивающие мерцающий металл. Скалы внизу казались еще более выскобленными – мертвенная бледность костей, забытых на долгие века.

Эрван осознал, что полковник Винк повесил трубку. И тут же позвонил Верни. Жандарм связался наконец с Савири и нашел их «странными».

– В каком смысле странными?

– Угрожающе странными.

Подполковник на данный момент корпел над итоговым отчетом для заместителя прокурора ввиду ее завтрашнего выступления перед журналистами. Сводился он к нескольким строкам: поездка на Сирлинг ничего не дала – ни отпечатков, ни результатов ДНК; в комнате Виссы тоже ничего; остальное сводится к абсолютному нулю – телефонные данные, осмотр близлежащей местности, передвижения кораблей и машин…

– А Бранелек?

– Никаких новостей. Похоже, еще возится с компом парнишки.

Оставалась сегодняшняя находка.

– А перстень?

– Техники говорят, что он провалялся в воде больше тридцати шести часов, а значит, принадлежит убийце. Но сама вещица вполне заурядная. Безделушка для туристов, каких полно на бретонских рынках.

– Никаких органических частиц?

– Нет. Вода и соль здорово промыли кольцо.

Эрван подумал о Бретани, об отце, о его вранье. По сторонам шоссе, как черные узоры на зеленой ленте, мелькали придорожные кресты.

– А это что такое?

Вопрос был адресован Аршамбо. Полицейский заметил метрах в трехстах над крестами группу людей в форме, бегущих цепочкой с ружьями в руках и рюкзаками за спиной. В камуфляжных касках и одежде, они были почти неразличимы на фоне ланд.

– Они снова приступили к тренировкам.

– Напоминаю, – бросил Эрван, обращаясь к Верни, прежде чем повесить трубку, – я приказал, чтобы все сидели в своих комнатах!

Аршамбо промолчал: осторожный нейтралитет.

– Это первогодки?

Жандарм прищурился за стеклами очков:

– Нет. Старики. Группу ведет Горс. Они возвращаются на базу. Там бинокль в бардачке.

Эрван достал его. Дылда был прав: Горс бежал во главе, с разрисованным бурыми полосами лицом и каской, перечеркивающей лоб. Такой вид, будто он выскочил из видеоигры. Остальные члены группы были ему под стать: около двадцати парней, изгвазданных в грязи.

– Прибавьте ходу, – велел Эрван, опуская бинокль. – Я хочу приехать раньше их.